Текст книги "«Букет» на приеме"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ольга Лаврова, Александр Лавров
«Букет» на приеме

В дежурной части Петровки, 38 комната для сотрудников, выезжающих на происшествия, имеет вид казенный, но в ней есть все, что дает людям возможность прилечь отдохнуть или чем-то заняться между выездами. Дело к вечеру. Знаменский и Томин скучают, Кибрит что-то вяжет на спицах.

– Давненько мы не дежурили втроем, – говорит Пал Палыч, откладывая газету.

– Если мне не изменяет память, ровно два с половиной месяца, – доносится с дивана, где расположился Томин.

– Тебе никогда не изменяет память, Шурик.

– И чувство юмора, Зинуля, чувство юмора!

– Ну, сегодня с десяти утра ты пытался шутить всего раза три, не больше.

– Да и то неудачно, – лениво подковыривает Знаменский. – Мы улыбались только из вежливости.

– Большое мерси, я вам это припомню… Может, ты наконец бросишь считать свои петли?

– Тогда я собьюсь с узора!

– Кошмарная перспектива!.. Паша, ты бы поверил, что она увлекается такой ерундой?

– С трудом.

– Почему ерундой?

– Потому что ты, Зинаида, интеллектуальная женщина…

– Шурик, надоедает быть интеллектуальной. Хочется иногда побыть просто женщиной.

– И что себе вяжет «просто женщина»? – интересуется Пал Палыч.

– Шапочку.

– Шапочку… – Томин морщится. – Как трогательно!

Из динамика раздается каркающий голос:

– Дежурная группа: эксперт Кибрит, инспектор Томин, следователь Знаменский – на выезд. Разбойное нападение на квартиру. Отравление потерпевших газом. Сыромятническая, 34…

– В моем доме? – ахает Томин.

– …подъезд второй, квартира шестнадцать.

– Невероятно… Это же Петуховы! Чета пенсионеров, их квартира под нами… – удивляется Томин, вместе со всеми быстро собираясь. – Они еще все требовали, чтобы я ходил в мягких тапочках!

* * *

В прихожей двухкомнатной квартиры Петуховых теснятся Знаменский, Томин, Кибрит, участковый уполномоченный, понятые и фотограф. Отсюда частично виден разгром внутри: распахнутые шкафы, разбросанные по полу вещи, ящики, вынутые из комода. Половик в коридоре сбит комком и сдвинут к стене, на нем валяется шляпа. Некстати громко звучит веселая музыка – включен приемник.

Фотограф щелкает аппаратом, взглянув под ноги, немного ступает вперед и снова щелкает. Кибрит в резиновых перчатках поднимает шляпу, оглядев, кладет на стул. Осторожно разворачивает и осматривает половик. Томин и Знаменский разговаривают с участковым.

– Что сказал врач?

– Врач сказал – надежда есть, товарищ старший инспектор, – участковый старается говорить официально, но то и дело сбивается на бытовой тон. – Потерпевших оглушили ударом по голове, но не сильно. Однако потом они наглотались газу… От всего этого сердечные припадки у обоих.

– Они были в сознании?

– Какое там…

– Расскажите, пожалуйста, по порядку, – просит Знаменский.

– Есть, товарищ майор. От граждан из квартиры пятнадцать поступил сигнал об утечке газа. Аварийная установила, что газ проникает через вентиляционное отверстие в кухне, видимо, из соседней квартиры… этой самой, значит, потому что вытяжной ход у них общий.

– Ясно. Минуточку, – прерывает Томин. – Зина, нельзя ли нам выключить эту музыку?

– Чтобы добраться до приемника, надо отработать вход. По воздуху я порхать не умею.

– Извини. Продолжайте, пожалуйста.

– Когда на звонки и стук в данную квартиру никто не отозвался, а соседка сказала, что Петуховых дома нет, вызвали меня и вскрыли дверь.

– Кто сюда входил?

– Только я, потому как сразу оценил обстановку… Прошел на кухню, перекрыл газ и вызвал «скорую». Ну, а потом, конечно, врач с санитарами. Но я следил, чтобы ни за что не хватались.

Музыка наконец смолкает: «Можете войти!» – разрешает Кибрит. Все направляются к двери первой комнаты, приостанавливаются на пороге. Подсвечивая себе специальной лампой, Кибрит разглядывает разбитый цветочный горшок, шкаф.

