Текст книги "И тогда я сказал - согласен !"

Автор книги: Александр Лаптев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ну хорошо, допустим, – смягчился старик-профессор. – Но ведь вы должны понимать, что подобные заявления должны быть чем-то подтверждены. Вот вы, например, говорите, что вас хотят похитить некие агенты из будущего.

– Не похитить, а заставить вернуться в будущее.

– Минутку, что значит – вернуться! Вы же только сказали, что родились в одна тысяча девятьсот шестидесятом году!

Я поморщился. Опять эти мелкие придирки.

– Это сказано в том смысле, что я уже был в будущем, а потом вернулся обратно сюда, или, если говорить точно – убежал, а не вернулся.

– Стало быть, вас из будущего не выпускали?

– Стало быть.

– М-м-м, а почему это так?

– Потому что я подписал контракт на три года, но прожил лишь половину срока, то есть восемнадцать месяцев, а потом вернулся сюда, в свое время, то есть не вернулся – убежал.

– Что, не понравилось? – улыбнулся старик.

– Нет, – помотал я головой довольно резко.

– Так-так, понятно, – протянул он и хотел было вернуться к столу, но тут ему в голову пришла какая-то новая мысль. – А вот скажите: когда в последний раз вы путешествовали в будущее?

– На той неделе, – ответил я не задумываясь.

– То есть, вы отправились туда...

– В понедельник.

– А прибыли обратно...

– В среду.

Старик потер от удовольствия руки.

– Славно, славно, – повторил он. По-видимому, он решил, что поймал меня на противоречии, а я не спешил его разубеждать – пусть порадуется человек, огорчить его я всегда успею.

– Значит, в понедельник отбыл, а в среду уже вернулся назад? – бормотал он, быстро взглядывая на меня и потирая руки.

– Значит, так.

– В двое суток уложился, какой молодец!..

У меня затекла спина, и я сел несколько наискось, положив правую руку на спинку стула.

– Не спешите радоваться, – сказал я, – здесь нет никакого противоречия.

Старик удивленно поднял брови.

– Почему?

– Я мог бы отправиться в двадцать пятый век в понедельник, пробыть там сколь угодно долго и вернуться обратно в этот же день, минута в минуту, или даже еще раньше, например, в воскресенье – это все равно. Просто так сложились обстоятельства, что я вернулся домой в среду. Вместе со мной вернулись, кстати, те двое, которые были вчера в моем доме. Потом они снова отправились в будущее, а я остался. Так что, ничего особенного. Можете видеть сами.

– Действительно, – пробормотал старик как бы с огорчением, – все-то у вас складывается на удивление гладко, даже не за что зацепиться.

– А вы и не цепляйтесь, – проговорил я миролюбиво. – Вам же легче будет!

Старик усмехнулся.

– Занятно. Я впервые сталкиваюсь с подобным субъектом.

– Пользуйтесь моментом, – посоветовал я, – быть может, другой возможности у вас и не будет.

– Какой возможности? – сразу насторожился он.

– Поговорить с человеком, который побывал в будущем. Неужели вам не интересно знать, что будет на Земле через полтыщи лет?

– Да знать-то мне интересно, – пробормотал старик, – но только, позвольте сказать вам откровенно: я вам ни капельки не верю.

– Как – не верите? – удивился я.

– А почему я должен вам верить? – удивился тоже старик. – Вы заявляете такие странные вещи, и хотите, чтобы вам поверили на слово, в то время, как на вас лежит подозрение в двойном убийстве с отягчающими обстоятельствами. Дорогой мой! – он взял меня за руку. – Я не первый год работаю в этом заведении и такого понасмотрелся и наслушался, что меня уже ничем не удивишь. Если хотите знать, однажды я беседовал с самим дьяволом! Он сидел вот на этом самом месте, и утверждал, что он Дьявол, или Сатана (он по разному себя называл). А еще я видел ангелов, чертов, ведьм, вурдалаков и прочую нечисть. Всему этому есть одно название – галлюцинативный бред! Вот и все.

