Текст книги "Осенняя женщина (Рассказы и повесть)"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

И она в задумчивости смотрит на банку.

– Интересно теперь узнать, как ты меня пропишешь, – ворчливо говорит она.

Что? Да вот хоть бы... Но стоп! Стоп, стоп. Что за деревенская жизнь без парного молока? И я даю себе торжественную клятву писать только правду. Правду о том, что к тому же баба Шура и неграмотная. Не до грамоты ей было. Всю жизнь работала: на детей, на внуков, на колхоз, на государство.

Но, зато какое молоко дают ее коровы...

д. Малый Конь, Чернский район,

Тульская губерния

4. Вод великих посреди

ВОД ВЕЛИКИХ ПОСРЕДИ

Он принадлежал к числу тех счастливчиков, которые еще могли себе позволить потребление натуральных продуктов. В то самое время, когда все уже поняли, что не худо бы остановиться. Остановиться и подумать, что же лучше: прошлое или будущее? Вот как стоял вопрос! И все прекрасно это понимали. Но только дело обстояло примерно так же, как при езде в автомобиле с испорченными тормозами. То есть, можно и понимать, и иметь сильное желание остановиться, но вот, поди ж ты... В общем, будущее и тут оказалось сильнее всех в перетягивании каната. Они, значит, все понимали, а оно тянуло их к себе, да тянуло. Со всем их понятием!

Ну а он отсиживался в укромном уголку. Сознательно отсиживался, никого из себя не строя. И не вставая ни в какую позу. И лопал себе натуральные продукты. Правда, уже консервированные, но еще в собственном соку.

Прибой у берегов его островка вел себя мирно, почти бережно – какой смысл бесноваться у такого крохотного клочка суши? Надобно же и Океану где-то передохнуть. А солнце, запущенное на востоке, со свистом проносилось над островком, не вникая в эту убогую жизнь. И удостаивалось за свое равнодушие отдельной вечерней благодарности. И ухалось в воду за ровным, линеечным горизонтом.

По вечерам, натрескавшись натуральных продуктов, обратив благодарность к солнцу, и справив нужды, он садился в любимое (поскольку единственное) кресло-качалку. Обратившись лицом к натуральному закату, он сдвигал шляпу на лоб так, чтобы поля ее упирались в черенок ароматно дымящейся трубочки. И начинал размышлять. Вот над чем. Так уж случилось, что во все времена солнце воспринималось... как солнце (кроме шуток!) . И отличие одной теории от другой заключалось лишь в стремлении гонять светило вокруг Земли или наоборот. А между тем, можно было бы подумать (он же подумал!), что солнце – это дыра в нашем холодном синюшном мире. А уж сквозь дыру и виден тот мир, вечно золотой от тепла и благодати. И мысль эта грела его больше, нежели диск, уходящий за море.

– Папаша, – вдруг окликнули его. – Папаша!

Голос звучал молодо и дерзко. И Папаша (черт с ним, Папаша, так Папаша!) открыл глаза и передвинул шляпу. Указательным пальцем правой руки на затылок, против движения солнца. И увидел одного из этих (чтоб им!) молодых и шустрых, которые как раз и подталкивали, суетясь и надсаживаясь, прошлое в будущее. Хотя ни первое, ни второе в таких услугах не нуждались.

– Папаша! – сказал он, наполнив окружающее пространство и время тоской и тихим горестным безумием. – В то время, как...

– Я давно не читал газет, – сказал Папаша. – И отвык от подобных оборотов. Ты ближе к делу.

– Да вы что! – жестко сказал Юнец. – Сидите тут, а все...

Папаша сунул ему под нос банку с остатками ужина.

– Попробуй, потом дорасскажешь. Нам некуда торопиться.

Юнец, не глядя, хватанул кусок из банки, пожевал, пытаясь что-то говорить. И судорожно проглотил, очевидно, не ощутив вкуса (!).

– Именно об этом! Мы и хотим, чтобы у всех было такое... Чтобы у всех! Всегда! Чтобы вкусно!

Папаша заглянул в банку.

– Кто это мы и кто это все?

– Вы, я...

– Вот давай пока и ограничимся. Давай попробуем себя прокормить.

– Да вы что! В то время, как...

– Стоп. Ты вообще-то как сюда попал? (В смысле, на кой черт?).

