Текст книги "Красный терминатор. Дорога как судьба"

Автор книги: Александр Логачев

Соавторы: Михаил Логинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Назаров ступил в проход и быстрым шагом направился к нерабочему тамбуру. В сектор бокового зрения попали рассевшиеся по разным лавкам те самые подозрительные личности. Федор шагнул на площадку перед ватерклозетом и, закрывая за собой дверь в вагон, обернулся – никто за ним пока не устремился. «Хорошо», – он зашел в тамбур, на ходу вытаскивая трехгранный ключ. Не мешкая отпер и распахнул настежь одну из боковых дверей. Затем подошел к двери, предназначенной для перехода из вагона в вагон. Правда, сейчас с этого торца вагона была прицеплена теплушка, чья глухая стена покачивалась в мутном окне. Великолепный ключ открыл очередной дверной замок. Назаров потянул дверь на себя и ступил в образовавшийся проем. Медлить было нельзя – тот, кто предположительно шел за ним, мог в любой момент войти. Но и торопиться не следовало – чуть не так поставишь ногу – и полетишь сначала вниз, под громыхающий состав, и сразу за тем – на небеса. Федор нащупал с наружной стороны вагона поручень. Крепко ухватившись за него рукой, он одной ногой укрепился на небольшом выступе, идущем снаружи на уровне порога, другую оставил на самом пороге. Вторую руку расположил на дверной ручке, притворив за собой дверь.

Внизу скрипела сцепка, пролетали уже плохо различимые в надвинувшейся вечерней полутьме шпалы.

Позицию он занял. Увидеть из тамбура его не могут. Если только не дернут дверь. Но не должны. Вернее, должна сработать его приманка. Если вообще он не дует на воду и эти люди…

Сквозь громыхание мчащегося состава прошел посторонний звук – хлопок. Значит, дверь из вагона в тамбур кто-то открыл.

– Где он? – долетело до Назарова. Дальше – ничего, кроме лязга, грохотания, колесного перестука.

Проползали тягучие секунды неизвестности… И вдруг – к нему сквозь поездной шум пробились обрывки фраз:

– Выпрыгнул… Не может быть… Падла…

Сработало! Преследователи вошли в тамбур. Преследуемого нет. Куда подевался? Хлопает открытая дверь бокового выхода. Естественно, они бросаются к ней, потому что больше вроде некуда. Сейчас как раз высунули головы наружу. Пора.

Рывком дверь от себя. Прыжок внутрь темного тамбура. Прыжок к двум узнаваемым фигурам, оборачивающимся на неожиданный звук, выпрямляющимся в прямоугольнике дверного проема. Рука одного поднимается…

Назаров с разбегу нанес удар ногой в живот. Отброшенный назад бандит закачался, балансируя на пороге, отчаянно размахивая руками – мелькнули очертания револьвера в его ладони – и вывалился наружу. Вскрик тотчас погас в грохоте и темноте.

Второй бандит оказался проворнее. У него оставался, пожалуй, единственный шанс не последовать за приятелем, сбив Назарова с ног, пока тот разворачивался к нему. И уголовник использовал этот шанс – сделал солдату подсечку.

Федор, получив удар по ногам, упал на пол. Вскакивая, услышал характерный щелчок и, не раздумывая, метнулся к противоположной, закрытой двери. Обернулся. Бандит надвигался на него, поигрывая финкой.

Это был тот самый, что шел по вагону первым, в серой пиджачной паре, в сапогах с обрезанными голенищами, пониже и поуже в плечах своего выброшенного из поезда приятеля.

Назаров помнил о кастете. Но доставать не собирался. Стоит полезть в карман, и бандит немедленно нападет. А пока забавляющийся финским ножом уголовник не спешил с решающей атакой, что было на руку Федору.

Сколько прошло с того момента, как его преследователи вошли в тамбур? Где-то полминуты. Неплохо бы выиграть другую половину минуты. Как? Можно попробовать вот так…

– Парень, – обратился Назаров к неопределенного возраста бандиту. Последний замедлил движение. Противников разделяло метра полтора. – Кроме меня про ваши дела в поезде знают еще четыре человека. Вы их всех собираетесь прикончить? Вы их всех знаете? Тебе их перечислить?

