Текст книги "Континуум два зет (сб. из периодики)"

Автор книги: Александр Колпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Кедрова увлекал могучий поток. Энергия, испущенная Космотроном в виде сверхплотного вытянутого облака, непрерывно сгущалась дисками корабля и затем истекала реактивным гравитонным лучом. Универсон, скрытый внутри этого облака, в сумасшедшем темпе набирал скорость. Противоинерционные экраны работали на высшем пределе, и их мучительно надрывный вой был так нестерпимо высок, что Кедров вынужден был надеть звукогасящий шлем. Но только благодаря этим экранам он оставался в живых, ибо ускорение, заданное программой «погони за протонами», превосходило все мыслимые границы возможного. Звездное небо исчезло. Космическая сфера представлялась Кедрову сплошным туманно-серым конусом, в вершине которого все ярче горела ослепительная игла – «хвост» протонного луча. Универсон, содрогаясь и вибрируя, все ближе подходил к абсолютной скорости. Выполняя команды Кедрова, робот-пилот совершал у пульта невероятно быстрые движения, и в мерцании волнового экрана казался смазанным призраком. Изнемогая от напряжения, Кедров обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Солнце. Но то, что он увидел, потрясло его. Лучи видимого света уже не могли догнать корабль, и Солнце излучало радиокванты. Казалось, на сером небе пылают не одно, а миллионы обычных солнц! Кедров едва не ослеп я отвернулся. Но впереди и несколько сбоку его тоже встретило море огня. Радость переполнила сердце Кедрова: он понял, чти его корабль настиг протоны. Вскоре на экране появилась еще одна звезда – встречный протонный луч, мчавшийся от Титана, Стремительно изгибающаяся траектория меркурианского луча ясно видимая на волновом экране, вдруг распрямилась: громадная сила тяготения Универсона, равная сейчас притяжению крупной звезды, изменила курс протонов. «Теперь вспыхнет новое солнце», – подумал Кедров с удовлетворением и до предела повернул диск ускорения. В следующую секунду Универсон удалился от точки встречи протонов на треть миллиона километров. Неимоверная вспышка озарила космос. Волновой экран испустил тысячи ярчайших игл. Прогонные лучи встретились!

Инстинктивным жестом Кедров прикрыл глаза. Незнакомое ему чувство покоя, отдыха разливалось по телу. И главное – отдыхал мозг. Кедров спросил себя; «Ты доволен? Счастлив?…» И подумал, что покой и счастье – несовместимые понятия. Но он не знал покоя, прокладывая путь к счастью. Значит, достиг его.

Рождение солнца в поясе астероидов видели отовсюду: с земных обсерваторий и в гигантские телескопы, установленные на спутниках Земли; на орбитальных станциях и с бортов кораблей, уходивших к звездам, и даже с других планет Галактики. На астроэкране в Главной Башне вращался раскаленный шар Протосолнца – бело-розовый и слепящий. Здесь собрались все меркурианцы, сдержанно выражая свою радость. Работа миллионов людей не пропала впустую. Для них возгорелось еще одно солнце. И в его свете Аура и Михаил – с застывшими лицами прильнувшие к обзорной стене, – думали о Кедрове… Да, они больше не увидят его. Но зато вечно будет цвести жизнь, плескаться вода, шелестеть под синим небом листья деревьев. И будет жить в сердцах память о Кедрове, о необычной цене его победы над косной материей.

Снова и снова возвращалась Аура к образу Всеволода. Но он уже потерял свои живые, конкретные черты. Он уходил в звездную безбрежность – туда, где снял шар нового солнца. А рядом был этот молчаливый, обожженный меркурианским солнцем человек. Он был ей ближе, понятней. И она чувствовала, что ей необходимо освободиться от непосильной ноши, которую несла все эти годы. Она еще не знала, когда и как это сделает. Но это было неважно. Важно было то, что она осознала.

