Текст книги "Хруп Узбоевич"

Автор книги: Александр Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

XVII

Жажда звания. – Я изучаю людских захребетников. – Мысли о могуществе человека и о городе. – Странные звуки. – Диковинные звери. – На исследование!

Я поселилась на новом месте и жила хоть и среди сотоварищей, но все же одиноко.

Я вновь невольно погрузилась в свои старые мысли и снова поставила себе диковинные для крысы задачи моей жизни: изучать всех встречных мне животных. Простого удовлетворения жизненных потребностей, свойственного всякому зверю, для меня уже не было достаточно. Такова сила образования!..

Людей в это время я совершенно чуждалась: не доверяла им.

Так началась моя жизнь в городе, как называли люди эти места, уставленные их громадными домами. Дни я проводила в сыром подземелье конюшни, ночью ела овес и все, что находила съедобного в других местах, когда совершала свои научные прогулки по двору, саду и дому.

Конечно, я не находила здесь такого разнообразия живых существ, как в лесу и даже степи, но кое-что заинтересовало меня и здесь. Между прочим, я внимательнее отнеслась к жизни таких мелких творений, как пауки, тараканы, мухи и другие крошечные жители человеческого жилья, на которых в былые времена не обращала ни малейшего внимания. Уроки старика-рыболова и случаи с землеройкой оставили во мне глубокий след.

Проникнуть в тайну языка этих крошечных созданий мне не удалось, но все же жизнь их была для меня интересна.

С каким удивлением смотрела я на ловкость и хитрость паука, сплетавшего где-нибудь в углу или поперек окна свою замысловатую сеть. Кто его научил этому искусству, – я разрешить не могла, но, что он был искусником, – то было вне сомнения. Я сама видела, как он справлялся со всякой добычей, попадавшей к нему в тенета. Если он был голоден и добыча была мала, он тотчас же схватывал ее, слегка опутывал нитями и, приняв поудобнее позу, начинал медленно и безостановочно сосать жертву. Если он был сыт, то ограничивался тем, что старательно пеленал в нити добычу и уходил назад в свой сторожевой пункт – в угол или в середину сети. Там он неподвижно сидел, уцепив каждой лапой особую нить. Иногда он цеплялся коготком лапки только за одну паутину; это была сигнальная нить, по дрожанию которой паук догадывался, что в тенета кто-нибудь попался. Если ему в сеть попадала крупная добыча, вроде ос, которые залетали в комнаты из сада, паук поспешно отгрызал паутину с пленницы, и та падала на пол. Восьминогий же хозяин быстро слегка подправлял испорченное место сети. После нескольких наблюдений я поняла, что паук боялся ос и, вероятно, имел на то серьезные причины. Удивительное творение, хотя и малое…

В других крошечных жильцах дома и конюшни я уже не встречала такой смышлености. Тараканы, например, по целым дням огромными толпами неподвижно сидели в каком-нибудь, непременно теплом, местечке. Ночью вся компания расползалась и бродила всюду, разыскивая пищу и препотешно шевеля своими усиками. Интересно было смотреть, как все эти ночные бродяги сразу кидались врассыпную, лишь только в помещение, где они хозяйничали, входил со свечой кто-нибудь из людей. Некоторые тараканы от страху валились даже с потолка. Упав, они тотчас же поднимались и спешили прочь: очевидно, ушибы им были совершенно незнакомы.

Следила я и за мухами. Эти – наоборот: днем бесцеремонно хозяйничали, нисколько не стесняясь людей, а ночью спали, держась, подобно тараканам, на теплых местах. Эти крылатые творенья обладали удивительным обонянием и очень скоро узнавали – где лежит что-нибудь сладкое.

