Текст книги "Красные огурцы"

Автор книги: Александр Маленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Антон припомнил усатое лицо Якубовича, который уже почти полвека крутит барабан, и внутренне согласился, что, наверное, после стольких лет на «Поле чудес» он уж действительно все понимает.

Дуня смеялась, когда Антон рассказывал о Москве, объяснял, что такое дизайн интерьеров и почему он в кроссовках. Ей был двадцать один год, и вся она была под стать дому – ловкая, здоровая, с ямочками на щеках. Если ее накрасить, да причесать, думал слегка захмелевший Антон, да приодеть…

От предложения «сходить в баньку» Антон никак не мог отказаться, хотя баню не любил. Во‑первых, давно надо было помыться, во‑вторых, дед с таким энтузиазмом тер ладоши, когда говорил о баньке, так красиво произносил «теплопроводность бруса», что Антон сказал: «Банька – отлично!»

И тут все прошло как в городской фантазии про деревню – березовые веники, хвойное масло, кадушки с ледяной водой. Дуня без церемоний суетилась в предбаннике в мокрой белой сорочке, чем смущала Антона и от этого очень мило смущалась сама.

Последним пунктом программы «русское гостеприимство экстра плюс» значилось распитие наливки после баньки у костра.

Антон, завернутый в плед, уже позабывший, кто он и как он сюда попал, смотрел то на мечущееся пламя костра, то на звезды, совершенно разомлев.

– Ты добрый человек, – задумчиво произнес дедушка. – Хороший. Я это сразу почувствовал.

– Я обычный, – вяло возразил Антон.

– Ты сам себя не знаешь, а я – я все чувствую. Я в глубь вещей могу смотреть.

– Ну, вам виднее. Раз вы говорите – значит, я добрый человек.

– Почему ты думаешь я сюда переехал? Здесь места особые. Еще после войны были секретные исследования, тут энергетическая аномалия, место силы. Тут у человека открываются такие способности, что он и не подозревал. Я когда тут поселился, у меня изобретения прямо поперли, один ресивер мой двухфазный сколько шуму наделал…

Дед замолчал, улетев мыслями куда‑то далеко, в мир ресиверов и энергий.

– В каждой жизни, Антон, должен быть высший смысл. Миссия у нас у каждого. А разглядеть ее только тут и можно.

Антон попытался, пользуясь случаем, разглядеть свою миссию. «Вот делаю я людям дома, а они потом в них живут. – подумал он. – Правда, потом опять ремонт затевают и все переделывают, так что только на фотографиях интерьеры и остаются. Как повар – создал шедевр, его съели и забыли. Вот такая миссия. Хотя больше похоже на обычную работу…» Больше ничего умного в усталую голову не приходило.

– А у вас какая миссия, Степан Трофимович?

– Так я ж и говорю – прялку Якубовичу подарить.

– Как‑то это несерьезно для миссии.

– Это так кажется, если не знать, как мир устроен. Но когда она у него в музее встанет, тогда путь мой на земле можно считать пройденным не зря. Это как замковый камень – сам по себе ничто, но всю конструкцию держит. Вот ты думаешь, у тебя какая миссия?

– Не знаю, – признался Антон. – Я просто живу, работаю…

– Хочешь узнать?

– Конечно хочу.

– Но это большое знание, и оно меняет человека. Да и не за один раз оно приходит, нужно несколько раз.

– Несколько раз чего?

– А это самое важное. Земля тут, я тебе говорил, особая. И все, что на ней ни произрастает, тоже особое. Но главное здесь знаешь что?

– Что?

– Грибы! Я долго тут по лесам ходил, изучал. Маленькие такие, черные невзрачные грибочки. Но если с ними подружиться, они тебя пропустят туда, где все ответы есть.

«Вот те раз, – подумал Антон, – а дед‑то наркоман. То‑то я смотрю, он какой‑то странный. Прялка, Якубович… Кто бы мог подумать! А еще говорят, наркомания молодеет…»

– Вот они, мои помощники, – ласково произнес дед, доставая из‑за пазухи сверток. – Ты готов, Антон, войти туда?

– Чего‑то я устал, Степан Трофимович, я пропущу.

