Текст книги "Мечи Ямато"

Автор книги: Александр Логачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава двенадцатая
«СВЕТ ВОСЕМНАДЦАТИ ЛУН»
(Продолжение)

Перепела в полях

квохчут, квохчут – должно быть, решили,

что ястреб дремлет.

Басе

Собрать в одном месте всех обитателей «гасиенды дона Мацудайра» оказалось невероятно сложным делом. Собственно, Артем отлично представлял себе, что затея однозначно обречена на провал, исходи предложение от него. Оно должно было непременно исходить от какого-то авторитетного лица. Но где его взять и как заручиться его поддержкой?

Ацухимэ таковым лицом быть не могла, потому что была женщиной. Ха, женщина и гайдзин! Трудно вообразить себе что-либо менее авторитетное в японских глазах. Чтобы там эти двое ни наплели, какими бы убедительными ни были их аргументы, кто станет их слушать! Но зато Ацухимэ могла стать гайдзину добрым советчиком. Например, могла подсказать, с кем говорить и как вести разговор. Поэтому Артем поделился с ней замыслом.

Сначала сестра Хидейоши вполне ожидаемо ему не верила – до тех пор, пока он не показал ей татуировку. Увидев дракона на плече, она сперва испуганно отшатнулась, потом на смену испугу пришло изумление, потом крепко призадумалась.

– Тебя не станут слушать, – наконец сказала она, задумчиво теребя прядь волос. – Они скажут – пусть приедет даймё Нобунага, он нас рассудит.

Они с Ацухимэ разговаривали во внутреннем дворике у пруда. В пруду над камнями и корягами плавали карпы и еще какие-то рыбы с золотыми плавниками. А самураи топтались неподалеку – на галерее, оттуда и наблюдали за гайдзином.

– Тогда надо напомнить им, что мастер Мацудайра терпеть не мог Нобунага и не хотел видеть даймё в селении Касивадзаки, – напористо произнес Артем. – Тому, кто будет яростно против, можно сказать: «А не ты ли и убил мастера, раз противишься выявлению истинного убийцы»!

– Верно, Алтём. – Ацухимэ решительно поднялась с камней, которыми был выложен берег пруда. – Я схожу к Хара Итиноси и сама поговорю с ним...

«Ага, все-таки Итиноси, – подумал гимнаст. – Видимо, по сложившейся у них иерархии именно он теперь как бы главный. Временно или постоянно. Занял свято место. Типа, как место президента во всяких там развитых странах автоматически занимает вице-президент... Вот вам, кстати, еще один повод для убийства мастера Мацудайра...»

Хара Итиноси и Ацухимэ вернулись вместе, оживленно разговаривая на ходу. Они остановились, пяти шагов не дойдя до Артема, возле украшенных разноцветными лентами, врытых в землю двух лакированных столбиков.

– Если гайдзин все же обманет нас, я покрою себя позором. Ты подумала об этом? – донеслось до Артема. Это говорил Хара Итиноси.

– Не иди от себя, от своих страхов! Подумай, как бы поступил сейчас сэнсэй, и поступи так же! – громко и отчетливо произнесла Ацухимэ, потом низко поклонилась и отошла в сторону.

«Однако эта женщина все же имеет здесь авторитет, заслужила, к ней прислушиваются даже после смерти мастера». Артем не мог ничего утверждать, слишком мало еще покрутился в здешних сферах общества, но все же было у него стойкое подозрение, что такое положение женщины отнюдь не обычное дело в стране самураев, а скорее редкое и приятное для Артема исключение.

Озадаченный словами женщины, Хара Итиноси какое-то время сосредоточенно размышлял, расхаживая между столбиками с лентами и грудой мшистых камней. Потом самурай, видимо, приняв какое-то решение, быстрым шагом направился к Артему.

– Покажи знак Белого Дракона на твоем плече!

Итиоси рассматривал татуировку внимательно и долго.

– Да, это Бьяку-Рю, – сказал он, наконец перестав мять Артему плечо и водить пальцем по коже. – Могущество Белого Дракона известно всем... Если человек носит на своем теле изображение Белого Дракона и с ним не происходит ничего плохого, значит, он пользуется покровительством Бьяку-Рю. Хорошо, сделаем так, как ты сказал. Меч «Свет восемнадцати лун» обладает столь сильным ками, что он не допустит ошибки. Но если ты нас обманываешь, мы больше не станем слушать тебя, гайдзин, и до прихода Нобунага ты будешь сидеть взаперти...

