Текст книги "Человек из рая"

Автор книги: Александр Кузнецов-Тулянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Любопытство было удовлетворено лишь еще спустя неделю. Артем вернулся, когда начался буйный многодневный памятный курильчанам тайфун, который почему-то так и не получил традиционного женского имени. Но Кунаширу он здорово навредил, сорвав шифер со многих крыш в поселках, а с некоторых домов даже сами крыши, обрушив десятки электрических столбов, завалив дороги павшими деревьями, выбросив на берег несколько мелких судов и бесследно похитив трех человек.

В первый день погода была еще терпимой, еще не летали по воздуху шиферные снаряды и не валялись на земле столбы и накрученные электрические провода, но свет, конечно, уже отключился. Холодные потоки ливня неслись ураганом параллельно земле, вода хлестала по стеклу, словно из брандспойта, и казалось, выдавит его. В комнате с подоконника на пол стекал водопадик с мизинец толщиной, и скоро в широкой луже под окном можно было бы пускать кораблики, если б не крысиный лаз в полу, в который, как в шпигат, уходила вода. И все-таки (я не оговорился), по курильским меркам, погода в первые сутки была терпимая.

Из пространства, до краев заполненного взбесившимся ветром, водой, потопом, пришел Артем. Вечером, когда он разогревался спиртом, я обо всем узнал под страшный вой урагана. Артем с печальным лицом сидел за столом перед мерцающей свечкой и скорбным голосом рассказывал мне свою поучительную историю. А я, глядя на его лысую в непростриженных клоках голову, еле сдерживал смех. На глазах моих выступили слезы, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы сойти за слезы сочувствия. И под конец я не выдержал – не рассмеялся даже, а бессовестным образом заржал. На что Артем, с укоризной посмотрев на меня, обижено спросил:

– Что же ты смеешься, как гад?

Через некоторое время его историю знал почти весь остров, чему способствовал – каюсь – я (ну что с меня взять), так что и по сей день, хотя спутанная шевелюра Артема успела восстановить свой прежний вид, можно услышать такое:

– Артем, ты расскажи, как на материк к парикмахерше стричься ездил…

Со временем он перестал злиться на подобные оклики и мог вяло ответить: «Да, было, было…» История стала даже забываться, но с тех пор к нему приклеилась не совсем уместная кличка – Лысый, хотя называют его так исключительно за глаза.

А я и теперь не могу спокойно вспоминать о его московском сватовстве. Я и сейчас готов рассмеяться, когда представляю себе, как Артем спускается по трапу аэробуса в аэропорту Внуково. На Артеме – приталенный вельветовый пиджак кофейного цвета, такого же цвета кримпленовые клеши, лакированные остроносые туфли на высоком каблуке. Из одежды его сыпалась пыль восемьдесят второго года, эпохи, которая давным-давно уже умерла, обвалилась в яму из неосторожных рук могильщиков.

Материк начал раздражать его с первых шагов. Материк был уже совсем не тот, каким Артем видел его последний раз десять лет назад. Три дня уже Артем был в дороге, двое суток на теплоходе до Сахалина, а потом долгий перелет в аэробусе, и его утомленные глаза, привыкшие созерцать величественные ландшафты Курил, не могли теперь разом вместить всего увиденного. Эта мишура, мельтешение толп, вывесок, реклам и, главное, торговли, такого невиданного обилия торговли, ослепило его еще в аэропорту. Ярмарка, сплошная ярмарка, материк надел балаганный наряд. Голова Артема разболелась в зале ожидания, а уже дальше он и не шел по этому пространству, а был ведом, несом некой толкающей силой, которая, наверное, обнаруживается только в сильной реке, если попасть на перекат.

И вот, получив в багаже допотопный фанерный чемодан с металлическими уголками, обтянутый желтым дерматином в мелких ядовито-зеленых цветочках, он направился к выходу. И надо ли говорить, что этот таежный человеческий экземпляр, это чудо-юдо с оттопыренными денежными карманами представляло собой лакомейший кусочек для оккупировавшей выход таксующей шоферни, этих извозчиков и по роду занятия и по сути своей, этого народца, обладающего особым кодексом бесчестья и особой психологией негодяев.