Наблюдала я и за другими животными городских построек, но в большинстве случаев это были те же, которых я прекрасно изучила, проживая на окнах в кабинетах моего первого хозяина. Что меня поразило, так это разнообразие городских домашних животных. У моего деревенского хозяина они были под одну стать. Я помню, лошади, жившие в его конюшнях, были все почти одного роста и фигуры, а здесь я видела всяких: огромных и маленьких, стройных и коренастых, хвостатых и почти бесхвостых. Особенно большое разнообразие встретила я у собак. Каких только пород не бегало в городе мимо нашего дома: не стоит даже и перечислять… Только наши враги – кошки были все на один лад, отличаясь друг от друга только цветом.

Впрочем, жизнь, мысли и речи этих животных были те же, что и встреченных мною раньше, поэтому они мало нового давали моему уму.

Пожив в городе, я в конце концов додумалась до мыслей, которые, как сумею, постараюсь занести на страницы своих воспоминаний.

Город, это – царство людей, которых в нем больше, чем я могла бы ожидать. Я бы даже сказала больше, чем остальных существ, если бы не видела, что такие зверьки, как крысы и мыши, а в особенности всякая запечная мелкота, несравненно многочисленнее своих двуногих соседей. Однако днем в городе видно все-таки больше всего людей.

Животных, населяющих город, я разделяю на две группы: одну, состоящую из тех, которых человек держит нарочно при себе и иногда даже холит, и другую, состоящую из тех, которых он преследует всякими способами. К первым принадлежат крупные животные: лошади, ослы, коровы, овцы, козы, свиньи, собаки и кошки, а из птиц: гуси, утки, разные куры или похожие на них птицы – индейки, цесарки, а из других – голуби. Ко вторым – наша братия: крысы, мыши и разная мелочь, вроде разных насекомых, пауков, мокриц и т. д., ютящихся за печками в щелях и мусоре. Впрочем, есть еще и третья группа животных, к которым человек относится безразлично: не преследует их, но и не покровительствует им. Это – почти исключительно птицы: вороны, галки, воробьи, скворцы, ласточки. Однако впоследствии я выделила из них скворцов и ласточек, как птиц, к которым люди относятся с некоторыми признаками забот, устанавливая подходящие для скворцов домики, а у ласточек не уничтожая гнёзд, хотя бы они были вылеплены и не у места.

Я тогда еще слышала, что люди одних покровительствуемых ими и не отлучающихся далеко из дому звали домашними, а непрошеных гостей или самостоятельно живущих – домовыми.

Хищных птиц, летающих над городом, я видела, но это были случаи редкие. Крупных хищных зверей я совсем не видела и понимала, что им здесь не место.

Город оказался интересным обиталищем животных, где среди царства людей могли жить только некоторые животные, имевшие определенные отношения или к самому человеку или к его запасам провианта и пищи, разумеется, сюда я не отношу таких зверей, которых люди держат у себя в кабинетах, как в былое время Бобку, Ворчуна и кроликов.

Все это, вместе взятое, навеяло на меня мысли о могуществе человека. И мне, хотя смутно, представилась картина порабощения человеком леса и степи и превращения их в то, что он зовет, как я теперь знаю, «культурной страной». Появление города я себе представила в таком виде:

Пришел человек, начал преследовать и убивать опасных и вредных животных – волка, лису, змею, ястреба и др., разводить выгодных ему – лошадь, корову, кур и др. Безвредных животных, вроде ласточки, голубя и др., он не тревожил. Быть может, он то же самое делал и с растениями и камнями, выбирая полезное и удаляя ненужное. Расчистил он лес, настроил своих домов, и вот – на месте леса появился город с его настоящим царством людей. Такая же участь могла постигнуть и степь.

Но, словно в возмездие за погубленное, явилась маленькая поправочка. Природа не позволила человеку торжествовать и блаженствовать безгранично и послала в соседи ему новых вредителей – нас, крыс с нашими родственницами мышами, да разных других непрошеных гостей, вроде тараканов, клопов и пр. А до того времени все мы, вредители, наверное, жили несколько иначе и вовсе и не думали когда-либо об обязательном соседстве с человеком. В этом меня убеждают мои лесные и степные родственники, живущие вдали от людей.

