Текст книги "Один"

Автор книги: Александр Колпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Какая жалость! – сокрушалась Светлана, вертя в руках аппарат. Мне не удалось сфотографировать его в анфас. Неужели не повернется?..

Исследователи, побросав свои занятия, сбегались к берегу, чтобы получше рассмотреть неземного рыбоящера.

– Сейчас мы заставим его обратить на зрителей внимание!.. – проворчал физик и, прежде чем Варен успел сделать ему предостерегающий жест, выстрелил в зверя. Ослепительный тонкий шнур, исторгнутый из раструба атомного излучателя, вонзился в тело чудовища. Все последующие события произошли, как показалось Руссову, в течение едва ли тысячной доли секунды. Рыбоящер страшно взревел, мгновенно сбросил ярко-синюю окраску, став почти прозрачным, судорожно сократился, – и вдруг на берег пала иссиня-голубая молния, вернее, пульсирующее, переливающееся цветами моря длинное облако. По скафандрам астронавтов зазмеились искрящиеся звездочки.

– Ах… – услышал Руссов сдавленный крик Светланы, упавшей на оранжевый песок. Стоявшие поблизости от нее астронавты тоже упали, как подкошенные. Варен, два геолога, математик и программисты, находившиеся дальше всех от берега, пострадали, вероятно, меньше других, так как судорожными рывками поползли к атомоходу. Еще и еще раз вдогонку им, на лежащих, на атомоход падало иссиня-голубое облако. Варен, успевший добраться до машины, так и застыл перебросив половину туловища через борт…

Руссов вскочил на ноги и, держась рукой за сердце, бессмысленно наблюдал за рыбоящером, который лениво резвился в воде, как ни в чем не бывало. Потом он скрылся в волнах и больше не показывался. Коротко, невнятно вскрикнув, Руссов бросился одевать скафандр. Спустя две минуты, он уже бежал по тропе, впервые от начала времен проложенной атомоходом на этой земле. Это было хуже, чем в дурном сне: казалось, дороге не будет конца.

…Двенадцать километров, отделяющие место катастрофы от «Паллады», он с трудом преодолел к исходу второго часа пути, задыхаясь и падая от усталости. Астронавты лежали в самых разнообразных позах, вытянувшись двумя цепочками по направлению к атомоходу, достичь которого им так и не удалось. Ближе всех к воде лежала Сергеева. Ее руки судорожно сжимали футляр кинофотоаппарата. Сквозь стекла шлема он увидел ее прекрасное лицо, тронутое гримасой мгновенного страдания, плотно сжатый рот, длинные стрелы ресниц. Острая боль пронизала сердце Руссова, приглушенный вопль сорвался с его губ. Тихий звук над головой заставил его испуганно вздрогнуть и посмотреть вверх: антигравитационный телепередатчик продолжал безучастно кружить над местом трагедии, с бесстрастной точностью автомата посылая на экран «Паллады» цветные изображения. Он вспомнил, что забыл возвратить передатчик на корабль. Этот звук напоминал ему теперь похоронный звон. «Что же это?.. как же это?..», беззвучно шептал Руссов, опускаясь на землю. «Один… совсем один… и до Земли двадцать три парсека». Вслед за тем он встал и рванулся к физику, лежавшему подле Светланы. «Какой вид излучений мог убить их?.. Может быть, это несмертельно?.. Обыкновенный паралич?..» Он впился взглядом в шкалы приборов, укрепленных на груди физика. Цветной шарик индикатора тихо покачивался над синей буквой «е». «Электроны!..», с облегчением подумал Руссов, «Поток электронов! Чудовище выбрасывает электрические разряды». Он снова посмотрел на стрелки приборов. Сумматор показывал цифру «1825 киловатт». Это была мощность убившего товарищей разряда! Только высокотемпературное зеленое светило могло породить на этой планете формы жизни, способные аккумулировать и излучать электрическую энергию столь мощными порциями. Потом он прикинул защитную мощность скафандров, и искра надежды забрезжила в его помутившемся сознании. «Возможно, просто тяжелый электрический шок?» Перед его глазами встало сферическое здание Института космических травм, расположенное на северо-восточной окраине Города Вечности. «Там излечивали и не такие травмы…» Да, но ведь он совершенно один!.. И до Города Вечности семьдесят световых лет. «Анабиоз! Гипотермия! Вот что спасет тела товарищей от необратимых изменений на долгом пути к солнечной системе». Его лицо стало сосредоточенным, даже жестким. Он знал теперь, что должен делать. Прежде всего, защитить товарищей от действия могучего зеленого солнца, от его неистовых пламенных лучей. Наручный термометр показывал 70 градусов жары! Поминутно оступаясь на шуршащей гальке, он торопливо перебегал от одного скафандра к другому, выводя регуляторы охлаждения на каждом костюме влево до упора. Это должно было обеспечить нулевую температуру во внутреннем объеме скафандров. Затем он стал переносить товарищей к атомоходу.