– Следов слишком много. Боюсь, все хозяйские.

– Типичная картина ограбления без точного наводчика, – констатирует Пал Палыч.

– Да что у них было взять-то? Товарищ инспектор, вот вы как человек здешний…

– Деньги. Сын много лет работает на Севере, высылал им, собирался купить машину, – прихватив носовым платком, Томин поднимает с пола семейную фотографию. – Снялись года два назад, в последний его приезд…

– Ты хорошо его знаешь? – вглядывается Знаменский в фотографию.

– Одно время родители с ним намаялись… нет, без уголовщины, просто стойко бездельничал. Потом взялся за ум.

* * *

Тот, о ком речь, находится за тысячи километров. В просторной бревенчатой избе в компании троих мужчин рабочего вида Борис Петухов играет в преферанс.

– Кто не рискует, тот шампанского не пьет! – объявляет он, делая ход.

– Под игрока – с симака!

– Без одной.

– Без двух.

– С тобой, Петухов, только в дочки-матери играть, – сердится партнер.

– Ну уж, – ворчит Петухов, сам чувствуя, что сплоховал.

– Где тебя прошлое воскресенье носило?

– А он, братцы, клюкву собирал! Ей-бо! С болота еще и снег путем не сошел, а он целое воскресенье на коленках ползал!

– Ну и что? – ощетинивается Петухов.

– Да на что тебе клюква, чудак человек?

– Он папаше с мамашей отправит!

– Ну и что? Витамины. Пусть кисель варят, вам жалко?

– Клюкву твой папаша и в Москве добудет, тем более – без пяти минут академик.

– Охота при таких родителях за Полярным кругом торчать!

* * *

Осмотр переместился в кухню. Здесь тоже кавардак, следы беспорядочных поисков.

– Вот так лежали потерпевшие. Рядом. – Участковый очерчивает пространство над полом.

– Фрамугу открыли вы?

– Да, товарищ майор, необходимо было проветрить. Газ перекрыл краном на трубе, а плиту оставил как есть, – он указывает на кастрюлю со сбежавшим молоком, горелка под которой открыта до отказа.

Кибрит трогает ладонью кастрюлю.

– Скажите, когда вы вошли, над молоком поднимался пар?

– Н-нет… – отвечает участковый. – Я думаю, молоко давно сбежало и загасило горелку, тут уж было не продохнуть.

Кибрит заглядывает под кастрюлю – на конфорку, снова прикладывает руку к кастрюле.

– Совсем холодная… Томин, мне нужна от нее крышка.

– Момент! – Он осматривает кухню, ни к чему не прикасаясь. – Вот она! Дать? – Отведя занавеску, показывает крышку на подоконнике.

– Нет-нет, сама! – Кибрит осторожно берет крышку за края, поворачивает к свету. – Ею пользовались… изнутри энергично осаживались пары.

– И на подоконнике влажный круг. – Томин наклоняется.

– Пал Палыч! Взгляни, под другой конфоркой тоже шлепки молочной пены.

– Да. – Оборачивается к понятым. – Для протокола важно, чтобы вы себе уяснили: кран, потеки на кастрюле, на конфорке подгоревшее молоко…

– Мы все запомнили, не беспокойтесь!

– Тогда можете пока побыть в коридоре. Ну? – спрашивает у Кибрит, когда понятые выходят.

– По-моему, дело было так. Молоко побежало, кто-то из Петуховых поскорей сдвинул его на свободную конфорку. Здесь оно успело немного перелиться через край. Горелку, конечно, выключили, кастрюлю накрыли крышкой.

– А потом тот, кому это понадобилось, поставил ее на старое место и отвернул газ?

Участковый чешет в затылке.

– Получается, преступник использовал маскировку? Что без мокрухи? Дескать, горелку залило, а я ни при чем?

– Предусмотрительный гражданин, – вступает Томин. – Для правдоподобия даже крышку опять снял. Под крышкой ведь молоко не кипятят.

– Но ни одна хозяйка не положит ее на пыльное окно вот так, изнанкой вниз. И не запустит огонь на всю катушку.

– И все это в моем доме! – крутит головой Томин. – Обойду соседей.

Кибрит опыляет порошком ручки кастрюли, затем крышку и всматривается

– Пал Палыч, вообще никаких отпечатков! Стерты.

