Текст книги "Темный флэшбэк"

Автор книги: Александр Лонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

2. Пол Жданов. Старик

Поначалу шеф (он же босс, Старик, директор) красноречием не блистал. Его абсолютно лысая шишковатая голова была опущена, а взгляд направлен на сухие стариковские руки, в которых он вертел маленький декоративный, но смертельно опасный стилет. Или как он там называется, этот инструментик? Я плохой специалист по холодному оружию. На лысине и на руках шефа нехорошо выделялись возрастные пятна, а под бледной пергаментной кожей резко выступали синие вены. Только сейчас я обратил внимание, что мой непосредственный начальник уже очень и очень стар. Сколько ему? Восемьдесят? Девяносто? Сто? Больше? Никто из наших толком не знал реального возраста Старика, а свои дни рождения он вообще никогда не отмечал. Каким-то непонятным образом шефа не коснулся «Закон о максимальном возрасте», и отставка ему явно не грозила. Его худощавое лицо выглядело посеревшим и усталым, но взгляд был сосредоточен, внимателен, даже строг. Говорят, недавно Старику в очередной раз сделали подсадку стволовых клеток, провели коррекцию иммунитета, заменили глаза, кишечник и еще кучу других внутренних органов. Не знаю, правда это или вранье – информация о здоровье шефа для нас всегда была табу.

Когда он посмотрел мне в лицо, то я ощутил себя как-то неловко и стесненно, будто студент на первой в жизни сессии. А вот мой бывший патрон, хорошо знавший директора, никогда не испытывал такого чувства и всегда разговаривал с ним совершенно свободно.

– Итак, Пол, – недовольным тоном обратился ко мне шеф, с силой и глубоко воткнув в пластиковую ручку кресла острие своего игрушечного кинжала, – твой отдел существует уже год, а никаких заметных результатов я что-то не наблюдаю. Может, объяснишь?

Старик отвел вбок сжатый кулак со стилетом и раскрыл ладонь. Глубоко воткнутый в черный подлокотник клинок завибрировал и загудел, постепенно затихая. Интересно, почему шеф не омолаживает кожу? Руководитель такого уровня вполне может себе это позволить. Я молчал, не имея понятия, что мне ответить и как правильнее себя вести. Такой оценкой своей работы я был удивлен и глубоко оскорблен. Шокирован, если так можно выразиться. Вообще-то пока я сюда шел, надеялся на более лестный отзыв со стороны своего начальника, даже – чем черт не шутит – на поощрение или награду. Мне было чем похвастаться за последний год: сделано много, результаты впечатляли, и за проделанную работу я испытывал даже что-то вроде гордости.

– Ну? Я, кажется, задал конкретный вопрос? – недовольно пробурчал Старик.

– Извините меня, босс, но это не совсем так, – сказал я, стараясь прояснить ситуацию и пытаясь говорить увещевательным тоном. Если честно, то я никак не рассчитывал на столь мощный и неинтеллигентный разнос. – Мы же раскрыли несколько крупных, опасных и запутанных дел, отыскали самого Хашими Азизона, установили каналы доставки, нашли всех распространителей и раскопали место производства наиболее опасного…

– Стоп, – шеф звонко хлопнул ладонью по ручке кресла, и успокоившийся было стилет опять начал дрожать, – это все я прекрасно знаю и помню. Но! Ты не забывай, что ничего такого уж экстраординарного вы там не сделали. Все эти задачки вполне решаемы традиционными методами, без этих твоих ходячих покойников. Даже полиция…

– Но сроки, босс. Обычными методами мы бы копались неопределенно долго. А уж полиция… сами знаете. Зря вы так, – с ноткой упрека сказал я шефу. Старик иногда допускал некое подобие демократии при общении.

– Да ты выслушай сначала, – шеф щелкнул по ручке стилета, и тот снова сердито завибрировал. – Даже полиция могла бы справиться, если бы там не остались одни только ослы. И не возражай мне, не надо. Я дал тебе возможность самому сформировать отдел из кого ты захочешь и отформатировать по той схеме, по какой ты считаешь нужным. Под мою личную ответственность, как ты помнишь. Ты и полковника получил под эту должность. Как тебе погоны? Не давят? Я тебе помогал собирать твоих… этих… Все бумаги подписывал. И звонил сам кому надо, если необходимо было. И где?.. Ты мне обещал что? Помнишь?