И тут взгляд Юнца несколько прояснился. И Юнец даже вроде бы начал что-то понимать, присев сначала на корточки, а потом и задницей на песок. Песок был влажный. Но Юнец ничего не чувствовал, так и сидел. А пятно на штанах, должно быть расплывалось. Но ему было не до того. Уставившись вниз, он пальцем медленно вел борозду в песке. Сидел, уткнувшись башкой между коленей и вел, вел борозду. А та наполнялась водой. А потом он почувствовал-таки сырость. И вскочил, отряхивая мокрый, тощий зад, облепленный песком.

– Что ж, коли так, – сказал он. – Коли так, что ж...

И уперся взглядом прямо в горизонт. Долго стоял молча, смотрел. Папаша за это время выкурил трубочку, сидя в любимом кресле. Затем выбил из нее пепел в горку такого же пепла, справа от кресла.

– Высматриваешь-то чего?

– Должен же кто-нибудь появиться?

– С этой стороны – никого. Мировой Океан, – подняв большой палец, сказал Папаша.

Тогда Юнец молча удалился на противоположный край острова – лицом к восходу. Так они и сидели, спиной друг к другу. А горизонт был ровен и пуст со всех сторон. И Папаша еще подумал тогда: "Не угомонится он. Нет, не угомонится".

– В сущности, – веско сказал Папаша после одного из обедов ( у него, понятно, давно не было случая выговориться). – в сущности, жизнь, это ни что иное, как бегство от страха. История человечества (у меня было время подумать о нем) – постоянный панический забег без финиша. Только у каждого времени свои страхи. Чума, варвары, атомная бомба... Список можно продолжить. Продолжить? Болезни, одиночество, смерть...

– Происхождение острова – вулканическое, – сказал Юнец, напряженно о чем-то размышлявший.

"Он не угомонится, – огорченно подумал Папаша. – Нет, не угомонится".

– Ерунда, слушай дальше. Ведь если взять одного человека (в этом смысле у меня богатый опыт), то он, собственно, тем только и занят, что готовится к одиночеству, тому одиночеству, вечному... Из меня бы вышел проповедник, а?

– А значит – пемза, – сказал Юнец и поглядел под ноги, и даже топнул ногой, словно жеребец застоявшийся! – Пемза... Но ведь пемза плавает?!

– Башка, – одобрил Папаша. – Ты – башка. Да только ведь и г... плавает (прямо так и сказал). Однако ж мы – тут!

Сплюнул от досады, надвинул шляпу на глаза и задремал протестующе.

– А еще банки, – сказал Юнец вполголоса. – Много банок из-под консервов. Как поплавки. Сделать плот, а?

Потом нарвал травки, соорудил себе ложе, лег, запрокинув руки за голову и, наблюдая рассеянно за курсирующим светилом, забормотал, обращаясь непосредственно к мирозданию:

– Конечно, мы несколько поторопились, не без этого. Не стоило так уж наваливаться... Вот и не выдержало, – он даже усмехнулся. Шуму было... словно я родился!

А Папаша слышал все это, наблюдая через дырочку в шляпе. Он в шляпе специально проковырял дырочку. Раньше не было нужды, а теперь вот проковырял!

Юнец приподнялся на локте и огляделся. Огляделся совсем заново. Потрогал травку и похлопал по острову. Долго рассматривал Папашу.

Папаша ухмылялся под шляпой, утешаясь видом в дырочку!

А потом они оба – Юнец встал, а Папаша приподнял шляпу – посмотрели друг другу в глаза.

– Надо наводить порядок, – сказал Юнец.

– То-то же, – сказал Папаша.

– Ведь это же черт знает что!

– Так и я об этом! И не один год пройдет, пока мы покончим с этим, вынес приговор Юнец.

Ночью, при свете безмятежного полнолуния, Папаша грузил в надувную лодку (в хозяйстве все было продумано) запас харчей, инструмент, прочий скарб, необходимый обживающему новые места.

– В сущности, жизнь есть бегство, – философски размышлял он при этом. – Чего ж тут непонятного? Непонятно одно. Почему бегут не те, кому бы следовало, а?

Он оглядел островок. На том краю его, что ближе к восходу, на охапке травы, при свете тревожного полнолуния, сквозь сон бормотал свои невнятные проклятия Юнец.

– Слагаю корону, – сказал Папаша.