* * *

Альфа Эридана прошла зенит и стала медленно клониться к западу, когда он, еле передвигая ноги от усталости, наконец, сел за руль и нажал кнопку самопуска двигателя; но вместо знакомого пения атомного реактора ощутил пугающую, звонкую тишину. Он нажал снова – и снова тишина! Его внимание привлек светящийся диск счетчика излучений. «Ионизация нарастает!» – кричал его красный зрачок. – «Уходи!». Многочисленные короткие замыкания, о которых свидетельствовали оплавленные, сгоревшие концы проводов, контакты и сердечники реле, вероятно, вывели из строя самопуск, нарушили точнейшее взаимодействие всех частей автоматической схемы, вывели из строя защитные экраны и каскады реактора, и теперь его излучение просачивалось наружу, с каждой минутой усиливаясь. Он еще раз взглянул на счетчик: «Пять тысяч рентген в час… Это предел, выше которого скафандры уже не защищают!.,» Нельзя было оставаться в атомоходе ни минуты больше. Он бросился выносить тела товарищей из опасной зоны.

Мерно рокотал фиолетовый прибой, ему вторил глухой шум деревьев на опушке леса, а Руссов, задыхаясь и тяжело переставляя непослушные свинцовые ноги, всё отмеривал мучительно-длинные метры: восемьдесят шагов с тяжелой ношей до опушки леса, восемьдесят шагов обратно. И так ровно одиннадцать раз. Когда он бережно опустил на землю последнего астронавта, ему сделалось плохо. Он на минуту потерял сознание и какое-то время отдыхал в странном полусне. Потом его сознание прояснилось, он с трудом поднял голову. Ярко-желтое светило скрывалось за красноватым горбом лесистого мыса, выступающего в море справа от него. Свинцовая усталость, тяжесть в голове и грозное настоящее вернули его в состояние угрюмой напряженности. «Что же делать?., атомоход неисправлен… там радиация. До «Паллады» двенадцать километров… Почему в корабле нет запасного атомохода! Постой, постой!.. а гравиплан! Ура! Гравиплан!..». Он закричал от радости. Ведь в «Палладе» есть гравиплан, большая вместительная машина. Ему надо лишь собрать последние силы, добраться до корабля… Вдруг он замер, широко раскрыв глаза, пронзенный мыслью: «Да, но гравиплан-то разобран!..» Он вспомнил еще, как механик и электронный инженер перед посадкой обсуждали схему сборки машины, которая существовала лишь в виде более или менее крупных узлов и деталей, укрытых в грузовом отсеке. Руссов бессильно опустился на землю. После минутного раздумья он понял, что ему не собрать гравиплана – по крайней мере, до тех пор, пока он не будет знать его устройство и взаимодействие частей так же хорошо, как знали гравиплан Жонт и электрогравик Федоров. «Как же быть?» Идти налегке в звездолет, бросив здесь товарищей, и приниматься за изучение схемы гравиплана, на что уйдет, наверное, несколько месяцев? Да, но товарищи не могут здесь находиться больше двух-трех дней. Они должны быть как можно быстрее погружены в спасительный холод гипотермии… Как же доставить их в корабль?.. Он в отчаянии повел головой и с трудом встал на ноги. На фиолетовом небосводе зловеще догорала оранжево-желтая заря.

