Текст книги "Выше Бога не буду"

Автор книги: Александр Литвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

32

Меня зачислили в вуз. В институте я имел возможность изучать то, что нравится. Я никогда не планировал быть аптекарем, но узнать это ремесло мне всегда было интересно. Я с удовольствием посещал лекции по токсикологической химии, мне было интересно знать скрытые опасности вещества, их влияние и способы устранение этой опасности. Я с удовольствием изучал тонкослойную хроматографию и ядерный магнитный резонанс. Аналитическая химия, особенно практические занятия, приносили мне колоссальное удовольствие. А вот ботаника и фармокогнозия казались скучнейшими предметами, хотя преподаватели практически на всех кафедрах были от Бога. Наверное, невозможно не любить свою работу, когда речь идет о таких сложных вещах. Но все, что касалось растительного мира, для меня было скучнейшим занятием.

Я сидел на практике по фармакогнозии и смотрел в бинокулярный микроскоп. Под микроскопом был срез какого-то растения, и я должен был описать это растение и по характерным признакам определить его принадлежность к виду, роду и соцветию. Те, кто занимался и кому нравилась ботаника, делали это легко и просто, а мне было скучно, и я уснул, упершись глазами в обрезиненные окуляры микроскопа. Когда занятие закончилось, однокурсники стали брякать банками и склянками. Я проснулся, и в этот момент преподаватель, молодая женщина, обратила на меня внимание:

– Литвин, что с вами?

– А что со мной? Я рассматривал лекарственное растение!

– Я понимаю. Но так же нельзя, надо делать перерыв, давать глазам отдохнуть. Вы только посмотрите на себя!

Вся группа посмотрела на меня, и лаборатория содрогнулась от смеха. Мне дали зеркало. На меня смотрело лицо с багровыми кругами вокруг глаз. Эти фантастические очки образовались после моего двухчасового сна на окулярах. Я очень хорошо уснул. Уснул так, что чуть зрения не лишился. А наивный преподаватель, добрейшей души человек, на полном серьезе решила, что я так самозабвенно изучаю ее предмет. Я его конечно же изучал, но мне была важна стратегия и понимание растительного мира в целом, а не те частности, которые необходимы в прикладной деятельности. Сейчас я не могу сказать, что знаю о растительном мире все, нет, но я знаю, как он влияет на нас с вами, на планету и на происходящие на ней события.

33

Не могу сказать, что в институте я учился так же глубоко, как в медучилище. Многие лекции пропускал, только к зачетам я готовился весьма тщательно. Получить зачет для меня было самым сложным. А вот экзамен всегда был праздником. Праздником моего тщеславия. Я учил всегда не более пяти билетов, а то и вовсе – один, и просил своих однокурсников пустить меня в аудиторию первым, пока никто не вытянул мои выученные билеты. Я входил первым, отдавал зачетку, закрывал глаза и искал «свой» билет. Любой из пяти выученных.

– Что вы делаете, Литвин?

– Я ищу билет, на который знаю ответ.

– Ну-ну, ищите.

Я находил его, отвечал на вопросы и уходил. Уже к третьему курсу преподаватели не удивлялись – они привыкли, а бабулька-киоскер, продававшая билеты «Спортлото», показывала меня своим подружкам. У меня было правило: утром, перед экзаменом покупать один лотерейный билетик за рубль. Я подходил к окошку, просил бабульку положить билеты в рядок, вытаскивал выигрышный, забирал деньги и шел на экзамен. Это была репетиция перед серьезной работой. Я проделывал это на протяжении пяти лет. Бабулька всегда предлагала продолжить игру, но я никогда не соглашался. К тому моменту у меня уже был свой перечень примет, и я, допустим, точно знал, что встреченная утром девушка – к легкому зачету или семинару. И я их постоянно встречал. Это было несложно – все-таки фарминститут, и количество девушек в разы превышало количество парней.

