Текст книги "Дело об обойных маньяках"

Автор книги: Александр Кушталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Кушталов Александр
Дело об обойных маньяках

Кушталов Александр

Дело об обойных маньяках

Уважаемые читатели! Я был вынужден написать данное предисловие, чтобы вы ненароком не подумали, будто бы я взялся не за свое дело. Мой читатель, уже привыкший за время нашего общения к моему реалистическому слогу, мог бы оказаться в недоумении, начав читать текст без этих предварительных ремарок. Однако настоящие записки попали ко мне совершенно случайно при обстоятельствах, которые не имеет смысла здесь описывать. Но это не я заканчивал Первый медицинский, и Холмского я также не имею чести знать. К сожалению, связаться с автором мне не удалось. Сами же записки показались мне интересными. Поэтому, незначительно подправив кое-где стилистику, я представляю их широкой общественности. Поскольку записки никак не были озаглавлены, мне пришлось дать им и свое название. Но, в любом случае, я несу какую-то ответственность за их публикацию, поэтому возможные вопросы прошу направлять мне.

1. Явление героев

После окончания Первого медицинского мне недолго удалось попрактиковать в Москве, – я был срочно направлен на военную службу. Там мне по-армейски прямо предложили на выбор два варианта: молотить полный срок где-нибудь у черта на рогах, в забытом Богом и людьми Северном округе за полярным кругом, или год в горячей Чечне. Я подумал и выбрал второе, понадеявшись на свою природную везучесть. Кроме того, мне там предложили место ассистента хирурга, и я надеялся в реальной обстановке значительно улучшить свои практические навыки.

Полгода пролетели незаметно, и когда я уже было собирался отпраздновать это знаменательное для меня событие, меня подстерег снайпер. Пуля пробила левое легкое недалеко от сердца. На этом служба моя была закончена окончательно. Дальше месяц без движения в полевом госпитале под Грозным, затем еще полгода в госпитале имени Вишневского, в ближнем Подмосковье. В последнем заслуживал внимания лозунг, встречающий всех прибывающих в приемное отделение: "Медицина – это не сфера обслуживания, а отрасль промышленности!" Мне оставалось только почувствовать себя чугунной болванкой в горячем сталелитейном цехе этого славного медицинского предприятия. Но на этот раз все закончилось для меня хорошо. И я всего через шесть месяцев вышел за ворота медицинского учреждения вполне выздоровевшим и радостным, но изможденным до полного истощения. В Москве родительская квартира была давно поделена между моими родными сестрами, поэтому, несмотря на свою московскую прописку, пришлось мне устраиваться в другом месте.

Сначала я поселился в недорогой гостинице "Восток" возле ВДНХ, но быстро понял, что пенсии, установленной отечески-заботливым правительством хватает от силы на ежедневное пиво, и поэтому нужно срочно искать жилье подешевле, а заодно и подыскивать себе не обременительную для здоровья работу. Именно в таком невеселом настроении я и встретился со своим бывшим сослуживцем по Чечне, Сергеем К., который также недавно вернулся оттуда.

После восторженных приветствий мы зашли в небольшое кафе, пообедать. Там-то среди шумных воспоминаний о совместном прошлом и прочего разговора я и рассказал ему, что подыскиваю себе недорогое жилье.

– Интересно, как порой причудливо сочетаются цветные камешки в калейдоскопе людских судеб! – заметил на это К. – Именно сегодня у меня случайно есть для тебя прекрасное предложение: один мой хороший знакомый как раз сегодня утром сказал мне, что ищет себе компаньона для совместного проживания.

– И у него уже есть на примете хорошая квартира, которая при разделе с ним может оказаться мне по карману? – сразу же оживился я.

К. посмотрел на меня как-то неопределенно.

– Квартира-то у него есть, потому что она его собственная, – сказал он. Но, может быть, тебе не очень захочется с ним жить.

– Прости, я чего-то здесь не понимаю, – сказал я с изумлением. – Он собирается меня пустить жить к себе? Как-то это не принято в наше время. И почему мне не захочется с ним жить – чем же он плох?

