Текст книги "Нервные люди"

Автор книги: Александр Пономарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Александр Пономарев
Нервные люди
Сборник иронических рассказов

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении обложки использована иллюстрация:

© Ellagrin / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Замкнутое пространство

Замкнуто мы сегодня живем как-то, изолированно. Работа – дом, дом – работа. Вдобавок даже если и в коллективе вращаемся, то людей вокруг себя привычно не замечаем. Как, впрочем, и они нас. А если вдруг и увидим кого, то не воспринимаем, а если воспринимаем, то все равно не так чтобы очень. Равнодушно и абстрактно, откровенно говоря, воспринимаем. Вы, к примеру, с соседями своими давно по душам разговаривали? То-то же. А мне на днях, правда, случилось.

Короче говоря, стою тут я утром на площадке нашей лестничной в ожидании лифта и зеваю. Слышу, распахивается, лязгнув затворами, дверь. Это выскакивает из апартаментов, что напротив, взъерошенная особа лет себе очень средних, соседка она наша давнишняя, насколько мне известно. По своему обыкновению, куда-то опаздывает.

– Не уезжайте без меня, я уже сейчас, только квартиру на сигнализацию поставлю…

Интересная такая цыпа, ухоженная вся, парфюм дорогой, шмотки тоже от кутюр. В сфере торговли работает… Если мне память не изменяет. Мы по утрам частенько с ней у лифта сталкиваемся. Как звать-то ее… дай Бог памяти.

– В чем вопрос, ставьте себе на здоровье.

А вообще хорошая у них семья, спокойная. Приятные люди все без исключения. Не видно и не слышно их никогда. Только утром и вечером дверь хлопнет пару раз негромко, вот и весь тебе дискомфорт.

Подбежала, на ходу застегивая молнию на полусапожках. Как всегда, мило улыбаемся друг другу, раскланиваемся. Пока то да се, здрасьте – здрасьте – извините, а там и лифт уж двери распахнул. Галантно пропускаю даму вперед, жму на первый, дальше едем молча. Она мне улыбается. Ну, и я ей улыбаюсь в ответ. Почему, думаю, не улыбнуться-то хорошему человеку. Соседи ведь положительные, не видно и не слышно их, песни блатные ночами не орут, в мусоропровод пьяные не гадят. Сколько лет уж живем бок о бок, а ведро старой краски им на дверь выплеснуть, не поверите, ни разу рука не поднялась.

И тут где-то между третьим и четвертым нас с ней тряхнуло. Потом еще раз, но уже не так сильно, и погас свет. Стоим – ждем. Дело оно, конечно, житейское. Такое и раньше бывало. Дом-то старой постройки. А с тех пор, как капитальный ремонт сделали, так вообще через раз. Темно. Но не кромешно. Лампочка аварийная, слава Богу, еще светит. В тусклом неоновом мерцании вижу затравленный взгляд своей попутчицы. Ободрить бы надо, думаю, по-соседски ее как-нибудь.

– Подождем, – киваю ей я с беспечным выражением лица, – и поедем.

– Подождем, – вторит она эхом.

Стоим какое-то время так рядом, переминаемся. Пора, думаю, нам бы по-соседски разговор завести. А то обычно ведь как? Мы с ней нос к носу – одна минута, пока лифт ползет, ну от силы две, если с остановками. Улыбки бывает вполне достаточно. А тут уже минут десять прошло. Можно, конечно, глубокомысленно в айфон уставиться. Да, на беду, в машине его оставил. А пауза уже затягивается. Неловко молчком стоять. Улыбнуться, может? Да нет, для улыбок сейчас вроде момент не совсем подходящий.

– Погода, знаете ли, – наконец выдавил из себя я, – стоит на улице.

– И не говорите, – энергично подхватывает она вброшенную тему. – Стоит. И конца и краю ей не видно.

Чувствую, ей тоже не по себе от пикантности ситуации, и она прямо-таки ухватилась за эту погоду, как утопающий за соломинку. Я, в свою очередь, тоже стараюсь не отставать. – У нас сегодня ночью до пяти мороза, представляете? Это при северо-восточном-то ветре. А по области – так вообще до десяти. Очередной рекорд. И куда только катимся.