Михаил думал о Кедрове, о его удивительной судьбе. Сотни лет будет он пронизывать Вселенную, пока диск-ракета не замедлит свой немыслимый бег. Описав виток спирали в замкнутом на себя трехмерном пространстве-времени, Всеволод вернется в Солнечную систему – живой, невредимый, так как в корабле осуществлен полный круговорот веществ. Замедление времени «сожмет» для него эти годы и месяцы в дни… Весть о подвиге опередит его и встретит его самого в одну из далеких эпох, когда будут жить люди-титаны – с могучим интеллектом и громадным сердцем. И они скажут ему слова привета, теплой благодарности. Потому что Кедров принесет им живое дыхание своего времени, дыхание тех, кто любил его. А Михаил любил Всеволода. Пусть тот был человеком другого мира, иного измерения. Но он вернул ему, простому следопыту с Меркурия, любовь к зеленой планете Земля.

РУБИН БОГДЫХАНА

Рассказ

Рис. Н. Кутилова

Граждане, без четверти четыре, сейчас будем проветривать помещение.

Немногочисленные в этот день посетители библиотеки Академии наук, радуясь внеплановому перекуру, покидали читальный зал. Я не вышел и, нарушая правила, украдкой начал курить в форточку.

Вот уже вторую неделю не давала мне покоя эта старинная карта Памира. Она была необычайно правильна, намного лучше классических карт своего времени. И видно было, что делал ее не картограф и не путешественник, а просто хороший охотник или умный воин, проведший там, может быть, большую часть своей тревожной жизни. Но дело было совсем не в карте. Мало ли их хранится в архивах картографического фонда одной из крупнейших научных библиотек мира. На обороте карты аккуратно тушью и, по-видимому, кисточкой был нарисован восьмиконечный православный крест и написано:

«Дай силы, господи, рабу твоему Степану дойти до места намеченного, помочь друзьям страждущим, испепелить гнездо змеиное. Лета от сотворения мира 7133-го».

Карта имела реестровый номер и приложенную к ней объяснительную записку: «Найдена оная 1894 года июня 17-го дня в языческом святилище Эли-Су, что в восточной части Памира, в 45 верстах от укрепления Пост Памирский, экспедицией Императорского Русского Географического Общества». И подпись: штабс-капитан Серебренников. А ниже приписка витиеватым департаментским почерком: «В свертке из пергамента вместе с оной обнаружен рубин чистой воды весом 118 карат, каковой был сдан в казну Его Императорского Величества».

Какими неведомыми путями попал на Памир в конце средних веков русский Степан? Какая цель была у него, кто его страждующие друзья и, наконец, что за змеиное гнездо? А непонятный знак в углу? Все это были праздные вопросы. Карта не летопись и не дневник, она ничего не скажет. На этой карте черным пунктиром был нанесен чей-то путь, может быть, им и шел Степан. Он начинался на Восточном Памире, в верховьях реки Каразоксу, и проходил через место, где и сейчас еще стоит одно из древнейших святилищ Памира – Эли-Су. А дальше карта была оборвана, и путь упирался в ее полуистлевший край. Он шел к югу. Может быть, в Индию? Бесполезные и беспочвенные гадания…

Я сдал в архив случайно попавшую ко мне папку с картами «Ханств Бухарского и Хивинского» и продолжал готовиться к кандидатскому экзамену по этнографии и истории племен пушту.

Прошло два месяца. Экзамен я сдал, но карта так и не выходила из ума.

Мне удалось узнать, что в верховьях реки Каразоксу несколько столетий назад были рубиновые копи – тайные разработки правителей Синьцзяна. Теперь ясно было, где начинался пунктир на карте и почему у Степана был с собой рубин. Непонятен был пририсованный зигзаг – отклонение от намеченного пути почти в двести километров. И это в обход мест, где вполне можно было пройти даже в те времена. Но обход – это мелочь. Покров неизвестного по-прежнему висел над всей этой историей.

Древнеиндийские философы утверждали, что силой воображения можно по малому числу фактов воссоздавать события прошлого. В наше время за решение этой полуфантастической задачи берутся историки в содружестве с электронными машинами. Вероятно, способность производить десятки тысяч комбинаций в секунду и поможет машинам выбрать наиболее логичный вариант разгадки нераскрытых тайн древности. И все же трудно поверить, что двоичный код положит на перфокарту миллионы безвестных судеб и трагедий.