– А я и не говорю, что он плох. Просто немного чудаковат. У него, как у всякого старого холостяка, имеются свои твердые привычки, которые могут тебе не понравиться. А так он очень порядочный малый.

– Старый холостяк? – немного разочаровано сказал я. – Рано ложится спать, никаких женщин, вместо мяса только докторская колбаса... И сколько же ему лет?

– Можешь не волноваться, – сказал К. – ему еще нет и тридцати.

– Что за диковинная фантазия – приглашать в свою квартиру жить незнакомого человека?

– Я же говорю тебе, он странноват; но все мы в каком-то смысле не без чудачеств, – философски заключил он. – Только у каждого из нас свои скелеты в шкафу.

– И как мне с ним связаться? – уже по-деловому спросил я его.

– А очень просто – я ему сейчас позвоню со своего мобильного, он в это время, скорее всего, дома, – сказал К. и тут же начал нащелкивать номер на своем мобильнике.

– Алло! Александр Васильевич? Это Сергей. Вы не поверите: только утром вы спрашивали меня насчет компаньона, как я вам его уже нашел – я встретил своего старого приятеля, который подыскивает себе недорогое жилье. Кто? Молодой врач, боевой товарищ, я за него ручаюсь, как за самого себя. Когда? Можно прямо сейчас? Хорошо! Я его направлю к вам. Валера Борисов. В сквере, рядом с вашим домом? Хорошо! До свиданья!

– Ну вот, – удовлетворенно сказал он с чувством человека, свалившего с плеч большое и важное дело. – Договорились. Это метро "Красногвардейская", там недалеко от метро есть уютный скверик, я сейчас нарисую, – он встретит тебя там через час. Зовут его Александр Васильевич Холмский.

Таким образом неожиданно для меня "без меня меня женили", то есть сосватали мне жилье. Ехал я немного с тревожным чувством. Мне не давали покоя неопределенные слова К. о странностях Александра Васильевича. "Что как он в самом деле с большими чудачествами, будет весьма жаль!" – все думалось мне в дороге.

Холмский оказался высоким худощавым молодым человеком в несколько старомодном светлом плаще. Я сразу обратил внимание на его необычайно широко расставленные глаза. "Порода!" – сразу как-то уважительно подумалось мне. Порода чувствовалась у него во всем – в хорошо начищенных ботинках, со вкусом подобранном галстуке, в свободно развернутых широких плечах.

Он окинул меня проницательным взглядом и спросил: – Вы, вероятно, Борисов?

Я кивнул.

– Холмский, – представился он, приветственно пожимая мою руку с силой, которую я никак не мог в нем заподозрить. – Недавно, как я погляжу, из Чечни? Пулевое ранение навылет? Вам страшно повезло – всего каких-нибудь пару сантиметров...

– Вам, конечно, об этом рассказал К.? – утвердительно спросил я.

– Нет, мы с ним об этом не говорили, ведь вы все слышали по телефону, отвечал Холмский, продолжая меня любопытствующе разглядывать. – Он просто рекомендовал вас мне как своего приятеля, за которого готов поручиться во всех смыслах.

– Но тогда откуда вы можете знать такие подробности? – изумился я. – Ну, то, что я недавно из Чечни, это, допустим, понятно из того, что вы знаете, кто такой К. Но остальное?

– Это совсем не так интересно, как кажется с первого взгляда, – вяло отмахнулся Холмский. – Даже более того, лучше этого не знать совсем, чтобы не испытать больших разочарований.

– А...понятно... Пресловутая дедукция?

– Я также не люблю это слово! – немного раздраженно заметил мой собеседник, – А вы знаете, что оно точно означает, это словцо, так ловко брошенное в литературный обиход бойким шотландцем Конан Дойлом?

– Смутно. Я бы определил это как искусство выстраивать безупречную цепь доказательств, если вспомнить диалоги главного героя с доктором Ватсоном. Впрочем, я давненько все это читал.