– Но босс, мы же целый ряд задач довольно эффективно решили и работали… – я начал оправдываться, как нерадивый школьник, проспавший выпускной экзамен. Нет, сегодня точно не мой день.

– Работали! – перебил меня начальник. – Вот что, парень. Первого сентября я обязан положить на стол президенту отчет о работе всей нашей службы за истекшие двенадцать месяцев. Кроме всего, что мы и так прекрасно знаем, нужно нечто такое, что можно было бы провернуть только с помощью этих твоих «зомби». Понял, да? Нужно дело, от которого у нашего Хозяина глаза бы загорелись, дабы денег дал и изводить нас своими вечными контролями и проверками перестал. Я вполне понятно выражаю мысль или как?

– Да, босс, я согласен с вами, – расстроенно сказал я. – Но разве нельзя дело того же Азизона использовать? Следствие уже закончено, а главное – дело-то своеобразное, крупное и там без моих ребят вообще ничего бы не получилось.

– Это мы с тобой знаем, что ничего бы не получилось, – шеф по-стариковски крякнул и без видимых усилий двумя пальцами выдернул из подлокотника свой кинжальчик. Похоже, немного успокоился. – А Хозяин не знает и знать такие подробности не должен. Вникать во всякие тонкости ему будет некогда… да и неинтересно. И потом, дело Азизона хоть и крупное, но секретное, нулевого уровня, и секретность не будет снята еще лет десять, если ничего особенного не случится. К Хозяину это, конечно, не относится, но сам знаешь… А нам сейчас надо нечто громкое и яркое, чтоб надолго запомнилось и чтобы только твои мертвяки помочь могли. И чтобы прессе можно было бы безбоязненно материальчик после скинуть, в препарированном виде, разумеется. Как старый оперативник, я бы посоветовал вот что… строго между нами, конечно… Так вот… Возьми в полиции любое свежее дело… вернее, не любое, а перспективное возьми. Скандальное что-нибудь, с именитыми трупами, с обилием секса и насилия, с таким развратом, чтобы у всех уши в темноте светились. Чем больше порнографии, тем лучше. Можно что-нибудь связанное с Темным Городом, это сейчас тоже очень модно. Придай делу яркость и блеск, а потом проверни через свой отдел. Или наоборот – сначала проверни, а потом придай, я тебя учить не буду, сам сориентируешься, не маленький. Обязательно позаботься об эффектных материалах и броских достоверных документах, дабы не совестно было Хозяину на стол положить. Времени тебе на все про все – до августа. Не справишься – пеняй на себя, я прикрывать не буду. Твой отдел у меня уже в печенках сидит и по ночам снится. Если ничего не получится, то закроем его к чертям собачьим, пару звездочек с тебя снимем и обратно пойдешь к Князеву. И кадры твои тоже по местам рассуем, где они там числятся. Вопросы есть? Нет?

Шеф поднялся, царственным жестом разрешив мне сидеть, вышел из-за стола и начал прохаживаться по кабинету. Наш босс был высокого роста, в простой черной рубашке, в таких же брюках, заправленных в высокие кожаные ботинки на обычной шнуровке. Широкий ремень из явно натуральной крокодиловой кожи на узкой талии еще больше подчеркивал стройность его фигуры.