Сжав зубы, Руссов все-таки пошел опять к атомоходу, мучительно размышляя о том, как найти выход из этого отчаянного положения. Носить по одному человеку к звездолету? Одиннадцать раз туда, одиннадцать раз обратно… двенадцать километров и еще двенадцать километров… почти триста тысяч шагов, причем половину пути с тяжелым грузом? Он понял, что это ему не под силу…

Так же как и в земных тропиках, ночь здесь наступила внезапно. Он ощупью нашел защелки и в раздумье откинул пластмассовые борта атомохода. «Тупица! Вот платформа для перевозки! Борт!». Догадка окрылила Руссова. Он бросился в кабину управления, быстро нашел необходимые инструменты и, включив нашлемный прожектор, снял боковые борта атомохода. Яростно орудуя инструментами, он пробил на передней кромке каждого из бортов по два отверстия, продел в них гибкий канат, благодаря судьбу за то, что последний оказался в ящике запасных деталей, и, впрягшись в лямки, почти бегом потащил обе «платформы» к чернеющим вдали телам товарищей. «Теперь скорей к астролету, в спасительный холод анабиозных ванн…».

Руссов бережно разместил тела товарищей на обеих бортах и со вздохом подумал о том, что, пожалуй, оба «поезда» сразу ему не свезти. На каждом листе – шесть человек, на каждом – полтонны драгоценного груза. Он напрягся и потянул одну из платформ. Скрипнув, она тяжело сдвинулась с места. «Это нелегко… но нужно довезти… надо везти». Он решительно впрягся в первый «поезд». Стало совсем темно. Нашлемный фонарь бросал вперед дрожащий, неверный луч света. Первобытный лес встретил его мраком, зловещим, настороженным молчанием, изредка нарушаемым сонным хлопаньем крыльев уснувшей птицы да какими-то неясными шорохами. Он подумал о хищных зверях и внутренне содрогнулся, но вскоре успокоился, вспомнив, что у него есть мощный атомный излучатель, найденный в атомоходе. Он остановился, взял излучатель и передвинул рычажок генерации излучений на красное деление.

…Руссов останавливался через каждую сотню метров. Его сердце отчаянно колотилось, не хватало дыхания, каждый новый шаг вперед был мучительной пыткой. Нечеловеческие усилия, которые он прилагал, чтобы тянуть вперед неимоверно тяжелый «поезд» с астронавтами, вскоре окончательно истощили его. Мускулы ног и рук отказывались повиноваться. Он впервые пожалел, что в последние месяцы перед отлетом нерегулярно посещал Дворец Здоровья и Силы, поддавшись меланхолии. Лямка невыносимо резала плечи, плотно вдавившись в упругую ткань скафандра. Но он шел, тяжело переставляя ноги, делая в час не более километра, так что его могла бы легко обогнать черепаха. Лесу, казалось, не будет конца. Он потерял представление о времени и месте, но всё шел и шел, спотыкаясь, падая, вставая, чтобы сделать два-три судорожных рывка вперед, и снова падая. Наконец, он упал, попробовал подняться и не смог. Тяжелый сон сковал его усталое тело.

… Вдали у горизонта уже был виден корпус «Паллады». Когда он достиг звездолета, он снова упал и приходил в себя, по крайней мере, целый час. Процедуру переноски товарищей внутрь звездолета вспоминал впоследствии с ужасом.

Так как его страшно мучила жажда, он поспешил снять шлем и жадно выпил целый термос «звездного нектара». Потом бросился освобождать товарищей из скафандров. Перенося в анабиозную ванну Сергееву, он с болью в душе чувствовал, как холодны её руки и, прежде чем закрыть прозрачную крышку гипотермического резервуара, поцеловал девушку в ледяной лоб.