– Докладываю, – сухо сказал Холмский. – То, что вы сказали, скорее означает логику. Дедукция же – это способ мышления, основанный на выводе частного случая из общего правила с применением известных логических заключений. По этому поводу предлагаю ее тут же и применить, и перейти от общих рассуждений к конкретному делу – пойдем смотреть мою квартиру.

– Пойдем, – сказал я. – Так вы меня в каком-то смысле принимаете?

– Посмотрим, – дружелюбно проворчал Холмский и мы пошли с ним по направлению к его дому на Березовской.

Квартира Холмского оказалась на пятом этаже ухоженного кирпичного двадцатидвух-этажного дома. В ней было три комнаты.

– Квартирка кооперативная, купил я ее на премию за решение одной математической проблемы, связанной с обтеканием крыла самолета, – стеснительно сообщил Холмский. – Как видите, три комнаты. Большая, естественно, что-то типа комнаты отдыха или гостиной, вторая – моя спальня, она же мой рабочий кабинет, а третья свободная, именно ее я вам и предлагаю.

Мы прошли в указанную комнату. Она была полностью обставлена для жилья, одна из ее стен была доверху забита книгами.

– Это часть моей библиотеки, которая не вошла в мой кабинет, и которая мне меньше нужна, – давал по ходу дела свои объяснения хозяин. – Я давно собирался перенести ее в прихожую, что я и сделаю сегодня – полочки в прихожей уже подготовлены, осталось их только собрать.

– Что вы, не стоит беспокоиться! – запротестовал я. – Наоборот, если вы не сочтете нескромным мое копание в ваших книгах, то я бы просил вас их оставить, потому что мой собственный книжный багаж пока совсем не велик.

– Конечно, тогда оставлю! – великодушно разрешил Холмский, – тем более что мне, вообще говоря, попросту лень это делать. Единственное что – я в этом случае буду изредка вас беспокоить, чтобы взять нужную мне книгу.

– Договоримся как-нибудь! – отвечал я.

– Вот и чудесно! – обрадовался Холмский. Ему, по всей видимости, было действительно лень заниматься перетаскиванием книг.

– Теперь о питании, – деловито продолжал Холмский. – Готовит обеды и убирается в квартире приходящая женщина, Вера Степановна. Живая женщина под пятьдесят, бывший повар бакинского ресторана "Интурист". Готовит необыкновенно разнообразно и вкусно. Приходит два раза в неделю, по вторникам и пятницам. В остальные дни я разогреваю готовое. Русская. Беженка. Живет у родственников в Москве. Уехала из Баку во время карабахского конфликта: у нее муж армянин, погиб на разборке развалин Спитака, куда он поехал на второй же день после трагедии, потому что у него там была сестра. Ну, вот, пожалуй, и все, что я хотел вам сообщить.

– Осталось еще кое-что существенное: моя оплата, – сказал я. Для меня это был один из ключевых моментов разговора, поэтому я невольно напрягся.

– Что, если вы будете оплачивать услуги Веры Степановны? – предложил Холмский. – Требует она с меня за свои услуги весьма умеренно, – здесь он назвал цифру, – Я прекрасно знаю ваши финансовые возможности и думаю, что вам это будет по средствам. А после того, как вы подыщете для себя практику, она перестанет быть для вас обременительной. Идет?

– Вполне! – с радостью ответил я. Меня действительно устраивала указанная сумма. – Я об этом еще сегодня утром только мечтал, как о Божьем даре.

– Ну, тогда что? Для первого раза достаточно? Переезжайте ко мне завтра же. Адрес вы теперь знаете. Завтра я целый день собираюсь быть дома, так что приходите, когда вам удобно.

2. Знакомство с Холмским

Я переехал к Холмскому на следующий же день. При мне был единственный чемодан, обтянутый дерматиновой кожей. В нем были мои профессиональные принадлежности и кое-какие личные вещи. На спине я тащил тугой рюкзак с моими спортивными причандалами.

Александр Васильевич Холмский представился профессиональным математиком. Сказал, что числится в Стекловке, принимает участие в нескольких фондах, иногда ездит на конференции за рубеж.