– Согласен, господин Итиноси, – сказал Артем и поклонился, выказывая глубиной поклона и плотно прижатыми к бокам руками глубокую признательность господину Итиноси за мудрое решение...

И вот все собрались во внутреннем дворике и на огибающей его галерее – свободного места не осталось. Артем и не ожидал, что на этом «ранчо» проживает столько людей.

Самураи держались отдельно, слуги отдельно. Отдельно от тех и других держались женщины. Одни малые дети бегали повсюду, не придавая никакого значения сословным и половым различиям. И уж совсем отдельно ото всех, как заметил Артем, держалась Ацухимэ. «Впрочем, оно и понятно, – подумал гимнаст. – Женщины, даже самурайские жены, не могут принять ее за свою, уж больно неправильно себя ведет».

– Вы уже знаете, что случилось этой ночью.

Едва заговорил Хара Итиноси, установилась тишина. Вместе с Артемом, в окружении наиболее взрослых и, надо думать, наиболее влиятельных в этом доме самураев он стоял на ступеньках, ведущих с галереи во внутренний дворик.

– Мастера убили подло. В спину. Так убивают только варвары и ямабуси.

Понятное дело, Артема тут же опалили десятки пылающих ненавистью взглядов. Неуютно было под ними, признаться.

– Господин Мацудайра позвал к себе чужестранца по имени Ямамото, – Итиноси показал рукой на Артема, – потому что тот находится под покровительством Белого Дракона и наделен крупицей его могущества. Покажи им знак Бьяку-Рю на своем плече!

В третий раз за это утро Артем заголил плечо. И опять ему пришлось наблюдать уже привычную реакцию на своего дракона – страх и изумление. Страх, кстати, преобладал.

Во дворе и на галерее поднялся шум. Хара Итиноси властно поднял правую руку вверх, призывая всех к тишине.

– Чужестранец Ямамото говорит, что может силой Белого Дракона пробудить к отмщению ками, заключенный в мече господина Мацудайра, что носит имя «Свет восемнадцати лун». И меч сам отомстит подлому убийце хозяина меча. А теперь ты скажи, Ямамото!

– Это так, – сказал Артем. Даже не пришлось особо напрягать связки, чтобы его голос услышали все люди на галерее и во дворе – с акустикой тут было все в порядке. – Меч сам найдет убийцу и отомстит ему. Как только убийца дотронется до ножен, клинок отсечет ему голову. Невинным людям нечего бояться. Невинным людям ничего не грозит. Все, что вам нужно сделать, – это подойти к мечу, сжать ножны руками, подержать немного, отпустить и отойти. Меч лежит рядом с господином Мацудайра в фехтовальном зале.

Артем выразительно посмотрел на самурая Итиноси.

– Делайте так, как сказал Ямамото! – приказал Хара Итиноси.

И началось. Люди по одному входили в фехтовальный зал. Двери зала не задвигали, и поэтому стоящие у порога могли видеть, как люди подходят к центру зала и опускаются на колени перед телом мастера. Они низко склонялись перед покойным. Катана мастера, носящая имя «Свет восемнадцати лун», лежала у ног Мацудайра. (Собственно, лежала там, куда ее положил Артем. Он зашел в фехтовальный зал перед началом, закрыл за собой дверь, мотивируя это секретами своей мистической связи с Белым Драконом, и кое-что подготовил. Что должно было, по его мнению, сработать. Потому что если не сработает... Впрочем, об этом лучше пока не думать.) А вот как люди кладут руки на меч, от двери не было видно, потому что они располагались спиной к двери.

Все происходило в благоговейной тишине – такая бывает, пожалуй, только на кладбище зимой. Даже самые беспокойные дети и те угомонились. Тишина так и продержалась до самого окончания мероприятия. То есть до тех пор, пока последний из людей (к мастеру подходили и дотрагивались до меча даже женщины и дети) не вышел из фехтовального зала. Последним был Артем.