– Ну смотри, когда будешь готов, сам почувствуешь. А я схожу, посмотрю, что там нового.

С этими словами он закинул в рот щепотку каких‑то ошметков из свертка и стал жевать с закрытыми глазами.

– Пойду я, пожалуй, – сказал Антон, вставая, – спать хочется.

– Я тоже скоро лягу, – пробормотал дедушка. – Ты очень добрый человек, Антон, ты сам этого не знаешь…

В голове шумело, и, едва добравшись до комнаты, которую ему отвели, Антон повалился на кровать и отключился. Последней его мыслью было «я – добрый человек».

17

Следующее утро тоже застало Аслана в отчаянной попытке расслабиться. Для этой цели он вызвал Юру и поехал к настоящему мужскому психотерапевту – Борису Александровичу Харченко по кличке Боря Психолог.

Как и многие его коллеги, Борис Александрович увлекся психологией, чтобы разобраться в себе. Так же как и у многих его коллег, психология была не первой его профессией. Но в отличие от подавляющего большинства коллег Борис Александрович пришел в психологию не из гуманитарной или технической сферы, а из тюрьмы. В тюрьме он провел полтора года в ожидании приговора по сфабрикованному делу о якобы нанесенных телесных повреждениях средней тяжести предпринимателю Козлову Н. И. Потерпевший имел связи в милиции. Бригада «Новогиреевских», членом которой работал тогда Борис Александрович, тоже имела связи в милиции. Дело развивалось неспешно, как шахматная партия по переписке. Стороны делали ходы, на доске возникали и пропадали фигуры адвокатов, милицейских чинов, криминальных авторитетов. Результатом стала ничья – дело закрыли, но подозреваемый Харченко Б. А. все же провел в следственном изоляторе порядочно времени, что и являлось изначальной целью мстительного предпринимателя Козлова Н. И.

В изоляторе было скучно и почему‑то нервно. Раньше Боре Самосвалу (именно так в то время звали Бориса Александровича) как‑то не приходилось нервничать, и от скуки он принялся себя анализировать. С непривычки быстро зайдя в тупик, он совсем уже было решил бросить это бесперспективное занятие, но наткнулся в тюремной библиотеке на брошюру «Эндогенный стресс – выход есть!» американского психолога Кауфмана. С интересом узнав из брошюры, что у всех его неопознанных и безымянных томлений есть названия вроде «тревожно‑фобические состояния» или «дисфория», Боря продолжил самообразование. За полтора года он перечитал всех популярных авторов‑психологов от Адлера до Ярошевского и вышел на свободу другим человеком.

Без отрыва от преступной деятельности он закончил вечернее отделение психфака МГУ, заработал новую кличку и стал потихоньку обрастать клиентурой. Криминальная среда оказалась неиссякаемым источником неврастеников, биполярников и депрессивных. Пацаны и психотерапевты до появления Бориса Александровича обитали в непересекающихся пространствах, и консультации стали приносить существенный доход. Он ушел из бригады и открыл кабинет – вначале в Текстильщиках, а потом переехал на Таганку. Сходить побакланить с Борей Психологом считалось не зазорным и даже модным. Он не проводил психотерапевтических бесед, он «решал вопросы».

Аслану сразу понравился кабинет – прокуренный тесный подвал без окон, тренажер‑бабочка, стойка с гантелями, плита, кухонный стол с парой стульев, тележка с напитками, на бетонных стенах плакаты с культуристами. Настоящая мужская берлога, настраивающая на задушевный разговор. Боря Психолог, в подтверждение своей бывшей кликухи Самосвал, был лыс и могуч. Татуировки выдавали в нем уважаемого человека, а майка и спортивные штаны приглашали к неформальному общению. Очки намекали на то, что общение будет еще и вдумчивым.

– О, кого я вижу, – радостно воскликнул Боря, возясь у плиты с чайником, – сам Асланчик Бешеный! Почет и уважение!

Он вытер ладони полотенцем и сильно пожал Аслану руку.

– Чайку?

– Нет, чайку не надо, – сказал Аслан, оглядываясь. – Хорошо тут у тебя, уютно.

– По пятьдесят?

– Это можно.

Аслан уселся на стул, Боря поставил на стол два стакана, бутылку «Столичной», деловито разлил.