* * *

В этом доме Томин живет со школьных лет, хотя мать упорно называет его родиной Киев, где он провел детство. Естественно, все тут так или иначе знакомы и, тычась из квартиры в квартиру, представляться Томину не надо.

– На этих днях к Петуховым не ходили посторонние? – спрашивает он соседа по лестничной площадке. – Может быть, с телефонной станции или там мышей морить?

– Не замечал, Александр Николаевич… Я их утром видел. Спускаюсь за почтой, а они навстречу, и оба такие оживленные. Вот жизнь!..

– Петуховы? – переспрашивает женщина ниже этажом. – Старенькие неразлучники?

– Вы не слыхали у них шума?

– Мы минут десять как вошли… А что такое?

– Извините, рассказывать некогда.

– Александр Николаевич, погодите! Объясните же!..

Набегавшись впустую по лестнице, Томин заглядывает и в собственную квартиру.

– Ой, Сашко! – восклицает мать. – У нас тут ужас что, ты не представляешь!

– Представляю, мама, я уже полтора часа в доме. Дай чего-нибудь попить.

– Молока?

– С молоком гадкие ассоциации. Компота не осталось?.. Вот спасибо. Скажи, часов около трех-четырех снизу не доносились какие-нибудь необычные звуки?

– Теперь мне мерещится все на свете: и грохот, и стоны. Но я сама так грохотала сковородками…

– В честь чего?

– Да получила письмо из Киева… неважно. Что Петуховы?

– Пока гадательно. У них есть родня?

– Анну Ивановну иногда навещала сестра. Она живет где-то недалеко, в Дубровках. Зовут, кажется… да, Надежда Ивановна.

– Фамилии, случаем, не знаешь?

– Нет. Единственно знаю, что замужем не была.

– И то шерсти клок. Пошел, пока.

– Когда вернешься-то?

– Забегу утром поспать часа два.

В квартире Петуховых работа продолжается: осмотр места происшествия – мероприятие многочасовое. Томин разговаривает по телефону с отделом:

– От слова «петух», Петухова. Записал? Выясни девичью фамилию. Под той же фамилией в Дубровках проживает ее сестра, Надежда Ивановна. Надо ее разыскать. Все. – Он кладет трубку и спрашивает Кибрит, которая присела на минутку отдохнуть:

– Что, Зинаида, никаких концов?

– Во всяком случае, действовали не в одиночку, – слишком трудоемкое дело устроить такой разгром…

– Похоже, тетя Катя вернулась.

Тетя Катя, очень пожилая и тучная, живет дверь в дверь с Петуховыми. Пыхтя и отдуваясь после подъема по лестнице, она раздевает двоих внуков, приведенных из детсада. Томин начинает помогать.

– Тетя Катя, это вы сказали участковому, что Петуховых нет дома?

– Я, милок, я.

– Почему?

– Да собирались они куда-то. Не зазря же машину вызывали?

– Что за машину?

– Ну, стало быть, подтирала я в прихожей пол. Слышу, по лестнице кто-то топает… мужицким шагом. У Петуховой двери стал. А у их радио играет. Видать, он позвонился, да те не услыхали. Тогда стукнул три раза. И спрашивает здоровенным таким голосом: «Такси заказывали?.. А чего же, говорит, не выходите? Выходите скорей, мне стоять некогда!»

– А кто из квартиры ответил?

– Не знаю, Сашенька… Мне бы, дура, прислушаться, да город, всякое любопытство отшибает. Ну ты подумай: рядом людей чуть не убили, а мне даже рассказать нечего!

* * *

Эта единственная ниточка, потянувшаяся с места преступления, привела Томина в Центральную диспетчерскую такси.

Длинный зал заставлен столами вдоль одной стены. На столах – телефонные аппараты; при вызове на них зажигаются сигнальные лампочки. Большой стенд с подробной схемой города сплошь улеплен кармашками, куда складываются бланки заказов в зависимости от места и времени вызова. Чуть на отшибе – место старшей по смене. В глубине, за барьером, отдельное помещение с застекленными кабинками для работы радиогруппы. Позывные диспетчерской – «Букет».

Специфический, никакому иному учреждению не свойственный звуковой фон складывается из непрерывных переговоров с клиентами и шоферами. Если вслушаться в этот четко организованный гомон, то в нем ощущается напряженное дыхание огромного города…

Томин, слегка оглушенный, беседует со старшей – деловитой и неторопливой женщиной средних лет.