Впрочем, в такой форме рассуждения в полной мере укладываются в моей голове только теперь, когда мысль моя богаче от знаний, приобретенных в путешествиях, тогда же, как я сказала, мне все это представлялось в каком-то тумане.

Одно событие чуть не перевернуло вверх дном все мои представления о городе, как о таком месте, где живут животные, имеющие очень близкое отношение к человеку и преимущественно им покровительствуемые. Уместно рассказать про это, так как оно находится в тесной связи с моим отъездом из города.

Свои экскурсии я совершала преимущественно ночью, редко днем, так как дни в городе – время для крыс опасное. Светлое время я почти всегда проводила в подполье конюшни, реже в другом месте там, где заставало меня утро, опасное для возвращения из отдаленной прогулки.

Один раз я забралась далеко в сад в надежде найти каких-нибудь интересных садовых зверьков. Но я нигде не находила никого, кроме крыс-пасюков и домашних мышей. Это было как раз то время, когда в голове моей смутно сложилось представление о городе, как о царстве людей с упомянутыми мною характерными сожителями Начинавшееся утро застало меня возле садовой беседки вдали от дома, и я волей-неволей провела день за досчатой обшивкой беседки.

Проспав некоторое время, я была разбужена непонятными для меня криками. Это была не людская речь, хорошо мне знакомая, а целый гул отдаленных голосов, говоривших на всевозможных наречиях, одних – мне хорошо понятных, других – мало знакомых и многих – совсем непонятных. Из своего отдаленного уголка под конюшней я слышала уже раньше этот странный гул, но, во-первых, он смешивался с шумом городского движения, во-вторых, был настолько в отдалении, что я не различала в нем речей. Да, и вообще к странным, новым звукам я уже начала привыкать.

Но на сей раз мое любопытство было возбуждено, так как, благодаря близости, неясные звуки перемешивались с речами, мне понятными. Особенно удивляло и, должна сознаться, пугало меня то, что среди этих звуков я слышала крики кошек, но кошек с громовым, рокочущим голосом. Впрочем, сидя в хорошо защищенном уголке, такие крики слушать можно.

Смешанный гул голосов на разных языках доносил до меня разнообразные крики. Некоторые я теперь припоминаю.

– Есть, есть… – рыкал какой-то, очевидно, кошачий голос

– Эх, теснота, тоска! – мяукала на ином наречии какая-то другая с зычным голосом кошка

– Отстань! – И без тебя тошно! – шипела одна воображаемая кошка другой.

– Есть, есть! – слышался прежний рыкающий голос.

И вдруг, среди этого кошачьего концерта, вырывались иные звуки, летевшие как будто из другого конца:

– Хорошо, хорошо, но дома лучше, дома лучше!

За ним целый хор таких же голосов начинал кричать:

– Дома лучше, дома лучше!

Я невольно припомнила попку Ворчуна, так как это была почти что его речь.

Издали доносились на языке, похожем на вой Гри-Гри:

– Эх, сте-е-е-пь, сте-е-е-пь!.. – а ему кто-то вторил грубее:

– А ле-е-с, ле-е-с!..

Потом вновь раздавался кошачий концерт, перебиваемый речью Ворчуна и самым невообразимым хором чуждых мне звуков.

Разрешить эти недоумения могла только экскурсия, которую я и решилась провести в ближайшую ночь, предварительно утолив свой голод, так как, проведя день в засаде, я ужасно проголодалась.

Решившись выследить причины или найти авторов кошачьих концертов и других хоров, с наступившей темнотой я поспешно промчалась по направлению к беседке и оттуда быстро, но осторожно, начала пробираться к местам, откуда слышались странные звуки.

На пути моем оказалась высокая каменная стена. Нечего делать, пришлось терять время – идти в обход.

Вскоре я нашла калитку с прекрасной подворотней. Калитка вела прямо на большую площадь, посреди которой стояло какое-то большое деревянное здание, очень длинное и довольно широкое.