– Сочувствую вам, – сказал я. – Но ведь вы же профессионал, я вижу это. И умный человек. Неужели вы не можете отличить больного человека от здорового?

– Могу, – охотно согласился старик. – Между прочим, я прекрасный диагност. Таких как я, всего три человека у нас в городе.

– А таких как я – ни одного! – признался я.

– Может быть, может быть, – быстро проговорил старик. – Но я хочу закончить свою мысль. Так вот, я, конечно, вижу, что вы совершенно нормальный человек. Это и каждый скажет. Но если мы допустим, что вы нормальны, то тогда...

– Что?

– Тогда с неумолимостью следует, что вы все это придумали!

– Я? Придумал?!

– Ну конечно, – радостно подтвердил старик. – Ведь согласитесь, что ровно ничего вы не сообщили нам выдающегося, чего бы вы не могли вообразить! – и подобный рассказ может сочинить любой человек, особенно если ему будет грозить смертная казнь. А вот если бы вы смогли предъявить какие-нибудь вещественные доказательства вашего необыкновенного путешествия, или, еще лучше – доказательства вашей невиновности, – тогда бы я вам поверил. И все бы вам поверили. А так что ж получается? Руки у вас, извините, по локоть в крови, на орудии убийства – отпечатки ваших пальцев, и теперь уже доказано, что эти страшные раны нанесены именно вашим ножом, именно такой длины и ширины. Что вы на это скажете?

– Скажу, что это все подстроено. Схема проста: вчера ночью, используя процедуру ноль-транспортировки, ко мне в дом были доставлены эти муляжи, правда, в целом виде. Потом их последовательно разрезают и разрубают, словно мясную тушу, моим кухонным ножом, а на рукоятку ножа наносят отпечатки моих пальцев. Затем следует звонок в полицейское управление, и вот – я здесь!

– Довольно логично, – произнес старик. – Но почему эти люди из будущего, почему они просто не забрали вас с собой? К чему такие сложности?

Я заулыбался.

– Вот этого они как раз и не могут! У них на этот счет существуют жесткие ограничения. Меня можно переместить в будущее лишь с моего добровольного согласия. А я им такого согласия не давал, и не дал бы.

– Не очень понятно.

– Да я и сам не до конца понимаю их систему. Хотя, у нас здесь тоже есть много чего такого, что не сразу и не каждому можно объяснить. У каждой эпохи свои заскоки! – закончил я несколько философски.

Старик недолго помолчал.

– Ну так что? – обратился он к остальным членам беседы, которые до этого молчали словно мороженные рыбы.

– Дело ясное, – разморозился один.

– Вполне, – ожил второй. "Мне тоже!" – дополнил я про себя.

– Тогда что, будем заканчивать? – спросил старик. – Вопросы у кого-нибудь будут? Вопросов ни у кого не было. Ко мне подошел сзади охранник, и я встал, не дожидаясь, когда он тронет меня за плечо. Кивнув на прощанье честной компании, я вышел в коридор.

Все встречные почтительно жались по стенкам и поедали меня глазами. Это мне немного льстило.

Конец дня я провел спокойно. Никуда меня больше не водили, ни о чем не спрашивали. Вечером я с аппетитом поужинал, а потом мне принесли книги и я улегся на жесткий топчан – почитать что-нибудь глубоко историческое; но где-то на третьей странице глаза мои сами собой закрылись, и я преспокойно уснул. Утром меня снова повели на допрос. В комнате дознания меня ждал следователь – Василий Иванович Щурский – так понравившийся мне накануне человек с внимательным и добрым взглядом прищуренных от рождения глаз.

Мы дружески поздоровались и сели по обе стороны гладкого голого стола. Следователь, конечно, уже знал результаты вчерашнего медицинского освидетельствования, а потому окончательно перестал меня бояться.

– Как продвигается следствие? – поинтересовался я, словно бы мы сидели где-нибудь в пивной, а я был не подозреваемым, а посторонним и довольно равнодушным лицом.