– Ничего не случилось, меч никого не покарал, – прошептал Хара Итиноси, широко распахнутыми от удивления глазами уставившись на Артема. – В доме не осталось никого, кто бы не прикоснулся к «Свету восемнадцати лун». Как так, Ямамото?

– Все ясно! – диким голосом закричал Наканэ. Вид у него сейчас был по-настоящему страшный. – Гайдзин – убийца сэнсэя!

– Он обманул нас! Мерзкий гайдзин! Смерть ему! Смерть гайдзину!

Из ножен вылетели катаны. Сталь засверкала вокруг Артема. Надвинулись перекошенные, страшные, злобные лица.

– Подождите! – Гимнаст вскинул руку. – Это еще не все! Сейчас и наступит момент истины! Сейчас мы увидим убийцу. Пусть все выставят перед собой открытые ладони. Вот так! Делайте, как я!

Артем выбросил перед собой руки, повернув их ладонями вверх. На коже его ладоней были видны две отчетливые темные полосы.

– Прикажи им, Итиноси! Ну же! – повысил голос Артем. – Пусть все покажут ладони.

Хара Итиноси не спешил ничего приказывать. Он молча поднял руки и взглянул на свои ладони.

– Что это? – Он тоже увидел на них две темные полосы.

– Это простая сажа. Самая обыкновенная сажа. Ты еще не понял, в чем дело? У кого чистые ладони, тот и убийца. Мы же не видели от двери, кто прикасается к ножнам, а кто только делает вид. Убийца ни за что не стал бы трогать ножны, испугавшись мести «Света восемнадцати лун». Понимаешь теперь?

– Всем показать ладони! – рявкнул Хара Итиноси. – Ты!

Самурай шагнул к ближайшему человеку – им оказался Наканэ, силой перевернул его ладони. Ладони оказались запачканы.

– Оступи назад, не мешай! – приказал Итиноси. – Переворачивайте ладони, вытягивайте руки, чего ждете!

Младшие самураи один за другим стали вытягивать руки ладонями вверх. Старшие самураи пока только хмурились и не торопились следовать их примеру.

– А почему я должен потакать гайдзинским выходкам? – крикнул Куримото.

– И почему ты, Итиноси, слушаешь гайдзина? – подхватил вслед за ним Хасимото.

– Верно! Верно! – зашумели другие старшие самураи.

– Замолчите! – вдруг рявкнул Итиноси. Артем аж вздрогнул – он никак не ожидал от Итиноси такого генеральского рыка. Человек превращался в главного прямо на глазах.

– Если ты чего-то не понимаешь, Куримото, это не значит, что этого не понимаю я! – Так Хара Итиноси изящно назвал Куримото болваном.

И тут Артем увидел, как кто-то из самураев под шумок бочком выбирается из толпы, явно собираясь выскользнуть с галереи в коридор.

– Распорядись, чтоб никого не выпускали! – Артем подскочил к Итиноси и не слишком вежливо схватил его за руку. – Посмотри!

Гимнаст вытянул руку в направлении пытающегося улизнуть самурая. Бритоголовый... Артему даже показалось, что он знает его. Впрочем, сейчас это было неважно.

– Куда он хотел уйти?! – Артем вдруг четко осознал, что должен брать инициативу и нагнетать, иначе все опять выльется в самурайскую перепалку и в этом увязнет. Поэтому Артем не ограничился привлечением внимания, а быстрым шагом через двор направился з сторону бритоголового самурая. И продолжал говорить: – Может, он хочет тихо улизнуть, надеясь, что его отсутствия не заметят? Или хочет где-то вымазать руки сажей и вернуться?

Бритоголовый обернулся. С кустистыми бровями, с первой неряшливой растительностью на круглом юношеском лице – гимнаст вспомнил это лицо: «Ночью он много кричал и даже хотел пытать меня деревянным мечом-боккэном. Его имя начинается на Ц. И вроде бы на ё заканчивается».

Бритоголовый задержал взгляд на Артеме. Никаких особых эмоций на его лице не отразилось. Потом самурай быстро огляделся по сторонам.

Стараниями Артема на бритоголового смотрели уже все, а те, кто находился поблизости от него, отступили, образовав вокруг этого самурая круг отчуждения. И Хара Итиноси уже направился к нему, и кто-то из старших самураев уже пробирался к нему.