Первое, что мне бросилось в глаза, это – изображения диковинных зверей, вроде тех, которые я видела в книге моего бывшего хозяина, когда он показывал ее девочкам. Только эти звери были громадных размеров.

Одна из картин изображала разъяренную громадную полосатую кошку, сидевшую в кустах и огрызавшуюся на человека с палкой, вроде того, который вывел меня из степи к избушке. Другая картина изображала огромного, сплошь волосатого человека, державшего в одной руке и в одной ноге по дереву и яростно отбивавшегося от целой кучи наступавших на него людей с палками.

Лицо этого волосатого человека было очень свирепое и дикое, так что я только по рукам догадалась, что это был человек.

Надеюсь, что мне, до того времени еще мало путешествовавшей, простительно было за человека принять изображение человекоподобной обезьяны.

Стоя у калитки, я недоумевала. Неужели эти изображения издавали слышанные мною звуки? Но недоумение быстро прошло, когда из длинного здания до меня донесся сдержанный шепот, в котором я ясно услышала речь, похожую на курлыканье моего сожителя, попугая Ворчуна.

– Разгадка внутри здания! – сообразила я и двинулась вперед.

Попасть в большое здание не представило для меня никакого затруднения, так как снаружи во многих местах видны были большие щели. Пройдя в одну из них, я очутилась среди вороха всевозможных досок, каких-то обломков, сенных куч и опилок. На меня пахнуло каким-то странным воздухом, в котором мое острое чутье разобрало запах от присутствия разных животных. Это было что-то, немного похожее на запах жилой лисьей норы, но только здесь он был гораздо гуще.

Прокравшись между каких-то ящиков, я вышла на чистую утоптанную дорогу, оказавшуюся полом странного здания. Мрак ночи дал мне решимость выйти на середину этого земляного пола. Присев на задние лапки, я оглянулась кругом, и мне представилось удивительное зрелище.

Вдоль обеих стен тянулись большие деревянные клетки с крепкими железными прутьями, между которыми, потеснившись, могли пройти рядом две крысы. В этих клетках лежали и спали разные звери.

Но, что это были за звери! Таких я еще ни разу не встречала в своих скитаниях по лесу и степи. Здесь были разные огромные кошки: желтые, черные, полосатые, пятнистые, разные собаки: остроносые, серые, горбатые и тоже пятнистые.

Далее виднелись по клеткам разные длинные животные, напоминавшие хорьков, наконец, диковинные звери, имевшие близкое сходство с людьми, только бывшие гораздо меньше ростом и снабженные хвостами.

Но более всего меня поразили три огромных зверя: один – величиной чуть не с трех лошадей, похожий на свинью, имевший на носу большой тупой рог, другой такой же – без рога, но с огромной головой и третий – самый большой и высокий – величина его меня прямо поразила, притом же он имел длинный висячий нос и два блестящих длинных зуба, торчавших изо рта наружу на длину, по крайней мере, детской руки. Зубы эти были словно обрезаны.

Из этих трех зверей только длинноносый был наружи, привязанный толстой цепью за ногу к кольцу в деревянном стойле, оба другие помещались в клетках, очень тесных, настолько, что, мне казалось, они не могли бы в них повернуться.

Более мелкие звери имели клетки с более узкими решетками.

Перед рядом клеток вбиты были колья с перилами, за которыми пол не был так утоптан, как посередине здания. В самом конце здания, а когда я обежала его, то увидала, что и в самом начале, в небольших клетках помещались разные пестрые птицы невиданных мною пород, а на высоких качающихся насестах сидели, покачиваясь, привязанные за ногу, несомненные родственники Ворчуна, только одетые в более яркие и пестрые наряды, чем он.