То была явная выдумка, но она остановила лиходея, который, нагло ухмыляясь, вступил-таки в беседу:

– Брешешь, подлюга. На понт берешь. Ну, скажи, кто эти хмыри?

«Попался, лопух», – подумал Назаров, а вслух понес полную ахинею:

– Филька Комар, что едет во втором вагоне, переодетый в торговца рыбой. Сенька Слепак, бывший предкомбеда. Он едет в теплушке, переодетый в женское платье… Адриано Челентано, переодетый бургомистром…

Уже поворачивалась ручка двери, которую Федор держал под наблюдением. Потом произошло то самое, на что он рассчитывал, о чем договаривался.

Дверь за спиной бандита распахнулась, и из вагона в тамбур проник пригнувшийся, с маузером в подрагивающей руке, товарищ Раков. Уголовник обернулся на посторонний звук.

– Лягай, басурманин! – взвизгнул Марсель Прохорович, наставляя на бандита пистолет. Поймав сей подходящий момент, Назаров стремительно шагнул вперед и крюком снизу вбил в подбородок противника грубый солдатский кулак, вложив в удар всю имевшуюся в запасе злость и мощь.

Звякнула упавшая на пол финка. За ней там же оказалось обмякшее тело. Федор наклонился, поднял нож, который при неудачном раскладе мог сейчас торчать из его живота, и выбросил в открытый дверной проем. Вытащил из кармана все тот же трехгранный ключ.

– Закрой-ка, Марсель Прохорович, доступ в тамбур. А то, не ровен час, нам помешают. И пистолет мой верни.

Боец Раков забрал ключ, а вернул не только маузер, но и командирский вещмешок.

– Не выуживать же было пистолетик на глазах у всего населения, – пояснил он. – Я и захватил его вместе с котомкой вашенской, а тута перед заходом выхватил.

– Молодец, – похвалил командир. – Все исполнил согласно приказу, единственный наш пистолет не потерял. Объявляю благодарность. Только оружие с предохранителя мог бы снять. Вдруг чего…

– Ах ты! – всплеснул руками Марсель. – Забыл! От волнения и нервов, товарищ Назаров.

– Ладно, ладно. Запер дверь? Тогда помоги мне подтащить этого господина к выходу.

– Выбросить хотите?! – воскликнул Раков.

– Отставить разговоры! Выполняйте приказ, боец. Они подхватили бездвижное тело под мышки и отволокли к открытому дверному проему.

– Отойди теперь в сторонку, товарищ Раков, – распорядился командир, сажая до сих пор не пришедшего в себя бандита на дверной порог так, что ноги того оказались свесившимися наружу. Придерживая нокаутированного врага за шиворот, Назаров наклонил его безвольно уроненную на грудь голову вперед, подставляя под свистящий ветер.

Бандит начал приходить в себя.

Каков же был его испуг, когда, открыв глаза, он увидел перед собой проносящееся с дьявольской скоростью открытое сумеречное пространство, а под собой – крутой каменный откос. Добавляя впечатлений, в подбородок уперся холодный ствол и над ухом зазвучал спокойный и насмешливый голос живучего солдата:

– С пробужденьицем, товарищ уголовник! Плохи твои дела, да? Так уж вышло, прости. Получилось – теперь все козыри у меня. А у тебя что, спрашивается?

Дуло больно вдавливалось в кожу.

– У тебя, – продолжал солдат, – есть всего два пути. Или ты честно, не дуркуя, отвечаешь на мои вопросы и выпрыгиваешь из поезда, или молчишь, темнишь, гонишь тюльку и тогда вываливаешься отсюда с пулей в башке. Вопрос первый: кто приказал меня убить?

Неудачливый убийца носил кличку Пастух, имел за спиной пять лет каторги, зарабатывал на пропитание деятельным участием в налетах, чтил воровские обычаи и сдавать дружков не собирался.

– Служивый, падлой буду, я тут с краю. Васька-Мозоль, кого ты скинул, взял меня на стреме постоять. Втравил, сука. Пойдем, говорит…

– Ты сделал выбор.