У меня нет машины. Но мне надо попытаться проследить всего одну судьбу. Мой мозг неуклюж перед гудящими блоками электронного гиганта. И все же я могу потягаться с ним. Я могу поставить себя на место того человека и приложить его факты к себе. Скупые факты и суровая тонкая тропка – водораздел между жизнью и смертью, по которой шел он, – помогут мне сделать попытку заглянуть в неведомое.

Я сижу у стола. Глубокая ночь. Передо мной копия обрывка карты и современная схема ущелья Каразоксу.

Здесь начинался его путь… Пачка сигарет почти опустела… Сизый дым плотными волнами ходит по комнате, превращаясь постепенно в мокрый холодный туман…

…Мокрый холодный туман опустился над ущельем. Беснующиеся грязно-серые воды реки лизали края рваного облака, и весь мир, казалось, погрузился в один гигантский котел, где нет границы между воздухом и водой, между водой и скалами, между скалами и людьми. Да, людьми. Как и везде в мире, здесь тоже есть люди. Высоко над уровнем реки в почти отвесной скале зияют темные дыры. Из некоторых тонкой струйкой стекает в реку мутная вода. Узенькая тропка, искусно спрятанная в складках ущелья, ведет к этим кротовым норам. Это тайный рудник богдыхана Срединного царства. Раз в год маленький караван из трех верблюдов и нескольких особо доверенных людей, пройдя древней караванной тропою через Таримскую впадину и головокружительные кручи Гездарьи, останавливается на пороге голубых льдов. Молчаливые люди спускаются сверху. Один из них несет небольшой ящичек. Два начальника показывают друг другу фирманы с тайными знаками. Затем содержимое ящичка бережно перекладывается в несколько карманов, незаметно сделанных под кожей верблюжьих горбов. Через полчаса в полном молчании караван уходит обратно в свой тяжелый многомесячный путь. Молчаливые люди недолго провожают его взглядами. Они поворачиваются и, ловко помогая себе копьями, начинают подъем по леднику. И снова остается равнодушное солнце на синем небе, и белые льды, переходящие в черные камни.

Тихий, монотонный звон раздается внутри скалы. Позеленевший от сырости колокол возвещает о конце двенадцатичасовой смены. Почерневшие согнутые фигуры выползают из дыр и, пересчитываемые надсмотрщиками, медленно, стараясь хоть лишнюю минуту побыть на вольном воздухе, двигаются и более широкой дыре. За ее черным зевом три выдолбленные пещеры. В самой дальней проходят следующие двенадцать часов их жизни. Когда-то великий богдыхан повелел ссылать на этот рудник (откуда еще ни один человек не возвращался) опасных преступников и вольнодумцев. Но преступники и особенно вольнодумцы часто бывали отважны и не хотели заживо умирать, добывая богатства богдыхану. После двух или трех дерзких побегов, когда с большим трудом удавалось настичь и убить беглецов, было решено использовать рабов, купленных на знаменитых базарах в Самарканде и Бухаре.

Шли годы, десятилетия. Иногда из корзины, в которой спускали пустую породу в реку, выбрасывался длинный предмет, завернутый в лохмотья. Это не грозило раскрытием тайны рудника. Бешеные воды реки, дробящиеся о камни, уже через три-четыре километра превращали труп в ничто. И снова колокол звал на работу, и темных согнутых фигур было уже на одну меньше.

Раз в год приходила новая партия рабов с завязанными глазами, восполняя убыль…

Но и в этих грязные холодных штольнях, где никогда не разводили огня из-за сырости и недостатка кислорода, горели искры свободы. Наутро готовился побег. Это был необычный побег, когда, обезумев от невыносимого труда и медленного угасания, человек бросался в реку, тщетно надеясь выплыть ниже по течению, или пытался подкупить часового на тропе бесценным рубином, утаенным от надсмотрщика. Нет, это был смелый и продуманный побег, когда убежавший должен был добыть свободу для всех. Поэтому в подготовке принимало участие много рабов.