– Заказ на фамилию «Петухов» я нашла, – улыбается она. – Принят накануне. Выполнил его шофер машины 12–20.

– Очень интересно, как выполнил.

– Шофер на хорошем счету, жалоб не поступало…

– Обязан срочно с ним переговорить, Галина Сергеевна.

– Пожалуйста, машина с радиотелефоном.

– Мой разговор не для эфира.

Старшая перестает улыбаться.

– Придется снимать с линии? Что-то случилось?

– Придется снимать…

…Томин успел встретиться с шофером и вернуться, а Знаменский все еще пишет протокол, и в коридоре подремывают сморившиеся понятые…

* * *

Назавтра шофера допрашивает уже Пал Палыч. Показания приходится, что называется, тянуть клещами: этот человек, резкий и замкнутый, решительно не расположен к душевным излияниям.

– Вы всегда так разговариваете, Кирпичов?

– Я не девушка, и мы с вами не танго танцуем. Чего ради улыбаться?

– А чего ради огрызаться?

– Вчера план сорвали, сегодня выходной кошке под хвост. И еще любезничай…

– Ладно, без любезностей проживаем. А как насчет откровенности?

– Да я же все рассказал! Вчера еще! Этому вашему…

– Старшему инспектору Томину.

– Пусть инспектору. А теперь обратно по новой?

– Обратно.

– Ладно. Подал машину, сели пассажиры, отвез, куда сказали, поехал по следующему адресу.

– Сколько было пассажиров?

– Двое.

– Женщины, мужчины?

– Ну мужчины!

– Молодые, старые?

– Средние.

– Багажник не открывали?

– Не было у них вещей.

– Совсем с пустыми руками?

– Какая-то ерундовая корзиночка и шампанское в газете.

– Раз в газете, почему думаете, что шампанское?

– Не видно, что ли?

– Где высадили?

– Где-то у метро…

Пауза. Знаменский задумчиво смотрит на шофера.

– Давайте попробуем сначала, – говорит он.

– Опять сначала?!

– Обязательно. Итак, вы подъехали к дому и остановились. Пассажиры вышли к вам сразу?

– Сразу выходить сознательности не хватает. Приедешь и торчишь…

– Вы не связывались с Петуховыми через «Букет»?

– До «Букета» не больно докричишься.

– А сами не ходили поторапливать?

– Чего ради переться на пятый этаж?

– Откуда же вам известно, что квартира на пятом этаже?

– Вы меня на пушку не берите? – раздражается Кирпичов после короткой заминки. – А если пассажиры сами помянули про этаж? Допустимо, нет?

– О чем они еще говорили?

– Не прислушивался.

– Странно: запомнили единственную пустячную деталь – пятый этаж.

Кирпичов молчит, и Знаменский внимательно за ним наблюдает. Некрасивое, но выразительное и осмысленное лицо, большие трудовые руки, непритязательный серый костюм и единственная, пожалуй, дань моде во всем облике – длинные волосы.

– Еще разговаривали про какую-то клюкву, – говорит, наконец, Кирпичов.

– Вероятно, про развесистую?

– Совершенно точно. Была, мол, клюква обыкновенная, а стала развестистая.

– Нашли место для шуток, Кирпичов! Вы отдаете себе отчет, почему нас интересует рейс к Петуховым?

– Ну… что-то там стряслось…

– Ваш приезд по времени совпал с преступлением в их квартире.

– Ну совпал. И что?.. Я виноват?.. Почему меня таскают?..

– Потому, что вы везли не Петуховых, Кирпичов. Вы везли преступников.

– У них на лбу не написано, кто они есть! Мне сказали фамилию – я везу.

– Тогда еще раз сначала. Двое мужчин сели в машину и назвали фамилию, на которую сделан заказ. Так?

– Так.

– Диспетчер помнит, что не смогла дозвониться Петуховым и предупредить, что машина выслана. Вы говорите, у них не были. Откуда же те двое могли знать, что Петуховы на четыре пятнадцать вызвали такси?

Кирпичов, смешавшись, подыскивает ответ:

– Может… может, они у хозяев спросили…

– Хозяева были уже неспособны ответить, Кирпичов.

Тот дрогнул бровями.

– Их… насмерть?..

– Поднимались вы к Петуховым?

– Нет!

– У таксистов прекрасная профессиональная память. И прошли всего сутки. Опишите, пожалуйста, внешность ваших пассажиров.