– Ну, чтобы все было гладко. – Психотерапевт выпил, закурил, положил ногу на ногу и стал покачивать шлепанцем на заскорузлой стопе. – Рассказывай, Аслан, че как.

– Тут такое дело… Короче, стресс замучил. Я быченый стал, а это нехорошо. Работе мешает.

Пациент рассказал про то, как сгоряча положил Вову и потом был стресс, про то, как сгоряча посягнул на его вдову, про «затмение мозга» с криками и слезами в машине после перестрелки. «Приступы неконтролируемой ярости, – мысленно фиксировал Боря Психолог, – сексуальная агрессия, чувство вины, истероидные проявления». Ему приходилось все запоминать, потому что клиенты с подозрением относились к любым записям.

– Ну что ж, – сказал Боря, когда Аслан иссяк, – есть у тебя, Асланчик, кое‑какие проблемки, но мы их решим. Нам по жизни парят мозг шилохвостки и волчицы. Но есть у каждого мужчины одна самая главная женщина – его мама, согласен?

– Согласен, – тихо проговорил Аслан.

– Расскажи мне про свою маму, брат…

Антон проснулся в упоительной обстановке пахучего дерева, стеганого ватного одеяла, тикающих напольных часов и секунд тридцать нежился и потягивался, пока не вспомнил печальные обстоятельства, которые привели его сюда. Вот черт, подумал он, что же мне теперь делать? Надо было бежать или прятаться, но куда? Остаться бы здесь до конца лета. А что? Можно заплатить дедушке, как там его зовут… Только предупредить маму. По сравнению со смутным планом побега за границу, этот выглядел хотя бы понятным.

Одежда, которую он положил накануне на стул, исчезла вместе с нижним бельем. Завернувшись в одеяло, он прошел в столовую и увидел Дуню. При дневном свете она выглядела еще очаровательнее. Дуня месила тесто.

– Вы проснулись, – всполошилась она, – а я одежду вашу постирала, а принести забыла! Я мигом!

Через пять минут Дуня уже разливала чай, а одетый Антон сидел за столом и заигрывал с ней.

– А что, Дуняша, жених у тебя есть?

– Да откуда тут женихи, – моментально краснея, отвечала внучка, – да и некогда мне глупостями заниматься.

– Что ж ты, замуж не хочешь?

Дуня завела глаза к потолку и, протирая тарелку полотенцем, честно подумала несколько секунд над этим вопросом.

– Хочу, наверное.

– Ты невеста завидная, – продолжил Антон, уже чувствуя, что пора заканчивать этот пикантный разговор. – Моей маме бы очень понравилась.

– Вы что, сватаетесь ко мне? – прыснула Дуня.

Какую ахинею я несу, подумал Антон. Зачем я дразню это юное создание? Затем, что она меня смущает своими ямочками на румяных щеках, ответил он сам себе и поспешил сменить тему:

– А где дедушка? Мне поговорить с ним надо.

– Да в мастерской, наверное, или на дворе. Я его сегодня еще не видела, он не любит, когда я его беспокою по утрам.

Антон вышел на двор. Дедушка сидел на том же месте, где они вчера расстались, и, похоже, о чем‑то думал, закрыв глаза.

– Доброе утро, Степан Трофимович, – решительно начал Антон. – А мне с вами надо поговорить.

Вдоль ухоженной грядки рывками выхаживал петух, патриотичные березки усердно шелестели листвой, от потухшего костра тянуло дымком. Да, остаться здесь, среди этой идиллии, каждое утро смотреть, как Дуня месит тесто, по вечерам ходить в баню…

– Степан Трофимович, – позвал Антон, подойдя к дедушке.

Тут Антон заметил, что Степан Трофимович сидит не только в той же рубашке и валенках, что и вчера, но и в точно такой же позе на том же самом шезлонге. Казалось, что почтенный наркоман‑изобретатель так и не вставал со вчерашнего вечера. Антон легонько потряс его за плечо, и дедушка сполз набок. Он был совершенно и недвусмысленно мертв.