… Потом он отправился за вторым «поездом». «Надо успеть до ночи вернуться в астролет», думал он, подгоняя себя; но войдя через два часа в лес, понял, что ему не успеть: день здесь был гораздо короче, чем на той же широте Земли. Однако его чувства настолько притупились, что он не испытал никакого страха перед перспективой вторичного ночного путешествия через лес. Он посмотрел вверх, на глухо шумящие кроны деревьев. В просветах листьев не было видно звезд, как в прошлую ночь. Вероятно, небо заволокло тучами. Было темно, как в угольном мешке. Внезапно хлынул такой ливень, какого он не видел даже в тропиках Элоры пять тысячелетий назад. С неба падала сплошная водяная стена, переливаясь ручьями и водопадами в кронах «хвощей» и «папоротников». Это был настоящий вселенский потоп. Почва мгновенно размокла, его ноги скользили и вязли в красноватой грязи. К счастью, ливень кончился так же внезапно, как и начался. Идти стало несравненно трудней. Последние сотни метров, отделявшие его от прибрежной опушки леса, он падал почти на каждом шагу: упругая ткань скафандра несколько смягчала убийственные удары о камни и коряги.

К побережью он вышел в три часа ночи по своим часам. Так ли это было на самом деле он не знал, понятия не имея о времени на этой планете. Во всяком случае была глухая полночь. Его встретил невероятный гул разгулявшегося первобытного океана. Побережье стонало под чудовищными ударами ветра и прибоя.

* * *

Цепляясь руками за всё, что попадется на пути, Руссов с величайшим трудом тянул «поезд» по пологому склону, по которому журчали сотни ручейков, бегущих из леса к морю. Их породил этот короткий ливень, обрушивший на лес целый океан воды. «Поезд» скользил по раскисшей почве намного легче, чем вчера по сухой, но зато Руссов не мог прочно поставить ногу для упора и неизменно скользил и падал. В результате этого за два часа он прошел едва ли больше километра. Луч нашлемного прожектора, в такт движению зигзагами метался по стволам деревьев, выхватывая из мрака то пышный куст, усыпанный точно бриллиантами, крупными каплями воды, то морщинистый гладкий ствол гиганта растительного мира, то нагромождение бурелома. Ему казалось, что он идет уже тысячу лет, а джунгли все еще не кончались. Вдруг впереди себя он услышал могучее дыхание и, включив фонарь, в страхе остановился. Всеми клетками своего тела он ощущал, что там, в непроницаемой темноте притаилось что-то огромное и страшное, наверное, какой-нибудь первобытный хищник. Дыхание зверя было так могуче, что Руссов отчетливо слышал тихий шелест листьев, трепетавших в струе воздуха, извергавшегося из невидимых ноздрей или пасти. Что было делать? Он боялся пустить в ход атомный излучатель, так как не был уверен, что сразу поразит хищника. Не собирался уходить и зверь. Надо было на что-то решаться и, нащупав в темноте излучатель, Руссов послал в чашу пронзительно-белый луч излучателя. Впереди что-то подпрыгнуло. Затрещали кусты, раздался такой злобный рев, что Руссов облился холодным потом. Вслед за тем он почувствовал, как над ним пролетело в воздухе что-то невероятно огромное, гибкое и тяжело обрушилось в десяти шагах позади него. Страшно хрипя, это «что-то» поползло к нему, сотрясая почву. Тогда Руссов, не помня себя от страха, до тех пор хлестал излучениями по приближавшемуся чудовищу, пока оно не затихло. Несмотря на бесконечную усталость, он пошел взглянуть на это «что-то». Незаметно посветлело, так как начинался рассвет; он смутно различил оскаленную морду какого-то апокалиптического зверя, длинные мощные лапы-крючки и гигантское туловище, исполосованное причудливыми узорами неопределенного цвета.

Потом он опять двигался на четвереньках, всхлипывая от напряжения, поминутно засыпая и просыпаясь. Позднее утро застало его на равнине. Сильный ровный ветер, дувший из-под восходившей Альфы, быстро сушил мокрую почву. В воздухе дрожали дымные испарения. К астролету он подошел уже к вечеру не на «втором», а наверное, на «четвертом дыхании» и упал в последний раз. Засыпая тут же, у входного люка, он слабо улыбнулся, радуясь, что кончился этот невероятный поход.