Зачитываю я ей по памяти прогноз погоды, а сам лихорадочно думаю: «Одной метеосводкой ты тут, брат, пожалуй, вряд ли обойдешься. Что бы такое еще с ней обсудить? Актуальное. Неужели соседям и поговорить уже стало не о чем?»

Вот еще, кстати:

– А цены-то на бензин растут, представляете, – удрученно киваю я ей головой, – и куда только катимся.

– Да что там бензин, а вы не пробовали сметану? – возмущается она в ответ, – сплошное пальмовое масло в красивой упаковке. Не понятно только одно, почему там корова нарисована.

Ну вот, вроде все обсудили, говорить положительно больше не о чем. Надо же, угораздило меня с ней тут застрять. Стоило лучше пешком идти, все для здоровья полезней. Развлекай ее, понимаешь, теперь.

И тогда, исчерпав все вечные темы, я решил с общего перейти на частное.

– Привет дедуле вашему передавайте, что-то не видел его уж давненько.

– Рада бы, да помер он, – вздыхает соседка, как мне показалось, озадаченно.

– Да что вы такое говорите, какая жалость. И давно преставился?

– Скоро три года уж как.

«Ни фига себе, – думаю, – вчера еще кажется курил у мусоропровода. Ты только посмотри, как время летит».

А сам ей киваю головой сочувственно:

– Ай-яй-яй, хороший был старикан, настоящий… Земля пухом ему.

– Спасибо, – говорит она в ответ неуверенно. При этом глядит на меня несколько странно.

А лифт, как назло, все не трогается. О чем бы еще таком с ней потолковать?

– А сынок-то ваш уже школу поди закончил?

– В прошлом году еще, с медалью.

В ее глазах вспыхнула на секунду гордость.

– Только, правда, не сын, дочь у нас. И представляете, после выпускного сразу же замуж выскочила. Акселератка.

Я, если честно, аж опешил. Парень в той квартире живет. Точно парень. Я почему запомнил-то еще. Коляска у него синенькая такая была в детстве, он в ней ездил. У пацанов она всегда синенькая. Это у девчонок розовая.

«Вот пострел, – думаю, – вишь, время-то какое смутное настало. Ни в чем нельзя быть уверенным. Вчера вроде еще сын, а сегодня смотришь – уже дочь. Надо будет со своим беседу провести».

А вслух сетую:

– Бывает. Ох уж эта свобода совести. И куда только катимся. То ли дело раньше были нравы.

И тут меня неожиданно ностальгия по прошлому накрыла. Вот так жизнь мимо проходит. За стеной люди умирают, полы меняют, замуж выходят, а ты даже ни в зуб ногой. Окажешься так в замкнутом пространстве со своим ближним, а поговорить-то и не о чем. Надо, надо нам все-таки отношения поддерживать. Как раньше это было. Сообразили стол вскладчину, засиделись до полуночи за душевным разговором под хорошую закуску, песни блатные поорали. Эх, где наша не пропадала!

– Да, – говорю ей, – сколько лет уже мы не собирались, не сидели по-соседски, если это… вообще когда собирались. А знаете что? Заглянули бы как-нибудь, дорогуша, к нам на огонек. Всей семьей. Посидим. Половина моя такую утку с черносливом сбацает, слюной изойдете. Три звездочки раздавим, пулечку распишем. Супруг, надеюсь, ваш по-прежнему в преферанс перекинуться не дурак? Он, кстати, мне еще тысяч десять должен, ха-ха. Не пугайтесь, – смеюсь, – это еще в старых деньгах, до деноминации, но проценты поди набежали, ха-ха…

– С удовольствием, – кивает она, раскрасневшись почему-то. – Кстати, утку с черносливом я очень люблю, и муж мой преферанс тоже уважает. А уж долга этого мы точно не боимся. Мы же сюда к вам года еще не прошло, как переехали.

Вот те номер. Надо же, конфуз какой. Если бы не тусклый свет лампочки, она бы увидела, как по моему вытянутому лицу растекается красная краска. Я стою молча, изучая узоры на своих ладонях. А что тут скажешь. Спасибо, что электричество дали, и лифт наконец тронулся.