Артема «взял» первый же из них, кожаный мужичок с неуловимым лицом, словно и не имеющий лица, а имеющий только что-то стремительное под длинной белобрысой челкой. И Артем сплоховал в первую же секунду. Когда мужичок-шустрячок вцепился ему в рукав и неистово возопил: «Поехали, шеф! По спидометру беру!» – Артем как-то расслабился, обмяк – может быть, от усталости, может, от выработавшейся за много лет доверчивости. Сплоховал, хотя знатоки на Курилах и советовали ему ехать на маршрутке Внуково – Юго-западная, а там – на метро, а там своим ходом, а там уж и на лифте… Артем спросил: «По счетчику? И скоко?» А спросив и получив ответ: «По божески – „чирик“ за версту», – Артем уже не смог отступить – иначе зачем тогда спрашивал. А сколько это, чирик – много ли, терпимо ли? В уме он все-таки смутно прикинул – но опять же с опозданием, когда уже тащился следом за «благодетелем», – московские расстояния и понадеялся, что рублей в триста уложится. Какая мелочь для обладателя пяти тысяч «баксов», которые, правда, уже немного подтаяли за дорогу, но в конце концов один разок можно и шикануть. А в дороге, что уж там, выпьет он пивка – пока дожидался багажа, купил две бутылки пива да еще и две бутылки водки (не с пустыми же руками ехать к сестре). Стеклянное добро это держал теперь в полиэтиленовом пакете с изображением отяжелевшей от мяса и силикона чисто вымытой почти гологрудой женщины. Пожалуй, что этот пакет и расслаблял его и отвлекал больше всего от превратностей путешествия.

Бросив чемодан в услужливо открытый багажник, а потом усаживаясь в переднее кресло голубого «Жигуленка», Артем допустил еще одну, совсем уж непростительную ошибку. Когда водитель включил стартер и спросил: «Так куда едем, братан?» – он как-то запамятовал новый адрес сестры, которая не так давно переехала в Чертаново, и рассеянно полез во внутренний карман пиджака, где лежало письмо с обратным адресом. Надо полагать, что шоферюга, видевший такие манипуляции бестолкового клиента, даже прихрюкнул от удовольствия и, заметно повеселев, задал еще один вопрос: «Что, первый раз здесь?» Уставший Артем буркнул: «Да». Этим «да» он хотел сказать, что первый раз попал в аэропорт Внуково, так как раньше прилетал в Домодедово, но шоферюга, вновь прихрюкнувший, растолковал, видимо, ответ по своему, решив, что «сибиряк» никогда еще не видел Москву. Водитель показал Артему на спидометр:

– Вишь, последние три цифры – пятьсот двенадцать. – И добавил, сильно нахмурившись, отчего неуловимое лицо его на секунду застыло, так что можно было бы на нем прочитать что-то, будь Артем внимательнее: – Однако в путь.

Они выехали.

– Так ты с Сибири? – сразу осведомился шоферюга и, узнав, что клиент живет еще дальше, на Курилах, зацокал языком: – Далеко-то как… А холодно!

Артем улыбнулся, но возражать насчет холода не стал, он извлек из пакета пиво и теперь неспешно отхлебывал из горлышка, а пакет держал на коленях и косил на него левым глазом. Но и снаружи было множество впечатлений, притягивающих к себе взор. И Артем совсем скоро ошалел от всей этой несущейся навстречу ему непомерно огромной разросшейся цивилизации, этой широченной автострады, от вида которой он совсем отвык, от жуткого обилия новеньких красивых автомобилей, гигантских зданий, которые росли и приближались, наваливались на него тысячеоконностью, ячеистостью, перенаселенностью… И вот дома приблизились и выросли в скалы, в белые, точеные гигантами известняки, и опять засновали толпы, толпы, автомобили, рев моторов, и вывески, рекламы, огромные яркие щиты вдоль дороги, поперек дороги, и надписи, и лица, и полуобнаженные женщины, улыбающиеся в пол-улицы! Дух захватывало.

Шоферюга, этот изгой порядочности, этот асфальтовый червь, еще несколько раз изрекал об островах какую-то несусветную глупость, на которую Артему реагировать совсем было некогда. А шоферюга, исправно заговаривая клиенту зубы, как водится, уже переселял на восток и север свою родню, компонуя ее, по его смутным географическим соображениям, поближе к Курилам. И «брательник» его в Магадане работал, и дядя с тетей под Хабаровском жили, да и сам он, оказывается, поездил… Хотя, думается, «брательник» его никогда не выезжал дальше Мытищ, промышляя, может быть, мелкой торговлей бабьими трусами на вещевом рынке, а вся остальная родня жила в каком-нибудь Чернском уезде Тульской губернии, честно обрабатывая свои сотки, попивая горькую и совсем напрасно завидуя племянникам, родители которых когда-то сумели зацепиться в столице.