Двое суток он отсыпался в салоне, не вставая даже для того, чтобы поесть. Теперь ему были не страшны все стихии этой планеты. Несокрушимые стены «Паллады» защищали его. Товарищи покоились в анабиозе. Они могли теперь лежать там тысячи лет, огражденные от каких бы то ни было изменений в состоянии своих организмов. На третьи сутки Руссов проснулся, чувствуя себя вполне отдохнувшим, если не считать тупой, ноющей боли во всем теле. Два сеанса в кабине освежающих излучений, высокотонизированная пища и «звездный нектар» окончательно вернули ему силы и бодрость. Пора было думать об отлете к Земле.

Он вошел в Централь Управления и с некоторым смущением обвел глазами сложное нагромождение приборов, кнопок, циферблатов, ряды роботов. «Не бойся», казалось говорили они, «ты ведь с нами знаком». Он вздохнул, потому что не мог вот так сразу включить двигатели и устремиться к родной Земле. «Программа… сумею ли я составить её без помощи математика, астронома, программистов?..». Где-то в невообразимой дали пространства, за квадриллионы километров отсюда плывет в Космосе родное Солнце, увлекая за собой планеты и Землю, пробегая каждую секунду 270 километров; с неменьшей скоростью мчится в пространстве и Альфа Эридана со своими планетами; трудно, очень трудно попасть кораблю «в цель»: на протяжении двух десятков парсеков пути его подстерегают гравитационные возмущения, искривляющие курс, межзвездные магнитные поля, искажающие показания приборов, сотни неучтенных случайностей… А ведь траекторию полета нужно проложить строго по прямой, ибо только по прямой может двигаться субсветовой звездолет.

В сейфе Варена он быстро разыскал черновую схему программы, заготовленную еще на Земле, и, не колеблясь, прошел в информарий-библиотеку. Он должен теперь напрячь все свои способности, мобилизовать всю волю, чтобы в ходе анализа и расчетов заполнить вот эти пустующие клетки перфолент двоичными числами, этими до смешного простыми сочетаниями отверстий на ленте, за которыми, однако, скрываются целые Гималаи знаний, труда и расчетов.

Вскоре Руссов напоминал студента древних веков, который начал готовиться к экзамену в то время, когда до его сдачи остается немногим меньше суток. Он работал яростно, вдохновенно, самозабвенно, потеряв счет часам и дням, делая лишь короткие перерывы для сна и приема пищи; зато электронные счетные машины – его верные помощники – работали без устали. Волны Времени беззвучно проносились над ним, а он, ничего не видя и не слыша, плыл в его потоке. Дни нанизывались на дни, складываясь в недели и месяцы. Его мозг изнемогал в дебрях тензорного и вариационного исчислений, как изнемогало недавно тело в чаще первобытного леса…

Чуть слышно шурша, перфолента уползла в окошечко входного устройства Электронного Мозга. Теперь уже от воли Руссова не зависела работа сложнейших электронных систем «Паллады». На его долю оставались функции наблюдения, контроля и аварийного вмешательства. Он еще раз мысленно проанализировал исходные предпосылки своих расчетов. Как будто всё правильно. Но где-то в глубине подсознания таилось какое-то неясное чувство сомнения и неуверенности. Все ли он учел при составлении программы? А вдруг в каком-то пункте расчетов он допустил незаметную для себя ошибку, просчет, неточность?.. Усилием воли он отбросил эту мысль, объясняя её переутомлением, и решил хорошенько отдохнуть и выспаться перед ответственным этапом взлета с планеты и вывода «Паллады» на прямолинейный участок маршрута.