Стриженая голова, направленная солдатской рукой, опасно зависла над летящей бездной, дуло угрожающе переместилось с подбородка на затылок. В движениях солдата отсутствовали игра и сомнение. Пастуху сразу очень захотелось жить.

– Стой, командир! – завопил он. – Киря послал!

– Высокий, блондин, едет в спецвагоне, красится под чекиста?

– На понт берешь? Это Ленька-Баркас. Киря с тебя ростом, сутулый. Конечно, в спеце едет, где еще?

– В спецвагоне все ваши или натуральные чекисты имеются? – Назаров, демонстрируя временную благожелательность, вернул пистолетный ствол к подбородку, а бандитскую голову – в прежнее, менее жуткое положение.

– Наши одни. Деловые. Отпусти!

– Ты думаешь все? Мы только начали разговор. Учти, висельник, если что мне не понравится – моментом пуля. Уяснил?

Давно Пастух не попадал в такую скверную историю. Последний раз – когда взял за горло полковник Терехин из пензенского сыска. Тогда пришлось навести на хазу, где хранилось золотишко, тиснутое из сейфа купца Панкратова, и отдать всех провернувших это дельце воров, чтоб самому не загреметь за мелкую кражонку, на которую Терехин сам и вывел его, взял с поличным и сломал. Теперь Пастуху приходилось откровенничать в обмен на призрачную надежду остаться в живых.

– Ты в каком вагоне ехал? – продолжал допрашивать солдат.

– Я? Да с мужиками! Через вагон от тебя.

– Кто еще из ваших едет не в спецвагоне?

– Никого. Трое всего и было.

– Чем я Кире помешал, знаешь?

– Падлой буду, толком не знаю. Сказали – дело срываешь.

– Сколько тебе за меня пообещали?

– Как сколько! Я долю отрабатываю.

– Документы у тех, из вагона, чекистские, верные?

– Верняк. Мандаты кондовые.

Теперь можно было переходить и к главному.

– Чего везете-то?

– Не знаю, солдат, Богом клянусь! – Если бы Пастух не боялся, что за резкое движение рукой его пристрелят, то обязательно бы перекрестился.

«Врет, – понял Назаров, – и еще о Боге вспомнил, уголовная морда». Федор толкнул голову бандита вперед, под ветер, приставил маузер к затылку и нажал на курок.

Испуганно ойкнул боец Раков.

– Что ж ты, Марсель Прохорович, так тебя разэтак, пистолетик с предохранителя не снял! Выговор тебе, командирское порицание. А кабы в бою? Ну да ладно, дело поправимое, – Назаров сдвинул предохранитель.

Пастух за те доли секунды, пока палец жестокого солдата давил на спуск, успел не только проклясть свою нефартовую жизнь, дело, в которое ввязался по дурости, Ваську-Мозоля заодно, но также немного по– седеть и малость подсадить сердце.

Едва щелкнул выставляемый в правильное положение предохранитель, Пастух перепуганно заорал:

– Солдатик, я на полпальца только чего-то знаю! Мазанул ухом чучка! Только слушок непроверенный!

И затараторил, давясь словами, боясь делать паузы:

– Гвоздь трепал – спирт везут. Он слыхал, как москвич базарил с нашим паханом. Торговались, на сколько ведер тянет товар. Гвоздь, он, может, и трепался. Гвоздь – он…

– Что за товар предлагал москвич за спирт? – не давал опомниться или увести разговор в сторону Назаров.

– Гвоздь у двери подслушивал, базар по кускам хватал. Какие-то цацки из ихнего, московского, музея…

– Из музея?

– Ну. Москвич толковал Кире, вещички, мол, заметные. Потому, дескать, и цена божеская. А так бы, дескать…

– Киря – ваш пахан?

– Ну.

– Москвича как звать?

Пастух опять призадумался, быть ли откровенным до конца, но в памяти вовремя щелкнул предохранитель солдатского пистолета, и это воспоминание вернуло его на праведный путь чистосердечных признаний.

– Киря кликал его Рваным.

– Кто такой, что о нем известно?

– Гвоздь болтал, тот от какого-то Князя приехал дела вести. О Князе сам слышу впервые. Богом клянусь, солдат!

«А теперь не врет», – распознал Назаров. И, не сбавляя темп допроса, спросил:

– Сколько людей в спецвагоне?