Какая-то огромная черная кошка, почему-то не спавшая, вытянула шею и взглянула в мою сторону. Я отскочила от помещения этого страшного зверя. Вообще не могу передать полностью впечатления, произведенного на меня зрелищем таких диковинок. Я была ошеломлена, подавлена и даже, сказала бы, перепугана, так что не нашла ничего лучшего, как стремительно умчаться тем же путем в сад и оттуда в свою конюшню.

Только уже дома, сидя под полом, по которому топали стоявшие надо мной лошади, я принялась спокойнее обдумывать встречу с новым миром животных, собранных в одном большом деревянном здании.

Значение клеток я, конечно, очень хорошо понимала, но – откуда взялись все эти странные звери – был вопрос, решение которого было не по моим силам. Одно только я вывела сгоряча: все эти звери водятся по-соседству с городом, окрестности которого, таким образом, являются для моих экскурсии весьма опасными.

А, может быть, даже некоторые из виденных мной животных, например кошки, с которыми так дружат люди, живут и в самом городе, но пока еще не были мною встречены. Наконец, человекоподобные существа уже несомненно городского происхождения. Это изменяло, как я уже говорила, весь мой установившийся было взгляд на характерные области местопребываний животных, и, признаюсь, это обстоятельство было мне очень не по душе. Посещение зверинца – назову его теперь по имени – уничтожало всю суть моих выводов. Однако отступать от них я решила не иначе, как после очевидности их неверности, почему и задумала посетить диковинное собрание зверей еще раз и, если можно, провести в нем и день и ночь, спрятавшись где-либо в уголке.

Я имела в виду узнать что-нибудь из разговора людей и из немого языка животных.

XVIII

Наблюдательный пост. – Утро в зверинце. – Поучительный день. – Мои наблюдения. – Неудобное путешествие. – В путь.

Как и раньше, в следующую ночь я пробралась в здание и, пересилив безотчетный страх перед близостью опасных зверей, выбрала местечко: забралась в один из ящиков с пуком соломы на дне, стоявший в проходе между большими клетками. В щелку от выпавшего из доски сучка я могла видеть почти все, что происходило внутри здания.

Расположившись поудобнее, я принялась грызть кусок моркови, который дорогой захватила у клеток с удивительными людьми. Еда всегда меня успокаивала, и я, поев, задремала.

Ожидания мои исполнились, и с появлением утреннего света я действительно могла начать свои наблюдения над зверями. Прямо против моей щелки помещалась клетка с огромным животным, которое напоминало кота, но имело коровий хвост и удивительно волосатую голову. Я мирно спала, но еще сквозь сон услышала чье-то ужасное сопение. Быстро открыв глаза и глянув в щелку, я увидела потягивающуюся огромную тварь. Ее выразительное лицо ясно говорило:

– Эх, жизнь! Каждый день одно и то же… Прошли времена, прошли! Где-то они?..

Громадный рот, точно нехотя, позевывал. В той же клетке лежала такая же кошка, но без пучка шерсти на голове. У нее была одна только маленькая бородка. Разбуженная соседом, она также потягивалась и сладко мяукнула, словно пропела:

– Неважная постель! Кажется, пора вставать.

Она лизнула раза два одну из лап, повернув ее подошвой вверх. Изо рта выполз огромный язык, покрытый жесткими бугорками, характерными для кошачей породы.

Соседние звери также начали просыпаться и, видя их морды, я уже была в силах понять хоть сколько-нибудь их думы. Кошки, которых здесь было, очевидно, несколько пород, все почти мяукали о тесноте, о былом каком-то приволье, но скоро, оправившись от сна, перестали жаловаться и принялись за туалет. Неподалеку в одной из таких же, как у кошек, клеток заворочался какой-то крупный мохнатый зверь, показавшийся мне свиньей. Однако я увидела, что ошиблась, когда животное повернуло ко мне морду, похожую больше на собачью, чем на свиную. Встав на все четыре огромные лапы, это большое животное начало медленно раскачивать свое тело, точно желая размять свои отекшие члены. Такой же зверь в соседней клетке, вывернув свою морду из мохнатых лап, принялся усердно сосать одну из них. Другие звери тоже просыпались. Откуда-то я услышала ворчливый, почти собачий голос:

– И это называется жизнь! Встань и ходи, ходи, ходи все по одному и тому же месту. Ха, ха, ха….