Выкрикнув что-то нечленораздельное, бритоголовый выдрал из ножен вакидзаси, рывком распахнул кимоно, всадил короткий меч себе в левый бок и быстро провел клинок к центру живота, вспарывая его.

Он рухнул на колени, потом медленно повалился лицом в пол. К нему кинулись отовсюду, кинулся туда и Артем. Гимнаст пробился к зарезавшему себя самураю, увидел, как его перевернули на спину.

– Посмотрите на его ладони! – закричал Артем, раздвигая склонившихся над самоубийцей.

Кто-то разжал сперва одну ладонь умирающего самурая, потом другую, показывая их всем. Ладони бритоголового были совершенно чисты.

Артем почувствовал, как в нем враз ослабла некая невидимая пружина, что была натянута все это время. Если бы не сработало, то тогда... скверно было бы тогда. И не только потому, что его и без того незавидное положение моментом ухудшилось бы до полной и окончательной задницы. Был еще один аспект.

Ацухимэ знала всю подоплеку фокуса со «Светом восемнадцати лун» – без ее помощи было не обойтись, ведь Артем не знал даже, где взять сажу. А если бы и знал, то не смог бы сделать это незаметно. И кабы фокус не сработал, кабы ладони у всех оказались испачканными, то на роль главной подозреваемой выходила бы девушка по имени Ацухимэ... В общем, слава богу, что обошлось, и все хорошо, что хорошо.

(А еще слава Джеку Лондону и его рассказу, в котором головастый шаман разыскал преступника точно таким же образом. Только вместо меча там был горшок, а вместо японцев – эскимосы... или индейцы, Артем точно уже не помнил. Вот как, оказывается, полезно читать книги и не сразу все выбрасывать из головы.

Психология тех эскимосов и этих японцев оказалась действительно очень похожа. На что Артем и рассчитывал. Те и те одинаково верили в духов и боялись их. Впрочем, слово «вера» не совсем точное. Для японца ками – такая же бесспорная вещь, как для человека двадцать первого века – электричество. Весь мир вокруг населен мириадами невидимых ками, они повсюду и во всем: в камнях, в деревьях, в животных, в земле, в небе. Сам японец станет ками после смерти.

Есть сильные ками, а есть слабые. Такой священный и бесспорно одушевленный для самурая предмет, как меч, не может обладать слабым ками. А если это не просто меч, а меч, выкованный самим Амакуни, меч, который принадлежал самому Мацудайра, то ками этого меча не может не быть сильным. И даже не просто сильным, а сверхсильным. Вот почему Артему всенепременно нужен был «Свет восемнадцати лун», вот почему фокус не сработал бы с предметом, обладавшим меньшей харизмой. И вот почему преступник должен был испугаться мести меча. А уж в том, что гайдзин со знаком Белого Дракона на плече заколдовал меч, ясное дело, никто сомневаться не мог. И дело не только в гайдзине, в фигуре для японца таинственной и пугающей. Дело в Белом Драконе. В том, как японцы верят в Белого Дракона и в его колдовское могущество, Артем уже не раз убеждался...)

Гимнаст готов был уже отойти от бритоголового самоубийцы – чего на него таращиться! – когда заметил одну невероятно знакомую вещицу. Он наклонился и достал то, что торчало у бритоголового за поясом. После чего выбрался из толпы.

Укиё-э. Дощечка с рисунком, на плетеном шнуре. Та самая, что он забрал у убитого им в Яманаси человека, а потом отдал мастеру Мацудайра. И как все это объяснить, а?

– Цурутиё, – услышал он рядом с собой.

– Что? – Артем аж вздрогнул.

– Цурутиё, – повторил Хара Итиноси. – Его звали Цурутиё. Он – один из старших учеников мастера.

– А-а, – протянул гимнаст. – Очень интересно. Пусть будет Цурутиё, я свое дело сделал. Я не знаю, почему он убил мастера, и не могу это выяснить. Боюсь, мы этого так никогда и не узнаем.

– Почему же? – пожал плечами Итиноси. – Я знаю, почему он убил господина Мацудайра... Ты видел окруженную кипарисами беседку с северной стороны дома, Ямамото?

– Нет.