И по тихой тяжелой ночной воде отчалил без единого всплеска (опыт!).

А Юнец проснулся от одиночества. В бунгало-хранилище , славно потрепанном многолетним храпом Папаши, он обнаружил еще изрядный запас съестного. Кресло стояло на своем месте, храня на сиденье шляпу и трубку для нового владельца. Оставалось сесть лицом к натуральном закату, закурить, надвинуть шляпу на глаза и подумать о том, что солнце...

И еще ни слова, заметьте, не было сказано о женщине!

ПЕРЕПОДГОТОВКА

Сидят все четыре. Друг напротив друга. Четыре девушки, девчоночки. Автобус же – битком. Утро, час пик, все на работу чешут. Только все остальные молча чешут, а эти вчетвером не умолкают, щебечут. Вот о чем, к примеру:

Ой, чего это?

Больница, наверно...

С балконами?

А че такого?

Да ну. Ты скажешь. Зачем больнице такие балконы? Там же

люди лежат-болеют...

Но тут одна из них стремительно в рев ударилась. Остальные повернулись от окон и спрашивают:

Ты чего?

Я ключи забы-ы-ыла...

Одно отрадно, проявили подруги солидарность. И тоже в рев ударились. Но скоро успокоились. И говорят той, которая успела первой зарыдать:

– Ну, чего ты? Подумаешь... Мы попросим кого-нибудь дверь открыть. Вон хоть молодого человека.

И посмотрели они на Ушастого. И стали строить ему зареванные глазки. Ушастый молчал. А они спрашивали:

Поможете, молодой человек?

Тут и первая зареванная туда же, строит глазки. Но и против этого Ушастый промолчал. Тогда в голосах их послышались плохо скрытые угрозы:

Так поможете или нет?!

И совершенно неожиданно для Ушастого вдруг взволновался весь автобус (пассажиры):

Вот же бесчувственный! Будто трудно помочь. А девочки,

может быть, приезжие... Что они подумают о нашем городе?

Ушастый растерялся. И потому на ближайшей остановке выскочил. А все оставшиеся в автобусе расплющили носы по стеклам, показывая на беглеца пальцами (воспитаньице!) и хохотали, как ненормальные. Водитель тоже, наверное, хохотал, потому что автобус мотало из стороны в сторону. Ушастый чуть было не подумал: "Чтобы вы врезались куда-нибудь, придурки несчастные...". Но мысль эта оказалась греховной, и он не стал ее думать.

Ушастый слышал об этом городе еще в детстве. Его им тогда пугали. Потом ребенок рос и забывал детское. Когда же вырос, вдруг вспомнил. Детское воспоминание, как и положено, объявилось внезапно, без спросу, словно проснувшись от долгого сна, сладко потягиваясь и утверждаясь в реальности. Потому что появилась потребность побывать в том городе. Потребность малая, но неотложная. А то бы ни за что Ушастый добровольно туда не отправился.

По пути к нужному учреждению Ушастый постарался ни с кем не общаться и ни на что не обращать внимания. Просто опустил голову, да так и шагал. И со стороны, возможно, походил на чокнутого. Ну да ведь им не привыкать, думал он.

У больших стеклянных дверей увидел медную вывеску. Успокоился.

Вестибюль встречал прохладной пустотой и пустыми вешалками гардероба. Ушастый решил, что рано заявился. Вот и хорошо, первым буду. И руководствуясь указателями, двинулся к кабинету 22. Именно там, по слухам, могли разрешить все проблемы Ушастого.

И указатели не подвели. Вот дверь. И фамилия на ней: "Иванков. Часы приема...".

Ушастый глянул на часы. Вспомнил, что называли ему другую фамилию Иванов. Может напутали. Но с этого и начал, едва приоткрыв дверь:

Доброе утро, – сказал он. – Вообще-то мне нужен

товарищ...хм... господин Иванов. Прошу прощения, если ошибся...

В комнате, очень похожей на те кабинеты, которые Ушастый

видел во многих других учреждениях, сидели двое. Один, беленький, за столом. Черненький – перед столом. Судя по запаху, они только что пили кофе. Причем, при появлении Ушастого, черненький подавился и зашелся в жутком кашле:

Какого... кха-кха... без стука... так тебя... кха-кха...

Беленький приподнялся в кресле, сказал Ушастому:

Доброе утро. Вы не ошиблись. Проходите, пожалуйста.