Нервные люди

Время нынче нервное. Люди вокруг все, как один, на взводе, «который час» спросить боязно. Оно ведь и, конечно, какое время – такие люди. Будешь спокойным и доброжелательным тут, когда экология ни к черту, коррупция вокруг, стабильности нигде нет. Форс-мажор один словом. За такие душевные мытарства всех нас по-хорошему нужно понять и простить. Хотя и не всегда. Потому как встречаются в нашей среде прямо – таки совершенно невыносимые и распущенные граждане. Особенно в очередях, в особенности, в аптеках. Такому совершенно на окружающих плевать. А чуть что не по нему, то он сразу начинает размахивать перед твоим носом руками и произносить разные нелицеприятные слова. Прямо так и тянет от всей души… открыть ему глаза на его моральное падение. Но я всегда стараюсь в подобных случаях держать себя в рамках приличия. Борюсь с собой изо всех сил, хотя внутри все так прямо кипит и лопается.

Очень, скажу вам, помогает в этом смысле антистрессовая профилактика. Прогулки там на свежем воздухе, позитивное мышление, физические нагрузки. Особенно – нагрузки. Вот вы, к примеру, что утром делаете, когда проснетесь? Лично я – гимнастику. Едва продрав глаза, начинаю лихорадочно приседать и отжиматься как сумасшедший от подоконника. Вот и на днях, как обычно: три отжимания, все по маслу, а на четвертом я, упершись подбородком в отопительную батарею, понимаю – приплыл, не сойти мне с этого места.

В голове шум, в глазах круги, руки какие-то ватные сделались и трясутся еще при этом. Натуральный упадок сил. Нехорошо. По правде сказать, мне по утрам частенько бывает нехорошо, но только если при условии, что чересчур хорошо было вечером накануне. И такое положение вещей в целом мне понятно, и я бы даже сказал, что оно меня устраивает. Но только не сейчас. Потому как сейчас я страдаю, можно сказать, ни за что. Не будете же вы всерьез утверждать, что три бутылки «Жигулевского» способны через десяток часов сделать из здорового мужика раскисший студень. Нет, я не переживаю, конечно, – я паникую. Как бы, думаю, не загнуться мне сейчас тут от чрезмерных физических нагрузок раньше времени. И тогда все мои устремления, искания и «планов громадье» останутся лежать мертвым грузом рядом с радиатором парового отопления.

Не помню уже, как оказался в гостиной, в кресле. Надеваю манжет тонометра. Прибор, жалобно пискнув, выдает мне какие-то цифры. Сквозь пелену в глазах пытаюсь определить, насколько все тут хреново. И с ужасом вижу – давления нет. Не сказать, чтоб совсем, разумеется, есть какое-то, но оно по сути мало чем отличается от атмосферного. – Ну что? – спрашиваю себя, – амба или, может, еще попробуешь пободаться? И еще я вспоминаю, что в таких случаях здорово настойка элеутерококка на ноги поднимает. В общем, надо через не могу дуть в аптеку, причем срочно. Времени и сил на сборы, понятно, в обрез, поэтому я, как есть в тельняхе и трениках, так туда и двигаю, а из приличного только вьетнамки на мне.

И вот я в аптеке, благо она находится рядом, в соседнем подъезде. Если бы стояла чуть подальше, я бы не дошел. Да и не пошел бы, если честно. Плюхнулся бы в листву, где помягче, и попросил бы прохожего вызвать 03. А там пусть уже профессионалы решают, что со мной делать. И стоит ли вообще заморачиваться.

Стою я едва живой, прислонившись всем телом к стенду «Информация», и мыслю. Мыслить, правда, получается только односложно и простыми оценочными категориями, навроде: «Три окошка – это хорошо. Работает из них только одно – это плохо. У окошка единственный покупатель – это хорошо». Тут покупатель на мгновенье оборачивается ко мне. Вижу, крупная такая женщина немалых лет и суровой мужественной наружности с длинным свитком в руках. Перед ней на прилавке лежит гора медикаментов. Это плохо, черт возьми, это очень, очень плохо.

До моего слуха доносится… «Но только, чтобы без побочек, дорогуша. Потом валидол, панкреатин по пятьдесят единиц, бинты эластичные…»

Аптекарша, симпатичная девица, едва только успевает носиться от ящиков к шкафчикам, от шкафчиков к кассе и потом снова к ящикам.