– Попроси кого-нибудь, пусть тебя проводят. Я закончу здесь и подойду. Нам нужно поговорить...

– Да, поговорить нам нужно, – согласился гимнаст.

Артем знал, кого он попросит показать ему беседку с северной стороны дома...

Глава тринадцатая
ПРОСТОЕ ЯПОНСКОЕ УТРО

Снежный ком, снежный ком,

До чего же быстро ты вырос, —

Катить не под силу!

Яэлзакура

Открытая японская беседка со столбиками, поддерживающими крышу-пагоду, – не самое плохое место, чтобы встречать утро. А может быть, даже как раз самое подходящее и есть – ничто не мешает созерцанию пробуждающегося мира, ничто не мешает сливаться с природой.

Беседка располагалась на некотором отдалении от построек, была расположена в полукруге, образованном невысокими кипарисами. Отсюда, помимо вида на кипарисы, открывался изумительной красоты вид на окутанные утренним туманом холмы.

В центре беседки находился стол, а у невысоких бортиков беседки лежали свернутые трубкой циновки. Две из них они расстелили. Сели за стол напротив друг друга. Ацухимэ наклонилась и провела ладонью по гладкой лакированной столешнице, сгоняя с нее росу.

– Я рада, что ты не убийца, – сказала она, вытирая мокрую ладонь о кимоно.

Артем мог бы сказать ей в ответ: «А я рад, что убийца не ты». Вот такой обмен любезностями мог бы получиться. Но Артем сказал другое:

– А я рад твоей радости. Приятно, когда кто-то надеется, что ты не убийца.

Ацухимэ проводила взглядом жука, спешащего по своим утренним делам через стол, и сказала:

– Я думаю, Итиноси скажет тебе, что Цурутиё хотел смерти мастера Мацудайра из-за меня.

– Из-за тебя?!

Она кивнула.

– Цурутиё был ко мне неравнодушен. Находясь вместе со всеми, он, конечно, осуждал меня, при всех ко мне никогда не подходил. Однако когда мы оставались наедине... Это он так устраивал, чтобы мы оказывались наедине. Следил за мной, караулил меня, выбирал момент и словно случайно попадался навстречу. И тогда он говорил мне, как я ему нравлюсь, какими чувствами он пылает, как он хочет, чтобы я одарила его своими ласками. И он ревновал меня к мастеру.

Ацухимэ стрельнула в Артема глазами:

– Он верил сплетням, что ходили про меня и сэнсэя. Мужчины тоже любят слушать и повторять сплетни, хоть и называют сплетницами нас, женщин. Так вот... Среди самураев ходили сплетни, что между мной и сэнсэем что-то есть. Поэтому, говорили они, мастер позволяет мне то, что не позволил бы другой женщине. Может быть, не сами самураи первыми распустили эти слухи, а они пришли с женской половины дома, только какая разница! Самураи охотно поверили этим разговорам! Но между мной и мастером никогда ничего не было. Даже... даже несмотря на то, что мастер хотел, чтобы было.

– Вот как, – вырвалось у Артема. Это прорвались наружу отголоски его мыслей о том, что и в таком медвежьем уголке, оказывается, кипят прямо Шекспировские страсти.

– Сколько лет было мастеру? – спросил гимнаст.

– Больше пяти десятков, – ответила Ацухимэ. – А разве возраст имеет значение? Лучшие годы мужчины могут прийтись на любой возраст, и лучшие годы женщины – тоже. Спроси любую женщину, и она тебе скажет, что отношения между мужчиной в возрасте и девушкой полезны обоим. Как и отношения между женщиной в возрасте и юношей. Такие отношения называются «весна-осень». Кто старше, тот учит младшего мудрости любви, а кто младше, тот вдыхает в более старшего новые жизненные силы. Дело не в разнице прожитых лет, о чем ты подумал, Алтём. И сэнсэй нравился мне как мужчина, как он мог не нравиться! Дело в другом...

– В чем же?

– Между мной и... любым мужчиной ничего не может быть.

– Почему? – едва слышно выдавил из себя Артем.