Необычен был не только замысел побега, но и человек, который шел на это. Это был чужой человек из далеких северных стран. Он поклонялся чужому богу, чей непонятный символ всегда висел у него на груди. Неверный! Но у него была большая и светлая душа и исполинская сила, которую он еще не растратил, несмотря на восемь месяцев каторжного труда. А самое главное – он знал искусство, которым не владел ни один дехканин Хорезмских и Мервских оазисов, ни один охотник и пастух суровых гор. Он умел плавать. На пути его побега будет много бурных и опасных рек, начиная с этой, что глухо стонет, сотрясая стены пещеры. И он сказал, что сможет их одолеть. Все было готово, обсуждено и спрятано. Зоар-хан – сын могущественного правителя Северного Кашмира, для которого уже шесть лет мир сосредоточился на двух стенах ущелья, – дал ему карту с нанесенным на ней путем побега и тайным знаком в углу, знаком, увидя который, его отец подымет лучших своих воинов и заоблачными тропами придет сюда, чтобы разгромить рудник и дать свободу рабам. В руки Степана передано огромное богатство – мешочек с темно-вишневыми камешками, невзрачными, пока их не коснулась волшебная рука гранильщика.

Каждый из рабов в этих темных норах был богачом. Иногда удавалось утаить рубин, который прятался в тайнике, известном лишь хозяину. С годами тайник становился все больше, а надежда увидеть свободу – все меньше. Потом раб умирал, завещая, как правило, тайник своему ближайшему другу. У многих нынешних узников были тайники, сменившие несколько хозяев. Сейчас оттуда доставались лучшие камни. Это дар воинам отряда, который освободит их. Все верили в успех и честность Степана, ведь он дал клятву на чужом языке перед символом своего бога. Два самых больших рубина были положены в шкатулку вместе с картой. Один – для аллаха, он будет оставлен в древнем родовом святилище ханской семьи, другой – подарок правителю от давно исчезнувшего сына. Этот рубин мог бы составить гордость сокровищницы богдыхана, но Зоар-хан поклялся, когда нашел его, что лучше выбросит в воду, чем передаст в руки надсмотрщика.

Последнюю ночь проводил Степан в пещере, и грустные мысли теснились в его голове. Небогатый итог подводил он своей прошедшей жизни. Сегодня ему исполнилось тридцать шесть лет. А что оставил на грешной земле ты, раб божий Степан, перекати-поле? Помнишь, как морозным утром вышла благодарная Москва к своим избавителям, ты стоял у стремени Козьмы Минина, как самый храбрый его лучник. А потом ссора с боярином – донос, опала. Бегство на юг в вольницу к яицким казакам, а вместо воли татарский аркан в плавнях под Астраханью. Снова побег и снова плен, деревянное ярмо на шее и невольничий базар в Ургенче. Убийство хозяина и отчаянная попытка уйти на север, к родным местам, а судьба несет тебя все дальше. Бухара, Коканд и скользкий, как угорь, одноглазый агент-вербовщик.

– Хорош рус, горы не видел? Увидишь. Работы много будет…

Завтра снова ты бежишь. Теперь уже на юг. Там, кажется, свобода ближе. А потом как, если даже и дойдешь? В Индию? Эх, Степан, Степан, не слишком ли много для одного человека выпало тебе путей-дорог…

Утром стражник на тропе был привлечен горестными криками двух рабов, упустивших корзину с породой в реку. Указав выскочившему надсмотрщику на провинившихся, он безразлично отвернулся…

Ледяная вода обожгла тело. Корзина на секунду погрузилась в кипящие струи и понеслась по течению, кренясь и крутясь. Надутый бурдюк под Степаном поддерживал его на воде. Руки судорожно вцепились в тонкую корзину. Еще немного, вот поворот ущелья, за которым скроется стражник. Теперь два рывка к берегу. Уже освобождаясь от корзины, Степан увидел, что берега не было. Были две стены, справа и слева, и слепая стихия, бушевавшая между ними. Как все нелепо. Ведь никто не знал, что там, ниже по течению, но всем хотелось думать: будет осыпь, а может быть, даже плес. И все-таки руки судорожно держались за бурдюк. Дважды его перекидывало через валуны, но удачно, на сильной струе воды. А впереди совсем черно. Обе скалы нависают и сближаются. На правой какое-то светлое пятно. Это же солнце! Значит, слева щель.