И трахнул черненького по спине. Да здорово так трахнул. У того аж челюсть изо рта вылетела. И пока черненький, не переставая кашлять, искал под столом и креслами свою запчасть, беленький вышел из-за стола и пошел к Ушастому, протягивая руку. Под ногой у него что-то хрустнуло. Черненький под столом заплакал. Кашлял и плакал. И ужасно жалко было его, дурачка.

Беленький тряс руку Ушастому, весело оглядывал его голубыми глазами и говорил без умолку:

Очень рад. Сделаем все, чтобы помочь вам. И не надо так

напрягаться, тут не сетевой маркетинг... Ха-ха... Насчет же путаницы с фамилиями... Тут дело вот в чем. Мы учитываем психологический фактор. Иванов – фамилия очень распространенная. Не так ли? И потому возникает некая, что ли, безликость в ваших взаимоотношениях с нужной вам структурой. Отсюда и за результат спросить некого. Вот мы и внесли поправочку. После консультаций со специалистами, – он значительно поднял палец. – А то иди потом, ищи Иванова. Вон их сколько!

И он махнул рукой в сторону хнычущего черненького, собиравшего в носовой платок осколки челюсти.

– Впрочем, прошу, – сказал беленький, предлагая кресло.

Ушастый сел, вытирая лоб носовым платком. Беленький тут же захохотал. И даже черненький шепеляво прихихикнул. Ушастый же твердо решил про себя ничему не удивляться.

А беленький кончил хохотать, вытаращился на посетителя, словно только сейчас заметил его присутствие, потом почесал в затылке и довольно грубо сказал:

Ну-ка, встань!

Ушастый послушно встал. Беленький проворно перевернул кресло и уставился на одну из задних ножек. Та оказалась подпиленной.

Некачественная работа, – укоризненно сказал беленький,

доставая из-за пояса ножовку. – Надеюсь, никому не скажешь?

Конечно, я никому не скажу, – успокоил его Ушастый. – У

меня небольшой вопрос. Дело в том...

Вот и отлично, – сказал беленький, убирая ножовку. – Вам

будет о чем поговорить. А я вынужден вас покинуть. Извините, дела.

Беленький ушел, и Ушастый больше никогда его не видел.

Не понимаю, почему ты не обиделся, – возмущенно сказал

черненький, садясь за стол.

Да нет, я обиделся, но...

Вот только попрошу без угроз, – серьезно сказал черненький.

Тут и телефон зазвонил. Черненький поднял трубку, послушал и передал Ушастому. Оказывается, звонил беленький, предупредить:

Ты лучше его не раздражай. Собственно, от него и зависит

решение твоего вопроса.

Позвольте, – сказал Ушастый изумленно. – Но как же тогда

понять ваше поведение?

А я принципиально выбираю себе таких друзей, – заметил

черненький, отбирая у него трубку. – Мужественных, не раскисающих в трудную минуту. Ах, если бы все наши друзья были такими.

Он мечтательно посмотрел в потолок.

А... а вы давно его знаете? – осторожно спросил Ушастый.

Первый раз вижу, – решительно ответил черненький.

В общем, Ушастому стало не по себе.

Так кто же из вас Иванов?! – взмолился он.

Конечно же я, – сказал черненький. – Но не Иванов, а

Иванков. Так и на двери написано. Можете выйти, проверить...

Я верю, – поспешно сказал Ушастый, опасаясь, что как только

выйдет, произойдет еще что-нибудь неприятное. – Но как же тот, беленький? Он говорил, что...

Ты еще не знаешь этих придурков, – понизив голос и

склонившись над столом, сказал хозяин кабинета. – Такое выкинут, только держись...

А, – обрадовался Ушастый. – Так вы тоже не местный!

Да нет же, – рассердился Иванков. – В том-то и дело, что

местный. Потому и смею судить со всей объективностью. Что же тут непонятного?

Ушастый устал и отупел. И сказал:

Не будем спорить. У меня к вам совсем небольшой вопрос.

Вам, я думаю, не составит труда разрешить его. А разбираться в ваших проблемах – увольте.

И вот все так, – назидательно сказал Иванков, доставая

Носовой платок с осколками и баночку клея. – Все. Никому до нас нет дела. Хапнут кусок полакомей – и ходу. А мы тут расхлебывай. – Он горестно покачал головой. – Сожалею. И весьма. Но разрешить ваш вопросик прямо сейчас, с ходу – не могу.