– Девять их. А зачем тебе? – Федор Иванович почувствовал, что Пастуха опять слегка отпустило и тот готов вновь приняться гнусно врать и изворачиваться. Пришлось слегка двинуть уголовника маузером по скуле. А что делать? Еще оставались вопросы.

– Без болтовни мне. Быстро – кто в каком купе едет?

– Да ладно, чего ты… Короче, в первом от конца поезда Киря и Патрон, в двух за ними – остальные ребятки.

– В других купе спирт?

– Ну.

– В пути, не на стоянках, как охраняется вагон? Сколько, где стоят?

– Да как… Не знаю! Вдали я, с мужиками ехал! Падлой буду…

Пока в прокуренном тамбуре проходило несанкционированное дознание, дверь изредка подергивали, в нее барабанили и из-за нее доносилась ругань. Это несколько нервировало товарища Ракова, но Назаров и Пастух не обращали на помехи никакого внимания. Одному и другому было сейчас не до пустяков.

– Кто в Монастырском Чека работает на вас?

Пастух дернулся, повернул к Назарову испуганное лицо.

– Да, ты что, солдат? Мой номер шестой, кто ж мне скажет. О том, кроме Кири, кто может знать? Может, Патрон еще. Он по пьяни знакомством в Чеке хвастал… И то… Ха, ты думаешь, я профессор?

– Шлепнуть бы тебя, – мечтательно проговорил Федор, – по законам революционного времени. Да ведь пообещал отпустить, старый дурак. Так что прыгай-ка! Останешься в живых – завязывай. Освой какое-нибудь честное ремесло. Пошел!

Справедливый солдат чуть подтолкнул бандита в спину, но тот уцепился за поручни и заголосил:

– Давай до станции доедем! Скоро будет. Разобьюсь ведь к едрене фене! Солдатик!

– Придется столкнуть, – железным голосом провозгласил Назаров. – Уж не обессудь. И полетишь головой вниз. Ну, готовься…

– Нет, я сам! – Пастух нащупал ногами подножку вагона, согнул колени, оторвал правую руку от поручня, размашисто перекрестился, прошептал что-то про Бога и его безграничные милости и, оттолкнувшись, полетел навстречу удару оземь…

– Не должен сильно разбиться, – сказал Назаров, закрывая за уголовником дверь. – Поезд сбавил ход. В гору идем, – и о чем-то задумался.

– Часики ваши примите. В сохранности оне, – прервал его задумчивость товарищ Раков.

– Оставь пока у себя, Марсель Прохорович. Позже отдашь.

– В вертеп собрались?! В осиное гнездо?! – официант вскинул руки на манер провинциальных трагиков. Ему бы еще за сердце схватиться.

– Посуди сам, товарищ Марсель, – решил все разъяснить подчиненному товарищ Федор Иванович, – останемся в поезде – скоро, очень даже скоро меня шлепнут. Боюсь, и ты засветился. То есть нас шлепнут. Можем сойти на первом полустанке. В этом случае останемся в живых, поедем следующим поездом. Но – товарищи бандиты доделают свое черное дело. Обратись мы хоть где в местное Чека с тревожным сообщением, они возьмутся проверять и спецвагон, и нас. Телеграфируют на ближайшую станцию или в Москву, чтоб проверили поезд, и еще в Монастырск. И что выяснится? Товарищи из спецвагона – чистые, честные чекисты, везут спиртягу по революционной нужде в столицу по подлинным мандатам. А мы, сообщат из Монастырска – преступники, предатели революции. Сразу нас поставят к стенке или потомят немного, как думаешь, товарищ?

– Ну, а ежели…

– …слезть на первом полустанке и никому ничего не сообщать, это хочешь сказать, боец Раков? Чтоб я, товарищ Назаров, бегал от какой-то уголовной шушеры! Предлагаешь дезертировать, спасаться позорным бегством? И пущай уголовники разворовывают музеи, внаглую разъезжают по стране в собственном вагоне?

– Товарищ Назаров! Дядечка! – взвыл Марсель.

– Цыц! – оборвал его командир. – Времени нет, боец, на истерики. Мне готовиться надо, а тебе – внимательно заслушивать мои приказы. Дай-ка мешок, достать кой-чего надо, из старых запасов…

* * *

Скоро случилась станция.