– Это, наверное, скучно вам рассказывать, чем конкретно я занимаюсь в математике, – сразу сказал он. – Могу только сообщить, что я уже успел "наследить" в нескольких ее областях.

– Да, – сказал я. – Вряд ли мне будет интересно то, в чем я совершенно не разбираюсь.

– Тогда я и не буду об этом особенно распространяться, – облегченно вздохнул Холмский. – Я лучше расскажу о своих неприятных сторонах, это будет гораздо полезнее для нас обоих. Без ложной скромности могу утверждать, что крупных недостатков я за собой не замечаю. Что же касается недостатков мелких, то их, конечно, навалом. Я педантичен, невероятно чистолюбив, временами занудлив, когда меня тревожит нечто неразрешенное, порой излишне возбужден и навязчив, если чему-то искренне радуюсь, и еще много, много другого, нехорошего.

– Я также не агнец божий, – отвечал я ему в тон. – Главных недостатков за собой могу отметить два. Главный – это неровность характера и настроения. Я днями могу хандрить и лежать, повернувшись лицом к стене; в такие минуты я ужасный человеконенавистник. То вдруг я становлюсь жутким филантропом и готов броситься на шею первому встречному.

– А второй? – спросил меня Холмский и лукаво посмотрел на меня.

– Ох! – о нем лучше и не говорить!

– Если лучше не говорить – то и не будем, – миролюбиво согласился хозяин. – Хороший звук – он сам себя покажет!

– Что? – не понял я.

– Это любимая присказка моего автомеханика, – пояснил, улыбаясь, Холмский. – Когда он ищет поломку в автомобиле, он просто внимательно слушает издаваемые им звуки – и выдает безупречный диагноз.

Примерно таким образом прошло наше первое знакомство. Затем мы начали втягиваться в нашу совместную жизнь.

Каждый день после завтрака строго до обеда Холмский занимался у себя в кабинете, считая, что утро – лучшая часть дня. Послеобеденное время он проводил по-разному. Изредка ездил по делам на службу, в математический институт имени Стеклова, иногда бывал на московских конференциях, иногда просто ходил по музеям, предлагая в этом случае поучаствовать и мне. Зато вечерами мы предавались совместным беседам. Телевизора у Холмского не было, потому что телевизор он считал вреднейшим изобретением человечества и самым пустым времяпровождением, какое только может избрать для себя праздный человек. Зато беседы он обожал. Он заваривал великолепный кофе, который перед этим долго и любовно молол ручной кофемолкой, набивал свою черную трубку ароматным табаком "Амфора", задумчиво смотрел в вечернее окно и размышлял вслух. Для полной идиллии не хватало только камина.

Во время подобных бесед я понял одну из причин, по которой ему понадобился жилец в его собственной квартире: ему порой нужно было просто высказаться, но высказываться пустым стенам – это уже сумасшествие. А так он мог выглянуть из своей комнаты и, увидев в гостиной меня, читающего газету, тут же запросто выйти и сказать:

– Нет, вы только послушайте, Валерий: "Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике..." – что вы на это скажете?

– Это из Булгакова? Что скажу? – говорил я, неохотно отрываясь от своих "Московских известий", – Что Марк грузен, каким он и описан у Булгакова. А что можно еще добавить сверх этого?

– Но как вам нравятся "тяжелые сапоги" Марка? Ведь кто такой кентурион Марк? Это же вам не петлюровский наказной атаман, и дело происходит не лютым киевским февралем, а в пышущем вечным жаром Иерусалиме! Как мог этот Марк быть обут в "тяжелые сапоги"? Да на той жаре он сварил бы себе ноги в первые же полчаса! Нет, явно здесь у Михаила Афанасьевича нестыковочка получается...

Но иногда, когда он бывал более словоохотлив, чем обыкновенно, он был прекрасным рассказчиком. Именно из таких бесед я довольно скоро узнал о его необычном хобби – хобби детектива-консультанта.