Несколько раз Старик молча прошелся туда-сюда, а я внимательно следил взглядом за этими передвижениями. Шефский кабинет представлял собой обыкновенную, не очень-то большую комнату. Помещение это – святая святых нашей фирмы. Я тут бывал и раньше, и всегда оно угнетало сочетанием спартанской скромности с изысканной утонченностью обстановки. Подавляло интерьером, мебелью, дизайном – всем. Мебель у шефа – особая статья расхода в нашей конторе. Существует неписаное правило: обстановка директорских кабинетов должна отличаться от общего оформления всех остальных кабинетов и офисов службы, пусть сам шеф иногда играл в демократию и старался подчеркивать идею равенства и братства. Это старая традиция, уходящая корнями в бесконечность прошлого, и у нас ее старались соблюдать. Кресло босса должно говорить всем своим видом: «Я не просто кресло, я – кресло шефа», ведь это почти трон. Всем должно быть ясно с первого взгляда. Каждому сюда входящему. Словом, в кабинете ничего избыточного, но все изысканно и утонченно.

Походив некоторое время – видимо, просто разминал затекшие ноги, – шеф сел обратно за свой стол и принялся рассматривать его, будто давно не видел и отвык от этого зрелища. На рабочем столе Старика, кроме терминала и принтера, лежала стопка документов и чья-то голограмма в рамке. Справа от стола – этажерка с разнообразными носителями информации. Сразу перед столом – пара гостевых кресел, а у самого окна – небольшой столик, на котором валялись какие-то округлые, завернутые в черную ткань предметы, размерами и формой напоминающие отрубленные человеческие головы. Не то вещдоки, не то рабочие материалы. В углу комнаты – незакрытая дверь, за которой виднелись эффектный диван и еще одна дверь. Нетрудно было догадаться, что здесь, в этом помещении, Старик проводил большую часть своего времени.

Но я снова отвлекся.

Итак, шеф молчал. Я уж было решил, что беседа закончена, все указания даны, задачи определены и мне пора откланяться. Я даже поднялся и хотел уходить, как вдруг заработала голосовая связь и вторая секретарша доложила:

– Извините меня, босс, но пришел Трясогузкин.

– Уже приехал? – неожиданно радостно отозвался шеф. – Тогда пусть заходит, тут только свои.

Наружная дверь сразу же открылась, и в кабинет торопливо вошел сильно лысеющий человечек ниже среднего роста, лет пятидесяти, с неопрятными рыжеватыми усами и небольшой бородкой, в заурядном ношеном костюме горожанина обыкновенного достатка. Галстук в горошек. Выглядел этот господин простачком, вот только сквозь прищуренные веки на меня вдруг глянули пронзительные карие глаза. Еще больше меня удивило его обращение к шефу:

– Всем большой пг'ивет. Господин Кг'ейг, все сделано, как вы пг'осили. Пег'вые г'езультаты уже получены. Аг'хиважные г'езультаты, позволю себе заметить. Хотя, батенька, появились некотог'ые пг'облемы и затруднения личностного, так сказать, пог'ядка…

– Хорошо, господин Трясогузкин, – со странной интонацией в голосе отозвался шеф. – Прошу вас, заходите. Пол, ты свободен. Давай, иди и трудись на благо демократии.

Я встал со стула, а «господин Трясогузкин» подошел к столу. Я недоумевал: почему этот картавый коротышка называет нашего босса «господин Кг'ейг» и «батенька»?

Такое фамильярное обращение к шефу вообще-то не принято в нашей конторе.

Наш начальник – директор Федеральной службы информационной безопасности (ФСИБ), босс – как мы его называли в глаза, шеф или Старик – как именовали за глаза, пережил не одно правительство и не одного президента. Шеф требовал называть себя просто – «босс», но официально звали его Мартин Крейг. Я тогда понятия не имел, дано это имя ему при рождении или же это просто очередной псевдоним. О шефе вообще было мало что достоверно известно. Поговаривали, будто он начинал свою карьеру обычным хакером, потом в какой-то охранной структуре стал программером-сетевиком и резко пошел в гору. Босс сделал себя сам, чем весьма гордился. Он не был «кабинетным», оторванным от жизни работником и, уже будучи директором нашей конторы, часто выезжал на места и там подробно знакомился с настроениями сотрудников, вникал в проблемы, интересовался чистотой работы, порядком… Все откровенно боялись его. И это, пожалуй, все, что я знал, – тонкости, а также детали своего творческого пути шеф никому обычно не разглашал, и ничего конкретного я тогда сказать о нем не мог. Слухов и сплетен вокруг его личности ходила масса, но что считать правдой, а что – откровенным враньем, решить было сложно. Вполне вероятно, что никакой правды в этих россказнях вообще не было: босс умел скрывать следы и прятать реальную информацию за ворохом всякого хлама. В этом умении мало кто мог сравниться со Стариком.