– Мое дело следить за проезжей частью, а не пассажирами любоваться.

– Если вам их покажут, узнаете?

– Покажут? – На лице Кирпичова сменяются испуг, радость, недоверие. – Но разве… Разве их нашли? Поймали?.. – Верх берет осторожность. – Нет, не узнаю.

* * *

– Значит, и тебе врет? – спрашивает Томин, когда тройка собирается у Знаменского.

– Врет. И не вполне ясно, почему.

– Но, Павел, когда человек знает – произошло преступление и он не причастен, зачем ложь?

– Врет – значит, имеет причину, – поддерживает Томин. – А в таком деле иметь причину врать… – Звонит телефон, он берет трубку. – Да… Ну молодец, вези скорей! Что?.. Ладно, пусть покормит рыбок… Сестру Петуховой тебе доставят минут через сорок, – говорит он Знаменскому. – Она старая дева и держит три аквариума. Зинаида, что практически дал осмотр?

– Очень мало.

– Крушили все подряд – и никаких следов?

– Да, вот и так бывает.

– Ну, а замок?

– Хороший замок. Даже со специальным инструментом повозишься, пока вскроешь. И в механизме ни малейших царапин. Дверь открыли сами Петуховы. А если кто-то снаружи, то идеально подходящим ключом.

– Ваше счастье, что в этом деле есть хоть один правдивый и немного соображающий свидетель. Некто Томин. Так вот что я вам скажу. Петуховы никогда не впустили бы незнакомого человека. Звонят однажды: «К нам ломится подозрительный мужчина!» Спускаюсь. На площадке топчется новый водопроводчик из ЖЭКа. Немного под мухой, но вполне культурно объясняет, что явился по собственному их вызову – чинить кран. Или: дня два назад я занес их любимый журнал «Здоровье» – по ошибке сунули к нам в ящик. Слышу из-за двери: «Ах, Шурик, громадное спасибо!» Но, прежде чем открыть, накинули цепочку – убедиться, что действительно я. Понимаете, у них это железный рефлекс. Так что надо искать среди знакомых, и притом тех, кто знал про деньги.

– Извини, перебью, – постукивает карандашом Знаменский. – Вот квитанция прачечной. Я туда звонил. Белье брали на дому и домой же привозили. Как ты просунешь узел в щелку, не сняв цепочки? То же самое с переводами от сына. Чтобы получить деньги, надо предъявить паспорт, расписаться.

– У Петуховых примитивно стащили ключ из кармана, – предполагает Кибрит.

– У-у, какая поднялась бы паника! И меня непременно призвали бы для консультации: что надежней – сменить замок или врезать два дополнительных. Нет уж, тут вы со мной не спорьте. – Томин достает исписанный лист. – Вот тебе, Паша, список их близких, соседей и прочее. Судимых, увы, нет. А эта пригласительная открытка выпала из кармана Петухова в больнице.

– Вон они куда собирались! Банкет по случаю семидесятилетия друга и бывшего сослуживца… Бутылка шампанского?.. – вспоминает Знаменский. – Гм…

Томин кружит по кабинету.

– Как вы думаете, о чем Петухов говорил в бреду ночь напролет? О салате и огурцах! Что сильная засуха, и надо их ехать поливать. Просто терпения нет: мы тычемся в потемках, а старички лежат помалкивают и все знают… Попытаюсь еще раз прорваться в больницу.

И Томин прорвался-таки к Петуховой, состояние которой полегче, чем у мужа.

Иссиня-бледная, с перебинтованной головой лежит она на больничной койке.

– Анна Ивановна!.. Анна Ивановна, вы меня не узнаете?.. Я из квартиры наверху, Томин.

– Здравствуйте, Сашенька, – шепчет Петухова.

– Как самочувствие?

– Все болит…

– Анна Ивановна, одно слово – кто?

– Не видела, Сашенька.

– Но как все случилось?

– Афанасий Ильич пошел отпирать… потом слышу – голоса… Я выглянула из кухни… а он лежит… И дальше не помню…

– Вы кого-нибудь в это время ждали?

– Никого.

– Анна Ивановна, если хоть малейшее подозрение… Нет?

Петухова слабо качает головой.

– А деньги находились в квартире? Где они были спрятаны?

Петухова закрывает глаза.

– Просто так… лежали, – и жалко, по-детски всхлипывает.