Следователь посмотрел на меня, прищурившись, и молвил:

– Ничего.

– Тела обследовали?

– Обследовали.

– И что?

– В каком смысле?

– В смысле анализа тканей и крови.

– Ах это... Не знаю.

– Но вы передали мою просьбу?

– Какую?

– Провести анализ крови. Я же говорил вам вчера.

– Да, я помню.

– Ну и что?

– Что?

– Передали вы мою просьбу или нет? – Я начал понемногу выходить из себя. Этот тип оказался не так хорош, как я, было, о нем подумал.

– Нет, не передал, – сказал он, опуская взгляд.

"Молодец! – похвалил я про себя. – Хотя бы не врет!"

– Послушайте, – я постарался придать голосу как можно больше убедительности, – я очень вас прошу, пожалуйста, не забудьте сегодня им сказать.

– Кому – им?

– Ну этим, патологоанатомам, или кто там у вас занимается вскрытиями. В общем, пусть они исследуют группу крови у этих двух тел. Уверяю – вас ждет большой сюрприз!

Следователь потряс головой. Быть может, он надеялся в душе, что я одумаюсь за ночь и заговорю, наконец, серьезно.

– О каком сюрпризе вы говорите? – проговорил он вполголоса, думая о чем-то своем.

– Увидите! – пообещал я.

– Ну хорошо, я передам, – сказал он. После этого он вытащил из кармана ручку и стал заполнять бланк допроса – число, фамилия следователя, номер дела и кое-что еще. Закончив приготовления, он посмотрел на меня своими замечательными глазами.

– Ну что, будем говорить серьезно?

Лицо мое вытянулось.

– А до этого мы разве говорили несерьезно?

Следователь не ответил. Было впечатление, будто он готовится к чему-то неприятному, что он должен сейчас совершить.

– А хотите, я расскажу вам о будущем? – неожиданно предложил я.

– Нет не хочу.

– Почему же? Это интересно, уверяю вас!

– Да я в принципе не против, но только в нерабочее время.

– Да когда же мы встретимся с вами в нерабочее время? – восхитился я. – Быть может, вы меня и не увидите больше никогда. И шанс упустите. Неужели вам неинтересно?

По лицу его было видно, что "не интересно", но он не сознался, а сказал вместо этого:

– Давайте, все же, поговорим о деле.

– Ну давайте, раз вы настаиваете, – произнес я и отвернулся.

– Расскажите – чем вы занимались в день убийства. Как можно подробнее.

– Зачем это?

– Расскажите, – произнес следователь с мягким нажимом.

Я поколебался несколько секунд, а потом взял и рассказал – пусть слушает, если хочет. День этот событиями был небогат – встал как обычно, в семь утра, позавтракал и поехал в город искать работу. Работу я не нашел, и часа в три вернулся домой. Приготовил обед и пообедал. Что делал потом?.. Трудно даже вспомнить. Ничего особенного, во всяком случае такого, на что стоило бы обратить внимание – газеты, телевизор, книги. Слонялся по дому и думал о том, что хорошо бы сделать то-то и то-то, но так ничего и не сделал.

А ближе к ночи заявились двое моих товарищей по несчастью, те самые, которые из будущего. Товарищей звали Андрей и Дима, но это не суть важно, а важно то, что мы довольно неплохо посидели, как водится, выпили, и я затем проводил их до ограды – уже в кромешной тьме, ночью. Они, между прочим, прощаясь, предупреждали, что против меня что-то затевается и чтобы я был настороже. Но я ответил, что, мол, как ни берегись, а свое схлопочешь, и нет никакого смысла прятаться от того, от кого спрятаться никак нельзя, потому что...

Но здесь следователь остановил меня, заметив, что я незаметно так взгромоздился на своего любимого конька.

– Погодите! – поднял он руку. – Так вы утверждаете, что двое ваших гостей уехали от вас ночью?

– Ну конечно!

– Во сколько это было?