Когда я уже выходил из шефского кабинета, рядом с ухом что-то просвистело и в дверной край, на уровне моих глаз, воткнулся тот самый стилет, что так любовно вертел в руках мой директор. Я ничем не показал своей реакции и молча вышел. Уже закрывая дверь, я услышал сзади какой-то шелест и не сразу сообразил, что это смех босса. Раньше он при мне вообще никогда не смеялся. Что-то не то сегодня происходит с шефом. Да, сдает, сдает наш Старик. Раньше он подобного никогда бы себе не позволил. Уж не заболел ли? Или вчерашние новости на него подействовали так причудливо? Идя к себе, я никак не мог заглушить в своем сознании некоторые слова, услышанные в кабинете Старика, – они так и звучали у меня в башке. Что ему еще надо? Яркое дело ему подавай. Я что, мальчишка? Писатель-сюжетник? Синопсист? Или кто? Вон пусть на своих референтов давит, благо их у него двое. Пугать вздумал, погоны вдруг припомнил, которые я сроду никогда не носил. У меня и формы-то нет, запрещено нам в форме ходить, а все эти военные звания больше для виду, для престижу и чтобы другие силовики уважали и не плевали на нас. Хотя нас все знают и, по-моему, даже побаиваются, до сих пор отношение к моей организации какое-то несерьезное. Причем на самом верху. Вон вчера в новостях прошло сообщение со ссылкой на президента, что у нас развелось слишком много силовых служб, что они дублируют друг друга и сами себе придумывают дела, скрывая тем самым отсутствие реальной работы. Что за бред? Настоящей работы у нас предостаточно, куда уж реальнее. Не зря же всегда такой уравновешенный и мудрый шеф сегодня до такой степени взбеленился – не его стиль вообще-то. Тут одним громким делом не обойтись, и наверняка не мне одному он хвост накрутил.

Черт бы его побрал.

Я быстро успокоился – все-таки кое-что еще умею. «Не ссы, прорвемся», – как в былые времена любила говаривать одна моя прежняя подруга. Ладно, для начала означим план мероприятий. Основная задача теперь – найти подходящее «громкое» дело, а потом раскрутить его и выгодно подать на стол начальству.

Или так: найти несколько дел, написать короткие синопсисы для каждого и показать шефу, пусть уж он сам ткнет пальцем, а потом займусь я. Да, это будет правильнее – так вроде бы создается ощущение совместной ответственности, но принятие решения все равно будет за Стариком. Не люблю я всего этого. Я не умею красиво писать синопсисы. Синопсис – короткий рассказ, краткое изложение сюжета, только без особых литературных изысков. Составлять их – это, извините, часть профессии писателя. Вот писатели пусть и пишут. Дали бы нормально работать – так нет же, картинки со спецэффектами, видите ли, им подавай. Придется еще устраивать всякие фокусы… Как же я ненавижу такие игры! Шеф практически открытым текстом заявил, что руки у меня развязаны и к методам он особо сильно придираться не будет, главное – яркий и красивый результат.

И на том спасибо.

Время перевалило за восемнадцать часов, и формально можно было уходить. И ладно, и уйду – я устал после беседы со Стариком.

3. Алекс Крейтон. Лейтенант Гибсон и Марк Сайкс

Лейтенант выглядел энергично и как-то уж очень решительно. Данное обстоятельство наводило на плохие мысли. Я знал Криса Гибсона еще в бытность его простым патрульным. Это потом он пошел вверх, после удачных раскрытий, а последнее повышение – в лейтенанты – он вообще заработал не без моей помощи. История была еще та, и, может быть, я как-нибудь расскажу об этом. Если будет время и желание. Так вот, Гибсон не страдал таким глупым пережитком прошлого, как благодарность, поэтому на его дружеское расположение рассчитывать не приходилось. А тот факт, что он пришел сам, да еще и притащил с собой сержанта, вообще не сулил ничего хорошего.