Мгла, безлюдье. Огонек керосинки – единственное на все мироздание пятнышко света в окне слившегося с темнотой строения.

Почти тихо. Спящий поезд издает мало звуков. Лишь от головы состава, от локомотива доносятся по безветрию громкие голоса. Видимо, машинисты переговариваются с кем-то из станционных работников.

Состав продержали на станции, бесспорно имеющей какое-то название, совсем недолго. Минут пятнадцать.

И кому, скажите на милость, понадобилось выпрыгнуть из теплого вагона в середине поезда, а потом и сойти с насыпи, камешки которой, этакие иуды, выдают шуршанием ступающего по ним? Так ведь, кроме того, ночной непоседа быстро-быстро прошмыгнул вдоль состава к хвостовому вагону и затаился поодаль от него. А как только поезд стронулся с места, подскочил и вспрыгнул на подножку. Кому же потребовалось проделывать все это? Кому, кому… Ясно, кому.

Федору Ивановичу Назарову не потребовалось много времени на то, чтобы, приложив ухо к двери и осторожно подглядывая в дверное окошко, установить – в тамбуре никого нет. Ключ-трехгранник (ох, и икалось тебе сегодня, Никанор Матвеич, добром поминаемый) отомкнул очередной однотипный запор.

«Не шумнуть бы!» – под таким девизом происходило проникновение Федора Ивановича в спецвагон. Не шумнул вроде. Да и колесный грохот – добрая подмога в сокрытии нежелательных звуков.

В тамбуре никого. Он передислоцировался в закуток перед ватерклозетом. Тут же прильнул к стене рядом с дверью в вагон. Скрытый от возможных взглядов из вагона, замер, обратившись в слух. Ничего настораживающего: перестук колесных пар, монотонное поскрипывание и позвякивание какой-то вагонной утвари да фальшивое насвистывание очень знакомой мелодии. Посвистывал кто-то, явно пребывающий в благодушном настроении, чего никак не могло бы быть, заметь или заслышь этот свистун нечто подозрительное. По хорошей слышимости свиста товарищ Назаров определил, что издающий его находится не далее середины вагона. Федору захотелось взглянуть на музыкального охранника, главным образом, для того, чтобы убедиться – тот один в коридоре. Но стоит ли рисковать? Сколько ему еще будет везти? Кабы выманить свистуна в закуток, да так, чтобы тот до получения удара по голове не предполагал засады…

Эх, быть бы не товарищем Назаровым, а кем-нибудь совсем-совсем другим, с железными когтями на руках, да с мотком прочной веревки на плече, и товарища иметь отчаяннного в придачу, у которого тоже когти и веревка. Тогда выбрались бы на пару через окошко ватерклозета на крышу, ловко орудуя когтями, пробежались бы по крыше, прикрепили бы концы веревок к чему-нибудь надежно-прочному и, обвязав другие концы вокруг пояса, зависли бы напротив двух набитых бандитами купе. Да расстреляли бы уголовный народ спокойно, методично, как в тире. Или как в не снятой пока кинохе «Свой среди чужих, чужой среди своих».

А одного бы уголовничка оставили – на расспросы. Вагончик бы потом неплохо отцепить да по мертвому пути направить, чтобы, скажем, в пропасть бы какую рухнул со всем своим сволочным содержимым. Эх, такое требует талантливой подготовки. А ему, товарищу Назарову, в очередной раз придется сыграть в игру «кто быстрее вытащит пистолет, кто метче прицелится и у кого патрон не заклинит».

И начинать следует немедля. Кто его знает, когда следующая остановка. А остановка означает, что из купе могут повылазить уголовники, могут разбрестись по вагону, обнаружить лазутчика, и тогда все преимущества – коту под хвост.

Федор вспомнил еще раз, что дело его правое и, стало быть, он имеет все шансы победить. Слегка припотевшая ладонь легла на дверную ручку. Ладонь вторая напряглась, сжимая маузер. Федор в последний раз прокрутил в мозгу планируемый наскок.

Он начал отсчет до десяти, успокаиваясь, собираясь, выгоняя страхи и сомнения, подчиняя себя одной-единственной задаче.