Скоро машина достигла сложной дорожной развязки, огромного заасфальтированного осьминога, полукругами распустившего на стороны свои щупальца, куда-то спустилась по закрученной петле, выскочила еще на одну просторную трассу. И уже минут десять они мчались в стремительном автомобильном потоке, то нагоняя, то чуть отставая, за одной и той же машиной, белой, с высоко задранной толстой кормой, облепленной красными и бордовыми квадратными фонариками. Так что Артем скоро чувствовал чуть ли не родственность к тем, кто сидел в том автомобиле.

Город, затянутый розоватой дымкой смога, его огромные дома-скалы, отодвинулся вправо. Солнце, сместившееся за спину, вырезало город из пространства, и Артему начинало мерещиться, что такую грандиозность не могли возвести простые люди.

Еще одна развязка-спрут легла перед ними, автомобиль завертелся в бетонном, блестящем, сумасшедшем пространстве, улетая будто в подземелье, и вынырнул уже среди города. Поток машин, плотный, многоголовый, стремительный втянулся в улицу.

«Москва…» – бессвязно подумал Артем и ему стало тепло на душе. Мимо мелькали спальные кварталы. А скоро вдали поплыли сталинские «ракетопланы». Потом все гуще пошли старые дома, а среди старых, напротив, новые, невиданные, словно с открыток западных городов. «Вот, настроили…» – удивлялся про себя Артем.

И вдруг все это стремительное движение прекратилось.

– Что ж ты будешь делать, – заругался шоферюга, – думал проскочу.

Автомобиль попал в пробку, десятки машин вокруг, десятки лиц, упакованных в кабины. И ведь каждое лицо, каждая голова – человек, личность, наполненная своим смыслом. «А они ведь никто этого не замечают и не знают», – подумал Артем.

Опытный тачководитель, поскрипев зубами, вывернул руль, бросил машину правыми колесами на тротуар и, пролетев несколько десятков запрещенных метров, юркнул в переулок, повернул в обратную сторону, и еще раз вправо, а потом влево, помчался дальше.

Что-то мелькнуло впереди, красно-зубчатое, но тут же скрылось в домах. «Кремль», – с волнением узнал Артем. Машина вскоре вырвалась на набережную, и Артем увидел пронесшуюся вдалеке огромную застывшую фигуру среди непонятной городильни.

– Что это? – спросил он.

– Да это же памятник Петру, – воскликнул водитель. – Ты что, мужик, телек что ли не смотришь?

– Нет, не смотрю, – честно признался Артем. – Для телека напряжения не хватает.

– Ну ты даешь, брат! – Водитель от восторга даже прихлопнул ладонями по баранке. – И газет не читаешь?

– Редко, – опять сознался Артем.

– Ну, тайга… Ну, тайга… Ты хоть про храм Христа Спасителя слышал?

– Слышал.

– Да сейчас покажу. Да вот же он.

Золотой грандиозный купол проплыл, кажется, над ними и скрылся почти тут же за красно-пегой городьбой немецких домов.

Помчались дальше.

– А это что?

– Это ж банк! – Шоферюга даже забыл о дороге, вывернулся, чтобы проводить взглядом здание банка. – Вот живут люди, учись, тайга… Ворочают страной, как хотят…

А через некоторое время опять потянулись спальные кварталы. Оперативный простор, на спидометре стрелка покачивалась у цифры «100». Солнце переместилось вправо.

Это была Москва его юности – пяти и девятиэтажная, спальная, где-то в такой же Москве был его двор, его стадион, его кинотеатр, школа, парк, «клетка»… «Надо сходить, проведать, – думал он, – обязательно…»

Солнце развернулось в лицо. Тяжелый шар сиял сквозь город, сквозь смог, и Артему машинально, совсем не углубляясь в мысли, думалось, что едут они в сторону юга. Сначала ехали так, что солнце светило в правую щеку, потом – в спину, и вновь в правую щеку, а теперь вот повернули на юг. Сильна охотничья привычка все время поглядывать то на солнце, то на звезды, то на ветер. Но он бы, пожалуй, еще долго пребывал в прострации и не придавал значения этой смене сторон света, если бы машина не повернула на запад.