– Знаешь, теперь ты точно влип. И влип основательно. Если, конечно, не поможет какое-то чудо и у тебя не окажется стопроцентного алиби. Ответь мне на такой вопрос, и тогда будет видно, помогу я тебе или нет: где ты был последние сорок восемь часов?

– Так. Слушай, лейтенант, ты знаешь меня уже давно, так неужели ты думаешь, что я, с моей репутацией, полезу в какое-то темное дело? И вообще… По закону, как тебе известно, я имею право говорить только в присутствии моего адвоката. Сейчас я звоню Нику Сикорскому, и пока он не приедет, можете не тратить на меня время. Я подожду. И от кофе не откажусь, что-то в горле пересохло.

– Ну ты наглец. Я сейчас посажу тебя в камеру – ты там будешь дожидаться Ника. Я тоже по закону имею право задержать тебя на двадцать четыре часа без предъявления обвинения. Сейчас в участок тебя отвезем, и будет тебе там и кофе, и ванна, и какава с чаем. В этом тебе поможет непосредственно сержант Вудфорд. – При этом сержант не проронил ни слова, а его протокольная рожа не выразила никаких эмоций. – Ты понял?

– Чего ж не понять. Понял, конечно. Мое содействие, похоже, вам уже не требуется? Но мне думается, что информация, которой владею, может помочь вам при проведении расследования. Не так просто же вы приперлись сюда вдвоем. Либо беседуем по-нормальному, либо сажайте меня в свой обезьянник – и без адвоката слова не добьетесь.

И без того красноватая физиономия лейтенанта стала приобретать томатный цвет.

– Так ты препятствуешь расследованию? – лейтенант, казалось, обрадовался. – Ты слышал, сержант? Он открыто препятствует работе правоохранительных органов.

– Ничего подобного, лейтенант. Я говорю, что у меня что-то с памятью. Я тут работал как проклятый почти двое суток без перерыва, только заснул, как вы вломились. Еще не отдохнул и от усталости могу что-то забыть, а еще могу что-то неправильно понять. Кстати, если посмотрите отпечатки на стороже, то найдете свои и Стентона. Моих там нет. А сейчас я звоню Сикорскому.

Проигнорировав недовольную физиономию лейтенанта, я демонстративно взял свой личный мобильник и позвонил Нику. Воспрепятствовать мне никто не мог. Я не был арестован и пока даже официально задержан не был. А хоть бы и был – два звонка мне полагались по закону. Про себя я молил бога, чтобы Ник не отключил свой смарт или не оставил его где-нибудь. Бывали случаи. Он мне нужен был срочно, а ждать, пока он соизволит просмотреть сообщения, я не мог. С лейтенанта не убудет – он и впрямь мог засадить меня за решетку на сутки вместе с какими-нибудь бродягами. Не сказать, что такое со мной впервые, но почему-то больше мне нравился открытый городской воздух, чем атмосфера закрытого «обезьянника» в полицейском отделении.

Слава Создателю, Ник пребывал в одной точке пространства и времени вместе со своим мобильником. И не отключил его, как он иногда делает. Сначала слышались длинные гудки, потом вялый и какой-то хрипловатый голос Ника произнес:

– Алекс?..

– Да Алекс, Алекс. Слушай, Ник, у меня тут лейтенант Гибсон и сержант Вудфорд. Они настоятельно приглашают проехать с собой в участок для душевной беседы, а я предпочитаю говорить у себя и в твоем присутствии.

– А сейчас-то ты во что вляпался? Как обычно, в своем Темном Городе?

– Да я честен и невинен, аки младенец. Как обычно.

– Ясно, – ответил Ник.

Из динамика послышалось какое-то шуршание, и незнакомый женский голос протянул: «Ну, котик, еще долго? А то я сейчас…» Голос был молодой, нетрезвый и с акцентом. Потом стало тихо. Видимо, Ник прикрыл микрофон рукой. Через некоторое время разговор продолжился.