«Неужели она... из этих...» Даже не хотелось продолжать. И он почувствовал некоторое облегчение, когда услышал:

– Я из рода Кумазава. Наш род всегда отдавал все свои силы и всю свою кровь служению микадо и стране Ямато. Не только мужчины рода Кумазава, но и женщины всегда стремились к этому. Но государственные должности в стране Ямато могут занимать только «чистые» женщины. Понимаешь? Если женщина не сохранит чистоту, она может быть только женщиной, и никем более.

– А... разве женщины в стране Ямато могут за нимать государственные должности?

– Женщина может стать домоправительницей сегуна, домоправительницей тайро, хатамото[37]37
  Хатамото – буквально: знаменосец – ранг в самурайской иерархии. Стоит сразу за даймё. Хатамото являлись гокэнинами сегуна, то есть непосредственно подчинялись именно ему.


[Закрыть] или даймё. И она станет влиять на государственную жизнь не в спальне, а напрямую, имея на это право.

На смену первоначальному облегчению пришла новая тоска. «А не есть ли это еще более худшее, так как более непреодолимое препятствие? Может быть, японской женщине легче победить природу или заблуждение ума, чем воспитываемое с младых ногтей чувство долга?» – вот о чем подумал Артем.

– Как же тогда женщине продолжить род? – задал он довольно дурацкий вопрос.

– Мужчины продолжают род.

– Ну да, ну да... И ты собираешься занять одну из женских государственных должностей?

– Да. Я готовлю себя к этому. К служению микадо и стране.

Почудилось Артему или она на самом деле призналась в этом с грустью? Хорошо бы, не почудилось... Тогда есть надежда. Очень хочется верить, что есть надежда...

А вообще, слишком много событий, слишком много известий. Трудно сосредоточиться, трудно справиться с мыслями. Трудно справиться с самым главным вопросом – что делать дальше? Впрочем, решение этого вопроса Артем отложил до разговора с Итиноси.

А сейчас они с Ацухимэ молчали. Ацухимэ наблюдала за воздушным змеем, трепещущим над кипарисами, – видимо, кто-то из детей запустил.

Артем достал из-за пазухи дощечку и протянул Ацухимэ. Он решил не держать в себе сомнения. Тем более самому ему вряд ли удастся до чего-нибудь додуматься, элементарно не хватит знаний. Ну а с кем еще поделиться, как не с Ацухимэ? Можно, конечно, с Итиноси, но, во-первых, девушка показала, что она не глупее здешних мужчин, а скорее даже наоборот, во-вторых, Артем хорошо запомнил ее слова: «Если что-то неизвестно женщинам в доме, это неизвестно никому», а в-третьих, Артему хотелось увеличивать до бесконечности число общих тем, загадок, тайн, увлечений – всего, короче говоря, что может быть между ним и сидящей напротив красавицей.

– Я нашел эту вещицу в городе Яманаси, – сказал Артем. – Отдал ее мастеру Мацудайра при первой нашей встрече, когда он увидел ее у меня на шее и сказал, что интересуется укиё-э. А сегодня я обнаружил ее за поясом сделавшего себе харакири Цурутиё. И я забрал ее. Я подумал, а может быть, это не случайно, может быть, эта вещь имеет какое-то отношение к убийству?

Ацухимэ вертела в руке дощечку. В ее глазах вдруг вспыхнул интерес. Она подцепила ногтем (кстати, коротко остриженным, когда у других здешних женщин, как успел заметить гимнаст во время вчерашней вечерней трапезы, ногти длинные, но они их, правда, не красили) медную окантовку, и та неожиданно легко отошла.

– Странно, – сказал Артем, наблюдая за ее манипуляциями. – Она вроде бы крепко держалась.

Опа! И дощечка распалась у нее в руке на две половинки. В одной из половинок было вырезано углубление, и в нем лежал аккуратно сложенный лист рисовой бумаги. Ацухимэ развернула его. Артем не выдержал, встал, обошел стол и опустился на колени рядом с девушкой. Лист сверху донизу покрывали иероглифы. И вот что странно – эти иероглифы были ему не знакомы.

– Что это? – произнес Артем, ощущая, что, помимо любопытства, испытывает сейчас и совсем иные чувства, порожденные близостью к девушке с прелестным именем Ацухимэ.

– Не понимаю... – почему-то шепотом проговорила Ацухмэ. – Иероглифы китайские, но я не могу сложить их в понятный текст.