Отчего же? Это совсем несложно, – чуть ли не взмолился

Ушастый. – Вот все документы. Даже налоговый номер. Скажите только...

Вы не понимаете, – прервал его черненький Иванков. – В свое

время, давно, нас упрекали за бездушное отношение к посетителям. Справедливо упрекали, всю систему, нельзя не признать. И теперь каждый пришедший к нам окружен вниманием. Вот так. А вы думали, мы тут дурака валяем?

И улыбнулся во все тридцать два зуба!

Черненький выписал Ушастому кучу направлений и предписаний: в гостиницу, на анализы и т. д. Ушастый, сирота с детства, и не подозревал, что столько людей жаждут его видеть! Он даже попытался протестовать, ссылаясь на скромность своей персоны. Но Иванков отметал всяческие возражения:

Вы сейчас наш гость. И мы обязаны. Понимаете? Обязаны, по

заверениям специалистов, быть вежливыми и внимательными по отношению к вам. Таковы неумолимые законы работы с клиентом. Вот уедете из нашего города – хоть удавитесь! А пока...

Одно утешило Ушастого – гостиница оказалась в том же здании,

только вход со двора.

Номер (отдельный, со всеми удобствами) отвели мгновенно! Запросили недорого!

Когда Ушастый осваивал телевизор, в дверь номера вежливо постучали. Ушастый внутренне подобрался, ожидая подвоха. Но вошла... Нет, вплыла, как ансамбль "Березка", очаровательнейшая из всех когда-либо виденных им представительниц прекрасного пола. Она со звоном хлопнула длиннющими ресницами и мелодично проворковала:

Ты ведь не собираешься приставать ко мне с глупостями? А я

всего лишь постелю тебе постельку и уйду. И если ты будешь умничкой и лапой, то я, возможно, полюблю тебя. И мы поженимся? Согласен?

Ушастый сглотнул и молча распахнул объятия.

А вот и спокойно, – продолжила чаровница. – Давай

Посмотрим на вещи трезво. Почему бы нам и не создать счастливую семью?

Моя семья-а-а, – проблеял Ушастый.

Точно. А значит, ты не безнадежен. Потому что, в сущности,

что мужику надо? Красивую и глупую бабу. Согласись, что хоть в нашем городе, хоть в любом другом, но жениться ты будешь, исходя именно из этого принципа. На столь сложное предложение внимания не обращай. Глупость свою я тебе гарантирую. Насчет же красоты...

Она повернулась так и эдак. Ушастый потрясенно молчал.

Вот и хорошо. Ну а коли уж речь зашла о серьезном чувстве,

оно должно пройти испытание. У тебя направления на анализы есть? Вот и ступай. А я буду ждать тебя... Веришь?

И больничный флигелек располагался тут же, во дворе. Отсутствием больных даже припугивая!

В полутемном кабинете врач приказал Ушастому оголиться до пояса и встать в рентгеновскую установку. Ушастый влез и стал думать о словах той женщины из гостиницы.

Кому говорят?! Иди сюда! – надрывался врач.

Ушастый вылез из аппарата.

Сам смотри, – сказал врач сердито, указывая на зловеще

мерцающий пустой экран. – Видишь что-нибудь?

Ушастый внимательно изучил экран.

Нет, – признал он. – Не вижу.

То-то и оно, – осуждающе сказал врач. – И откуда вы такие

только беретесь?

Но позвольте, – попробовал возразить Ушастый. – Что ж так

то смотреть? Вы подождите, я опять туда влезу и...

Поучи жену щи варить, – сказал врач, явно намекая на

грядущие изменения в судьбе Ушастого. – Что влезешь, что не влезешь один хрен. Пусто. Понял, грамотный? Или по голове постучать?

Ушастый, не понимая причин его раздражения, не стал спорить. Оделся и пошел к выходу.

Попросите, пожалуйста, следующего, – услышал он вслед.

Оценив его вежливость, Ушастый вышел в коридор и никого

там не обнаружил, о чем и сообщил, вернувшись, врачу.

Раз, два, три, – сказал тот негромко. – Я спокоен.

И швырнул в Ушастого настольную лампу. Тот поспешно

скрылся, оставив медика в полной темноте, изрыгающей проклятия.