Перед экзаменом по биохимии я, как всегда, выучил пять билетов, повторил их еще раз и вышел из комнаты. К моему ужасу, в коридоре на подоконнике восседал какой-то небритый мужик. Что он здесь делает в 7 утра? Ох, что-то меня ждет! Я же выстроил систему знаков и теперь шел за результатом. В то время я еще не знал, как Мироздание ловит нас на стереотипах поведения, и сделал все, как обычно, в том числе и выиграл в лотерею. Я вытащил один из пяти билетов, ответил на вопрос, написал формулу, но преподаватель строго глядя мне в глаза сказал: «Вы не готовы. Вот здесь вы не указали свободный радикал».

Один малюсенький радикальчик, который можно было бы и не заметить, но он его заметил. А я и не стал даже говорить, что все остальное безупречно. Скорее всего у преподавателя было плохое настроение, и добиваться положительной оценки или хотя бы удовлетворительной я не стал. Сдавал я первым в группе, вышел из аудитории и огорчил ожидающих своей очереди друзей:

– Иду на пересдачу.

– Как? Ты не вытащил свой билет?

– Билет я вытащил, но настроение у преподавателя оставляет желать лучшего…

Я сидел на скамейке возле учебного корпуса и наблюдал, как один за другим вылетали мои расстроенные сокурсники. Мне было их очень жаль, ведь я учил всего пять билетов, а они зубрили с утра до ночи и ходили на все лекции без исключения.

Пересдача была назначена на третий день. По старой схеме я встал в 6 утра. Я стоял перед зеркалом и поправлял галстук, как вдруг распахнулась дверь и ко мне в комнату вошла однокурсница. Не глядя на меня, она сбросила халат, осталась в чем мать родила, и только потом подняла глаза. Не придумав ничего лучшего, она начала дико кричать от ужаса, закрывая по очереди руками те части тела, которые, как она думала, я видеть не должен. Я от этого гопака просто обалдел. Руки у нее были маленькие, а части тела большие. Наконец она схватила халат и выскочила из комнаты, а я так и стоял в недоумении. Что это было? Через пару минут она вошла, красная, как вареный рак.

– Ты только никому не рассказывай.

– Хорошо, не буду. А чего ты ко мне с утра пораньше в таком виде?

– Я, похоже, заучилась.

Поверить ей было не трудно: ее комната была этажом выше, и там не было термометра. Термометр был на моем этаже. Она, бедная, так заучилась и так хотела спать, что температуру-то она посмотрела, а подняться этажом выше памяти уже не хватило – зашла в мою комнату как к себе домой, пребывая в полной уверенности.

– Тебе сегодня повезет!

– Почему это? – она сделала круглые глаза. – У меня свирепейший препод, который вчера «завалил» меня за какую-то нелепую малость.

– Не бойся, сегодня все будет хорошо!

А я пошел на экзамен и получил «пятерку»! Тот преподаватель, видимо, от плохого настроения приболел, и пересдачу принимал милейший человек, которого интересовала наша химическая стратегия, а не тактика, и который не зацикливался на мелочах.

В основном, конечно, именно такие преподаватели мне чаще всего и встречались. Мне очень на них везло! Как-то я не мог сдать зачет. Зачет не экзамен, это к экзамену я учил всего пять билетов, а к зачету штудировал весь материал. И случилась у меня проблема с материалом: не понимаю! Заведующая кафедрой, сильнейший химик, склонилась надо мной.

– Ну, как вы не понимаете, это же элементарно!

Я внимательно посмотрел ей в глаза:

– Вы можете играть на фортепиано?

– Нет.

– А это элементарно, я знаю – я немного играю.

Она поняла меня. Она ставила мне зачеты, не погружаясь в мои ответы, но когда пришло время госэкзамена, я, как всегда, вытащил «свой» билет. Без колебаний, она поставила мне тройку за блестящий ответ, чем смутила двух своих ассистентов. «У нас со студентом Литвиным свой договор». А я и не возражал. Это было справедливо.