– Вдобавок еще супрастин. Или, может, лучше тавегил? – в ответ девица пожимает плечами. – …Тогда нистатин, и да, чуть не забыла – но-шпа, пирацетам…

– В таблетках или ампулах? – безразлично интересуется аптекарь.

– А что дешевле?

– В ампулах.

– Тогда в них.

Порывшись на полке, девушка кладет на стол упаковку.

– Шприцы брать будете?

– А это еще зачем, – недоумевает мадам, – разве это колоть надо?

Аптекарь в ответ молча смотрит на нее с сожалением.

– Тогда в таблетках…

А меня тем временем уже совсем развезло. Чувствую – не доживу. Собрав остатки сознания и повиснув на плаще оной дамы, я ей вежливо так намекаю. Хоть и заплетающимся языком, но вполне себе внятно.

– Гражданочка! – говорю, – ты, смотрю, тут уже давно и, судя по всему, надолго. Разреши лекарство взять Христа ради – плохо мне шибко – мне бы только настоечки пузырек, а то гляди, ведь прямо у тебя на глазах загнусь.

Она смотрит на меня с осуждением, и, я бы даже сказал, где-то с презрением:

– Еще чего, – едва цедит она стараясь не дышать в мою сторону, – ходит тут всякое. И брезгливо стряхивает меня со своей одежды.

– Так… помру ведь, – пищу изо всех сил я.

Но она, не обращая больше на меня ни малейшего внимания, поворачивает корпус к прилавку:

– А имеются ли у вас ватные … эээ…

– Тампоны? – подсказывает аптекарша. Дама в ответ мотает головой, как уставшая лошадь.

– Может, тогда диски или палочки?

– Да нее, забыла я. Сейчас позвоню – узнаю.

Пока она делает звонок другу или еще кому, я несмело пытаюсь обратить на себя внимание девушки:

– Мне бы, красавица, всего один пузырек элеутерококка, без сдачи, – подмигиваю ей я заговорщицки. Но суровая дама бдительно следит за порядком периферийным зрением и пресекает любые попытки несанкционированного контакта. Увидев вопиющую наглость, она молча отпихивает меня от окошка своим могучим торсом.

– Занято там что-то. Ну, пускай тогда уж палочки, впрочем, и диски тоже кладите, – просит она у аптекарши.

– А ты давай иди, задрыга, проспись! – это уже обращено ко мне. – Ну и культура у некоторых ваще.

И тут я впервые за последнее время ощущаю, как бы прилив тепла в голове.

– Чья бы корова мычала, – отвечаю ей негромко. Про себя, можно даже сказать, отвечаю.

Однако у этой заразы оказался хороший слух:

– Кто корова, это я корова? – чуть ли не на дыбы встала она. – Хам трамвайный, хороняка!

– Сама-то давно в зеркало смотрелась, хабалка? – возмутилось все в моей душе. – Лапотница!

На этом месте я замечаю за собой, что слова из меня извлекаются членораздельно и упруго. Я уже не плыву, как раньше по эфиру. И стою кстати при этом ровно, не прогибаясь в коленях. А ну-ка, была не была, может, еще попробовать?

– Как таких только земля носит! – выпаливаю я тогда, сделав глубокий вдох. А ведь действительно легче. – Чувырла болезная!

Но мадам к тому времени уже занята выбором ортопедических чулок и, увы, ничего не слышит или делает вид, что не слышит. Да мне это, если честно, и по барабану, главное, что внутри моего организма совсем уже все на места встало. Чувствую, как мышцы насыщаются кислородом и прочими полезными химическими элементами. И тонус такой. Хоть сейчас прямо от стойки отжимайся. Но неудобно. Не в том смысле, что комплексую. Вовсе даже нет. Просто там эта корова стоит и никак не может определиться, какой крем ей для десен выбрать – подешевле или с ароматом клубники.

Я даже потихоньку начинаю думать: «Может, бросить эту бодягу, что ли? Раз здоровье таким чудесным образом ко мне возвратилось. – Э, нет брат, шалишь. Зря, что ли, я тут полчаса кис!»

А гражданка тем временем продолжает свой шоппинг:

– А антибиотики у вас есть?

– Какие вам?

– Ну эти. Как их… а какие есть?