– Ну я не помню. Может, в двенадцать, или в час. Какая, собственно, разница?

Последнее восклицание следователь проигнорировал, а сообщенье мое старательно занес в протокол.

– А в чем они были одеты?

– В чем одеты, – буркнул я, – в одежду были одеты!

– В какую одежду?

– Зачем вам это?

– Пожалуйста, ответьте.

– Ну в брюках они были (не голыми же им ходить), в брюках и в рубашках, у одного была коричневая рубашка, у другого синяя.

– Так! – кивнул следователь, водя ручкой в середине листа. – А носки у них были?

– Да откуда я знаю про носки? Вы бы еще про трусы меня спросили.

– Да, кстати, – подхватил он, – а какого цвета у них были трусы?

Я подумал, что он, верно, издевается надо мной. За кого он меня принимает?..

– Перестаньте задавать провокационные вопросы, – произнес я, сжимая под столом кулаки.

Следователь отодвинул лист в сторону.

– Мне кажется, что вы до сих пор не поняли, в каком сложном положении оказались. Вот вы сейчас сказали про брюки и про рубашку, а между прочим, на трупах была именно такая одежда – темные брюки, которые сейчас редко кто носит, и столь же редкие нейлоновые рубашки синего и коричневого цветов. Но и это еще не все! При них найдены документы на имя... как, вы сказали, их зовут?

– Андрей и Дмитрий.

– А фамилии?

– Сирин, а второй, кажется, Ильин.

Следователь откинулся всем телом назад. Лицо его стало почти счастливым.

– Ну вот видите! В найденных документах значатся именно такие фамилии и имена. Так что получается, что никуда ваши приятели от вас ночью не уезжали и уехать не могли! – Он набрал в грудь воздуха и заговорил вдруг каким-то особенным – (проникновенным?) – голосом: – Скажите, из-за чего вы повздорили?

Я отвернулся. Все мои объяснения разбивались подобно морским волнам, ударяющим в неподвижный валун на берегу. Можно хоть тысячу лет яриться и пениться морю, хлестать и хлестать изо дня в день в гладкую поверхность и ничего ровным счетом не добиться. На то он и валун!

– Я могу лишь повторить сказанное: эти люди, которых нашли в моем доме, на самом деле людьми не являются.

– А одежда, документы?

– Все заранее подстроено! Я же вам говорю: возьмите на анализ кровь! Или любую ткань – и сразу все станет ясно.

Следователь поморгал глазами, вздохнул раза два и подвинул мне протокол:

– Прочитайте и распишитесь.

Я взял ручку и без задержки, как и в прошлый раз, поставил в нижнем углу размашистую подпись.

– Все это лишнее, – произнес я устало.

– Не скажите, – отозвался следователь.

Мы одновременно поднялись.

– По-видимому, сегодня будет произведен следственный эксперимент, – сказал он. – Так что будьте к этому готовы.

– Я всегда готов, – буркнул я, покидая комнату дознания.

Однако к визиту адвоката, назначенного для моей защиты, я оказался не подготовлен. Он заявился перед обедом, и я все время нервничал – не останусь ли я в результате нашей беседы с пустым желудком.

Адвокат мне с первого взгляда не понравился, да и я ему тоже понравился не очень, потому как сразу дал понять, что мне не нужны никакие адвокаты и я не нуждаюсь ни в чьей защите. (Я вообще плохо понимаю людей, берущихся защищать убийц. Ладно еще, когда убивают по неосторожности или в состоянии так называемого аффекта, а вот когда делают это обдуманно, да еще с изощренной жестокостью – таких я бы давил на месте.)

– Вы напрасно тратите время! – заявил я адвокату – довольно молодому мужчине, лет тридцати, среднего роста и очень серьезному, что ему совершенно не шло.

– Хотите вы этого или нет, но согласно закона, у вас должен быть общественный защитник. Поверьте, это делается в ваших же интересах!

– Да я верю, – сказал я уже потише. – Просто зря это все.

– Я так не думаю, – сказал адвокат и раскрыл свою папку.