– Все дело в особом свойстве моей фотографической памяти и патологическом стремлении привести окружающие предметы в какую-то строгую систему, – начал как-то он очередной свой разговор на эту тему. – У меня фотографическая память художника; жизнь запоминается мне ясными фотокартинками, между которыми ничего нет. Но они достаточно часты, чтобы собрать из них кинофильм моей жизни. Вот вы помните, например, в чем именно были червонцы из повести Гоголя "Портрет"? Нет, конечно! А я помню! Они были завернуты в плотную синюю бумагу, и лежали столбиками в холщевых мешочках, на каждом из которых было выставлено: "1000 червонных"!

– Я вам отвечу так, Александр, – отвечал я, – а зачем обычному человеку помнить эту всю ерунду? Как любит говаривать один мой старый приятель, моряк, – на ход судна это не влияет!

– Вот, Валерий! В этом-то и кроется истина! Обычному человеку это, действительно, и ни к чему. Зачем ему забивать свою голову ненужными сведениями. Но! Именно она, эта самая ерунда, и придает нашей жизни тот самый колорит уникальности, который у нее есть. Что помнит обычный человек 20 лет спустя после прочтения повести Гоголя "Портрет"? В лучшем случае только то, что талантливый художник променял свой дар на деньги ужасного ростовщика. В самом деле – а зачем обычному человеку помнить большее, если он при желании может сызнова открыть заветный томик, и снова насладиться волшебной прозой великого писателя? У меня же это получается автоматически, помимо моей воли, так уж устроена моя память, что я запоминаю все фотографически, во всех тонкостях и перипетиях.

– Да, но какое отношение это все может иметь к таланту расследования?

– Прямое! Я воспринимаю окружающий мир во всей его сложной взаимосвязи. Вот идет человек, у него небрежно завязаны шнурки на левом ботинке. Вы воспринимаете этот факт как единицу информации – только его и ничего более. А я воспринимаю его примерно так: у человека небрежно завязаны шнурки – он небрежен в одежде – он небрежен вообще – он необязателен во встречах временами суетлив, потому что опаздывает на встречи – рано или поздно он попадет в глупую ситуацию, сбив кого-нибудь второпях, или брякнется как-нибудь весьма неприлично, наступив на свой собственный распущенный шнурок... и так далее. Поэтому, когда этот человек наступает в конце концов на свой шнурок и падает – вам смешно, потому что вы воспринимаете это как нелепую случайность. А мне не смешно, потому что я предвидел это три года назад.

– И кто же, позвольте узнать, ваши заказчики? – спросил я. – Ведь для того, чтобы заниматься таким делом, необходимо иметь клиентуру.

– Ко мне обращаются, как правило, в двух случаях, – важно сказал Холмский. – В первом случае фактов слишком много, и нормальный человеческий мозг не может разобраться в их пестром изобилии; во втором наоборот, их слишком мало, и обыкновенному сознанию не за что зацепиться.

– Но разве второй случай не типичен для расследования? – искренне удивился я. – Мне казалось, что расследование всегда сталкивается с дефицитом фактов.

– Конечно, нет! – сказал Холмский, и принялся выбивать в пепельницу свою трубку. – Факты – дело наживное. Следователь достаточно умный, каким является, например, мой старый знакомый Виктор Соколов, умеет собирать нужные факты и, как правило, успешно ведет дело. Но иногда у него находит коса на камень, и тогда он обращается ко мне. При этом я не хочу сказать о нем ничего обидного, просто у людей очень разные возможности. Если податься в мир компьютерных аналогий, то большинство людей можно уподобить хорошему серийному компьютеру фирмы IBM с процессором Intel, который довольно успешно решает многие деловые задачи. Умных людей можно уподобить такому же компьютеру, только с самым современным процессором Itanium-2. Но для решения особо мощных задач, как, например, прогноз погоды, производят особые суперкомпьютеры "Крей", на которых я иногда работаю в российском гидро-метео-центре.

– Да! Ложная скромность у вас, пожалуй, пребудет в большом дефиците, иронично заметил я, веселясь от его горделивой самооценки. – А как это выглядит в области финансовых отношений? Ведь расследование требует уймы времени....