34

Я все время вспоминаю тот момент, когда принял решение служить на Чукотке. Предложение поступило незадолго до окончания моей срочной и было крайне неожиданным службы. Меня пригласил на разговор один военный человек и сказал:

– На Чукотке формируется новое подразделение. Есть вакантная должность начальника медицинской службы. Времени на принятие решения у тебя – ночь. Утром я должен знать ответ. Кандидатов несколько, в том числе и ты.

– По каким критериям отбор?

– По профессионализму и по безупречной анкете. Служба там достаточно секретная, военной формы нет, задачи серьезные. На первом этапе – организация медицинской службы и налаживание контактов с местными органами здравоохранения.

Разговор был вечером, часов в 10, а в 9 утра я должен был дать ответ. Я уснул, и мне приснился сон: ночной город, залитый искусственным светом и я, барахтающийся в огромном сугробе. Я долго, очень долго из него выбирался. Выбрался и… проснулся. Город был большой и освещенный, и я туда надолго. Ну, что ж, решение принято.

Дорога была дальняя. Первым северным городом был Магадан. Маленький город на мысу между двумя бухтами – Нагаева и Гертнера. Ветер гонял облака из одной бухты в другую, периодически накрывая ими город и не поднимая их выше двадцати метров в высоту. Потом был Сеймчан с его маленьким аэропортом, самым красивым на северо-востоке. Во время войны его построили американцы, когда по ленд-лизу перегоняли свои Аэрокобры на фронт. Сильный мороз хорошо сохранил это уютное деревянное здание. Оно казалось таким необычным на фоне строений, покрытых унылым шифером. Следующим аэропортом был Кепервеем. В переводе с чукотского – «росомашья река». Невзрачный домик, больше похожий на какой-то деревенский магазин, и грунтовая полоса, на которую сел наш АН-24. Чукотка, но вокруг лес. Не очень густой, но лес. И снег. На дворе – 21 мая, а снега еще о-го-го! Метра под два. Когда растает, неизвестно. Ну и где же этот большой город, залитый искусственным светом? Мы отъехали 25 километров и увидели его. Он был именно таким – большим, красивым, точно, как в моем сне, только свет был естественный. Стоял полярный день. Поселок мне понравился с первой же минуты.

Энергетика менялась стремительно и, чем быстрее я приближался к поселку, тем мне становилось веселей.

13 лет я барахтался в чукотских снегах, но ничуть не жалею об этом времени! Я не встречал природы чище и красивее. Людей честней и сильней встречал, но не в таком количестве, как на Чукотке. Я не могу сказать, что это были лучшие годы. Нет. Было трудно и тяжело, это были годы работы и учебы. Именно там, в этих снегах, арктических пустынях и морозах, от которых буквально замерзают глаза, я научился чувствовать природу. Там я стал стабильным. Не спонтанным, неожиданным и не знающим, получу я ответ или нет, а именно стабильным. Но всеобъемлющего доверия к себе тогда еще не было. Я только начинал познавать всю полноту мира. Я, собственно, и на сегодняшний день еще ничего толком не знаю, но тогда, в самом начале, смог понять: мне будет сложно, но это мой путь и моя дорога. Я еще не знал, что эта дорога приведет и в Москву, и в Стамбул, и в Тулузу. Я просто знал, что надо идти.

35

У меня – отпуск. Холодный чукотский февраль, морозы за 50, хотя «Маяк» говорит, что 30, а у меня по графику – отпуск. Служба есть служба, и график придумывал не я. Я полетел через Москву. Страна большая, но магазины с нужным только в Москве. Три часа до Магадана, восемь часов до Москвы на шикарном ИЛ-62, без всяких там дозаправок, – и я в столице. Минус четыре, а я готов ко всем минус шестидесяти. Жарко, очень жарко. Грудь нараспашку, шапка в руке, иду к такси.

– Куда едем? – таксист, похожий на Армена Джигарханяна, искренне улыбался. Никакого счетчика в глазах, и я, ничуть не сомневаясь, направился к его машине, почти новой «Волге» ГАЗ-24.