Так Ушастый посетил и остальных эскулапов. Визиты прошли примерно одинаково. Но все безоговорочно признали его абсолютно, то есть, девственно здоровым. Некоторых тошнило.

Ушастый вернулся в номер радостным, но избранницу и избравшую его не застал. И потому выглянул в коридор.

И потому выглянул в коридор. Дверь номера напротив тут же с треском захлопнулась. Но Ушастый чувствовал, что человек стоит прямо за дверью. И может быть даже рассматривает его в замочную скважину. Ушастый на цыпочках подошел к порогу, послушал чужое прерывистое дыхание и тихо спросил:

Это вы?

Дверь стремительно распахнулась, и сильная рука бесцеремонно

втащила его за шиворот в темную комнату.

Только пикни, – произнес грубый мужской голос. – Видали

Мы таких. Быстро отвечай: местный?

Приезжий, – просипел Ушастый.

Незнакомей отпустил ворот и включил свет. Перед Ушастым

стоял мужчина богатырского телосложения, с взлохмаченной головой и горестным взглядом. Из одежды на нем имелись только зеленые плавки. Ушастого ужаснуло обилие растительности на торсе незнакомца. А тот вдруг бросился обнимать гостя.

Брат, брат, – твердил мужчина, захлебываясь, и слезы его

ручьями текли за воротник рубашки Ушастого. Тот еле выбрался из его джунглей.

Да в чем дело-то? – поинтересовался Ушастый, сам крайне

взволнованный.

Брат, – прозвучало сквозь всхлипывания. – Взываю к

состраданию. Подобно тебе, прибыв в этот город с самыми благими намерениями, остался в чем видишь. Посмотри вокруг...

Ушастый огляделся. В номере ничего не было! Кроме ванны,

обычной чугунной эмалированной ванны. Стоящей почему-то посреди комнаты.

А у меня бицепс – пятьдесят два сантиметра-а, – шмыгнул

носом незнакомец.

Страшная догадка посетила Ушастого.

Неужели она и у вас стелит постельку? – шепотом спросил

он, осматривая внушительные телеса.

Какая постелька, приятель, – воскликнул богатырь. – Ты

посмотри вокруг, посмотри внимательно. Разуй глаза-то! Какая постелька? Пусто. Сечешь? Фантастика.

Он указал на ванну. Осторожно указал. Как на заминированную.

Корыто видишь? Ну, так вот. Стоит туда что-нибудь

положить, как исчезает бесследно.

Ушастый, стараясь ступать тише, подошел к ванне. Из отверстия

слива торчала пробка. С обрывком цепочки.

Зачем же ты... вы туда все положили? – кажется, резонно

поинтересовался он.

Да я сначала галстук туда уронил. Случайно, – пояснил

незнакомец. – А потом уж из любопытства. Клал и клал. А оно исчезало и исчезало. Прикинь? Ведь правда, интересно? А?

Ушастый не очень поверил. Уж больно дорогой интерес получался.

А как же плавки? Валил бы до кучи, – с подозрением сказал

он.

Грешно тебе, брат, смеяться. А ты вот возьми и проверь.

То есть? Тоже снять с себя все и бросить?

Почему? Брось что-нибудь не очень нужное.

Извините, – хмыкнул Ушастый. – мне кажется, вы меня с кем

то путаете. Я здесь по пустяковому, в сущности, делу. Не местный... Они, вполне возможно, смогли бы...

Богатырь обиженно засопел.

Хочешь оставить меня одного в беде? Не ожидал. Я может с

ума тут схожу, а разные... Вламываются в номер... А у меня вон бицепсы пятьдесят два сантиметра...

Он сжал кулачищи и сделал шаг вперед. Наверное ему

действительно очень хотелось убедиться в своей правоте.

Ушастый подумал и снял носки. В чемодане у него еще оставалась запасная пара.

Вот это по-нашему! Бросай, – азартно произнес волосатый.

А теперь отворачиваемся. Айн, цвай!

Они обернулись. Носков как не бывало.

Вот сукины дети! – восхитился богатырь. – Ну, надо же,

какую сантехнику производят. И ведь не "Самсунг" там какой-нибудь, а наша, отечественная!

Ушастый озадаченно таращился на эмалевую, в желтых потеках эмаль. Носков он не жалел. Но он совсем забыл... И потому хлопнул себя по лбу...