Десять! Ладонь рвет ручку вниз, дергает дверь на себя, распахивая ее настежь, ноги выталкивают тело в проход. Вот он – противник номер один. Амбал в кожаной куртке, ножом вычищающий грязь из-под ногтей. Раскормленная морда поворачивается в сторону неожиданных звуков и темного силуэта в дверном проеме. Челюсть амбала отвисает. Отброшенный нож падает на пол, освобожденная от него мясистая лапища ныряет к поясу. Здоровяк вскакивает с откидной скамеечки.

За это время Назаров успевает сделать два шага к противнику. Остается не более пяти.

От неожиданности, от глупости или от чего-то еще амбал не завопил во все горло «шухер! атас!» или просто «мама!» и тем сделал Федору подарок – отсрочку общей тревоги.

«Эх, жаль, не обойтись без пальбы в коридоре», – Назаров увидел, как высвобождается из-за бандитского пояса парабеллум и ствол его начинает набирать высоту.

Пора, тянуть нельзя.

Федор застывает. Правая его рука выбрасывает маузер на уровень головы противника. Треть секунды на то, чтобы зафиксировать мушку, затаить дыхание. Все, амбал безнадежно запаздывает с выстрелом. С трех шагов Назаров положит пулю точно в центр бандитского лба, второго выстрела не потребуется…

Многие светлые умы, а еще более того умы темные бились над природой случайностей и совпадений, пронизывающих этот мир, желая докопаться до первопричин, мечтая подчинить себе провидение. Большими успехами эти старания пока не отмечены. И как наблюдались на всех широтах и параллелях случайности, счастливые и наоборот, а также удивительные стечения обстоятельств и тому подобные непредсказуемости – так и наблюдаются.

Поэтому невозможно ответить, отчего не раньше и не позже, а именно тогда, когда мышцы, отвечающие за указательный палец Назарова, начали сокращаться, чтобы с помощью этого пальца привести в движение механизм, выплевывающий пулю, – поезд затормозил. Резко и внезапно, так, будто машинист в свете фар увидел выскакивающего на путь человека или выпрыгивающую из засады и ложащуюся на рельсы корову. По всему поезду посыпались с полок мешки, корзины и люди. Крики боли смешивались с бранными восклицаниями. Ударился лбом об стену товарищ Раков. И не ведал того, что через полсостава от него полетел на пол его командир.

Назаров падал на спину. Но успел разбросать руки и смягчить предплечьями удар об пол. Зато пистолет отлетел от своего хозяина непозволительно далеко.

По всему поезду люди поднимали упавшие вещи, охали, стонали, потирали ушибленные места. Гладил пострадавший лоб товарищ Раков.

Но его командир не мог позволить себе такой роскоши – заниматься болячками. Как-нибудь потом, в мирное время. А сейчас Назаров так быстро, как только смог, вскочил на ноги, готовый продолжать прерванную машинистами схватку.

Шкаф нелегко свалить. Человека, напоминающего шкаф, сбить с ног тоже непросто. Но машинистам это удалось внезапной остановкой поезда. Шкафоподобный противник Назарова загремел носом вперед.

Тоже выронив при этом пистолет, который ударился о стену вагона и лег на расстоянии вытянутой руки от своего упавшего владельца. Но не всегда что близко лежит – легко достижимо. Особенно когда находишься в легком нокдауне. И в то время, как товарищ Назаров уже поднялся, бугай в кожанке еще только встал на четвереньки и тряс головой, пытаясь привести себя тем самым в чувство.

Федор не стал тратить бесценные секунды на поиски пистолета. Он сблизился с врагом и изготовился. Изготовился нанести размашистый, смачный, неотразимый удар ногой в голову, вроде того, каким он послал с пенальти мяч в ворота третьей роты в единственном в его новой жизни футбольном матче. Два года назад, в шестнадцатом, когда он после госпиталя ждал в Саранске вместе с формирующимся полком отправки на фронт. Эта большая круглая голова здорово напоминала тот трофейный немецкий мяч…

* * *

– …Ты че, офонарел, фраерок?! – Ленька-Баркас спрыгнул со второй полки. Нераздетыми спали они все, но Баркас даже сапоги не снимал. Каблуки его сапог с набитыми подковками, соприкоснувшись с полом, сработали лучше любого будильника – проснулись еще два обитателя купе. Первые два уже не спали.