18

– Говорила я ему, – шмыгала носом Дуня, – грибы эти проклятые до добра не доведут. А он все – «портал», «портал»…

После первого шока, Дуниных криков и неумелой самодеятельной реанимации прошло полчаса. Рыдания перешли во всхлипывания, дедушка лежал на траве, накрытый простыней, Антон в растерянности стоял рядом.

– Знала, что этим кончится, – причитала Дуня. – Уж и на «скорой» его два раза увозили, да он упрямый.

– Господи, что же делать‑то? – пробормотал Антон.

– Дед говорил: «Как я помру – первым делом открой завещание». Открывать?

– Открывай…

Дуня сбегала в дом и вернулась с солидным конвертом. На лицевой стороне его значилось: «Открыть сразу после моей смерти». Она протянула завещание Антону:

– Откройте, мне боязно.

Антон вздохнул, открыл конверт, достал несколько страничек с рукописным текстом и принялся читать вслух. Вот что было написано в завещании:

«Я, Степан Трофимович Коробкин, находясь в здравом уме и твердой памяти, составил настоящую инструкцию по обращению с моим телом после моей смерти, а также по обращению с моей внучкой Авдотьей Андреевной Коробкиной. Читающий данную инструкцию принимает на себя обязанности моего энергетического наследника и должен исполнить все ее пункты в точности.

Инструкция

1. Вначале надлежит убедиться в том, что я мертв. Данная процедура подразумевает наружный осмотр моего тела и проверку пульса. В случае отсутствия пульса я должен быть признан мертвым. Запрещается проводить реанимационные мероприятия, в частности дефибрилляцию, искусственное дыхание, уколы адреналина и пр.

2. Запрещается вызывать врачей и милицию для освидетельствования.

3. Далее надлежит незамедлительно приступить к погребальной процедуре, а именно:

3.1. Переложить мое тело в погребальную ладью, которая стоит в большом сарае на колесной платформе.

3.2. Убедиться, что в ладье наличествует сопроводительный инвентарь (см. Приложение 1).

3.3. Выкатить колесную платформу с ладьей из сарая.

3.4. Транспортировать колесную платформу с ладьей и моим телом в ней к реке (см. Примечание 1).

3.5. Завезти платформу в воду до глубины около 0,5 м, спустить ладью путем отсоединения левого и правого фиксаторов на краях платформы.

3.6. Отпустить ладью по течению.

4. По окончании погребальной процедуры энергетический наследник должен принять на себя следующие обязательства:

4.1. Доставить прялку „Россия Великая“ ведущему программы „Поле чудес“ Якубовичу Л. А.

4.2. Позаботиться о моей внучке Коробкиной А. А., по возможности в кратчайшие сроки выдав ее замуж.

Приложение 1

Список сопроводительного инвентаря погребальной ладьи:

Одеяло – 1 шт.

Весла – 2 шт.

Бутылка воды – 1 шт.

Примечание 1

Колесная платформа для транспортировки погребальной ладьи сконструирована таким образом, что даже при максимальном весе тела (до 100 кг) транспортировка по ровной горизонтальной поверхности (в частности, по тропинке, ведущей к реке) легко выполняется физическими усилиями одного человека, применение гужевой или моторной тяги не требуется».

Документ заканчивался числом годичной давности и подписью. Антон дочитал его вслух до конца и с ужасом посмотрел на Дуню. Если утверждение о твердой памяти автора не вызывало сомнений, то пассаж о его здравом уме выглядел спорным.

– Все? – спросила она.

– Все.

– Ну, понятно в принципе. Я видела платформу и ладью в сарае, думаю, у нас получится.

– Дуня, так нельзя! Надо вызвать милицию, не знаю там, «скорую»… оформить все как полагается… Это какой‑то бред – ладья… И еще… Я ничего не хочу сказать, ты девушка красивая и все такое, но что значит «выдать замуж»?

– А то и значит, что раз это дедова последняя воля, значит так тому и быть.

– Послушай, Дуня… – Антон мучительно пытался собраться с мыслями. – Ты, твой дедушка… Вы – хорошие люди… Были… Некоторые из вас были…

Дуня всхлипнула.

– Я не это хотел сказать! Это твое дело, как хоронить деда. Но я, в общем, посторонний человек. Я бы хотел помочь, но это как‑то незаконно, а у меня и так… Черт! Я даже не могу вызвать милицию…

– Вы уйдете, да?