«Щелковское шоссе», – мелькнула надпись на доме. «Это где-то не там, – подумал с холодком Артем. – Это где-то совсем в другом месте… Заплутали. – И еще добавилось как бы само собой, будто из посторонних уст: – А не долго ли тебя колесят? Развесил уши…» Ехать нужно всего лишь в Чертаново, а они петляли уже не один десяток километров, раза два пересекли Москву-реку, миновали центр. Или, правда, совсем одичал, отупел, забыл все на свете? И где оно, это Чертаново? Ну как же где, вот так, чуть наискосок в южной части Москвы. Или там не Чертаново, а черте что?.. А где Чертаново?.. Да нет же, там оно и должно быть, где и четверть века назад было… А мы где сейчас? А вон где: улица Уткина. А где это?..

Шоферюга продолжал беспрерывно говорить, был уверен и спокоен, машина покорно подчинялась малейшему движению его пальцев, небрежно лежавших на баранке. Артем же больше не проронил ни звука, машинально допивал вторую бутылку пива. И он еще какое-то время пытался отогнать все эти тошнотворные мысли. Но, как ни упрямился, все-таки ему пришлось понять, вернее понял он это уже минут десять назад, но теперь пришлось заставить себя признать, что его совершенно беспардонно «катали».

Опять переехали Москву-реку.

Артем стал хмуро посматривать на водителя, который, наверное, воспринимал замкнутость клиента за таежную природную угрюмость. Но Артема сковывало непроходимое злое упрямство. Особенно его бесили руки шоферюги. «Пальцы толстенькие, красные, в конопушках», – рассказывал потом он мне. – «А одного – мизинца – нет. Вот я и думаю, на какой такой работе эта падла потеряла палец? Он же не должен нигде ТАК работать, он же – мразь…»

Мне, человеку неуравновешенному, трудно понять Артема, я не смог бы, насупившись, молчать, а закатил бы скандал при первом подозрении, что меня хотят надуть. Но Артема словно парализовало.

А Солнце между тем переместилось на левую щеку, а потом опять зашло за спину. Круг, так сказать, замкнулся. И времени прошло уже порядком – давно закончилось пиво – пустые бутылки катались в ногах. Да и водитель, этот паразит руля, видимо, сообразил, что пора уже сушить весла. Они, наконец, въехали в Чертаново, стали петлять по району, отыскивая дом сестры. Когда машина остановилась у нужного подъезда, спидометр показывал на сто пятнадцать километров больше, чем при выезде из Внуково.

Артем холодными руками молча достал пачку денег, при виде которой водитель сглотнул комок, отсчитал тысячу сто пятьдесят рублей, отдал. Деньги, стремительно мелькнув в быстром опытном пересчете, тут же исчезли, растворились в шоферских глубинах. И Артем неожиданно положил сверху на его гладки руки в кофейных конопушках еще сто рублей. Удивительна была даже не эта глупость Артема, а то, что руки шоферюги даже не притормозили, не задумались, а сразу, без промедления схватили и эту совсем уж незаслуженную бумажку.

Что-то связанное с гордостью, самолюбием, зудящее, отрешенное и злое, побуждало делать моего соседа глупость за глупостью. Подвигло оно Артема достать из пакета одну из двух бутылок водки и протянуть водителю:

– Держи.

Взял тот, как должное, и бутылку. Но Артем и в этот момент еще не успел подумать (позже он рассказывал мне, что как раз здесь он и подумал, но я-то знаю его основательность, уверен, что подумал он несколько позже, вот когда уже вышел из машины, тогда только, наверное, и подумал с откровенным, почти детским ужасом о шоферюге): «Неужели он себя тоже называет человеком?..»

Вышел, обогнул машину, положил пакет с оставшеся бутылкой водки у бордюра, дождался, когда шоферюга извлечет из багажника чемодан и захлопнет капот. Только тогда Артем и взял его левой рукой за грудки, за кожанку, приподнял, так что щоферюговские ноги в белых кроссовках свободно заболтались в воздухе. И самоуверенный мужичок сразу сник, он и не подумал отбиваться, а бесформенно повис на сильной руке, неуловимое лицо его стало вдруг темным и кислым от тяжелого предчувствия, он только и смог вымолвить:

– Ты чего, братан?..