Ленька крутанул фитиль керосинки, прибавляя свет.

– Что за шухер? – пробурчал сверху Студент.

– Вставай. Разбор будет. Контра завелась.

– Леня, – подал голос с первой полки Беня-Шмык, – я тебя люблю больше папы и мамы, а они были первые фармазонщики на Одессе. – Но вдруг твой шухер трухлявый – я тебя буду больно убивать. Ты сорвал меня с прогулки по Малой Арнаутской…

– Коготь, сука, водку жрал, пока мы спали, – пояснил Ленька причину переполоха. – Слышу, булькает, свесился – наливает, гад.

Коготь, обвиненный в нарушении сухого закона, установленного паханом Кирей до завершения дела, сидел, прятал под столом срисованную Баркасом бутыль, молчал, продумывая, как бы отмазаться. Может, пообещать им на троих половину своей доли, чтобы Кире не заложили? А то заложат – Киря живо выпустит ему кишки. Эх, давно было пора завязывать. С выпивкой.

Коготь не успел продвинуться дальше в своих раздумьях – на него, выбросив вперед руки, налетел Ленька-Баркас. И они оба в обнимочку влепились в вагонную стенку. Бутыль шмякнулась на пол, покатилась, разливая содержимое.

– Шоб мне не родиться, эти паровозники совсем не умеют кататься, – первым отреагировал в цензурной форме на происшествие Беня-Шмык, перебираясь с пола вновь на полку.

– Сработало экстренное торможение, – раздался со второй полки голос удержавшегося там Студента.

Баркас, брезгливо кривя рот, отлепился от провинившегося Когтя, выбрался на середину купе, нагнулся за самоопорожняющейся бутылкой.

Теперь Леньку-Баркаса швырнуло на полку с Беней-Шмыком. Он врезался головой в Бенькин живот.

– Это мы опять поехали, – разъяснил немного погодя грамотный Студент, опять-таки почему-то не сброшенный силой инерции со своей полки.

В купе, соседних с этим, паровозные выверты лишили сна всех их обитателей. Кое-кто получил болезненные ушибы. Но никто из них и не подозревал, что в коридоре Кабан бьется насмерть за свою и их жизни. А то еще вопрос, доверили бы они биться за их жизни именно Кабану?

* * *

Простоявший меньше минуты неподвижно поезд решил опять поехать. Пусковой момент, с которого началось его движение, лишил товарища Назарова равновесия. Он заносил именно в этот миг ногу для удара. Похоже, Федора начал преследовать злой рок, отбиравший у него второй раз подряд преимущество.

Назаров упал на бандита по кличке Кабан, ударился о его спину и скатился на пол. Бандита по кличке Кабан это обстоятельство, видимо, окончательно привело в чувство – он метнулся к Назарову, навалился на него, сцепил вокруг солдатского горла пальцы, похожие на длинные сардельки. Начал душить.

Все обернулось для Федора самым скверным образом. Для полной скверности не хватало только, чтоб бандит заорал, приглашая на помощь своих дружков. Но, похоже, он верил, что через какую-нибудь минуту сможет удивить подельников, предъявив голову в одиночку заваленного врага. У него были все шансы для этого подвига. Огромной тушей он придавил уступающего в весе и габаритах солдата – тому и не пошевелиться, горло взято в тиски. Насколько хватит запаса воздуха в легких?

В голове Федора промелькнуло взмахом призрачного крыла воспоминание: германский окоп, удушливая чесночная вонь вместе с отрывистой немецкой руганью вырывается из перекошенного ненавистью рта, тот рот совсем близко, слюни оттуда текут на его, Назарова, лицо, и пальцы на горле, точно так же… Вонь и слюна тогда подняли в его душе мощнейшую взрывную волну злости, удесятерившую его силы… Он сумел тогда… Он убил тогда, а не его…

Эхо той атаки заполнило его душу бешенством. Он, фронтовик, ломаный-кореженый, два мира прошедший, даст себя загубить какой-то уголовной гниде, этому дешевому толстому хорьку!