– Мне нужно проехаться по хорошим магазинам, подарки родне купить.

Таксист был рад такому клиенту. Я сказал, что даю пятьдесят рублей, а он везет меня по лучшим магазинам. На тот момент это были очень серьезные деньги, но таксист мне понравился, и мы отправились за подарками.

– Вам повезло, – повернулся ко мне водитель, – я знаю всех директоров в лучших магазинах.

В тот день я не стоял в очередях. Мы подъезжали с каких-то задних дворов, водитель выходил из машины и через некоторое время приглашал меня войти в магазин. Я выбирал все, что мне нравилось, отдавал деньги, и мы ехали дальше. Этот мужчина появится в моей жизни еще раз, но тогда я еще не знал, что он – знак. Очень уж обыденной была ситуация, за исключением того, что он был не жадный и действительно мне очень помог. Мне пришлось купить огромный рыжий чемодан, который я с ходу назвал мечтой оккупанта. Этот чемодан до сих пор цел и готов к дальним путешествиям.

Нагруженный покупками и экипированный, как для самого дальнего похода в тундре, я кое-как добрался до номера в гостинице в аэропорту «Внуково», куда меня за один хвост кеты при заявленном отсутствии мест поселили в двухместный номер, и обещали никого не подселять. Номер обещали приличный, но по меркам СССР он оказался просто буржуйским! В своей северной одежде я выглядел как зажиточный колхозник, а наличие огромного чемодана и еще каких-то коробок и мешков добавляло мне спекулянтскую составляющую. Но все это мало меня волновало – устал я изрядно, да еще девять часов разницы во времени. Я ввалился в лифт. Там стоял молодой парень с длинными волосами. Он спросил про мой этаж и любезно нажал нужную кнопку, так как вещей я разве что в зубах не держал.

– Куда летим?

– В Челябинск, – я ничуть не сомневался в порядочности этого человека.

– Хороший город, я там служил, – сказал парень и вышел на своем этаже.

А я, наконец, добрался до номера, и принял душ. Меня слегка отпустил полетный и особенно магазинный тремор, и я решил поесть в местном ресторане.

Внизу я столкнулся с обычной проблемой в то время – очередью из пятнадцати-двадцати человек. Есть хотелось сильно, и я уже было решил не ждать, а найти менее людное место, как из дверей ресторана вышел мой попутчик по лифту и радостно, как будто мы с ним друзья с детства, приглашающе махнул мне рукой. Я подошел.

– Это со мной, – сказал парень стражу дверей, и тот, сыграв доброго человека, широко мне улыбнулся.

Мы прошли в зал и сели за столик. Мелькнула мысль: «Чего это мне так везет? И этот товарищ уже второй раз мне попадается. И каждый раз с услугой. Нет, надо держать ухо востро, Москва есть Москва». Страха не было, просто включился режим осторожности, а интуиция помалкивала после длинной дороги, и я на нее особо не рассчитывал, потому что после любого полета я еще долго восстанавливаюсь в плане интуиции. Было ощущение, что человек честный, а мне в принципе этого и достаточно. Но логика, ее ж не сбросишь, как шубу, она держала ситуацию под контролем. Он представился и опять сказал:

– Я служил у вас там, на Урале. Под Челябинском.

– А где под Челябинском?

– В Троицке.

– А где?

– На горке.

Услышав это «на горке», я понял, что парень на самом деле знает мой родной город: на горке была воинская часть. Парень принялся рассказывать.

– В авиации там служил. Хороший город.

– Неужели? А я, собственно, туда и лечу. Я родом оттуда, там мои родители живут.

Парень искренне обрадовался. Он был так рад, как будто брата родного встретил.