– У нас с Соколовым в этом вопросе сложилось удивительное взаимопонимание. Еще раз подчеркну, что человек он не глупый, и поэтому прекрасно понимает тонкости человеческих отношений. Он помнит мои маленькие слабости. В частности, он знает, что я большой ценитель хорошего шотландского виски. Если вопрос для меня мелкий, то мы этим и ограничиваемся. В других случаях он необыкновенно изобретательно также находит возможности компенсировать мне материально мои временные затраты. И, кроме того, не забывайте, что я получаю от этого еще и большое моральное удовлетворение.

– Но как же быть, все-таки, со славой? Ведь все почести за успех в расследовании достаются тому же Соколову.

– Ах, батенька, все это мелочи! Я – математик, в этой области у меня есть достижения, которыми я могу гордиться, и другого мне не нужно! Не многие математики могут похвастаться тем, что разрешили одну из проблем Гилберта.

3. Знакомство с делом

Как я уже говорил, Холмский в одном из своих разговоров упоминал некоего Виктора Соколова, следователя московского уголовного розыска. Виктор изредка навещал Холмского, когда у него случались затруднения в его расследованиях. Но на этот раз было такое впечатление, что он просто заскочил на дружеский огонек. Он принес с собой бутылку великолепного островного виски "Talisker", упомянув, что за ним "был небольшой должок".

– Я и на этот раз оказался прав – Ефимкин? – спросил Холмский, с любопытством разглядывая на этикетке бутылки синюю карту острова Скай.

– Совершенно верно, – коротко ответил Соколов. – Попадание оказалось в десятку.

Холмский достал с верхней полочки три невысоких стакана с утолщенным дном, мы закурили и неторопливо приступили к дегустации благородного напитка.

– А знаете ли вы, что виски "Talisker" недавно признан одним из шести классических оригинальных сортов виски? – спросил Холмский, любуясь на просвет окна золотистой игрой напитка.

– Ничего я не знаю! – пробурчал Соколов. – Я просто попросил продавщицу дать мне самый дорогой виски, какой у нее есть.

– А что значит – "классический"? – спросил я. – Я слабо разбираюсь в виски.

– Классический, – только и ждал этого вопроса Холмский, – это означает, что технология его производства и вкус признаны ассоциацией производителей виски Шотландии образцовыми и неповторимыми. Все остальные сорта – это уже, в какой-то мере их верификация. У виски "Talisker" незабываемый морской характер – вот вдохните запах! – он поднес стакан к носу и закрыл в экстазе глаза, – в нем слышен запах береговых торфяников, через которые струилась вода – основа любого виски, в нем чувствуется запах йода морских водорослей, настоявшийся тогда, когда солодовый виски вызревал в дубовых бочках на ветренном побережье острова, в нем отдается горький запах дуба бочек из-под Олорозо!

– Остапа опять понесло! – ухмыльнувшись, дружески отметил Соколов. – Ты теперь нам битый час будешь петь о процессе производства "живой" воды.

– В таком случае закругляюсь! – удрученно сказал Холмский. – Но, с другой стороны, неужели вам совсем не интересна информация об этом великолепном напитке.

– Да по мне все они на одно лицо, – снова проворчал Соколов. – Шотландский самогон, одно слово.

– Согласен, что самогон, – но зато какого качества! – пропел Холмский.

Дальше разговором в основном владел Соколов. Но ни о каких делах он больше не упоминал. Болтал о погоде, весело рассказал пару забавных случаев из своей следственной практики. Потом он вдруг умолк и стал задумчиво сбивать щелчками пепел с сигареты. Холмский внимательно посмотрел на него.

– Чувствую, у тебя есть для меня какое-то интересное дело, а, Виктор?

– О нет, Александр Васильевич, ничего интересного!

– В таком случае, давай-ка рассказывай.