Я, действительно, услышала что-то похожее на хохот. Сквозь прутья клетки, из которой раздался голос, замелькали какие-то черные пятна по грязно-серому телу. Это проснулась горбатая собака. Ей сейчас же ответили таким же ворчаньем и подвываньем соседки-родственницы.

– Вставать, опять вставать, – лаяла одна из них.

– А есть скоро? – пробормотала она же немного спустя, и ляскнула зубами.

В других клетках слышался пока только шум, но он был непродолжителен. В помещениях с хвостатыми людьми пробуждение как-то произошло сразу. Неясный шорох разворачивающихся тел и шуршание скидываемой соломы и сена вдруг сменились пронзительными визжанием и криками. Но это была вовсе не человеческая речь, а совершенно незнакомые мне звуки. Я прильнула к щелке и впилась глазами в лица тех животных, которые были мне видны.

Что это были за лица! Какие-то старые, морщинистые! И они сидели на молодом живом теле!.. Положительно, это не люди, хотя руки у них удивительно похожи на человеческие. Взглянув на ноги, я совсем удивилась, так как на месте их увидела те же руки. Что это за четырехрукие существа, обманувшие меня своим видом? Вскоре все они принялись за разные дела. Одни начали усердно чесаться и разглядывать свои ногти; другие искали чего-то в сене и, как будто невзначай, вытаскивали оттуда хвост соседа, который при этом взвизгивал и цокал зубами; третьи, вскочив на какую-то качель, вырывали ее друг у друга.

Все это сопровождалось такими гримасами и ужимками, что я пасовала со всеми своими знаниями языка движений. Одно из таких существ в другой клетке, с лицом, уже не похожим на человеческое, а немного напоминавшим морду Гри-Гри, вдруг залаяло, но все же не собачьим лаем; другое, соседнее с ним, раздуло под горлом какой-то рыжий шерстистый мешок и огласило здание дикими ревущими звуками.

Какая-то маленькая такая же зверушка, просунув руку в чужую клетку, схватила за хвост соседа и принялась изо всей силы тащить его хвост сквозь прутья. Сосед заорал благим матом и так пронзительно, что маленький родственник его, бросив хвост, умчался на какую-то верхнюю полку клетки, а все пестрое население здания ответило ему смешанным общим гулом голосов.

В клетках и на насестах давно уже возились и кричали птицы. Одна из них попкиным голосом вдруг заорала:

– Меня зовут Ара! – Другие отвечали:

– И меня Ара, и меня Ара!

А кто-то, не поняв, спокойно заметил:

– Конечно, пора, давно пора! – полагая, что речь идет о вставании.

Наконец, появились люди: два человека обходили клетки между прутьями и загородкой и какими-то орудиями выскребали из-под прутьев со дна клеток мокрые опилки и сор. Некоторые звери подпрыгивали и хватали палку зубами и лапами. Тогда один из убиравших кричал:

– Ну, что! Чего там! Я тебе!

Другой тоже кричал, по догадке моей, что-то похожее на это же, но он говорил на каком-то ином языке.

Иногда следовало наказание. Человек вытаскивал откуда-то железный прут и больно бил или колол им сквозь прутья клетки какого-нибудь крупного рассерженного зверя. Зверь схватывал прут лапой и злобно фыркал, а иногда и бросался по направлению к человеку. Но все же в конце концов побеждал человек.

Когда один из убиравших клетки подошел к мохнатому чудищу, сосавшему лапу, он ласково потрепал его по шее, что, видимо, доставило животному большое наслаждение, и сказал:

– С добрым утром, Мишка!