Мне повезло, да еще где – в Москве, жители которой порой имеют обоснованный статус жлобов. «Хорошо начинается отпуск. Погода летная, таксист не подвел и затарил меня именно тем, чем нужно, место в гостинице нашлось, человек хороший встретился. Вот только жарко» – подумал я. На следующий день в Москве было минус 20 – и я задышал полной грудью. «Даже с погодой, и то фартит!» А местное население жаловалось на влажность. После трехмесячной атаки пятидесятиградусных морозов влажность значения не имеет. Я отдышался, и Москва начала мне нравиться. Я подумал: этот город хорош для меня – мне идут здесь навстречу, когда-нибудь я буду в нем жить. Подкинул Мирозданию задачу, а сам полетел на Южный Урал, где меня ожидала многочисленная родня и родители.

Вот на Урале было все как надо: минус сорок, и я, как сейчас говорят, был в тренде. Отпуск пролетел незаметно и быстро, и мне постоянно везло. Я даже задумывался, к чему бы это. Но очень хорошо понимал, что нравлюсь людям так, как никогда не нравился. Девушки заглядывались на меня, таксисты не лупили больших денег, а продавщица в обувном магазине вынула из-под прилавка такие шикарные зимние ботинки, круче каких у меня по сей день не было и нет! Пришло время улетать. Начиналась весна, звенели ручьи, а я особо не радовался, так как знал, что на Чукотке меня ждут все те же минус сорок и много работы.

За два перелета я добрался до Магадана и стал ожидать вылет на Кепервеем. Все было по расписанию. Ну, надо же, как прет! Погода на северо-востоке крайне нестабильная, и своевременный вылет – это не норма, а исключение. А тут просто минута в минуту! На северных авиалиниях не было рассадки по билетам: кто где сел, тот там и летел. Ну если только центровка самолета не нарушена. Тогда стюардессы пересаживали пассажиров по своему усмотрению. Я сел в начале салона и собирался уснуть, но после взлета понял, что уснуть будет крайне сложно: АН-24 – что снаружи, что внутри децибелы зашкаливают, и лишь в хвосте относительно не громко. Я встал и пошел по салону: вдруг где будет свободное местечко. И нашел одно. Возле окна сидела девушка в красивой шубе и лисьей шапке-боярке по той моде – в шапках-то я точно разбирался: отец их перешил вагон и маленькую тележку.

– У вас свободно?

– Да, садитесь, пожалуйста.

И я сел. На 25 лет. Это была Наталья.

Потом, много позже, я размышлял, как же сложно устроен мир. Чтобы собрать нас обоих в одну точку, нужно было выполнить огромное количество условий, даже не знаю, откуда начиная. Даже то, что мой график выпал на февраль – это работа не начальника штаба моего подразделения, он только маленький карандашный грифель в руке Провидения. Люди, на которых мне вдруг так стало везти, здорово улучшили мне настроение, я был невероятно уверен в своих силах. Скорее всего именно эта уверенность и покорила Наталью. Мы познакомились. Она оказалась с Урала. Это был существенный момент – все-таки землячка. Я в тот момент не испытывал никаких ощущений. Дело было на высоте 5000 метров, а я на этой высоте практически ничего не чувствую. Чем меньше влажность, тем ниже интуиция. Возможно, будь наша встреча на земле, она бы ничем не закончилась. Но судьба меня обезоружила высотой. А Наталья была чертовски симпатичной. Мы разговорились.

Она летела на Чукотку по распределению. Еще не знала, где будет жить и работать. Она практически летела в никуда. Этот ее риск и самостоятельность мне тоже понравились. Я и сам на Север попал, раздумывая примерно полчаса и увидев один сон. По дороге я рассказал про поселок – все-таки я там провел уже 10 месяцев и считал себя знающим Чукотку и местные нравы. Мы не менялись телефонами и адресами, мы сказали друг другу, что увидимся – поселок маленький. И увиделись через месяц. Я шел по улице Курчатова, она стояла на остановке и окликнула меня. С этого момента мы практически не расставались. На земле я ее быстро разглядел – и ее силу, и ее возможности, и трудные стороны ее характера. Я знал, что она очень сложный человек, но я также знал, что в тот момент только она сможет меня понимать, и так и было следующие 25 лет.