И вот настал час отлета. С бьющимся сердцем Руссов включил астро-телевизор, прощальным взглядом окинул желто-оранжевые леса, пышные равнины, заросшие высокой, в рост человека, травой, изумрудно-фиолетовое небо. «Вперед!», сказал он, подбадривая себя, так как его угнетали тишина и безмолвие, царившие в корабле, в котором он был единственным членом экипажа, и решительно нажал кнопку Предстартовых Операций. Тонко запели роботы, управляющие шасси. Он не видел, как сложная система умных механизмов плавно втянула в корпус звездолета гигантские посадочные клешни, но услышал глухой рев двигателей вертикальной подвески корабля, медленно поднимающих астролет носом в зенит. В тот момент, когда «Паллада» встала во весь свой тысячеметровый рост, автоматически включилось ожерелье ядерно-водородных стартовых двигателей. Корпус звездолета отозвался на это крупной вибрацией. Точно штанги титанического домкрата, огненные столбы раскаленных газов сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее поднимали ракету над сожженной почвой. Толстые стебли трав, шипя и лопаясь, свертывались в жгуты, протягивая к небу опаленные скрюченные отростки, как будто грозя уходящему в Космос пришельцу.

Руссов включил вихревую защиту жилых помещений корабля. Он мысленно представил себе, как в сверхпроводящем кольцевом пространстве, охватывающем салон, анабиозные ванны и Централь Управления, заструились сверхмощные вихревые токи, создавая поле антигравитации, нейтрализующее любые перегрузки. На бесчисленных шкалах прыгали огоньки, мерно отстукивал секунды автомат-метроном. Через шесть минут корабль вышел на стационарную орбиту и, подчиняясь командам роботов, проделал ряд эволюций.

…В то «утро» он проснулся совершенно разбитый, с какой-то необъяснимой тяжестью на сердце. Все у него валилось из рук. «Наверное, от бессоницы», подумал он. Пытался заняться чтением – и не смог: попробовал есть – пища показалась ему пресной и безвкусной. Некоторое время он машинально слушал, как Счетчик Расстояний каждые две минуты звонко отсчитывает микропарсеки, остающиеся за кормой «Паллады»; бесцельно потрогал рукоятки аварийного управления, посмотрел на главный экран, где переливались фиолетовые точки звезд. «Паллада» беззвучно неслась в пространство со скоростью в шесть девяток после нуля». «Пройдена почти половина пути», подумал Руссов, решительно не зная, чем заняться. «Хорошо бы лечь в анабиоз и сразу провалиться в блаженное небытие…». Это была чрезвычайно заманчивая мысль, но он старался ее отогнать, потому что не доверял приборам и роботам – почему, и сам не мог объяснить, – вероятно оттого, что это была точная и сложная техника восьмого тысячелетия. Он долго колебался, борясь с соблазном, и, наконец, страшась одиночества, решился. Однако не успел он еще закрыть за собой дверь анабиозной каюты, как остановился, точно вкопанный. В убаюкивающую песнь гравиметра вдруг вошла какая-то новая, чуждая слуху мелодия. «Неисправность!», молнией пронеслось у него в голове, но гравиметр опять запел густо и ровно, и он успокоился. В следующее мгновение «голос» прибора резко изменил свою тональность, звук стал нарастать и повышаться. Он бросился к пульту и положил руки на рукоятки аварийных рычагов, не сводя глаз с указателя. Стрелка гравиметра медленно, но неумолимо ползла к красной черте, отмечавшей предельно допустимый при данной скорости звездолета потенциал тяготения. Вместе с движением стрелки все тревожнее кричал звуковой анализатор: «Опасность!». Руссов вздрогнул от резкого воя сирены, который прозвучал в тот момент, когда стрелка достигла красной черты. Его ослепила красная вспышка индикатора на груди сторожевого робота – сигнал отключения главного двигателя. Руссов на миг растерялся. «Впереди – тяготеющая масса!..», ужаснулся. он. Вслед за тем загрохотали тормозные двигатели. В следующую секунду их прерывистый грохот перешел в сплошной громоподобный гул. Подвижная шкала акцелерографа стремительно побежала влево, показывая чудовищное замедление: «сто жи… восемьсот… десять тысяч». Замедление было так велико, что на мгновение перегрузка превысила потенциал антитяготения. Его швырнуло в кресло пилота, вдавливая в губчатую обивку. Раздался пронзительный звон – это автоматически включилась система, усиливающая поле антитяготения, – и перегрузка исчезла. Гравиметр уже не пел, а пронзительно выл жутким, хватающим за душу «голосом», несмотря на то, что скорость корабля стремительно уменьшалась. «Тяготеющая масса или край слабого поля гравитации», лихорадочно гадал он, жмурясь от тревожного мигания аварийных огней. «Тормозить или наращивать скорость?.. Судя по карте Вычислительного Центра, на этом пути не должно быть тяготеющих масс… неужели навигационная ошибка?..». Он был достаточно опытен чтобы сразу понять, что впереди – невероятно сильное поле тяготения, и почти инстинктивно выключил тормозные двигатели. В наступившей тишине его руки лихорадочно шарили в сейфе Варена, перебирая записи, ленты и таблицы, в то время как глаза впивались в черный провал экрана астротелевизора. Если бы это была звезда, то он давно бы увидел ее?.. Может быть, «инфра» <sup>[5]5
  «Инфра» – т. е. инфракрасная звезда.