Только бы успеть. Раз, два, еще гребок. Вот осыпь. Ну еще. Не успел! Пальцы царапнули по мокрым камням и сорвались. Но впереди скала. Это выступ. Его занесло между конусом осыпи и выступом скалы. Здесь течение намного слабее. Медленно выносит бурдюк снова в основное русло… Он гребет изо всех сил и все-таки стоит на месте. Нет, кажется чуть-чуть ближе, еще ближе. Выдержи, голубчик. Выдержал!

Ноги еще были в воде, но Степан выиграл последний шанс у смерти. Руки совершенно занемели от ледяной воды. Скорее вверх, к солнцу. Он полез по темным камням, по щебню, постепенно приходя в себя. Осыпь, вначале такая пологая и приветливая, сужаясь, постепенно переходила в каменный желоб. Мешал бурдюк, Степан спустил его и спрятал в мешке за спиной. Здесь же был маленький самодельный лук и три стрелы, украденные у стражников. Немного сухарей в промасленной тряпке, горсть соли и нож, сделанный из наконечника кайлы.

А желоб все лез вверх, казалось, нет ему конца. Но вот сверкнуло солнце и показалось голубое небо. Небо и солнце, которых он не видел восемь месяцев. Зеленый склон неширокой террасой уходил к западу. Туда ему и идти сегодня. Вот вдали снег, это первый его перевал. Солнце уже клонилось к западу, когда он вступил на плоскую вершину черной горы. Где-то в ее глубине, в двухстах саженях ниже, товарищи долбят скалу, увеличивая чужое богатство и сокращая свою жизнь. На этой высоте ему нечего было бояться стражи, но с замиранием сердца прошел он несколько сот шагов. Растительность постепенно исчезала, уступая место осыпям. Уже решив остановиться на ночлег, Степан заметил какие-то странные загородки. То ли камни так скатились, то ли кто-то стеночку от ветра сложил. И ведь правильно сложил, от снежных склонов отгородился. Осторожность взяла свое, и Степан прошел еще с полверсты, прежде чем устроился по-звериному, в камнях, на свой первый вольный ночлег.

Что-то разбудило его. Он не мог понять что. Над головой было черное небо, усыпанное неподвижными, немигающими звездами. Знакомые рисунки созвездий, сильно сдвинутые к горизонту, напоминали о далекой завьюженной стороне, где, покосившись к обрыву, стоит маленькая изба. А может, и не стоит уже… Сон не возвращался, и Степан решил сделать поглубже свою ямку в камнях.

Внезапно странный печальный крик вошел в тишину гор. Начинаясь на глухих, вибрирующих тонах, он постепенно переходил почти в песенное причитание, затем снова мужал, приобретая металлический отзвук, и внезапно обрывался. И еще дважды звучал этот неведомый зов. Казалось, кричавший хотел высказать что-то большое и грустное, но не мог. Прижав к себе ноги, с бешено колотящимся сердцем сидел Степан, глядя в ночь. Это не был голос человека, он мог поручиться. И в то же время что-то человеческое было в его тембре. Зоар-хан много рассказывал ему о страшных и диковинных зверях, населяющих его страну. Но она была еще невообразимо далеко, за горами и пустынями. Самое страшное, что крик донесся с юга, куда ему предстояло идти. Спать теперь было невозможно. Скорее бы рассвет.

Солнце показывало полдень, когда Степан почувствовал, что кружится голова и не хватает дыхания. Никогда он не забирался так высоко. Снежные пустыни простирались окрест. Справа, верстах в сорока к северу, неприступной ледяной крепостью высился горный хребет. Его вершины, как белые призраки, тянулись в облака, прорезая их. Сверху нестерпимо жгло солнце, слепя глаза, снизу мороз уже схватывал пальцы ног. Помня советы друзей, Степан еще затемно обвязал глаза куском конского хвоста. Его хорошо снарядили, предусмотрев даже это. И все же глаза болели. Эх, скорее бы перевалить, а то ведь сердце может лопнуть без воздуха. Солнце уже начало растапливать снега. Глубоко вязнут ноги. И спать хочется, в ушах звон, зевота. Это ту-тэк – болезнь гор.