– Левомицетин, Ципролет, эритромицин… – монотонно перечисляет аптекарша.

– Не помню, а ты, дочка, покажи мне коробочки. Я по коробочкам завсегда узнаю. Девица покорно выкладывает на прилавок все имеющиеся у нее в арсенале коробочки. Женщина долго и пристально изучает каждую.

– Не, не. Вот эта вроде похожа, только там полоска на боку красная была… Пен. Пен…

– Может, Пенталгин? – печально произносит девица первое, что приходит ей на ум.

– Точно, Пенталгин!

– Так это же не антибиотик вовсе, – невозмутимо пожимает плечами она.

– Да какая разница, милая. Антибиотик – пробиотик. Я им от всего лечусь. Вот давеча после бани под правой лопаткой…

– Сколько брать будете? – аптекарша не очень вежливо направляет разговор в конструктивное русло.

– Чего?

– Пенталгина вашего.

– Одну пачку.

Продавщица, порывшись в ящичке, принесла одну упаковку.

– Какая-то она у вас маленькая, однако, – морщит нос покупательница. – Давайте-ка еще одну, нет, пожалуй, две. На прилавок легли еще две упаковки анальгетика.

– Это все? – с надеждой вопрошает аптекарша, стряхивая со лба капельки пота тыльной стороной поверхности ладони. Сейчас она напоминает хирурга, который только что провел сложнейшую операцию, – с вас тогда…

– Все… кажется, – женщина смотрит в список. – Ой, совсем забыла, тут еще обратная сторона …

И здесь я чувствую, что меня опять повело. Затылок раскалывается. В глазах круги, причем если до сих пор были зеленые, то теперь они какие-то фиолетовые. В общем – рецидив. Думаю, про себя, как правильно, что не ушел. Нельзя, что ты ни говори, принимать поспешных решений.

Не помню, сколько времени еще так простоял. Только очнулся от того, что аптекарша держит меня за рукав, а сзади целая очередь подпирает. И когда она успела собраться только.

– Мужчина, … мужчиина! Так что вы берете? Элеутерококка настойку? Таблетки? В какой дозировке?

А я уже сам не знаю, чего я беру. Стою в недоумении – качаюсь. Пытаюсь мысли в кучку собрать, только получается неважно.

Сзади уже вовсю орут.

– Что это в самом деле происходит такое, то одна прорва бездонная. Теперь этот малахольный бухарик, и когда только уже боярышник запретят!

– А можно я себе давление померяю? – спрашиваю. – Чтобы точно уж знать – сколько брать и в какой дозировке.

Хорошо, что сейчас в каждой аптеке тонометр есть. Удобно очень. Меряю. Батюшки святы –180 на 100. Одним словом, вижу, что нет теперь мне в элеутерококке никакой надобности. Но зато появилась потребность иная.

– Ну так что брать будете, мужчина? – нервничает аптекарь.

– Мне что-нибудь от высокого давления, пожалуйста, – едва шевелю я деревянным языком, пытаясь проглотить слюну.

– Капотен, коринфар, андипал?

– Лучше все сразу, – протянул я ей пятитысячную купюру.

– С вас тысяча рублей… карта есть?

– А, впрочем, еще валерьянки… – я помедлил, – и знаете, что, давайте-ка без сдачи.

Закинув в себя пару колес, запив их взятыми тут же Ессентуками, я прикорнул на стульчике, возле тонометра. Через пару минут вернулась способность соображать.

– А ведь спасла ж тебя тетка, – думаю. – Так бы и остался ты лежать у прилавка в обнимку с пузырьком элеутерококка, кабы не она. А я ей нет чтоб спасибо сказать, давай ее во все места костерить – хабалка, лапотница… – накрыло меня запоздалым раскаянием.

Только я вышел на улицу, как сразу же стал искать ее глазами, ну чтобы извиниться и поблагодарить, конечно, за чудесное спасение – да где уж там. Небось в какой-нибудь галантерее шороху дает.

В общем, я так и не понял тогда, что со мной произошло. Съел, наверное, что-то. Зато уяснил я после этого случая две истины: во-первых, нервы, конечно, нервами, но давайте все же будем терпимей друг к другу. Может, тот негодяй хамоватой наружности, который нагло занял твое место на парковке, жизнь сейчас тебе спасает. И, во-вторых, стресс в небольших количествах, как оказывается, очень даже полезен, особенно если у тебя низкое давление, в особенности если нет под рукой элеутерококка.