А вот Ацухимэ – не без грусти отметил гимнаст – всецело поглощена листом бумаги, и ничто иное ее, кажется, не трогает, не волнует.

– А ты умеешь читать по-китайски? – спросил Артем.

– Разумеется! – Девушка, похоже, даже обиделась такому вопросу. – Бессмыслица какая-то! – Она раздраженно тряхнула головой. – Нет, подожди, подожди... Последняя фраза... Вроде бы в ней есть какой-то смысл! Ну да! «Верить только подателю рассеченного золота» – вот что в ней написано! А рассеченного золота ты не находил?

Ах вот оно что... Артем вспомнил последнюю золотую монету со щербатым краем, отданную трактирщику в оплату ночлега и... кх-м... услуг ночной феи. Значит, это и есть то самое рассеченное золото. А что еще?

– Нет, рассеченного золота я не находил и никогда в руках не держал, – соврал Артем.

– Это письмо, – уверенно сказала Ацухимэ. – За исключением последней строчки остальное написано тайным образом. Но как-то же можно его прочитать, только надо догадаться...

– Хара Итиноси идет, – сказал Артем, сквозь просвет между кипарисами разглядев людей, идущих от дома в сторону беседки.

Ацухимэ быстро подняла голову, тоже увидела идущих.

– Давай лучше не будем никому показывать, пока не поймем, в чем дело. Я оставлю его у себя, – заявила она, что называется, тоном, не терпящим возражений, и спрятала письмо и половинки дощечки за отворотом кимоно.

Да в общем-то и не собирался Артем ей возражать. Понадобится – он успеет еще показать бумагу Хара Итиноси или кому угодно другому. Он понимал, почему Ацухимэ предложила никому не показывать письмо. Как и всякой женщиной, ею движет неуемное любопытство, а тут явная тайна. И наверное, она боится, что Хара Итиноси заберет у нее письмо и лишит возможности стать первой обладательницей тайны. А то и вовсе она никогда не узнает, что скрывает это письмо, – возьмет самурай и не скажет ей ничего, мол, незачем женщине влезать в мужские дела.

– Я потом найду тебя, – сказала Ацухимэ, вставая. Девушка не стала дожидаться прихода самурая, дожидаться, когда он отошлет ее в дом, на женскую половину. Она даже направилась не навстречу Итиноси, а в другую сторону.

Ну, а к столу тем временем приближалось целое шествие: впереди гордо и уверенно вышагивал Хара Итиноси, а за ним две женщины с подносами. Подносы поставили на стол – один перед Артемом, другой напротив. Поклонившись, женщины посеменили обратной дорогой.

– Сперва позавтракаем, Ямамото-сан, – сказал Итиноси, присаживаясь. – Не в правилах Мацудайра-рю завтракать не всем вместе в трапезной комнате, но какие сегодня могут быть правила... И еще неизвестно, какие правила будут завтра. Ешь, Ямамото-сан.

Сначала от всех этих утренних и ночных треволнений кусок не лез в глотку. Но потом, посмотрев, с каким аппетитом завтракает Итиноси, Артем тоже почувствовал голод. И вскоре он уже уминал завтрак за обе щеки, тоже, как и Итиноси, выхватывал палочками-конго из деревянной плошки кусочки рыбы и вареной свеклы, переправлял их в рот, отрывал от большой лепешки куски, макал их в плошку, давал пропитаться бульоном, а потом с удовольствием съедал.

Итиноси управился первым, он поставил пустую плошку на стол, положил поверх плошки палочки-конго. Самурай налил себе чаю – у каждого на бамбуковом подносе были и чайничек и крохотная деревянная чашечка. Чай они сегодня пили в прямом смысле слова без церемоний, то есть без ритуальных священнодействий, без постижения Красоты, Гармонии, Чистоты и всего остального. Просто пили.

Вообще-то Артем не отказался бы и от чарочки сакэ – пусть по японским понятиям пить с утра не принято, – но сакэ на столе отсутствовало, а просить об этом гимнаст счел ниже своего достоинства.

– Сэнсэй учил нас, что ум должен быть незамутненным зеркалом, – сказал Итиноси, маленькими глоточками отпивая едва теплый чай из крохотной чашки. – Ты показал, что твой ум таков. Ты подтвердил слова господина Мацудайра о чужестранцах, как о людях, у которых тоже можно чему-то научиться.