– Берегись ту-тэка, – вспомнил он советы Заор-хана, – не поддавайся сну, думай о нас, о родине дальней, о тех, от кого беды имел. Злой будешь – не возьмет болезнь, добрый будешь – в снегах останешься.

А мысли путаются в голове; пять шагов – остановка, три шага – остановка… Вот наконец и гребень. Выше облаков забрался русский. Вон пелена их ползет по ущелью. И вся страна впереди как на ладони. Далеко на юг уходят хребты, продольные и поперечные, степи сухие между ними. А там, где глаза не различают землю от неба, снова стеной незыблемой белые горы стоят, небо подпирая. Поднял руку Степан, и тень исполинская, в сотни верст, пала на земли далекие – до самых гор белых, до Индии. Туда и путь тебе держать, человек!

Уже затемно спустился к зеленым лужайкам. Непуганые жирные птицы разбегались из-под ног. Не пришлось даже стрелять из лука. Степан набил их камнями на сегодня и на завтра. Наломав сухого колючего кустарника, он, все еще опасаясь погони, развел маленький костерок в яме и испек на угольях жирное, с горчинкой темное мясо. На этот раз уснул крепко и до самого рассвета. Весь следующий день под палящими лучами солнца он шел к западу.

Необычный блеск появился на окружающих валунах и скалах. Словно облитые темно-коричневым блестящим медом стояли они. Неужто солнце так плавит их – вот еще диковина заморская!

К вечеру, иссушенный горячим ветром, изнывая от жажды, Степан вышел к огромному озеру. Вбежав, прямо как был в одежде, в холодную воду, он окунул в нее лицо и глубоко глотнул, но тут же выплюнул обратно. Горько-соленая влага обожгла горло, вызвав спазму.

– Горше, чем в море Хорезмском, вода-то! Где же питье найти? Так и умереть недолго.

Желая хоть как-нибудь освежиться, он разделся и поплыл вдоль берега к белой кайме, выступавшей невдалеке, у воды. Это был ноздреватый лед, прикрытый сверху камнями и землей. Крупные волны долбили в нем причудливые гроты, и ледяные сосульки с тихим звоном рушились вниз.

С наслаждением прижав голову к ледяной стене, он вдруг почувствовал на губах вкус пресной воды. Лизнул лед, взял в рот сосульку. Да, лед был пресный. Пресный лед в соленой воде! Это было непонятно и страшно. Но льда все же наломал. Снес на берег, на теплых камнях растопил его и напился. Потом лег у обрыва и с тоской смотрел на черные волны, набегавшие на берег. Ветер крепчал, и росли белые барашки у волн, сливаясь в полосы пены. Серые тучи узким клином спустились к середине озера и где-то там встретились с водой, поднявшейся им навстречу. Последний луч солнца, прорвав облака, осветил радугу над черной бездной и бушующее месиво воды и пара. Потом луч ушел, и от всего мира остались только тяжелые удары волн о берег да угасающее розовое пламя на далеких снежных вершинах…

Еще двое суток шел он на юг, сначала вдоль озера, а потом по горячей земле, изборожденной извилистыми, как змеи, трещинами. Уже скрылись за перевалом далекие белые хребты на севере и казавшееся отсюда небесно-синим озеро. Новые, еще более дикие и угрюмые картины вставали перед воспаленными глазами. Черная пустыня лежала внизу, зажатая меж двух хребтов. На восток, в сторону Срединного царства, уходила чуть заметная тропа, присыпанная белым налетом.

Спустившись вниз, Степан увидел, что это кости. Бесчисленные скелеты лошадей, ослов, верблюдов усеивали тропу. Мертвые караваны веками лежали вдоль древнейшего пути, соединявшего Запад с Востоком. Здесь было очень сухо, и часть трупов не разлагалась, а высыхала. Странные мумии с оскаленными зубами безнадежно смотрели пустыми глазницами вдаль, на миражи оазисов, до которых им уже никогда не дойти.