И Артем как-то сразу угадал ускользающий возраст по этому внезапно потемневшему лицу – лет тридцать всего.

– Понимаешь, гад, – сказал Артем, запинаясь от волнения. – я коренной Москвич… родился здесь. Я в сборной МГУ… Да я… А ты меня катал и катал. – И тюкнул шоферюгу кулаком в лоб. Тюкнул не так чтобы сильно, но достаточно, чтобы от этого удара в лоб из носа шоферюги густо брызнула кровь. Артем бросил его на капот автомобиля, а сам подхватил пакет, чемодан и зашагал к подъезду. А там перед ним выросла жуткая сплошная железная дверь черного цвета. Артем подергал – было заперто. Он со злостью бросил чемодан у ног, стал ждать какого-нибудь жильца, чтобы вместе с ним и зайти внутрь. Нарочно не оборачивался. А за спиной немного поскулило голосом шоферюги. Потом затопало, опять все замолчало. Артем полуобернулся: «Жигуленок» так и стоял на прежнем месте, но белобрысого нигде не было. Артем опять подергал дверь. Тишина. Присел на краешек чемодана, больше опираясь на ноги, чтобы не проломить старую фанеру. Достал сигаретку, закурил.

Через несколько минут он увидел, как из-за угла спешит его шоферюга, зажимающий нос платочком, в сопровождении двух людей в серой форме. «Ну вот, опять они…» – с холодом, со злой обреченностью сказал сам себе Артем.

Гордого, но послушного Артема посадили в ржавый давно не крашенный «УАЗик», отвезли в околоток. Там у него отобрали чемодан, паспорт, деньги и в полутемном коридоре с единственной лампочкой посадили на жесткий стул в ряду других таких же стульев, сколоченных в единое целое продернутой под сиденьями длинной доской.

Но что-то все-таки произошло в это время в пользу Артема. Скорее всего побитый шофер передумал писать заявление, шустрый этот малый, зажав платочком нос, один раз крутнулся в коридоре и незаметно ушел, видимо, понимая, что ему от знакомства с милицией тоже ничего хорошего не светит, что это он только сгоряча побежал за блюстителями порядка. Ну, получил в лоб – всякое бывает, работа ведь рискованная.

Но Артема не отпустили, про него будто забыли. Он сидел напротив двери, обитой важным вспухшим дерматином черного цвета и терпеливо ждал и час, и два. И уже, наверное, сумерки где-то снаружи начали опускаться на неприветливый город и зажглась там миллионоваттная иллюминация, а на него никто не обращал внимания. Из двери несколько раз выходил и через некоторое время возвращался лысоватый полный человек в гражданском темном костюме, не глядя в сторону сидевшего на лавке. Человек этот все время появлялся с сигареткой в зубах, и Артем, вновь почувствовавший, что в груди начинает разрастаться бешенство, в конце концов сам чуть ли не демонстративно достал сигарету и закурил, стряхивая пепел за лавку. Человек в костюме, в очередной раз проходивший мимо, вдруг остановился, с непомерным возмущением протянул:

– Ты чего это куришь здесь?

Артем, еле сдерживая себя, с вызовом произнес:

– «Кэмэл».

– Да ты чего пургу мне тут несешь? – разозлился тот. – Ты этот «Кэмэл» жрать щас будешь, м…звон!..

– Сам ты м…звон… – с каменным лицом парировал Артем.

И здесь уже совершил ошибку человек в костюме, себе же во зло: он решительно подошел к Артему и отпустил ему звонкую пощечину (вечер, свидетелей в коридоре не было). И Артему ничего не оставалось делать, как второй раз в этот день тюкнуть кулаком человека в лоб. Милиционера в гражданском костюме отнесло к противоположной стене, головой под стулья.