Федор задвигался, пытаясь выбраться из-под упакованной в кожу горы жира и мяса. Федор извивался ужом. Высвободив ногу, наносил частые, но несильные удары каблуком по голени бандита. Бандит отреагировал на сопротивление солдата: заерзал, спасая свою ногу от ударов и стараясь вновь придавить ногу солдата, и это рассеяло его бандитское внимание. Что и нужно было товарищу Назарову.

За один миг ладони взметнувшихся назаровских рук оказались возле впившихся в его горло пальцев-сарделек. Зная с младых ногтей, что прут легче сломать, чем веник, Федор и не пробовал мериться силами на пятернях, а обхватил большие пальцы уголовника и взял на излом.

Все совершилось слишком стремительно, потому что медлительный Кабан не успел плотно прижать пальцы к шее солдата. А еще – в драке Кабан привык полагаться лишь на природную силу и вес. И невдомек ему было, что драка драке – рознь. В борьбе лежа, например, главную опасность представляют как раз кисти рук противника и их надо обезвреживать в первую очередь.

От внезапной и жуткой боли Кабан взревел и, выдергивая пальцы из захвата, отпрянул от Назарова. Больше ничего Федору и не надо было. Отпустив пальцы бандита, освободившимися руками он оттолкнул смердящую потом тушу и выскользнул из-под нее. Вскочил первым на ноги, отпрыгнул в сторону и успел, пока уголовник поднимался, выхватить из кармана штанов кастет, дневной трофей.

В неумелых руках и кастет – безобидная железка, не говоря про то, что в иных случаях от числа затраченных ударов зависит, на каком свете ты в следующую минуту окажешься. Назаров бить умел. Тем более – приспособленной для этого свинчаткой.

Сначала от бокового справа содрогнулась сильно утяжеленная жиром челюсть уголовника, который только что поднялся с пола. Раздался хруст, бандитскую голову развернуло, а челюсть – особенно. Затем последовал боковой справа в висок.

В другой раз Назаров не преминул бы подойти и удостовериться, что поверженный противник надолго, если не навсегда – уже не противник. Но сейчас – он понимал – счет пошел на мгновения. Этот жирный жиган все-таки подал голос, а если учесть, что дружки его и без того, верно, не спали, разбуженные пусками-торможениями, то через миг-другой они повалят из своих купе с оружием в руках. И за этот миг-другой он, Назаров, должен достойно подготовиться к встрече…

* * *

Ленька-Баркас прощать Когтя не собирался, несмотря на то что двукратные падения-полеты занавесили проступок Когтя, сделали проступок этот не единственно чудовищным происшествием, значит, не таким уж и чудовищным вовсе. Но Баркас не хотел упускать возможность вернуть один старый должок.

Год назад взяли они, Баркас, Коготь и Рахман, на «гастролях» в Ярославле крупную кассу. Деньги ныкал пару дней у себя Коготь. На третий день они сошлись и поделили улов, как и договаривались, поровну. Но вот только в газетах сумма похищенного указывалась несколько больше той, какую привез их подельник на дележ. Баркас не стал устраивать разбор, ничего не сказал Рахману – Коготь все равно бы отбазарился, дескать, что было, то и приволок, а что писаки накарябали, так с них и спрос. Но Ленька был уверен – Коготь притырил для себя гроши. И вот сегодня хороший повод сквитаться с крысятником. Сдать его Кире, и козлу этому мало не покажется.

Поматерившись в адрес машинистов, выслушав реплики Бени-Шмыка по тому же поводу, Ленька-Баркас снова поднял «дело Когтя».

– Люди, надо с падлой решать, – сказал он, – за подставы наказывать надо.

Еще только Беня успел высказаться: «Леня, возьмем с него слово уркагана, да после дельца шоб покормил нас по-царски в шикарном шалмане, и хватит с него», как из коридора донесся истошный вопль Кабана.

Взвинченный и без того Баркас без промедления выхватил из-за пояса револьвер. Беня-Шмык, словно пружиной подброшенный, вскочил на ноги, потом метнулся к подушке, стал шарить под ней.

– Кабана обо что-то стукнуло, ему больно, – сквозь зевок спокойно проговорил сверху Студент.