– Не прямо сейчас, но да. Мне надо идти, – с трудом выговорил Антон. – Прости…

– А как же я?

– А ты… у тебя же есть тут кто‑то… – Антон огляделся. Вокруг недружелюбно густел лес. – У тебя что, совсем никого нет?

– Одна я теперь, – сказала Дуня. – Родители давно на самолете разбились, только дед у меня и был. Не бросай меня, Антон! Я одна пропаду.

– Нет, Дуня, не проси. У меня сердце разрывается. Но сама посуди, куда я тебя возьму? Мы чужие люди… И ты все же не ребенок, как‑нибудь справишься тут.

– Значит, не возьмешь?

– Нет, Дуня, прости.

Дуня шмыгнула носом и сказала, глядя в небо:

– Значит, ошибался дедушка, когда говорил, что ты добрый человек…

19

Аслан явился в подвальный кабинет Бори Психолога в состоянии стресса, а шестьдесят минут (и десять тысяч рублей) спустя покинул его умиротворенным и гармоничным, как йог. В сущности, его случай был довольно заурядным для такого специалиста, как Борис Александрович. Более того – типичным. Если бы не поток клиентов с немотивированной агрессией, на подвальный кабинет можно было бы вешать замок. Первый же прием из арсенала НЛП – перевод из актуального состояния (АС) к желаемому состоянию (ЖС) по методу изменения метафоры дал, хотя и не сразу, отличный результат. АС психотерапевт при помощи пациента определил как «бычку». В качестве ЖС был выбран «спокойняк». Борис Александрович попросил Аслана закрыть глаза, представить себе «спокойняк» и описать его. Аслан стал яростно жмуриться.

– Ну что там, брат, что видишь? – бархатным басом спрашивал терапевт.

– Вижу! – отвечал пациент. – Вижу спокойняк!

– Какой он?

– Не знаю, брат. Просто вижу его.

– Может быть, это берег моря?

– Почему берег?

– Не важно, не отвлекайся. Может быть, зеленый луг?

– Какой луг, слушай?

Борис Александрович вздохнул.

– Открой глаза, Аслан. Послушай. Нужно представить что‑то, что ассоциируется у тебя со спокойняком.

– Как это?

Вот именно поэтому Боря Психолог и брал вдвое больше среднего московского психотерапевта. Он начал приводить распространенные метафоры спокойствия, описанные в психологической литературе. Но ни лес, ни море, ни сад, ни даже горы не показались Аслану достаточно спокойными образами.

– Давай так, – предложил Боря, вытирая пот с шеи. – Я буду называть слова, а ты будешь говорить, что тебе кажется спокойным.

– Делай, – согласился Аслан.

– Вода.

– Нет.

– Кошка.

– Нет.

– Шашлык.

– Какой?

– Любой.

– Любой – нет.

– А какой – да?

– Никакой. Шашлык хорошо кушать, а ты хочешь спокойное слово. Нет, давай дальше.

– Снег.

– Нет.

– Солнце.

– Нет.

– Часы.

– Дворец!

– Что дворец, Аслан?

– Дворец хрустальный, – глядя в бетонный потолок, мечтательно произнес Аслан. – Красивый, спокойный…

– Закрывай глаза, брат, закрывай! Рассказывай.

Вот так не сразу, но все же удалось Боре расшевелить подсознание трудного клиента и выудить из него тайную фантазию о хрустальном дворце, метафору «спокойняка». Откуда она взялась там, из какой сказки? Месяцы классического психоанализа, возможно, могли бы дать ответ и на этот вопрос, но чем нравилось Боре НЛП, так это быстрым эффектом. Аслан, не открывая глаз, описал башни и стены, фонтаны и деревья, арки, минареты и окошки. Весь архитектурный и садово‑парковый ансамбль почему‑то оказался выполнен из прозрачнейшего хрусталя, имел голубоватый отлив и мелодично звенел. Аслан по мере описания метафоры ощутимо расслабился, откинулся на спинку стула, кулаки его разжались, в глубине бороды зашевелилась улыбка. Боря мысленно поздравил себя с профессиональной победой. Побродив вместе с клиентом по виртуальному дворцу, посидев у хрустальных фонтанов, полюбовавшись совершенно пустыми окрестностями с хрустальной башни, терапевт попросил пациента хорошенько запомнить эту ситуацию и разрешил ему открыть глаза.