* * *

Надежда Ивановна, сестра Петуховой, до появления на Петровке ведать не ведала о несчастье. Не ведала она, как выяснилось, и о том, что Петуховы скопили за последние два-три года круглую сумму. И теперь, сидя у Знаменского, Надежда Ивановна нет-нет да и утрет слезу. Но показания ее «не деформированы» волнением или обидой. Пал Палыч чувствует, что на объективность этой женщины можно положиться.

– Не понимаю, зачем деньги держали дома? – недоумевает он.

– Психология. В сберегательной книжке только цифры, а если дома, можно и поглядеть и пощупать. Они небось в эти деньги едва верили!.. Символ это для них был, я так представляю.

– Символ обеспеченности?

– Нет. Что Борис наконец в люди вышел. Ведь столько лет никакой надежды…

– А то, что с чужими людьми делились, а родной сестре – ни слова, тоже психология?

– Психология, – вздохнув, подтверждает Надежда Ивановна. – Но это такое – вовсе семейное, тут не к месту.

– Все-таки рассказали бы, если не секрет.

– Да неловко выйдет: сестра в беде, а я ее вроде судить стану… Ну ладно, расскажу, вы только не передавайте. Брат у нас был, Семен. Женился он на вдове, еще и с ребенком. Бабенка, правду сказать, вздорная попалась. Но мальчика я привечала – книжки там разные… когда рубашечку купишь. Родной – не родной, а все племянник. Особенно, как Семен умер. Жалко, знаете. А Петуховы совсем наоборот: у нас, говорят, теперь ничего общего, брось мальчишку приваживать, накличешь беды.

– Какая ж от мальчика беда?

– Да правду сказать, непутевый он, Генка… Двадцать два уже, а все к делу определиться не может, мотается из стороны в сторону. Иногда сердце замирает: ну как с пути собьется!

– У Петуховых он бывал?

– Зачем ходить, куда не зовут? Раз в год забежит…

– И вы связываете их скрытность с вашим отношением к племяннику?

– Другого и придумать не могу! Наверно, опасались, что на Генку просить стану. Но разве я бы стала?! Понимая их психологию.

– А Гене сейчас нужны деньги?

– Да вечно ему нужны деньги. То в биллиард проиграется, то вдруг магнитофон в долг купит. Шалая голова.

* * *

Мелькнувшее у Знаменского подозрение тотчас проверено.

– Парня уже месяц нет в Москве, – говорит Томин. – Он отпадает.

– Что ж, отчасти рад. Было бы жаль тетушку: у нее только рыбки да этот Генка.

– Ты себя пожалей. Да и меня не мешает. Спроси, сколько я спал за эти трое суток… Кто у тебя на очереди?

– Те, что помечены крестиком.

Томин просматривает список на столе.

– Крестики-нолики… А что означают галочки?

– Что человек слышал про деньги. Одна галочка – от самих Петуховых, две – из вторых или третьих рук… Мне не ясен принцип, по которому Петуховы откровенничали. Отчего именно с этими людьми?

Томин снова читает список.

– Да случайный набор… может быть, вот что – реванш. Успехами Бориса козыряли перед теми, кто в прежние времена его презирал.

– Может быть, если искать логические связи. Если вообще не сработала цепь случайностей.

– Ой, не накличь худший вариант. От цепи случайностей до цепи улик две пары ботинок сносишь…

В дверь кабинета постучали, и на пороге появилась встревоженная пожилая женщина с повесткой в руке.

– Здравствуйте. Мне к следователю Знаменскому.

– Прошу.

– Загляну попозже, – говорит Томин, выходя.

– Садитесь, пожалуйста. Ваша фамилия?..

– Буркова.

– Я пригласил вас побеседовать по делу бывших ваших соседей – Петуховых.

Соседка не сразу понимает.

– По делу Петуховых?.. Ну тут уж ошибка! Петуховы не такие люди! Какое на них может быть дело, что вы!

* * *

Пока Пал Палыч объясняет, каково «дело Петуховых», Томину приносят новости.