Тонкий пронзительный звук заставил тревожно поднять голову. Пел черный песок, перекатываясь по земле, собираясь в маленькие вихри. В небе солнце затягивалось тусклой багровой пеленой. Чувствуя, что надвигается нечто страшное, непоправимое, Степан побежал к скрывающимся в мареве склонам. Он бежал не обратно, а вперед, хотя обратно было значительно ближе. Безжалостный ветер плетью стегал раскаленную пустыню. Вот под этими ударами возник черно-серый крутящийся волчок, разросся в ширину и высоту, вбирая в себя все новые массы песка, и громадный черный смерч заплясал по камням, понесся к далеким скалам, упираясь в дымное небо и раскачиваясь во все стороны своей расходящейся вершиной. На этой же полосе возник второй, за ним третий, и грозный строй черных исполинов справлял теперь тризну по всей долине. А человек с развевающимися волосами все бежал вперед, уже ничего не понимая и ничего не боясь. Потом упал. Сил больше не было. Оставалось ощущение чего-то горячего и плотного, бьющего по голове… Когда он открыл глаза и, повернувшись, освободился от небольшого бархана, наметенного перед ним, было уже тихо. Дорога смерчей пролегла в полуверсте от него, и он понял, что и на этот раз избежал смерти.

Теперь снова впереди был снежный хребет, и обломки скал больно терзали ступни даже сквозь шкуры архара, в которую были обернуты ноги.

В этих краях было сытно. Толстые неповоротливые сурки ростом с мелкую собаку отличались изрядным любопытством и сами лезли под стрелы.

Что-то похожее на чуть хоженую тропку проглядывало меж камней. Или это кажется? Больно ты, Степан, боязлив стал. Заходя за выступ скалы, чутьем охотника он понял, что не надо было делать последнего шага, но было уже поздно.

Зверь стоял на камне, нависающем над подобием небольшой берлоги. Он стоял на задних лапах и был коренаст, как дуб. Длинные узловатые лапы спускались ниже колен. Темно-рыжая шерсть, особенно густая на ногах и животе, к плечам редела. Сплюснутый в лепешку нос и круто уходящий назад лоб делали морду его беспощадно лютой. Он стоял неподвижно, и большие, широко посаженные глаза внимательно и настороженно смотрели на пришельца. Будь это вепрь или шальной после спячки медведь, Степан не дрогнул бы, честно приняв бой. Но это был не зверь, это был оборотень в образе косматого человека.

Тонко просвистела над головой зверя-человека стрела, посланная дрожащей рукой. И тогда зверь закричал. Протяжный крик был теперь уже не печален, а грозен. Дойдя до высокой ноты, крик оборвался, и зверь начал бить себя кулаком в грудь. Гулким барабаном загудели удары. Отражаясь от стен ущелья, они проникали в мозг человека, лишая его мыслей и воли. И человек забыл себя, забыл страшную клятву в пещере. Он бросился бежать назад к своим палачам. А победный рев зверя вознесся к ночному небу и затих, затерялся в светлых облачках, окружавших диск луны. Человек бежал, шел и снова бежал. Когда забрезжил рассвет, он далеко впереди над темными еще холмами увидел черное щупальце, уходящее в небо. Смерч лениво двигался к востоку, навстречу светилу. Человек сел на камень и заплакал.

Уже солнце дошло до зенита, а Степан все сидел и думал. Он потерял не только два дня. В этом ночном бегстве он потерял бесценный мешочек с рубинами, бурдюк, две оставшиеся стрелы – словом, почти все содержимое мешка за спиной. Особенно угнетала потеря рубинов. Но никакая сила не заставила бы его пойти назад. Посмотрев на карту, он решил делать обход страшного места с запада. Ведь хребет шел поперек пути, и не все ли равно, в каком месте он перейдет его. А стрелы он бы сделал, да не из чего. Ни одного дерева не растет на этой чужой земле. Остались у него лук и нож да шкатулка на груди с двумя рубинами и картой. Он может пробыть без пищи три-четыре дня, за это время он должен сделать хоть одну стрелу во что бы то ни стало. С этой мыслью он встал и пошел вдоль отрогов хребта на запад, вслед за солнцем.