У меня же в носках... Понимаешь... понимаете, когда я в

больнице раздевался... То деньги... Мне говорили...

Волосатый странно замычал, схватился за живот и рухнул прямо

в ванну. Он лежал в ней, взвизгивая и всхлипывая и болтал в воздухе не очень чистыми пятками. И не думал исчезать!

А куда пропал мой зайчик? И как наши дела? – заворковала

будущая, по ее расчетам, супруга Ушастого, когда он, хлопая шнурками, вошел в свой номер.

Вошел не в очень хорошем настроении.

А она ласково щекотала его за ухом.

Ну, вот и надулся. Ну, вот и раскис. А улыбнись. А будь

паинькой. Наша любовь еще не прошла всех испытаний. Или ты уже передумал?

Собственно, я еще очень серьезно не думал над вашим

предложением. Больше мечтал, – признался Ушастый. – Но считаю своим долгом предупредить, что у меня совсем нет денег. А мне тут еще находиться, пока мой вопрос разрешится...

Ой, стихами заговорил, – восхищенно распахнула огромные

глаза горничная.

Она присела Ушастому на колени, обхватила его за шею и прижалась к груди. Оттуда, от груди и промолвила нежно:

При чем тут деньги? Никогда бы не вышла замуж за человека,

у которого много денег. Во-первых, ведь за деньги, это не любовь, правда?

Да, – сказал Ушастый. – Эта тема хорошо освещена в

литературе. Например, у...

Ах ты зайчик лопоухий, – сказала она ласково. – Какого черта

ты перебиваешь женщину? Слушай дальше. Во-вторых: что у тебя за вопрос, с которым ты носишься? Ну-ка, поведай. Мы все должны знать друг о друге.

И Ушастый поведал:

Понимаешь, никак в толк не возьму – готов я к этой жизни

Или нет. Мне все кажется, что она какая-то ненастоящая. Словно вот-вот проснусь, и исчезнет все. И вернется жизнь прежняя. А я уже к этой зачем-то готовлюсь. Понимаешь? И кто же я тогда?

И все? – спросила она. – И над этим ты маешься? Да ведь и

Так ясно, что ты... ты... Ты такой... Ах, нет!

И она зарыдала, уткнувшись Ушастому в плечо. Когда потрясение прошло, и она вновь обратила лико к небу, Ушастый сказал:

У вас, наверно, пенсия очень небольшая, коли вы тут

подрабатываете?

Горничная вскрикнула, вскочила с коленей и бросилась к

зеркалу.

От слез вся краска с ее лица сползла куда-то к подбородку.

Это ничего, – сказал Ушастый. – Я тоже устроюсь тут на

полставки. Вам будет хватать. А если у вас есть внуки...

Почему-то горничной не понравилось то, что говорит Ушастый.

Медленно и не оборачиваясь, она побрела к выходу.

В сущности, повествование об этом отрезке жизни Ушастого практически закончено. Иванков все чего-то тянул с разрешением вопроса насущного. И Ушастый решил вернуться. Бог с ними, с той или иной жизнью. Сам-то ты другим все равно не станешь...

Когда Ушастый попросил обратный билет, Иванков попытался всучить ему просроченный. Пришлось пристыдить. Но кажется, безрезультатно.

И еще один момент заслуживает внимания. В вагоне, кроме Ушастого, никого не было. Хотя до отправления поезда оставались считанные минуты. Ушастый опустил окно. У степеней внизу переговаривались проводники.

Еще одного спровадили, – сказал один.

Учат их, учат, а толку, – согласился второй.

Первый толкнул его в бок и показал на окна. Второй дружески

улыбнулся Ушастому, поднял руку вверх, разведя два пальца буквой V и громко стал скандировать:

Грин-пис! Грин-пис!

Должно быть потому, что вагон был международный.

ПРИВЫЧНЫЙ МАРШРУТ

Они уже час сидели напротив. И столько же оставалось до конца пути. Они не были знакомы. Хотя не раз замечали друг друга в электричке. А вот сейчас оказались сидящими напротив.

И они решили обменяться мыслями. Когда еще доведется?