– Как сам, братюня?

– Уах! – только и сказал Аслан.

– Теперь смотри короче. Как только кинет в бычку, морозишься, закрываешь глаза и начинаешь ходить по дворцу, водить жалом, как мы сейчас. Вспоминай в подробностях башни, фонтан, всю ботву. Сразу отпустит, отвечаю.

По правилам клиенту нужно было сейчас установить кинестетический якорь – какой‑нибудь физический объект, вызывающий правильные ассоциации и помогающий войти в ЖС. Боря любил использовать в качестве якорей мелкий спортивный инвентарь – шайбы, кистевые эспандеры, теннисные мячи. Он полез было в тумбочку, но вспомнил, что отдал последний якорь, кажется, это была шайба, одному видному положенцу из Балашихи с редким фоническим неврозом – хрематофобией, боязнью прикасаться к деньгам, сильно мешавшей его работе хранителя общака. Аслан пребывал сейчас в самом что ни на есть ЖС, и его надо было быстро заякорить. Боря огляделся в поисках подходящего объекта и нашел его.

– Держи, – сказал он, протягивая Аслану бейсбольную биту.

– Зачем это?

– Держи, держи. Нравится?

– Нормал бита.

– Почувствуй ее, брат. Видишь, какая она твердая, сильная и спокойная? Носи ее с собой. Когда захочешь войти в свой дворец, потрогай ее, четче получится. Мы назовем ее Бита Спокойствия.

Конечно, для якоря бита была излишне громоздким объектом, но ничего лучшего под руку не подвернулось. Сойдет, подумал Борис Александрович. Аслан повертел биту в руках, закрыл глаза и улыбнулся.

– Благодарю, – сдержанно произнес он, расплатился и вышел на улицу.

Так хорошо Аслану не было давно. Сердце билось медленно, шея стала мягкой. Он с наслаждением втянул носом миазмы Нижегородской улицы и подставил усталое лицо солнцу. Осторожная ревизия привычных раздражителей принесла приятный сюрприз – ни коллеги, ни конкуренты не вызвали в душе ненависти. Осмелев, Аслан подумал о самом страшном – жене и детях. В челюсти возникло напряжение. Он быстро сжал в руках Биту Спокойствия и зажмурился. Твердая деревянная лакированная тяжесть биты каким‑то чудом визуализировалась в хрустальном пейзаже, перед его внутренним взором из голубой дымки встали прозрачные башни и минареты. Челюсть обмякла. В последний раз так спокойно Аслану было три года назад, когда после стычки с каким‑то дохарями в ночном клубе он уже на добивосе сломал руку и приехавший врач вколол ему болеутоляющее. Наивысшее блаженство – это первый момент после боли. Как, должно быть, кайфовали его должники, когда после конструктивной беседы он разжимал тиски, зажавшие пальцы… Поеду домой, решил Аслан, помирюсь с Сусанной.

20

Ладья оказалась обыкновенной лодкой из ПВХ, аляповато разрисованной все теми же цветами и лучами. Причем, судя по тому, что Антон испачкался краской, разрисованной совсем недавно. От колесной платформы Антон тоже ожидал большего, учитывая масштабы изобретательского гения покойного. Это была довольно обычная тележка для лодки на четырех колесах. Погрузив тело дедушки в садовую тачку, Антон без особых усилий докатил ее до сарая, переложил усопшего в погребальную ладью и сверился с бумажкой. Сопроводительный инвентарь был на месте, согласно списку. Бутылка воды, одеяло – Степан Трофимович в своем загробном существовании определенно собирался обойтись без мещанских замашек викингов или индейцев, как будто его ждала не дорога в вечность, а поход за грибами.

Антон старался не думать о последствиях своего эмоционального порыва исполнить последнюю волю изобретателя. У этого поступка не было ни одной рациональной причины, он просто понял, что это тот самый случай, когда иначе поступить нельзя. Просто нельзя, если ты считаешь себя порядочным человеком. Да и просто человеком. К тому же будущее сейчас виделось ему таким туманным, что девушка и прялка вряд ли могли еще сильнее усложнить ситуацию. События в последние дни взяли моду случаться сами, не советуясь с Антоном. Оставалось повиноваться течению жизни.