Последовали привычные вопросы: как моя фамилия, да сколько мне лет, да где я родился, да чему учился и чем занимался в последнее время и тому подобный вздор. Примирившись с неизбежностью и желая поскорее отделаться от бесполезного для меня человека, я стал рассказывать, в который уже раз, грустную историю своей жизни. Я сильно старался и уложился в четверть часа.

Исписав целых пять страниц, адвокат отложил листы в сторону и спросил доверительно:

– Скажите честно, только мне (ведь я ваш адвокат, я должен знать истину!): это вы убили этих людей?

Тут я задумался – стоит ли тратить попусту слова? – и ответил примерно так:

– Нет, не я.

– А кто?

– Мне уже надоело отвечать на подобные вопросы, – проговорил я. – Неужели вы думаете, что я вам скажу что-то особенное?

– Признаться, я надеялся на вашу откровенность, – произнес он очень серьезно, – ведь, все-таки, я ваш защитник.

– Хорош защитник, – вырвалось у меня, – сам считает меня убийцей, и говорит при этом, что он мой защитник. Иди лучше жену свою защищай от хулиганов! – Сам не знаю – зачем я это сказал? Но уж такое у меня свойство: если человек мне не нравится, то я никак не могу скрыть своей неприязни. Впрочем, обратное так же справедливо.

Но чем хороши флегматичные люди – их чрезвычайно трудно вывести из себя, – поэтому мой оппонент нисколько не обиделся, по крайней мере, не выказал явной обиды, а продолжил беседу в ровном ключе.

– Следовательно, вы не знаете, кто убил этих людей?

– Да не убивал их никто, понимаете? Не убивал! Потому что это вовсе не люди. Сколько можно повторять.

– Ну хорошо, а эти, ваши гости, которые были у вас накануне вечером, куда они делись?

Я поднес руки к лицу и потер с силой глаза.

– Я что-то не пойму: вы адвокат или кто?

– Адвокат!

– Вы меня защищать собрались?

– Да.

– Тогда зачем все эти вопросы?

– Как зачем?

– Чего вы хотите от меня добиться?

– В каком смысле?

– Ну для чего вы со мной сейчас говорите?

Адвокат призадумался.

– Простите, я чего-то вас не пойму.

– А я вас, – отрезал я, и мы замолчали. Но молчание длилось недолго. Адвокат вздохнул, поправил воротник и... поехал на второй круг.

– И все же я вынужден повторить свой вопрос, – сказал он.

Тогда я тоже вздохнул и говорю:

– В таком случае я вынужден буду повторить свой ответ...

Примерно через полчаса адвокат ушел, и я перевел дух, и, вместе, призадумался: судя по всему, положение мое было безнадежным – мне не верил никто, и даже адвокат, призванный меня защищать. Хотя, рассуждая здраво, трудно было ожидать другой реакции, – это я в глубине души понимал, потому что был в глубине души здравомыслящим человеком. И вся надежда теперь у меня была на пресловутый анализ крови. Это могло быть единственное объективное доказательство правдивости моих слов.

После обеда, как и обещал следователь, меня повезли на следственный эксперимент. Я пробовал было отказаться, но без малейшего успеха. Пришлось подчиниться.

Вообще, эксперимент выглядел довольно идиотично. Вот меня втолкнули в мой собственный дом, стали водить по комнатам и показывать все, словно я был покупатель, а они продавцы, потом завели на кухню и усадили за стол. Начали спрашивать: на каких стульях сидели мои гости, в каких позах, лицом ко мне или боком, кто как облокотился на стол или плечом на подоконник, да чем занимались – курили или держали стаканы в руках; после мне пришлось в лицах изображать наш разговор, что было уже не так скучно, поскольку память у меня неплохая, и я так увлекся, что экспериментаторам пришлось меня останавливать. Мы разговаривали в тот вечер, кстати, о будущем двадцать пятом веке, в который предстояло вернуться моим товарищам и в который ни за что не хотел возвращаться я сам. Надо сказать, что будущее мы ругали, поначалу довольно вяло, а потом, после третьего стакана, разошлись и кричали довольно громко, так что с улицы действительно можно было решить, что в доме разгорелся скандал. Сильнее других ругался я. Может, потому, что я пробыл в двадцать пятом веке дольше своих гостей?