– Вот теперь я тебя слушаю, – снова послышался голос Ника, – можешь сейчас говорить? Нас слушают?

– Да, лейтенант и сержант рядом. – Если наш разговор и записывается (а это почти наверняка), Ник должен все понять. – Они очень любезны.

– Ясно. Ты там пока держись. Мне нужно минут тридцать, чтобы до тебя доехать.

– Ага. Если что, ты знаешь, где меня найти?

– Найду. Только пока без меня не говори там ничего лишнего, а то знаю я тебя. Ну пока.

С Ником я был знаком со студенческих времен. Потом он женился на моей бывшей жене и сделался почти родственником. А после его развода (с моей бывшей он протянул всего только шесть месяцев) мы стали настоящими друзьями. Как адвокат Ник был просто незаменим. Мало того, что он знал уголовное и гражданское право лучше, чем таблицу умножения, – он еще и следил за новыми законами, которые наши законодатели принимали каждый год пачками. Знал он и те законы, что уже отменены, поэтому в полиции его, мягко говоря, недолюбливали, но уважали – боялись связываться.

– Позвонил? Все, – лейтенант был на взводе, и жажда деятельности его прямо-таки распирала изнутри. – Поехали.

– Еще один звонок, – потребовал я. – Имею право.

– Звони, но быстро.

Выбрав и запустив номер Эльзы, я долго слушал протяжные гудки. Однако сегодня был явно не мой день. Странно. Уж Эльза-то всегда отличалась в отношении личных средств связи педантизмом, граничившим с фанатизмом. Я помню один эпизод, когда я случайно поставил громкость вызова на «ноль». Так после, когда через какое-то время выяснилось, что куча звонков и сообщений остались без ответа, Эльза устроила отвратительный скандал. От тех слов, которые мне тогда пришлось выслушать, у меня до сих пор возникал холодок где-то внутри тела.

– Ну? Сделал свой звонок? Так, теперь ты задержан. Пока задержан. – К тому моменту я был уже одет: джинсы и водолазка на голое тело, а кроссовки – на голые ноги. Терпеть не могу надевать вчерашние носки. – Поехали. Сержант, примите у задержанного его смартфон и все, что имеется при нем. Да, сержант, у вас есть пакет? Упакуйте.

С этими словами лейтенант протянул сторожа сержанту. Тот достал из объемистого портфеля прозрачный пластиковый пакет, аккуратно взял устройство и упаковал его. Пакет закрыли электронной пломбой – теперь и время, и место изъятия улики зафиксировано. Пломба запоминает время фиксации и координаты с точностью до фута. Меня все это сейчас вполне устраивало. Мобильный смарт я положил на свой стол.

– А можно…

– Нет. Нельзя. Ремня нет? Шнурки… нет… металлические предметы… нет. Поехали, поговорим в участке. Руку давай.

Все мои телефоны и диск с информацией так и остались лежать на столе.

Сначала я решил, что меня везут в отделение. Но крупно ошибся. Полицейский джип выехал на проспект 12 Июня, потом, миновав несколько перекрестков и постояв в небольшой пробке, свернул на одну из боковых улиц и после недолгих маневров остановился перед невысоким серым зданием, всего в десять этажей. Здесь находился городской полицейский морг. Или – официально – Институт судебной медицины.

За время, проведенное на моей теперешней работе, я здесь неоднократно бывал. И обстановка этого унылого места была мне отлично знакома. С годами тут мало что менялось. Появлялось новое оборудование, новые холодильники, более удобные для персонала каталки, лифты и погрузчики, но общая атмосфера оставалась прежней. Даже запах не изменился.