Мы поженились в декабре. Был очень сильный мороз, а в небе – совершенно необычное радужное сияние огромных размеров. Оно расходилось веером из центра небосвода.

Я слышал ее мысли, независимо от расстояния. Это пришло уже после рождения старшего сына Евгения. Пришло неожиданно и спонтанно, помимо моей воли. Она вздрогнула от того, что я вслух проговорил ее мысль.

– Ты меня подслушиваешь?

– Нет, я не знаю, как это получилось.

– Ты уже несколько раз опережал меня, и я знаю, что ты читаешь мои мысли.

– Так это же здорово – телефона не надо, всегда на связи.

– Тебе да, не надо, но я-то не могу твои читать.

Оказывается, могла. Не сразу, а день за днем она училась слушать меня, иногда неправильно интерпретировала – и тогда у нас были конфликты. Ей тяжело было признавать неправоту, но я читал ее и знал, что она знает, что неправа. Ей было тяжело читать мои мысли, когда я молчал, а внутри все бушевало. Но со временем наступил баланс, и мы больше молчали. Это были молчаливые диалоги. Со стороны казалось странным, а нам было удобно: одна мысль заменяла кучу слов. Был такой слоган в рекламе конфет – «Вместо тысячи слов». Это были ее любимые конфеты.

36

Я проснулся в 5 утра. Сон был странный. Купейный вагон, я стою в коридоре, напротив меня – Леонид Ильич Брежнев. В длинной, до пола, белой рубахе. Он стоит передо мной, показывает два пальца правой руки и, пятясь назад, в какой-то туман, говорит, уже исчезая в тумане: «Еще два, еще два…». Меня выбрасывает из сна. Я лежу и думаю: что это, что два, почему Генсек? А через час ко мне прибежал посыльный: «В ружье!» Я схватил тревожный чемодан и помчался на службу. Там, в бункере, мы сидели практически в полном составе и сначала не было никакого волнения – обычная боевая учеба и проверка норматива по сбору личного состава. Командир пояснил, что команда поступила из Москвы, но и он думал так же, как и все остальные: часть боевая и команда «В ружье!» была не редкость. Но прошел час, второй, а команды «Отбой!» не поступало.

Командир нарушил субординацию и по ВЧ-связи связался с Москвой. Выслушав отборный мат, он побледнел и потом сказал:

– Не знаю, что там, но меня крепко приложили.

Я вспомнил свой сон и рассказал сослуживцам:

– Сон сегодня видел, что-то в правительстве происходит. Власть меняться будет.

Я сам себе поверить не мог, что Брежнев умрет. Он же ВЕЧНЫЙ! Он был вечный для всех, все привыкли к его вечности. Замполит, мозги которого были изрядно промыты в училище, посмотрел в мою сторону очень внимательно и сурово. Он уже раз сдал меня командиру за политический анекдот. Но командир был адекватным, и как-то, собрав нас без замполита, объявил: «Никаких анекдотов при замполите, у него с чувством юмора проблема. Я надеюсь, тот, кого это касается, меня понял». Я понял, но сейчас случай неординарный, и сон явно информационный. Мне не хотелось особо привлекать внимание своими снами, но здесь очень уж важный момент. Часа через два раздался звонок по ВЧ-связи. Командир выслушал и положил трубку:

– Отбой! И одно объявление, – лицо было весьма серьезным. – Товарищи. Нас постигла тяжелая утрата. Скончался Леонид Ильич Брежнев.

Он слово в слово повторил то, что ему сказали по телефону. Замполит резко развернулся ко мне. Все-таки запомнил мои слова. Но теперь он смотрел по-другому: «А что ты видел?». И я рассказал свой сон.

Потом сменилось еще два генсека, которые ушли вслед за Брежневым, а замполит стал нормальным человеком.