Дедушкины расчеты пока были верны – платформу удалось вытолкать из сарая на тропинку, ведущую в лес.

– У вас тут река есть? – спросил Антон. – Что‑то я не видел, пока плутал.

– Значит, не нужна была тебе река, – объяснила Дуня. – Лес хотел тебя к нам привести и привел.

– А, значит, это лес хотел! Что‑то я не заметил. По‑моему, он хотел, чтобы я заблудился, лег спать на землю и проснулся с пневмонией. Ну, мне так показалось…

– Лес испытывал тебя.

– Испытывал… Ты ему передай, что у меня все порядке и совершенно не обязательно было тратить на меня время. У него наверняка и без меня куча дел – грибы, муравьи, фотосинтез, кислотно‑щелочной баланс почвы…

– Я бы не шутила про лес, когда по нему иду. Он все слышит.

Антон хотел отпустить еще какую‑нибудь едкость в адрес леса, но вдруг почувствовал, как будто все эти деревья, устремленные в небо, действительно смотрят на него и внимательно слушают. Кроны шумели как‑то неодобрительно, захотелось говорить шепотом.

– Так что, по этой тропинке, что ли? – спросил Антон тихо.

– По ней. Как раз дойдем до речки.

– Как называется речка‑то? – Антон навалился на тележку, она поддалась и покатилась почти сама, хрустя ветками.

– Черная называется.

Минут через пятнадцать лес расступился и они оказались на пологом берегу реки. Черная – шириной с Кутузовский проспект – сонно несла свои воды, раздвигая лес и не нарушая первозданной тишины. Только тропинка свидетельствовала о присутствии здесь человека, Антону показалось, что они не в Подмосковье, а где‑нибудь в Сибири. В торжественной тишине они подтолкнули колесную платформу к воде, она погрузилась по самые колеса и стала. Сверившись с инструкцией, Антон отсоединил фиксаторы, погребальная ладья соскользнула по полозьям в воду и торжественно закачалась. Дедушка, лежащий в лодке, закачался вместе с ней, жутковато кивая головой. Дуня и Антон в резиновых сапогах стояли в воде. Дуня посмотрела на Антона, он понял, что миссия энергетического наследника требует от него сказать что‑то важное и отпустить ладью по течению, как бы дико это ни выглядело глазами городского жителя средних лет без вредных привычек.

– Степан Трофимович мне сказал вчера, что я хороший человек, – начал он. – И думаю, он имел право судить, потому что сам был хорошим человеком. Он прожил свою жизнь не зря. Он был созидателем, что большая редкость в наше время. Он пришел в этот мир и сделал его чуть лучше. Сейчас он уходит. Но мир и мы с тобой, Дуня, его не забудем.

– Про энергетического наследника скажи, – шепотом подсказала Дуня.

– И я, – повышая голос, очевидно, чтобы лес хорошо расслышал, сказал Антон, – горжусь тем, что Степан Трофимович выбрал меня своим энергетическим наследником. Я обещаю исполнить его волю. Да будет так. Слава науке!

В некотором удивлении от собственной речи Антон сильно толкнул лодку, и она медленно поплыла вместе со своим колеблющимся отражением по зеркальному полотну реки. Дуня заплакала, Антон обнял ее и стал гладить по голове, стесняясь двух слезинок, катившихся по щекам.