Тонкая натура

Навеяно М. Зощенко…

Нет, товарищи, что бы там ни болтали досужие языки, а встречаются еще в наш «практический» век люди светлые, трепетные, тонко душой ощущающие и в прекрасные духовные выси устремленные. И этот дар свой они не разменяют ни на какие медовые коврижки и разные материальные искушения мира сего. Скажу вам даже больше – некоторые из этих граждан не ушли покамест еще в затвор или там целиком в себя, а до сих пор живут с нами бок о бок, всем образом жизни своей призывая остальное человечество оставить одержимость разнообразными житейскими заботами.

Усмехаетесь, смотрю… Вроде, как и не верите. А если я вам доказательства приведу? А хоть даже то, что с одним таким персонажем мне сильно повезло рядом соседствовать. Посмотреть на него – обыкновенный старикан, пенсионер среднестатистический – сухенькая фигурка, реденькая бородка, скрипучий голосок. Так-то оно так, да только присутствует у него внутри какая-то красота, какое-то детское восхищение окружающим бытием, то, что порождает в нем неиссякаемый источник оптимизма, которым он всегда спешит с тобой поделиться. Вот, в общих чертах, какой он, сосед мой – Пахомыч.

К примеру, вот вышел ты с утра из дома, а тот уже давно во дворе вахту несет. Созерцает. И стоит только тебе оказаться в широком диапазоне Пахомычевого зрения, как обязательно почувствуешь на себе его проницательный и слегка скептический взгляд.

– Все бежишь смотрю, торопишься? – утвердительно вопрошает он, пропустив меня на пару метров вперед от своего наблюдательного пункта под старым тополем. Я, осмыслив, что риторический вопрос адресован мне, вынужден бываю притормозить и, развернувшись к источнику звука, вступить с Пахомычем в неспешную беседу.

– А как же иначе, – говорю, – я же на службу опаздываю. И если бы только туда. До того мне бы еще успеть на почту, в процессе того – в МФЦ, ну а после того на строительный рынок попасть, ну а там уже, если повезет, в шиномонтаж. И, наконец, после всего этого неплохо было бы еще домой к началу полуфинала изловчиться. В общем, такой, понимаешь, у меня цейтнот, – заключаю я с траурным видом. Но мой прозрачный намек, увы, как правило, остается неуслышанным.

– Так и я говорю, – воздыхает он. – Беготней одной только и живут нынче люди. Суета сует. В погоне за богатствами и материальными удовольствиями себя теряют. Ты вот сам посуди, много ли нам грешным для счастья надо-то. Хлеба ломоть и дерюжка какая, чем наготу прикрыть. Не для того мы на землю командированы, чтобы тут состоянием прирастать. Мы здесь, братец мой, призваны красоту Божью наблюдать, Творца славить, да через это душу свою ко всяким совершенствам приводить.

– Тебе это легко рассуждать о прекрасном, – думаю, – у тебя вон пенсия повышенная, да к тому же еще дети – нет-нет, да и подбросят чего. А тут сидишь на зарплате, при этом сам всем вокруг должен. Вот потому весь по уши в заботах, да так, что аж плюнуть некогда.

Но в дискуссии не вступаю, ибо тогда на почту придется заворачивать уже после строительного рынка, то есть вместо полуфинала.

Но однажды я ему на это не удержался и прямо ответил:

– Ты уж извини, Пахомыч, но не получается никак у меня сегодня ничего наблюдать и славить. На душе скверно.

– А чего так, с супружницей опять, поди, повздорили? А то шум у вас вчера какой-то подозрительный стоял и свет на кухне до самого допоздна не гас.

– Хуже, – понимая, что с разговора не соскочить, – жалуюсь ему я. – Какая-то мерзкая скотина въехала в мою ласточку и скрылась за углом. Прямо во дворе, представляешь. Вот даже на минуту оставить нигде уже транспорт нельзя стало. Ладно там минус бампер и капот, так ведь еще и набегаешься. Зла, в общем, не хватает. Хотя, если точнее, только зла как раз мне сейчас и хватает. А вот со временем и деньгами, наоборот, не густо.