– Знаете, – обратился я к сопровождавшим меня лицам, – этот двадцать пятый век – это такое дерьмо! Ни за что не соглашайтесь, если вам его предложат, а только в крайнем случае.

Но совет пролетел мимо ушей, присутствующие сделали вид, что не расслышали.

Потом меня поводили еще по двору, по зеленой травке, затем посадили в машину и доставили обратно в тюрьму.

Так закончился второй день моей временной изоляции от общества.

Дальнейшие события не очень интересны, потому что все крутилось вокруг одного: зачем убил, да как это произошло. Мои объяснения также не отличались разнообразием. Я упорно твердил: я – не убийца, трупы – не трупы, друзья улетели, а я – остался. Правда, отстаивать свою версию было мне все труднее; особенно осложнилось мое положение на пятый день, когда стали известны результаты анатомического вскрытия и анализов крови, на которые я с такой настойчивостью напирал. В тот день следователь пришел на допрос в приподнятом настроении и смотрел на меня так, словно у меня был день рождения, а он приготовил мне исключительный по стоимости подарок. Когда я узнал причину его радости, мне стало очень грустно! – до чего же любят у нас радоваться чужому неуспеху.

– Извольте прочитать, – протянул он мне какую-то бумажку, всю исписанную.

– Что это?

– Читайте, там написано!

Я стал читать. Это было заключение судмедэксперта – очень длинное, на двух оборотах листа, – с перечислением повреждений, переломов и ушибов, с констатацией причины и времени смерти и с описанием множества общефизических показателей. В конце сообщался состав крови, говорилось, что у обоих погибших была кровь второй группы, резус положительный, и что кровь именно такой группы была обнаружена на халате у подозреваемого, то есть у меня.

– Вот так да! – молвил я, отодвигая заключение в сторону.

– Выходит, что они уже и кровь научились имитировать?

– Кто – они?

Я не ответил. Потому что уже устал.

Ходил ко мне как на службу каждый день вечно чем-то озабоченный адвокат, все пытался найти смягчающие вину обстоятельства. Я только посмеивался, хотя, конечно, все это было в высшей степени не смешно. Не то что бы мне не нравилась тюрьма, или пища, или обхождение (попутно замечу, что подобного уважительного к себе отношения я не испытывал отродясь, и это странно само по себе; тема эта заслуживает отдельного и обстоятельного разговора – но это как-нибудь в другой раз). Обидно было, что мне не верят, что я не могу доказать свою невиновность. А я должен был оправдаться, чтобы мне поверили все! Ведь в самом деле, пока есть на свете хотя бы один человек, искренне считающий вас подлецом, – счастье ваше не полно, оно не может быть полным. Скажу больше: даже если такого человек и нет, то есть он был, но умер по неизвестной причине, исчез, растворился – это ровным счетом ничего не меняет. Поэтому я стремился, несмотря ни на что, доказать свою невиновность. Так уж я устроен. Так мы все устроены.

Проверяли меня еще на детекторе лжи. Примитивнейшая штука, должен сказать. Какой дурак ее придумал? Известно немало случаев, когда невинных людей осуждали на казнь исключительно благодаря показаниям детектора лжи. Потом, правда, в конституцию ввели соответствующую поправку, ограничивающую могущество всемогущего детектора, но и все равно – соблазн проверки на непонятной электронной машине так велик, что ни один следователь не в силах был от него отказаться. А я согласился на проверку в своих целях – продемонстрировать полную ее бесполезность или даже вредность. Это довольно интересно, поэтому остановлюсь на этом подробнее.