[Закрыть]</sup> ?.. Об этом сказал бы инфракрасный локатор… Пылевое облако?.. Его присутствие здесь на изученном участке Вселенной, совершенно невероятно. Что же может быть?.. Он терялся в догадках.

Потенциал тяготения на шкале гравиметра уже превышал все известные ему величины: силу притяжения Солнца, Альфы Эридана, рядовых инфракрасных звезд, пылевых сгущений. Руссов продолжал перебирать записи Варена, хотя внимательно изучил их при составлении программы; подсознательное чувство заставляло его что-то искать. Внезапно – это было словно наитие – он вспомнил слова, которые Варен еще в пути к Альфе Эридана сказал в ответ на замечание или вопрос второго штурмана Марио: «Да, да, на одиннадцатом парсеке обратного маршрута… если сделать поворот на 32 градуса по направлению к южному галактическому полюсу… через три парсека встретится потухший белый карлик Цвикки…» Капли холодного пота выступили у него на лбу. «Что это еще за белый карлик Цвикки?..». Он никогда не слышал о такой звезде. На курсовой диаграмме её не было. Тогда он включил памятную электронную машину и стал просматривать астрономические каталоги, но и здесь не нашел упоминания о загадочной звезде. Страх и неизвестность заставили его снова включить тормозные двигатели. Под их громовый гул он опять начал утомительные поиски, чувствуя, что если не найдет разгадки странного поведения «Паллады», – гибель неизбежна, потому что он не знал, что предпринять. Удар гонга пронизал его, точно электрический ток. Он нервно обернулся к пульту: это еще раз автоматичен включился робот, повышающий напряжение антитяготения. Не экране памятной машины плыли уже последние записи научных сообщений и заметок, сделанных Вареном перед самым стартом «Паллады», как об этом говорили значки на полях. Вот он наткнулся на информации Высшего Совета по освоению Космоса. Сухие строчки записи сразу разрубили весь узел загадок и неясностей. «Звезда Цвикки», писал Варен, «это закончивший свой жизненный путь сверхкарлик, невидимый в пространстве… сила тяготения немногим меньше, чем у звезд, останавливающих лучеиспускание. Сообщение о потухшем сверхкарлике получено из Совета за два часа до отлета… однако нас эта звезда не интересует, так как лежит в стороне в четырех парсеках по направлению к южному полюсу Галактики… Ее координаты».

Сверившись по звездной карте курсографа и отметив кружочком местоположение страшного потухшего светила. Руссов бессильно упал в кресло. Глаза его расширились от ужаса, страха, отчаяния… Он понял, что неточно проложил маршрут, нацелив корабль не на Солнце, а чуть в сторону. Он мучительно вспоминал, где, на каком этапе программирования мог допустить ошибку, но вскоре отказался от этой затеи, сознавая, что для обнаружения ошибки необходимо заново проверять все расчеты и вычисления, отнявшие у него больше года. Теперь собственное положение открылось ему во всей своей пугающей простоте: не к Солнцу мчится «Паллада», а прямо в инертный океан гравитации, выплыть из которого никому еще не удавалось прежде!..