К полудню стало припекать. Антон ковылял по дороге через поле, левую руку оттягивала корзинка с деньгами, на правое плечо давила прялка «Россия Великая». Дуня семенила рядом со старым саквояжем. Чем дальше отходили они от места силы, тем более нелепым казалось Антону все произошедшее. Неужели от того, что он поддался сентиментальному порыву, теперь нужно всерьез считать себя ответственным за эту прялку и за эту Дуню? Одно дело – эмоции на похоронах, а другое – обычная жизнь. Однако со стороны все выглядело именно так – прялка лежала на плече, а Дуня шла следом, глядя под ноги и не особо волнуясь, куда именно они идут. Она явно настроилась начать новую жизнь под крылом Антона и по этому поводу даже принарядилась и накрасилась, чем тут же развеяла свое обаяние невинной простой красоты. С синими веками, алыми губами, в мини‑юбке, белой блузке и туфлях на каблуках Дуня выглядела как ученица швейного техникума, готовая пуститься во все тяжкие на совместной дискотеке с токарно‑фрезеровочным техникумом. Не хватало только банки джин‑тоника и сигареты. Когда она вышла в таком виде из дома, Антон, все еще подавленный церемонией, попытался было сказать, что такой наряд как минимум не практичен для дальней дороги, а как максимум просто ужасен, но Дуня только пожала плечами.

По крайней мере так показалось тогда Антону. На самом деле это замечание произвело на Дуню большое впечатление. И как ни странно, впечатление положительное. Но она скрыла от Антона свои чувства, поскольку вообще скрывала очень и очень многое. Ведь пару месяцев назад, на Дунин день рождения, у нее с дедушкой произошел один разговор…

21

Был пасмурный апрельский вечер. Снаружи лес застыл в позе ожидания весны, снег уже сошел, а голая земля все ленилась стряхнуть холодное оцепенение. Тем уютнее было внутри, у глухо гудящей печки, за праздничным столом.

– Вот тебе и двадцать один… – сказал дедушка, разрезая черничный пирог. – Как время летит!

Дуня, сидевшая с ногами на диване, попыталась осмыслить эту дату, но поняла, что не испытывает никакого трепета по поводу двадцать первого дня рождения. По крайней мере год назад, когда изменилась первая цифра в двузначном числе лет, это было что‑то особенное. А сейчас… двадцать, двадцать один – какая разница, новый десяток уже разменян, а до следующего – еще полные карманы звенящих многообещающих лет. Поэтому она только вздохнула и подыграла деду:

– Да‑а‑а…

– Мама с папой звонили, поздравляли, тебе привет передавали.

Родители были в командировке на метеорологической станции за полярным кругом и не смогли приехать.

– Угу, – сказала Дуня, предчувствуя, что дедушка готовится к тому, что она про себя называла патерналистическо‑матримониальной словесной агрессией, то есть попыткам выдать ее за кого‑нибудь замуж путем логически‑эмоционального давления. Она не ошиблась.

– Невеста уже, того и гляди замуж! – начал дед, кладя кусок пирога на блюдце.

– Дед, опять со своим замужем!

– Да, опять! – пошел он в атаку. – Ты лучшие годы проводишь в полной изоляции. Меня это тревожит.

– Можно хотя бы в мой день рождения не устраивать мне психологического дискомфорта?!

Дуня закончила философский факультет, специализировалась на антропологии, писала диссертацию на тему «Социально‑когнитивные аспекты этологии приматов», поэтому любила четкие формулировки во всем, что касалось взаимоотношений особей, даже если речь шла всего лишь о людях.

– Настанет время, уж как‑нибудь выйду замуж. Дело нехитрое.

Но дедушка был изобретателем, инженером, он не одобрял гуманитарную стезю, избранную внучкой, он любил творить и создавать. Желательно что‑то осязаемое, но сегодня был готов удовлетвориться созданием психологического дискомфорта.

– Как же, нехитрое! Ты, конечно, у нас вундеркинд, но биохимия твоя для общения с людьми ну никак не поможет.

– Биохимия – нет. А этология, бихевиористическая теория и психология – помогут.

– Теории без практики не бывает! Тут опыт нужен, – наседал дедушка.

«А ведь хотела уехать на день рождения в Москву, – с досадой подумала Дуня. – К друзьям…» Под друзьями подразумевалась однокурсница Катя Анциферова, аспирантка с избытком веса, интеллекта и времени, с которой так приятно бывало обсудить гендерные поведенческие паттерны. Другой компанией Дуня как‑то не успела обзавестись и – тут дедушка был прав – большого опыта в общении с мужчинами не имела.

– У меня масса опыта! – возразила Дуня. – Я читала Фрейда, Юнга, Эриксона, Карнеги и Гиппенрейтер. Про людей мне все понятно. Тем более про мужчин. Они откликаются на простейшие стимулы.