Меня усадили в кресло, замотали электрическими проводами руки и грудь, надели на голову обруч и наставили в глазницы яркий свет. Я знал, что все вопросы прогоняются два раза – для пущей убедительности, – и решил отвечать сначала так, а потом эдак, – пускай потом разбираются. Обмануть детектор лжи несложно: эта штука определяет вашу искренность, измеряя потенциалы в разных точках тела. Идея сама по себе до безобразия проста! В основу ее положен тот факт, что человек, когда он говорит неправду, – совершает некое насилие над собственной психикой, и насилие это имеет вполне заметные следы в виде учащенного сердечного биения, покраснения или побледнения щек, а также изменения проводимости участков тела, вызванных такой банальной причиной, как выделение пота вследствие излишнего волнения. А вот когда человек говорит правду, никакого волнения нет и в помине, потому что нет насилия над собой, не надо ничего придумывать, изворачиваться и быть готовым каждую секунду к подвоху, потому что никакие подвохи в таком случае отвечающему не страшны. Но однако, есть такие впечатлительные натуры, наделенные избыточной фантазией, которые вдруг начинают думать, что они и в самом деле могли бы совершить преступление, в котором их обвиняют, они начинают смотреть сами на себя глазами обвинителей и вдруг понимают – где они могут быть неискренними и в котором месте их могут поймать на лжи. И они начинают опасаться, в силу своей мнительности, что им могут не поверить – не поверить именно в том месте, когда они действительно могут солгать и где у них нет стопроцентного алиби. Как раз осознание подобной возможности заставляет учащенно биться сердце, бледнеть и краснеть лицо, и изменяться проводимости различных участков тела. Все это объективно выявляет электронная машина – и пожалуйста, готов преступник, вина его объективно доказана, спасенья нет!

Я, может, не совсем корректно изложил существо дела, но в основе своей оно обстоит именно так. Опытные преступники, кстати говоря, все это отлично знают и умеют пользоваться – будь здоров! Не зря детектор лжи был запрещен в... Впрочем, это к настоящему рассказу не относится.

Итак, пользуясь своими познаниями и навыками, я старательно ответил на заданные мне вопросы и отправился в камеру, заранее предвкушая результат. Пересказывать сами вопросы не имеет смысла, потому что они повторяли одно и то же, о чем меня спрашивали все эти дни, а кроме того, формулировались так, будто испытуемый – недотепа, дегенерат или что-то в этом роде.

Однако результатов тестирования мне не сообщили. Единственно, я заметил, что следователь на другой день поглядывал на меня как-то странно, словно бы с испугом. А когда я поинтересовался – что показала проверка, он смутился и не нашелся, что ответить. Что-то забормотал себе под нос, так что я ничего не понял. Вернее понял одно: детектор лжи только добавил путаницы в это дело.

Когда мне объявили, что суд назначен на такое-то число, я понял, что карта моя бита – оправдаться мне не удалось. Но я не посчитал игру законченной и решил принести хотя бы некоторую пользу всем этим людям – моим современникам. Пусть я останусь в их глазах преступником, однако, прежде чем я исчезну, я должен открыть им глаза на некоторые вещи. У меня будет последнее слово на суде, и я решил дождаться этого мгновения. Хотя я и понимал, что речи мои вряд ли понравятся слушателям, но долг чести, если позволено будет мне так выразиться, требовал от меня активного действия, я должен был сделать предупреждение человечеству!

Суд состоялся ровно через три недели после моего ареста. Войдя в зал слушаний, я увидел тьму народу. Надо полагать, случай этот получил широкую огласку, да и немудрено! – двойное убийство, плюс такой необыкновеннейший преступник – для провинциального городка это есть настоящий спектакль, благо, никто из местных жителей не погиб от руки маньяка. Я насчитал, пока шел по проходу, два десятка фоторепортеров, трое или четверо держали на плече кинокамеру и ловили меня в объектив, остальные гипнотизировали меня взглядом, безуспешно пытаясь проникнуть в мою гадкую душу. Я зашел в крохотное пространство, напоминающее древнегреческий балкончик – размером полметра на метр – и сел на крепкую деревянную скамью. По бокам встали по стойке смирно два охранника, я окинул их взглядом и остался доволен. Потом я стал смотреть в зал, пытаясь, в свою очередь, проникнуть в мысли смотревших на меня людей. "Смогу ли я убедить их в чем-нибудь?" – спрашивал я себя, и не получал утвердительного ответа. Я был для них чужой, они смотрели на меня как на некое кошмарное чудо, или – психологический казус, ошибку природы ли, жестокий просчет родителей... Но ни в коем случае – не на как обычного гражданина, имеющего сказать им всем что-то чрезвычайно важное.