Она рассмотрела его мысль. И увидела: она для него интересна, в чем-то загадочна, умна, держится с достоинством, без кокетства, одевается со вкусом, самостоятельна, возможно с квартирой, но – близорука, хотя и не носит очки, полновата и есть опасность, что после рождения ребенка располнеет еще, обабится, станет ленивой, капризной, начнет пилить из-за тряпок, денег и квартиры, настаивать во всем на своем, обзывать пьяницей, дойти из мести до измены, затем до развода, запретит видеться с ребенком, станет въедливо высчитывать алименты...

И он рассмотрел ее мысль. И увидел: он решителен, но в то же время мягок, опрятен, не развязен, пристален во взглядах, а значит, умен, есть сбережения, но нет квартиры, а потому возможен расчет, корыстный брак с вытекающей отсюда бесчувственностью, частые командировки, чреватые неверностью, скандалами, пьянками с друзьями, покушениями на раздел имущества и квартиры, уклонение от алиментов, настраиваниями ребенка против нее...

Они вернули друг другу мысли, обогатив их полутонами возмущения и разочарования. И долго глядели в одно окно, за которым тащились все те же надоевшие сопки, распадки и редкие полустанки.

Потом она попробовала почитать, а он – уснуть. Не получилось. Темнота туннелей наводила на грустные мысли. И поскольку темнота туннелей для обоих оставалась одинаковой, они теперь глядели в окно с одинаковыми грустными мыслями. И это уже почти была близость. Хотя от такой близости ничего не могло родиться.

Электричка уже вползала на вокзальные пути, надо было выходить, и он вышел и подал ей руку, помогая сойти с высоких вагонных ступеней.

Спешащие пассажиры, провожающие и встречающие обтекали их: женщину и мужчину с сокрушенными ликами. И со стороны могло показаться, что они стоящие близко-близко и вглядывающиеся в лица друг другу – любящие супруги, которые прощаются. Прощаются надолго. Может быть и почему-то – навсегда. Да ведь так оно и было.

ОСЕННЯЯ ЖЕНЩИНА

Нахальный такой дятел, хоть и симпатичный, на лету долбанул клювищем между бревнами и выдрал-таки кусочек пакли! И победно рванул к роще за деревней, замелькал меж голых ветвей, обустраиваться на зиму.

– Я же говорила, что надо сильнее заколачивать, – сказала она снизу.

– Залезла бы сама да заколачивала, – пробормотал я.

– Что?

– Я спрашиваю, – проговорил я громче, – если она идеальная женщина, почему жениться на ней должен я? Я-то не идеальный.

– Разумеется, – мгновенно и с удовольствием согласилась она. – Ты не идеальный. Но, тем не менее, она имеет право на опору.

– На что?

Я с трудом удерживал равновесие на этой хлипкой. как и все в ее хозяйстве, стремянке.

– Ты даже этого не знаешь? – изумилась она. – Так слушай, золотце: мужчина должен быть опорой для женщины.

– То есть? Что я должен делать в этом качестве? Шею подставить? Давай паклю...

– Держи... Ой, в глаз попало! Ветер еще этот дурацкий!.. А ты вот вспомни отца, вспомни...

– Чьего?

– Твоего.

– Да я и не забывал.

– Был он опорой для мамы?

– Я как-то не спрашивал. Только не надо обвинять меня в черствости...

– Ну, помогал он ей вас, детей, растить?

– Да. Для этой цели на дверной ручке в их спальне всегда висел ремень. Широкий такой, помню, офицерский. Однажды...

– Я серьезно. Жалел он мать?

– Как это?

– Деньги приносил?

– Попробовал бы... А черт! По пальцу... Попробовал бы не приносить.

– Вот! Не бил ее?

– Хм... Меня к рингу не допускали. Но, судя по доносящимся звукам, пограничные конфликты имели место. Слушай, кажется дождь, а?

– Ничего, сейчас прекратится. Он весь день начинается. Вон там еще постучи. Видишь, торчит?

– Вижу, только летать я еще не научился, некогда...

– И не научишься.

– Кто знает. Мне одна девица как-то сказала: потерпи еще лет пять, и я стану красавицей...

– Тьфу!

– Что тьфу?

– На девиц твоих – тьфу! Ты хоть понял, о чем я говорила?

– Насчет опоры? Более-менее. Я не понял: я-то тут при чем?

– Ты, именно ты и должен стать ей опорой. Битый час тебе втолковываю!

– Ладно, не сердись. Но ты же сама сказала, что детей она не хочет, так?