Нас с сержантом оставили в широком и светлом вестибюле, где мы уселись на удобный и мягкий кожаный диван. Рядышком, как братья-близнецы – нас сковывали старомодные стальные наручники, – мы просидели десять минут. А точнее – десять минут, тридцать пять секунд. Крупные цифровые часы над входом висели тут всегда. Посетителей и вообще людей почти не было, только один раз прошел какой-то молодой человек лет двадцати двух – двадцати трех. Он на ходу бросил на меня странный и какой-то оценивающий взгляд. Так обычно смотрят на товар в супермаркете. Явно кто-то из персонала – парень ходил в зеленом комбинезоне и пластикатовом фартуке. Наконец, что-то недовольно бормоча себе под нос, вернулся лейтенант с какими-то небольшими синими листочками. Это оказались пропуска для всех нас. Миновав охрану и расписавшись в старом бумажном журнале, мы, в сопровождении молчаливого хмыря в зеленом халате, прошли коридор, поднялись на большом грузовом лифте на пятый этаж, опять прошли коридором и остановились перед дверью. Похожие двери всегда ставят в больницах и всяких научных учреждениях. Ничего лишнего – только стекло, металл, блестящий никелированный замок и номер «521». Густо закрашенное еще при изготовлении двери стекло почти не пропускало свет.

Помещение, куда мы все вошли, напоминало камеру хранения крупного транспортного узла – аэропорта, вокзала или чего-то подобного. Или мясохранилище некоего предприятия общественного питания. С обеих сторон высились два огромных холодильника. С пола до потолка этажами поднимались герметичные квадратные дверцы – по двенадцать в каждом этаже. Шесть этажей. Посреди комнаты стояла каталка, аналогичная тем, что бывают в отделениях для тяжелых больных. На потолке загорались синеватые люминесцентные плитки, а окно закрывали плотные жалюзи.

По-прежнему не говоря ни слова, наш зеленый сопровождающий подогнал тележку к правому холодильнику, сверился со своей запиской, что-то включил, и горизонтальная лежанка стала подниматься вверх. Достигнув четвертого этажа, каталка замерла. Опять было что-то включено, дверцы одного из боксов раскрылись, оттуда выехало нечто и поместилось на каталку, уже ставшую похожей на приспособления, которыми пользуются ремонтники и маляры. Сооружение начало складываться и снова сделалось неотличимым от больничной каталки. Когда движение прекратилось, служащий морга жестом иллюзиониста откинул простыню, и я наконец смог разглядеть труп. Передо мной лежал старик лет ста или более того. Он был настолько худ, что тазовые кости грозились прорвать кожу. Кривые и тощие ноги напоминали бамбуковые палки. Ребра торчали наружу, а впалый живот, казалось, прирос к позвоночнику. Верхнюю губу и подбородок старика покрывала густая и белая недельная щетина. Грубый шов, стянутый крепкими толстыми нитками, начинался от самого низа живота, проходил по левой стороне тела, пересекал туловище под горлом и симметрично спускался по правой стороне до самого таза. Судя по скулам, разрезу глаз и форме носа, старик был китайцем или корейцем, но вряд ли японцем. По виду он напоминал экспонат какого-то музея.

– …твою мать! – вдруг взревел лейтенант, да так неожиданно, что я аж вздрогнул. – Ты чего достал? Это не тот труп, идиот.

Невозмутимо посмотрев на свои бумажки, работник морга молча пожал плечами и проделал все манипуляции в обратном порядке. Когда каталка опустела, наш гид, не складывая, перекатил ее к другому холодильнику и вывез новый труп. Повторилась прежняя сцена.

Как только простыня была откинута, лейтенант удовлетворенно крякнул и с довольным видом повернулся ко мне.

– Сержант, включайте диктофон. Работает? Нормально. Сегодня, – он назвал число месяц и год, – в девятнадцать тридцать пять в помещении номер пятьсот двадцать один Института судебной медицины проводится официальное опознание. Алекс Крейтон, вы узнаете эту женщину?

Дальнейшее было малоинтересно и вполне предсказуемо.

Камера, куда меня засунули, была и знакома и незнакома одновременно. Я здесь не был уже давно, с того самого светлого момента, когда муниципалы получили кучу денег на обновление, реформирование и перестройку. Никто теперь уже не скажет, куда и сколько средств затрачено, но камеры временного содержания они обновили радикально. Теперь тут все покрыто каким-то мягким сверхпрочным материалом, не то пластиком, не то резиной – даже самый упертый суицидник не сумел бы разбить голову в этом месте. И – чистота. Как в морге. Однако запах остался прежний – смесь дешевой дезинфекции, немытых тел и табачного дыма. Несмотря на категорический запрет на курение, дым от чьих-то сигарет просачивался постоянно. Кто и где курил, я не знал. Но курили много и неизменно – я не припомню ни одного отделения полиции Города, где бы не было такого запаха.