На шум сбежался, наверное, весь околоток. Артема скрутили, отволокли в железобетонный закут без окон. Там его раздели до трусов и сделали «ласточку». Артем с большим знанием дела рассказывал об этой экзекуции и добавлял, что в общем-то любому телу, даже обросшему жиром, можно придать необыкновенную гибкость. При «ласточке» руки – локоть к локтю – накрепко связываются за спиной бечевкой, а потом к скрученным локтям подтягиваются ноги. (Мне кажется, что более уместным названием этакой фигуры было бы «колесо», а не «ласточка».) По скрученным рукам, ногам, а равно по выпяченным ребрам и животу и наносятся удары дубинками. Надо полагать, что человеку с умеренным здоровьем следует избегать такой процедуры. Артем ее выдержал. Связанный замысловатым образом, он и был сначала избит, а потом острижен тупыми ножницами. Стриг его лично ушибленный в лоб человек, лицо которого под обоими глазами уже заплыло жирными синяками. Чтобы хоть как-то компенсировать обиду за такой косметический урон, человек этот вполне верно угадал меру мести.

На рассвете Артема отвезли в парк, выпихнули из машины, бросили следом одежду и чемодан. Понятно, что бутылку водки стражи присвоили себе. Когда же он оделся и поискал деньги, то понял, что ему так же не вернули и четырех тысяч четырехсот долларов, остававшихся у него после перелета. Но вот что было по-настоящему удивительно (на Артема это почему-то нисколько не произвело впечатления), десять с небольшим хвостиком тысяч рублей, которые он успел наменять еще на Сахалине, и документы блюстители порядка все-таки запихали в карман его вельветового пиджачка. Десять тысяч «деревянных» – как раз та сумма, которой вполне хватало на дорогу до Курил.

Артем не слишком долго задавался известным национальным вопросом: по прошествии всего нескольких часов он уже сидел в кресле полупустого «ИЛ-86», который взял курс на восток, по маршруту Москва – Красноярск – Хабаровск – Южно-Сахалинск.

…Я смеялся самым бессовестным образом, слезно и надрывно. Когда же я немного успокоился, он с глубокой обидой сказал:

– Что же ты смеешься, как гад?

– Как же мне не смеяться? Во-первых, то что с тобой случилось, было в общем-то неизбежно, стоит на тебя только посмотреть: ты ведь создан быть жертвой шулеров. Но ты даже не поставил рекорд – тебя обчистили все-таки не у трапа самолета, а как-никак позволили торжественно вступить в столицу. А во-вторых, смеюсь я от радости: ты жив и этот факт ничего, кроме радости, не достоин. Ведь что ни говори, а десять тысяч рублей, которые у тебя остались на кармане – весьма солидная сумма, за которую сегодня прикончат, глазом не моргнув. А посему я прихожу к выводу, что те менты были просто носителями добродетели: они подарили тебе жизнь, подарили десять тысяч на обратную дорогу, а плюс ко всему даже сделали тебе молодежную стрижку.

– Пошел ты знаешь куда… – проворчал он. – Я всегда говорил, что ты просто п. бол.

– А что ж, и пойду, – продолжал смеяться я, – Но не туда, а в магазин за пузырем. Надо обмыть твое сватовство…

* * *

Зима выбелила остров, сильные ветра выдувают из нашего жилища последнее тепло – не натопишься. Артем собирается на охоту. Через пару дней он влезет в толстые ватные штаны, наденет теплый бушлат на цигейке, выменянный на какой-то охотничий трофей у вертолетчиков, взвалит на плечи тяжеленный непомерный рюкзак, подхватит безотказное старое ружьишко и уйдет на лыжах в сопки.

Наверное, я больше никогда не увижу этого человека, судьба моя складывается так, что самому мне скоро придется уехать с островов, вернуться в тот денежно-вещевой ад, где и сам я родился, где жил и откуда бежал несколько лет назад на край света. Мы называем этот ад материком, но он ждет нас, подобно злой мачехе, имея за душой только одну мысль: как бы обобрать нас до нитки, унизить и растоптать. И я заранее пытаюсь предугадать, предузреть роковой образ того белобрысого тачководителя, или того мента, или торгаша, или бандита, или чиновника, которые с такой страстью вожделеют встречи со мной.

Мне грустно расставаться с моим соседом, ведь мы успели сдружиться. И я немного завидую ему – те, кто поездил по свету, поймут меня, они знают, что это то самое чувство, которое каждый раз приходит к тебе, когда ты вынужден уезжать: нам почему-то кажется, что нет ничего надежнее и уютнее того места в мире, которое обрели, в которое вжились те, кто остается.

2008