– Кирпичов в прошлом судим по статье восемьдесят девятой, – рассказывает сотрудник угрозыска Данилов. – Приговор я читал, суть следующая. Работал шофером на хладокомбинате, возил мороженое мясо, рыбу и прочее. Ну и сколотилась там компания. Сбывали, что поценней, налево. Когда до них добрались, потянули и Кирпичова. Насколько он был причастен, точно не известно. Вины за собой не признавал, в суде держался вызывающе. Словом, дали два года…

* * *

– У Петуховых мало кто бывал-то, – вспоминает соседка. – Конечно, я кого-нибудь могла забыть, пятый год, как мы переехали.

– Значит, кроме тех, кого вы назвали…

– Ой, дай тех называть даже совестно! Нельзя и подумать, чтоб они!.. Прямо не верится – недели не прошло, как я Анну Ивановну встретила. Давным-давно не видались, а тут нос к носу в магазине… Но, извините, я болтаю, а ваше время, наверно, дорого.

– Разве вы болтаете? – шутливо возражает Знаменский. – Вы даете показания. Рассказывайте, пожалуйста.

– Что же рассказывать?

– Вот хотя бы как вы встретились в магазине.

– Да?.. Ну встретились, расцеловались, и пошел, конечно, разговор. Пока вместе в кассу стояли, потом к прилавку, все новости успели выложить. В очереди над нами подшучивали: «Взяли две старушки по одной чекушке». Мы ведь где столкнулись-то? В винном отделе!

– Что же Петухова купила?

– Шампанское. Кому-то на именины. А я водку брала, меня очередь больше одобрила.

– Говорила Петухова о сыне?

– Еще бы! Свет в окне. Курсы какие-то заочно кончил, работает на Севере начальником, не помню чего. Еще хвалила, какой заботливый стал, посылки шлет: то варежки на оленьем меху, то рыбу вяленую, а на днях вот со специальным человеком клюквы корзину отправил.

– Клюквы?

– Да, я тоже удивилась – в такую даль!

– Не помните дословно: «корзину» или «корзиночку» клюквы?

– Пожалуй, среднее – «корзинку».

– Среднее… Простите, что перебил.

– Ну еще она как раз про эти несчастные деньги… Борису, дескать, что рубль, что копейка – все готов по ветру пустить, поэтому домой переводит, а мы складываем в заветную шкатулочку. Говорит, как на машину наберем, так он возвратится.

– Кто-нибудь из окружающих мог это слышать?

Примолкнув, соседка осмысливает значение вопроса и пугается:

– Бог ты мой!.. Мне бы ее остановить! Конечно, могли слышать!

* * *

Разговаривая с Томиным, Данилов подводит итог:

– По-моему, совпадение подозрительное. Мало того, что сам Кирпичов сидел, еще рецидивист Санатюк рядом.

– Давно освободился?

– Около трех лет. Правда, стар, почти семьдесят. Но такой – до смерти волк. Есть слушок, к нему ходят «советоваться». И подскажет, у кого брать, и механику обмозгует.

– Спасибо, Костя, за службу! Интересно, что теперь Кирпичов запоет!

На Знаменского, однако, новость не произвела большого впечатления.

– Боюсь, Саша, он запоет прежнюю песню. О судимости имел право умолчать – судимость за давностью снята. А то, что в одном дворе живет матерый уголовник… Может, он с ним не здоровается. – Пал Палыч останавливает Томина, который порывается что-то сказать. – Саша, я не зачеркиваю сделанного! Сделано много, сделано быстро. Но прежде чем снова браться за Кирпичова, мне надо больше.

– А конкретно: чего ваша душенька желает, чтобы допросить уже с полным комфортом? – сварливо спрашивает Томин.

– Ну, слушай, не тебя учить!

– А то поучил бы!.. Ладно, очень эта история в печенках сидит! И немудрено, что сидит в печенках, если послушать вечерний разговор Томина с матерью.

– Меня поражает твоя беспечность! Те гуляют на свободе, а он преспокойно собирается в гости!

– У Зинаиды день рождения. Чистая рубашка найдется?

– В шкафу.

– Ты же всегда ворчала, что я слишком много работаю.

– В данном случае – дело другое, Сашко. Это уже вопрос семейной чести! Я боюсь нос за дверь показать: кто-нибудь встречается и требует новостей.

– Мама, для меня каждое дело – вопрос чести.

– Ах-ах-ах!.. Воротничок подверни… И Зиночке кланяйся!

* * *

– Мама шлет тебе поклон. – Томин кланяется.

– Спасибо, Шурик, получилось очень грациозно.

Друзья пришли в числе первых гостей…

…А уходят последними.