Наталья была первая, кому я рассказал сон про Брежнева. Она не была удивлена, она только сказала: «Если еще нечто подобное увидишь, не рассказывай никому». Она боялась за меня и была, наверное, права: такие вещи в те времена рассказывать было нельзя. Могли неправильно понять и запытать вопросами. Откуда информация, откуда утечка? И весьма сложно потом объяснить, что это сон.

После этого сна, который оказался реализован так быстро, практически моментально, я стал к ним готовиться. Я выполнял методику бабушки, но пока еще не знал всей сути механизма. Информация то шла, то не шла. То она была прямого рода, то мне приходилось ее интерпретировать, но знаний явно не хватало, и на эту нехватку указывали мои сны. Мне снилось, что я вновь и вновь сдаю экзамены. То в школе, то в училище, то в институте. И постоянно испытывал затруднения с ответами. Эти сны изматывали меня: мало знаешь… мало знаешь! Учителя, все учителя, которые были в моей жизни, они снились мне все, даже те, кто когда-либо по замене вел у меня один или два урока. Мало знаете, не готовы, идите и читайте, поучитесь еще! Это было похоже на сумасшествие. Я на физическом уровне уставал от ночной критики, просыпался разбитым и в какой-то момент решил: хватит, так и в дурдом загреметь можно. Я заказал сон и спросил: «Что мне надо делать, чтобы прекратились эти кошмары?» И увидел ответ. Я в лесу, на Чукотке, река, рыба плещется в реке. Солнце встает и заходит, появляется Луна, скатывается, и опять Солнце. Вода в реке пребывает и убывает. Я проснулся. Интересно. Что это за ускоренное кино – восход-закат Солнца и Луны. Астрономию что ли почитать? Этот предмет я специально никогда не изучал, ни в школе, ни в училище, ни в институте. Я начал с астрономии и до сих пор еще не закончил, но сон про экзамены мне больше не снился никогда.

Я доверял своим снам все больше и больше, но доверять – одно, а действовать в соответствии с ними у меня не всегда получалось. Однажды я увидел сон, в котором собирался в дорогу, и никак не мог найти один сапог, да так и пошел. Утром мне и детям надо было лететь на материк. Дети совсем еще маленькие. Младшему Альберту всего полтора года. А у меня командировка, вот я и прихватил их с собой, чтобы отвезти пораньше к бабушке и дедушке. Я понимал, что что-то в дороге должно произойти, что путь будет тяжелым и опасным, но…

Мы приехали в аэропорт. Сон был в голове, и я все время следил за обстановкой. При посадке стюардесса поскользнулась на металлическом трапе и сильно подвернула ногу. Какой-то ребенок истошно орал и не хотел лететь. Пожалуй, никто, кроме меня, выводов не сделал. Я сделал. Но ведь все равно зашел с детьми на этот борт.

В полете ничего необычного не происходило, мы летели хорошо. На подлете к Сеймчану, как положено, пристегнули ремни, и самолет приступил к снижению. До земли было уже не более 600 метров, когда наш самолет вдруг резко стал менять курс. Он летел так, что кроме земли в моем иллюминаторе не было видно ничего, а в иллюминаторе напротив – только небо. Вещи летали по салону, стоял тошнотворный запах, так как далеко не все смогли выдержать такие маневры. Сказать, что это было страшно, – ничего не сказать. Я собрал детей в охапку, закрыл глаза и стал просить. Просьба была короткая. Господи, помоги. И все. Пилоты смогли выровнять самолет, все успокоилось, и командир объявил, что по метеоусловиям в Сеймчане посадки не будет, мы летим дальше, в Магадан. Мужчина, которому надо было выходить именно в этом аэропорту, завозмущался. Но сплоченные страхом пассажиры предложили ему замолчать – и он замолчал. Страх, он, знаете ли, иногда тоже бывает весомым аргументом в споре.

Это был мне урок. Жесткий, не оставляющий сомнений. Чувствуешь опасность? Бойся!