Только на третий день после страшной ночи перебрался Степан через хребет. Лишь небольшой снежник был на перевале, но, измученный голодом, он чуть не скатился по нему на гладкие, будто отполированные камни, обрывающиеся в пропасть. Теперь он шел по дну высохшего озера, испещренному следами зверей. Вот архарьи копытца, а рядом осторожные петляющие следы большой кошки – снежного барса. С тайным трепетом оглядывался Степан, ища один след. Только бы не здесь, не сейчас. Он не видел никогда этого следа, но чувствовал, если увидит – узнает сразу.

Ущелье, по дну которого текла ничем не примечательная речка, спускалось все ниже и ниже. Остались наверху пышные луга с неведомыми и пряными цветами, снова пошли осыпи и скалы. Осыпи были живые и коварные, но Степан уже научился обманывать их. Как можно быстрее проскакивал он опасные места, а вслед за ним уже безвредные сыпались сверху камни, и вся грузная масса осыпи сползала в реку.

Сейчас тяжело бежать, голод подтачивал силы. Все чаще он присаживался отдохнуть. Встав однажды с камня, Степан посмотрел вперед и закрыл лицо. Начинался мираж, хорошо знакомый ему еще со времен побега в хорезмской пустыне. Смочив лицо водой из реки, он решительно глянул вперед – мираж не исчез. Тогда он осторожно, боясь спугнуть видение, пошел вперед. Он подошел вплотную, и мираж не дрогнул, не рассеялся, а приветливо кивнул ветвями. Давно покинутая, но не забытая родина стояла перед ним в образе стройной кудрявой березки. Как она родилась в этом суровом краю, какими ветрами занесло сюда родное семя? Степан гладил ее тоненькие веточки, слизывал сок, светлыми каплями стекавший по стволу, смеялся и плакал. Потом, мысленно попросив прощения, вырезал из ее веток две хорошие стрелы, заботливо перебинтовав нанесенные березе раны кусками своей полуистлевшей рубахи.

Уже через малое время он пожалел об обиде, нанесенной березке. Появились другие деревья, более высокие, с шумящими, как в настоящем лесу, кронами. А вот целый куст берез, пять их растет из одного мощного корня, свисающего со скал над водой. Скоро стены ущелья раздвинулись, и долина широкой реки открылась перед ним.

Это была сказочная страна, спрятавшаяся за снежными горами и черными пустынями. Полоса деревьев тянулась вдоль реки, перемежаясь изумрудными заливными лугами. Кусты шиповника, усеянные розовыми и белыми цветами, соперничали по росту с вечнозелеными деревьями, отдававшими запахом лавра. Крупный заяц выскочил из-под ног и уселся в пяти шагах, почесывая бок. Тут же он стал жертвой березовой стрелы, и Степан по-волчьи жадно хлебнул теплой крови зверька. Потом запалил костер и впервые за четыре дня наелся дотемна в глазах.

Утром проснулся от шелеста крыльев над головой. Большая, нестерпимо синяя птица сидела на ветке, кося на него бусинку глаза. Улыбнувшись, он хлопнул в ладоши и вскочил. Солнце было высоко. Лес шумел, соперничая с гулом реки. Он знал теперь место по карте. Знал эту реку. Уже недалеко святилище, ему теперь надо забирать влево, ведь сделан большой обход. Он вздрогнул, опять вспомнив ту ночь и залитый светом луны облик оборотня. Пройдя по лесу, подстрелил еще двух зайцев, выбежавших прямо на него. В одной из мелких проток заметил какое-то серебристое сияние в воде. Это был густой косяк рыбы. Завалив камнем узкую горловину протоки, Степан начал прямо горстями выкидывать на берег живую рыбу. Он никогда не видел такой. Ее брюхо было шире спины, и большая голова составляла почти треть туловища.