С Хара Итиноси, отметил Артем, произошли разительные перемены. Артем помнил его ночью – растерянного, затерявшегося среди других самураев. Сейчас все в нем изменилось – осанка, интонации.

– Как обещал, я расскажу тебе, почему Цурутиё убил мастера Мацудайра.

Артем, вздохнув про себя, приготовился слушать повесть о ревности и неразделенной любви. Но, к своему удивлению, услышал другое:

– Причина – родовая вражда между домами Мацудайра и Цурутиё. Сто тридцать восемь лет назад господин Хакамаци вместе со своими вассалами выступил против даймё Исида Тайцукэ и поддержавших его домов Миаото и Зензабуро. Сражение произошло возле деревни Сэкигахара. Войско Хакамаци было разбито. Отряд, которым командовал господин Тосицугу Музаши, прикрывал левый фланг. Отряд держался до последнего, под натиском противника отступая в горы. Господин Тосицугу Музаши был ранен. Когда уцелевшие воины увидели, что, куда ни посмотри, не видно флагов Хакамаци, они поняли, что сражение проиграно. Тогда старший самурай Наосукэ назначил четверых самураев и приказал им спасать господина Музаши. Среди этих четверых был самурай рода Цурутиё, предок того Цурутиё, что совершил сегодня харакири.

Остальные самураи прикрывали отход этой четверки с носилками, на которых лежал раненый господин Тосицугу Музаши. Нет никаких сомнений, что самураи живого заслона пали все до одного. Но за это время четверка самураев сумела отнести своего господина достаточно далеко в горы и их перестали преследовать. К концу дня стало ясно, что господин умирает и ему ничем не помочь. Раны его были страшны. Господин тоже понял это и сказал, что хочет уйти достойно. Он сам выбрал того, кто поможет ему. Он выбрал Цурутиё, и тот помог своему господину совершить сеппуку. Он сделал все так, что его господину не в чем было бы его упрекнуть.

После того как господин Тосицугу Музаши покинул этот мир, самураи решили найти хатамото Хакамаци, чьим вассалом был их господин. Они не знали, погиб или жив господин Хакамаци. Если он жив, они обязаны были найти его и рассказать ему о смерти Тосицугу Музаши, о том, что тот покинул мир достойно. Только поэтому они не последовали сразу же за своим господином. Бояться смерти – это трусость, Ямамото. Стремиться к смерти и искать смерти равносильно трусости. Убить себя, когда гораздо тяжелее жить, – трусость вдвойне. Они разошлись, каждый из этой четверки пошел своим путем. Если им было суждено попасть в засаду, то ушли бы из жизни не сразу все четверо.

Одиннадцать раз вставало и заходило солнце с тех пор, как они расстались. Дорога Цурутиё вышла очень тяжелой, и он радовался этому. Потому что слишком велик был соблазн сделать харакири, особенно когда он заблудился в болотах и его одолевали комары, болотные газы дурманили голову, а болотные змеи кишмя кишели под ногами. Но он одолел себя, не поддался трусливым желаниям. Ему пришлось бросить в болотах доспехи, так было тяжело. А это были древние доспехи, гордость их рода, Ямамото. Вот как трудно пришлось Цурутиё в болотах. Но он все же выбрался из них.

Ему оставался совсем короткий переход. Устав от странствий по болотам, Цурутиё задремал на пригорке и во сне увидел, как рассказывает господину Хакамаци о смерти своего господина, как потом просит у него разрешения сделать сеппуку в честь погибшего господина. И господин Хакамаци ему разрешает...

На спящего Цурутиё наткнулся отряд – десять асигару[38]38
  Асигару – буквально: легконогие, пешие воины, из которых потом выходили самураи низшего ранга.


[Закрыть], которых вел самурай. Самураем тем был самурай рода Мацудайра. Я тебе еще не сказал, Ямамото, что в той, не такой уж давней распре самурайских домов семейства Цурутиё и Мацудайра находились по разные стороны. Поэтому когда Мацудайра разбудил спящего Цурутиё и узнал, кто перед ним, то потребовал немедленного поединка.