Как пояснил лейтенант Гибсон, пока временное задержание, а там уж как судья решит. Хорошо, что под рукой нет компьютера – сейчас бы такого понаписал, что не отважился бы потом прочитать даже сам.

Моими временными соседями оказались три мужика. Первый – одетый во что-то невообразимое парень лет двадцати. Он сидел, поджав под себя ноги, и, мерно раскачиваясь вперед-назад, непрерывно повторял:

– …Аба-хаба, хаба-хаба, хаба-хаба, аба-хаба; аба-ха-ба, хаба-хаба, хаба-хаба, аба-хаба; хаба-хаба…

И так до бесконечности. Сначала меня эта мантра жутко раздражала. Я сам стал невольно долбить про себя: «Аба-хаба, хаба-хаба, хаба-хаба, аба-хаба…», но потом опомнился и перестал. А спустя некоторое время привык и уже не замечал этого фона.

Вторым сокамерником был угрюмый субъект лет сорока пяти – пятидесяти с маленькими глазками на широкой смуглой физиономии. От него я так и не услышал ни единого звука. Может, он был немым, может, просто молчуном – кто его знает. Его куда-то увели примерно через час после моего появления.

Третий же являлся прямой противоположностью второму. Разговорчивый дядька лет тридцати – тридцати пяти, похожий на какого-то до боли знакомого французского актера второй половины прошлого века. Я сначала никак не мог вспомнить, на кого он смахивал. Что-то из детских воспоминаний, что-то из старых смешных комедий… Помнится, мои родители были большими поклонниками старого французского кино. У отца имелась огромная коллекция дисков с фильмами последней половины двадцатого века… А, вспомнил: Жан Рошфор. Вот как звали того актера. Этот «француз» подсел ко мне почти сразу.

– Привет. Тебя как зовут?

– Алекс, – нехотя признался я, – привет.

– Здоро́во, Алекс. А я Марк Сайкс. Лучше просто Марк.

– Добрый вечер, Марк.

– Для кого как, для кого как. Для меня что-то не слишком добрый. Да и для тебя, я смотрю, – отметил Марк.

У него была потрясающая способность располагать к себе собеседника. Я даже подумал вначале, что он подсадной стукач.

– А ты как тут оказался? – разговорился я. – По виду такой респектабельный.

– То-то и оно, что респектабельный. Это моя работа – быть респектабельным. Вообще-то я тихий, мирный. Честный salesman – разъездной представитель. Наша фирма компьютерами торгует. Предлагаем товар по имеющимся образчикам, каталогам, проспектам. На нашем рынке знаешь какая конкуренция? Ты даже представить этого не можешь. Чуть что – прокол какой – все, прощай бизнес. Сомнут и обойдут. Работы – невпроворот. Я от Фриско до Владика мотаюсь. Через Европу, заметь. Скоро в книгу Гиннесса попаду, как коммис года. Чего меня сюда засадили – сам не пойму. Я же абсолютно честный. Честность – это, можно сказать, мои деньги. Я много раз в жизни убеждался, что правда меня спасает. Это мой самый лучший метод работы. Какая бы запутанная или секретная история ни была, если я вовремя говорю правду, то все встает на свои места. Главное – уметь этой правдой правильно управлять. А ты-то тут почему?

– Тоже не пойму. Двое суток работал под сторожем. Срочная работа. Вот чтобы никто не мешал, меня один знакомый под сторожа и посадил. У него – лицензия. А как сторож отключился, началось черт знает что, – я решил, что такая смесь вранья и правды будет в самый раз для этого уж очень разговорчивого парня, – копы пришли, наговорили про меня что-то сумасшедшее и засадили сюда.