– И это все? – искренне удивился он. Я-то уж грешным делом подумал, что умер или разболелся кто. Ох неправильно ты живешь, паря, не в унисон со вселенскими вибрациями. А вообще тебе следует к материальному благу проще относиться, в точности, как я. По принципу – «Бог дал – Бог взял» следует жить, тогда, может, и гармония какая в душе поселится. А с ней, глядишь, и любовь вместо злобы в сердце придет. Да ты лучше вон глянь, что за лепота вокруг, как правильно Господь все нам по своему уразумению сорганизовал. Век бы стоял так и любовался. Слышишь, как на сосне скворец горло дерет, шельмец, старается скворчихе показаться. Одно слово – природа. А ты тут со своим – «бампер, капот»… прости Господи.

Устыдился я тут даже слегка. Рассуждаю: «А ведь прав он в чем-то. Подумаешь – бампер разбитый, крыло помятое – пустяковина, право слово. Есть в нашей жизни по-настоящему важные, вечные вещи – такие, как красота там, любовь, природа опять-таки всякая. Хотя, если честно, без машины все равно как-то неуютно».

Потом еще у нас с ним разговор один состоялся занимательный. Обосновался я как-то одним летним вечером на лавочке под грибком. Сижу – потребляю культурно. Смотрю, как народ с работы возвращается. Ну и незаметно засиделся так до первой, потом до второй, а там и третьей… звезды. Вот уже с реки потянуло сыростью, мошкара стаями закружилась, неуютно стало. И только-только собрался было уходить, как слышу знакомый густой кашель, а за ним уж и очертания Пахомыча подтянулись.

– А я, – говорит, – целый час за тобой наблюдаю. Любопытно мне стало, по какому-такому поводу у тебя тут застолье образовалось.

«А, ерунда», – говорю, – супруга сегодня меня покинула. С лучшим другом ушла в ночь – волчица. Так что у меня, можно сказать, в определенном смысле двойной праздник, вот и отмечаю потихоньку. Присоединяйся – угощаю, – кивнул я ему на стоящую рядом поллитровку. Слово за слово, завязалась у нас с ним тогда беседа.

– Вот ты это правильно сказал сейчас – ерунда все это, суета сует одна. Ух, ядреная, – сладострастно крякнул он, занюхивая сто грамм «Озер» кусочком круто посоленного черного сухаря. – Проще надо ко всему относиться – «Бог дал – Бог взял», и точка.

– Понимаю, – отвечаю я ему меланхолично. – Но все равно как-то на душе тоскливо получается.

– Это все от твоей приземленности, парень. Вон видишь, вдалеке небо нахмурилось, молния с размаха бьет, может, кому в темя сейчас засветила. А где-то еще дальше в этот миг подводный вулкан проснулся и на побережье волну гонит – цунами называется. А на берегу как раз народу тьма на пляже пузо греет. Одно слово – стихия. Ты подумай только – чего стоит твоя кручина в масштабах этого всего океана мирозданья. Лучше вон вдохни, как сирень благоухает, послухай, как цикада звенит – нутром прочувствуй всю эту красоту. Может, тогда и гармония в душе твоей поселится. А с ней, глядишь, и новая любовь придет.

Вдохнул, прислушался. И скажу вам, положа руку на сердце – ничего не поселилось и не пришло. Наверное, надо глубже вдыхать было. К утру все равно, конечно, оттянуло. Может, его терапия помогла, а, может, это просто полторашка беленькой хорошо усвоилась.

С тех пор я старика долго не встречал, думал даже – помер уже. А тут на днях такая вот во дворе драма разыгралась.

Выхожу я с утра по обыкновению из подъезда и слышу, что кто-то скулит навроде. Вроде по голосу, как Бобик наш дворовый. Но нет, Бобик – вон он вдалеке с дерева кошку за хвост стащить пытается. И вполне себе жизнью своей довольный. А стон все усиливается, уже на вой стало немного похоже. Тут меня совсем любопытство разобрало. Завернул я тогда на звук за угол дома и пошел в сторону детской площадки. Смотрю, а там, между грибком и качелями, стоит Пахомыч на коленях, держит себя руками за редкую бороду, и сам при этом словно маятник лицом на восток раскачивается. «Неужто, – думаю, – в мусульманство сосед обратился на закате дней?»