Однако его отчаяние длилось не больше минуты, ибо надо было действовать. И он знал теперь, что делать. Бороться до последнего эрга энергии, до последнего грамма топлива в корабле! И странное дело: когда это ему стало ясно, он почувствовал облегчение. Не было ни страха, ни растерянности. Только холодное мужество борца, идущего на гибель. Твердой рукой он взялся за аварийные рычаги. Скорость «Паллады», между тем, упала настолько, что можно было сделать поворот на несколько румбов, не рискуя разрушить корабль. Он посмотрел на шкалы указателей расхода энергии и включил радиоквантовые генераторы на восемь десятых полного режима генерации. Одновременно с этим тангенциальные двигатели, работая на пределе, повернули корабль на тридцать градусов к востоку. Содрогаясь и вибрируя, «Паллада» начала титаническую борьбу с косной силой тяготения…

Двести сорок два часа, ни на секунду не утихая, двигатели извергали в пространство биллионы киловатт энергии, но скорость корабля продолжала бесконечно медленно падать. Это могло означать лишь одно: сверхкарлик Цвикки прочно держал жертву в своих объятиях; словно миллиарды чудовищных по силе рук медленно, но верно увлекали корабль в пучины безмолвия и мрака – туда, где материя, побежденная энтропией, обрекла себя на бездействие в течение длинного ряда галактических веков. Гравиметр давно умолк, потому что его шкала иссякла в тщетной попытке зарегистрировать силу тяготения, в десятки раз превосходившую все, что предусматривали конструкторы. Руссов не отходил от пульта; он оглох от воя приборов, ослеп от непрерывного мигания лампочек и индикаторов; он яростно метался у пульта, то и дело отключая роботы и автоматы, по сигналам неведомых приборов, приводящие в действие те или иные системы корабля. Сейчас требовалось только одно: ни на секунду не ослаблять энергетический вихрь, удерживающий «Палладу» на краю гравитационной бездны.

Лишенный отдыха, Руссов почернел и осунулся, ему некогда было как следует поесть; он торопливо проглатывал то, что удавалось найти в ящичке пилота; он боялся заснуть более чем на два-три часа. К исходу двенадцатых суток он настолько ослабел, что почти равнодушно воспринял сообщение расходомера топлива о том, что в корабле осталось всего сорок процентов первоначального запаса энергии. «Когда стрелка покажет ноль процентов, я, наконец, отдохну…», вяло подумал Руссов. Его охватило тупое безразличие отчаяния, он страшно устал и почти с радостью прислушивался к коварному голосу энтропии, звавшего его в мрачные океаны вечного небытия. Он закрыл глаза и бессильно сидел в кресле пилота, опустив руки. В таком положении он оставался долгие минуты, пока корабль изнемогал в борьбе с притяжением сверхкарлика. Но вот где-то в глубине памяти возникли видения: «спящие» в анабиозе товарищи, ждущие от него помощи; яркие картины родной Земли, деятельной и счастливой жизни людей, тружеников и его братьев, продолжающих бесконечно совершенствовать царство свободы, скачок в которое начали совершать еще в дни его далекой юности, в дни, когда «Циолковский» уходил к Альфе Центавра. Он почти наяву увидел Светлану Сергееву, услышал её бархатный голос… Любовался незабываемой панорамой города Вечности… Он снова склонялся над могилой Чандрагупты, утопающей в цветах, заботливо оберегаемых детьми нового мира, – там, в Городе Вечности… на Площади Погибших Астронавтов… Руссов с усилием поднял отяжелевшую голову. «Надо бороться до конца… до последнего эрга», прошептал он, включая главный двигатель на полную мощность и стараясь не смотреть на шкалы расходомеров топлива.