Уже давно я слышала какие-то хрюкающие звуки, сменяемые звонким рожком или трубой. Это был носатый гигант, который почему-то тоже стоял и раскачивал свое грузное тело.

Человека, подошедшего к нему почистить стойло, он встретил чрезвычайно ласково. Захлопал ушами, склонил голову и обвил шею его своим подвижным носом.

– Ну, довольно, Набоб! Довольно, дай убрать у тебя! – сказал человек, и Набоб, действительно, оставил его в покое, принявшись снова раскачивать свое тело. Его соседи, такие же огромные, как он, были молчаливы и, казалось, все еще спали.

День начался. Запертая добровольно в своем ящике, я принялась за усердные наблюдения и кое-что заприметила и запомнила. Одного дня, разумеется, было мало для изучения такого разнообразного собрания животных.

Около полудня где-то у входа заиграла музыка. Я слышала такие же звуки из ящиков, приносимых к нам на двор людьми в широких, круглых шляпах.

Музыка эта неприятно подействовала на многих животных. Начался настоящий концерт воя, рыканья и мяуканья.

В здание начали входить с улицы люди по одному, парами и целыми кучками, причем я заметила, что больше было детей.

И вот тут начался для меня интереснейший урок, потребовавший всего запаса моего внимания и весь тонкий слух моего уха. Многие приходившие вступали в беседы со своими детьми и объясняли им названия животных и – где какие звери водятся. Точь-в-точь, как один из вечеров моего хозяина с его девочками.

Название животных я узнала почти все. Где они живут, – не узнала, поняла только, что не около города, как я думала, а где-то далеко, в жарких и холодных странах. Привычки их и жизнь поняла настолько, насколько это меня интересовало, и очень обрадовалась, когда, например, среди жертв крупных кошек не были указаны крысы. Сидевший в клетке против моего ящика зверь, по названию лев, ест, оказывается, сразу чуть не целого теленка, а утащить может даже корову. На такую мелочь, как крыса, конечно, он и внимания не обратит. Но, увы, впоследствии я узнала, что это не совсем верно, и крупные кошки иной раз не гнушаются задавить и пообедать крысой.

Вертлявые и морщинистые животные с человеческими руками, как я узнала, называются обезьянами, населяют очень многие страны, причем в одних живут все с простыми хвостами, в других – все с цепкими; питаются они растениями и плодами, большие проказницы, а некоторые очень яростны и сильны. Я вспомнила картину у входа, но нигде не нашла той обезьяны, с которой та картина была срисована.

В общем я получила очень много сведений, которые нужно было получше вместить в мою крысиную голову. Пребывание в этом помещении со зверями было настолько интересно, что я решила поселиться здесь совсем, ради дальнейших познаний.

В следующую ночь я принялась за собирание провианта, которым должна была запастись на случай. В нем недостатка не было. После ухода дневных посетителей на полу и между ящиками валялось много кусков булок и другого хлеба, который люди бросали животным в клетки. Возле клеток обезьян и около попугаев можно было найти закатившиеся куда-нибудь орехи. Тут же валялись огрызки овощей. Но все это было ничто в сравнении с одним отделением здания, куда привозилась огромная партия провизии для всего зверинца – в минувший день я узнала это название. Посещая упомянутое отделение, я каждый раз ловко утаскивала к себе и сырые косточки с мясом, и овощи, и хлеб. Правда, я ни разу не нашла там любимой моей ветчины, но горевать было не о чем: и мясной, и растительной пищи было более чем достаточно.

Таким образом, я прекрасно устроилась на новом месте, питаясь, так сказать, и телесной и умственной пищей. Дни шли за днями. Я быстро совершенствовалась в своих способностях и знаниях. Одно было огорчительно для меня: то, что скоро моему примеру последовали и другие крысы, откуда-то набравшиеся в зверинец. Это привело не только к стеснениям со стороны владельца зверинца, принявшегося за капканы и отравы, но и к крупным недоразумениям между мной и сотоварками. Я очень решительно отстаивала свой наблюдательный пост от ночных нападений других пасюков. Днем они, конечно, не решались пробираться в мой ящик, боясь людей.