Я уж было тихонечко отступил, не желая мешать молитвенному процессу, как до меня долетело:

– Тысяча рублей, что одна копеечка…

«Странная молитва какая-то», – подумалось мне. Потом услышал обрывки какой-то фразы – «…вот беда, вот беда…». При этом Пахомыч горстями захватывал песок вперемешку с листвой и, растопырив свои корявые пальцы, словно просеивал сквозь них содержимое.

– Неужели сбрендил старик на почве своей неумной тяги к прекрасному? – Рука моя непроизвольно потянулась к телефону. – Хотя нет, это вряд ли, не тот он человек. Скорее всего, он просто интенсивно ищет что-то.

– Что стряслось, Пахомыч, на тебе аж лицо отсутствует? – Не стал я больше уже медлить со вмешательством.

– Попа, – нечленораздельно промычал он в ответ, посмотрев на меня своим мутным взглядом.

– Попа как раз у тебя на месте, только, правда, в песке вся. Хочешь, помогу подняться? – В ответ он с отрицанием замотал головой.

– По – па… ты…

– Ну как знаешь, вот только обзываться не надо, ладно? …

Наконец ему удалось сформулировать мысль:

– По…пал … Ты…сяча целая, двумя… пятисотенными. Только утром были еще тут. – Он указал дрожащим перстом на карман своего пиджака – а сейчас хвать – и пусто. Где-то здесь обронил, а, может, и не здесь. Что это… делается скажи мне, а? – опустил он беспомощно свои сухие плечи.

– Да ладно, – говорю, – не убивайся ты так, может, найдется еще.

– Тебе легко говорииить, – всхлипнул он. – Тысяча рублей, двумя пятисотенными, новенькими. Собирался сегодня на срочный вклад отнести. Ох, вчера, вчера еще надо было.

Тогда я решил по его принципу действовать – гарантированно затронуть, так сказать, тайные струны его романтической души.

– Оглянись по сторонам, старче, – продекламировал я торжественным тоном католического проповедника из какого-то исторического фильма, что мельком смотрел на днях. – Гляди, как природа красками играет. Чу, вон из сосны дятел личинку выковыривает. Стучит бестия – старается. Посмотришь – и такое прямо для души отдохновение. Такая прямо благодать по сердцу разливается.

– Ты мне еще про лепоту расскажи, умник, – прорычал в ответ он, обнажив ряд своих желтых зубов.

– И расскажу, – решил идти до конца я.

– Да в гробу я видел твои красоты земные вместе со всеми дятлами средней полосы. Понял? Тут, можно сказать у меня, катастрофа вселенская разворачивается.

Он вывернул карман пиджака наизнанку. Только вчера прямо вот сюда положил, две купюры новенькие – хрустящие.

– А как же, – возражаю я. – «Бог взял»?

– Нет, – взвыл бедолага в полный голос. – Бог не мог так со мной коварно поступить. Это все она – Нюрка – стерва. Это она – змея – вчерась около пиджака моего терлась – «давай почищу» – все мне предлагала. Отродясь такого раньше за ней не было, чтобы она костюм мой почистить бралась. Точно она. Убью пойду гадину.

Чувствую, совсем не в себе старик стал. Как бы еще не совершил чего нехорошего на почве таких супружеских разногласий.

И тут меня осенила идея. Сделав вид, что тоже участвую в поисках, потоптавшись немного на пятачке, я неожиданно воскликнул:

– Оба на! Что это тут у нас в листве валяется? Вроде деньги, вроде тысяча. Бог взял – Бог дал. Держи уже, растяпа, видно из твоего пиджака только что выпали. И ты это, больше уже не сори так купюрами. – С этими словами я протянул ему деньги, предварительно запустив руку в свой карман:

– Кстати, мой тебе совет – заканчивай на супругу грешить, она, как оказалось, вовсе даже и не при делах.

– Ой, спасибочко, ой, батюшки-святы, как это я сразу не заметил, – запричитал он на весь двор, потом, немного подостыв, добавил: – Да я и сам теперь вижу, что Нюрка моя – святая женщина.