Большинство публики составляли мужчины, однако попадались и женщины; привлекла мое внимание красивая дама в первом ряду, она неотрывно смотрела на меня, и взгляд ее был такой скорбный, будто она присутствовала на похоронах дорогого ей человека. А может, она ненавидела меня всей душой – внешность часто бывает обманчива.

Наконец все расселись, взгромоздились на стулья присяжные заседатели – тринадцать разновозрастных граждан города, – поместился на лобном месте престарелый председатель в своей трагической мантии, а на скамье сбоку – адвокат; за конторкой у прямоугольного окна встал стоймя суровый обвинитель.

Суд начался! Взялся говорить судебный секретарь и коротко сообщил о готовности дела к слушанию, поведал о том, что все процессуальные нормы соблюдены и, дескать, все в полном порядке – подсудимый налицо, следствие проведено в положенный срок и никаких причин оттягивать судебное разбирательство нет.

Потом взял слово председатель – пожилой мужик с отечным лицом, – он напомнил присутствующим существо разбираемого вопроса, мотнул головой в сторону присяжных, адвоката и обвинителя, кивнул также на меня и объявил заседание открытым. Все одновременно поднялись и выслушали с торжественными лицами государственный гимн. Некоторые, я заметил, закатили под череп глаза и пытались подпевать. Потом все сели, и я сел тоже. Про себя я проговаривал свою речь.

Было извлечено на свет заключение следствия, секретарь, вооружившись очками, зачитал громким голосом мнение следственной бригады. Мнение было однозначное: Я убил! Убил, будучи в ясном уме и полной памяти, то есть осознавая свои преступные действия. В конце, правда, имелась приписка – особое мнение следователя, – согласно этому мнению обвиняемый (то есть я) страдает особой формой психического расстройства, не известного науке, но весьма опасного. Это должно было смягчить мою участь, но по мне так лучше бы этой приписки не было.

Затем повел свою партию обвинитель. Он подробно описал мои действия в день накануне убийства (словно это что-то могло доказать или опровергнуть), потом нарисовал мой психологический портрет – довольно мерзкого типа, которому я бы не подал руки даже будучи пьяным, – после, используя природную фантазию, нарисовал картину убийства мною двух беззащитных людей. Рассказывал он так живо, что некоторые слушатели побледнели, а когда он вытащил и помахал в воздухе окровавленным кухонным ножом, то две или три женщины упали в обморок и возникла небольшая заминка.

Я спокойно слушал обличительную речь и иногда улыбался.

Потом выдвинулся вперед адвокат.

– Я согласен со всем, что здесь говорилось, – сразу сообщил он, оглядывая исподлобья зал, – но однако же хотел спросить уважаемого прокурора: – каковы мотивы убийства? Ради чего обвиняемый убил двух человек, да еще своих хороших товарищей? Тут нет ограбления, нет ревности, нет давней обиды и никакой другой причины. Также я спрашиваю: как объяснить столь странное поведение убийцы? Почему после совершения столь чудовищного преступления он идет и ложится как ни в чем не бывало спать, а утром запускает в дом полицейских и сам приводит их на место преступления? Прошу также учесть заключение психолога, который характеризует подозреваемого как уравновешенного человека, способного контролировать свои поступки и не склонного к беспричинной жестокости.

– А на жестокость по причине он, стало быть, способен? – спросил с места обвинитель.