Ночная улица обдает холодком, но уже отчетливо чувствуется в городе весна.

– Что невесел? Недоволен Зининым мужем? – усмехается Пал Палыч.

– Напротив. Решительно нечего возразить. Умница, спортсмен, без пяти минут доктор наук, приятные друзья… Вероятно, слегка завидую семейной идиллии.

– Кто велит ходить бобылем?

– Никто. Захочу, будет вагон невест.

– На вагоне не женишься, нужна одна.

– Одной пока нет.

Они приближаются к дому Томина.

– Ладно, Саша, хватит сентиментальностей. Давай решать, что делать дальше. Я думаю…

Тот, глядя вверх, хватает его за руку:

– Стой! У Петуховых свет!

Печати с двери Петуховых сорваны. Знаменский остается на площадке.

Томин тихо входит. Видит на вешалке плащ и кепку, которых здесь прежде не было.

– Кто дома?

В коридоре появляется Борис Петухов.

– А-а, здравствуй, Борис! – и Томин кивает Пал Палычу: можешь топать домой.

– Здравствуйте… Кто это?.. Сашка!

– Что дверь не заперта?

– На что ее запрешь? – Петухов указывает на дыру от выпиленного для экспертизы замка. – Как мои старики, не знаешь?

– Мать пошла на поправку, отца, видимо, тоже вытащат. Проникнуть можно? – Томин накидывает цепочку и делает жест внутрь квартиры.

– Валяй… Извини, руку не подаю – в земле.

– А что ты делаешь?

– Да вот цветок сажаю… мамин самый любимый, – смущенно бормочет Борис.

Он проходит с Томиным в комнату и поливает ткнутый в поллитровую банку увядший цветок; вытирает чем попало руки, вздыхает.

– Загнется, наверно. Ну за каким лешим было горшок-то разбивать?! И вообще, глянь, что натворили! Сволочи!

– Видел, Боря. По линии угрозыска дело веду я.

– Вона! Слушай, я только с самолета. Звонил тетке, она и телеграмму бестолковую прислала и теперь несет ахинею, ничего толком не понял.

– Я пока тоже не все понял. Поэтому, Боря, лучше мне спрашивать – тебе отвечать. Но давай перебазируемся к нам. Мать тебя накормит, посидим-потолкуем. Можешь и переночевать.

– Ладно, – он вытаскивает поллитровку. – Раздавим?

– Нет, уволь, только от стола.

– Тогда смысла нет ходить.

Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается.

Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от «снежного» загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угадывается какая-то душевная слабина. То ли очень уж выбит из колеи случившимся, толи так и остался немного «хлюпиком», несмотря на все свои успехи…

– Скажи, Боря, родители писали регулярно?

– Ну! – утвердительно произносит Петухов.

– В последних письмах не проскальзывали тревожные нотки? Они никого не опасались? Не писали что-нибудь вроде: «Часто захаживает такой-то, передает тебе привет». А?

– А старики-то чего говорят?

– От матери мало чего узнал, к отцу еще не допускают… Денег ты в квартире не нашел?

– И не искал. До того ли мне сейчас, друг милый!

– Ты здорово переменился. Уважаю твои чувства, Боря, но… Какую шкатулочку мать могла называть «заветной»?

– Шкатулка? Одна всего и есть – которую отец подарил. На свадьбу, кажется.

– И в ней лежали?..

– Ерунда всякая. Вот, – поднимает опрокинутую палехскую шкатулку, возле которой рассыпаны вывалившиеся на пол безделушки.

– Понимаешь, неясно, нашли деньги или нет.

Борис смотрит на него хмурясь.

– Извини, я слегка не в себе…

– Неясно, говорю, нашли ли те деньги, что ты присылал.

– Да?.. – после паузы растерянно произносит Борис.

– Ну да. Родители рассказывали, что держат их дома. Но где? Почему ты не убедил их положить на сберкнижку?

– А… что они еще рассказывали?

– Почти накопил на машину. Вернешься – купишь.

– Прямо так?.. Так вот и говорили?! Хвастливое старичье! – Он в крайнем волнении.

– Да, накликали. Но – не посетуй на откровенность – сколько они, бывало, и краснели за тебя и челом били в разных инстанциях. Ты ведь был ох не подарочек!

– Ну и что?

– Когда-нибудь людям хочется наконец моральной компенсации: «Вот каков наш Боря, получше других!»