В капканах и от отрав крысы гибли почти ежедневно, и, правду говоря, я тогда мало о том жалела. Пойманные в капкан отдавались обыкновенно горбатой гиене, отравленные же выбрасывались. Сама я почти не подвергалась опасности, так как из разговоров людей знала решительно про все их уловки. Изучение зверей я довела до такой тщательности, что забиралась в клетки крупных животных и даже кошек. Конечно, я это делала ночью, когда звери спали, и всегда принимала меры на случай бегства. Раз только, проснувшись, какая-то обезьяна схватила и потащила меня за хвост, но я быстро извернулась, укусила ее в палец, и умчалась к себе. Крик обезьяны вызвал переполох среди всех зверей, и этот переполох долго не мог улечься.

Конечно, мои способности и знания помогли мне скоро выучить также языки всех диковинных зверей, а я смело могу заносить их полную речь.

Интересно было следить за этим разнородным собранием, когда наступал час общего обеда зверинца. Звери очень хорошо его знали и задолго уже высказывали нетерпение. Всех спокойнее были медведи, больше всего волновались обезьяны.

Павиан подходил к самой решетке и грозно сотрясал ее, подлаивая:

– Есть давайте, противные люди!

Другие обезьяны мурлыкали что-то под нос и преуморительно прижимались к решеткам, чтобы посмотреть, не несут ли еду. Впрочем, если за день было много посетителей, большинство обезьян относились равнодушнее к еде, так как наедались доброхотными подачками булок. Удивительные творения эти обезьяны – портят больше, чем едят! Возьмет какая-нибудь булку из рук посетителя, сядет поудобнее, состроит гримасу и начнет щипать булку руками и ртом. Щиплет и выплевывает и съест что-нибудь из серединки.

Увидя, что другой обезьяне тоже дают, она бросает свой кусок и кидается перехватить у товарки. Если отнять не удается, она снова отыскивает прежний кусок, если его только уже не стащили другие, и продолжает прерванную еду, мурлыча себе под нос:

– Это прочь, это в рот, это тоже прочь и это прочь, а это в рот… – и вдруг сама себя перебивает обращением к соседке:

– Ты что? Смотри!.. Я тебя! – и снова начинает:

– Это прочь, это в рот, это прочь…

Забавные твари!

Когда выносили мясо для хищных зверей, по зверинцу пробегал какой-то смешанный вой. Мясо было разрублено и раздавалось порциями. Более опасные звери получали свою долю с железных вил. Кошки в это время особенно волновались.

– Ну, что же? – хрипло мяукал тигр.

– Скорее! – рыкал лев и широко размахивал своим коровьим хвостом.

– Ха, ха, ха! – раздавался голос пятнистой гиены, – есть несут. У-у, негодные твари, люди, с каким наслаждением съела бы я и вас вместе с кожей костями и волосами.

Оба волка уже выли не «лес» и «степь», а «есть, есть» и притом очень согласно.

Наконец, мясо роздано. Повсюду слышится хрустение и чавканье.

Тигрица унесла свою кость в угол и там гложет ее, аппетитно облизывая мосол своим широким языком. Тигр, не доев своего, подходит к ней.

– Прочь! – фыркает она, и встает на ноги.

Тигр медленно отходит и посматривает на подругу, шевеля кончиком своего хвоста.

Лев и львица едят рядом, не ссорясь, но каждый свое.

Рысь тоже ушла в угол клетки и ест, мурлыча себе под нос:

– Н-да… чтобы там ни говорили, а лучшее в мире, это вкусный обед и непременно из самой свежей провизии.

Волки, выказывавшие большое нетерпенье, теперь заняты каждый своей порцией и едят, косясь на соседние клетки, откуда раздается чавканье.

Медведь почему-то не ест, а только облизывает свою порцию мяса.