Соколов рассмеялся:

– От тебя, Александр Васильевич, ничего не скроешь. У меня, действительно, есть на примете один случай, но он немного странный, и я сам еще не определился по отношению к нему, что мне здесь нужно делать. Ты же знаешь – я обращаюсь к тебе только тогда, когда понимаю, что я в тупике и самостоятельно выбраться оттуда не могу. А здесь какое-то странное ощущение, что и дела-то, как такового, толком нет.

– Продолжай, продолжай! Начало уже многообещающее, – радостно потер руки Холмский. Выразительные его глаза загорелись пристальным вниманием, а в его повадках появилось нечто хищное, кошачье.

– Дело это мы формально вынуждены были закрыть за недостаточностью оснований, но на его продолжении настаивает истец, человек известный в финансовых кругах, обещает выплатить приличную сумму в частном порядке, если оно будет, наконец, распутано.

– И это ты называешь не интересным делом! – воскликнул Холмский. – Виктор Михайлович, твоя природная скромность не знает границ! Так умело, в такой красивой упаковке всучивать нам откровенно протухший товар под названием "заваленное дело"!

– Так слушайте же, – не обращая внимания на ироническую эскападу Холмского, продолжал Соколов. – Тридцать первого декабря прошлого года, в аккурат на новый год, пока он с супругой в счастливом неведении находился в гостях, их квартиру вскрыли: дверь оказалась недостаточно укрепленной, ее попросту отжали мощным ломом. А дверь особо не укрепляли потому, что понадеялись на внутриведомственную охрану при доме. Проникшие перерыли все в спальне, взяли только один золотой кулон хозяйки, правда, дорогой, с изумрудом, да несколько серебряных ложек на кухне. Словом, явно не за этим туда приходили, потому что там такого добра осталось еще предостаточно. Владелец после этого поставил прочную металлическую дверь с кодовым замком.

Через полгода, летом, произошло еще одно проникновение в эту квартиру, во время летнего отпуска хозяев. На этот раз к двери подступиться было сложно, и взломщики проникли в квартиру ночью, спустившись с крыши по тросу на лоджию квартиры. Оказавшись на лоджии, они аккуратно вырезали стеклорезом на присоске круглую дырку в стекле балконной двери и таким образом проникли внутрь. На этот раз пропало только дорогое кольцо с дымчатым топазом, если не считать еще того, что часть мебели оказалась сдвинутой со своих мест и в нескольких местах были ободраны обои. Причем обои были ободраны весьма варварски, с помощью взятого на кухне большого острого ножа. Было видно, что они торопились. Явно искали что-то в стенах или под обоями.

После второго взлома хозяин оснастил свою квартиру прямой милицейской сигнализацией, балконные окна решетками, и еще раз пригласил нас, сыщиков. Мы добросовестно простучали все стены в поисках пустот с возможными тайниками ничего. Проверили тщательнейшим образом все вентиляционные отверстия, паркет ничего подозрительного. Помня нашумевший случай с кладом в пианино просветили все имеющиеся в квартире музыкальные инструменты рентгеном – и опять ничего! Причем непонятно, что оба раза искали. Но что-то им было сильно надо, если они отважились на второй взлом. После последнего случая прошло четыре месяца. Пока они оставили квартиру в покое. Мы больше заниматься этим делом не можем: времени угрохали море, а перспектив – никаких. Но мы же бюджетная организация, не можем заниматься этим делом до бесконечности. Типичный "висяк". А хозяин – человек солидный. Просит это дело не оставлять, ему не хочется жить на вулкане и думать, что в любую секунду к нему снова может кто-то залезть и сделать неизвестно что. Назначил премию за расследование этого дела – $5000. Немного, я понимаю. Но лично я на них не претендую, мне в данном случае важно только мое собственное реноме – ведь дело-то осталось висеть на мне.

– А у хозяина есть какие-нибудь предположения? – спросил Холмский. – Если семейные драгоценности взломщиков интересуют эпизодически, то в квартире, очевидно, есть нечто другое, что их привлекает – важные документы, например.

– Никаких! – твердо ответил Соколов и сделал резкий отрицательный жест рукой. – Хозяин категорически отрицает наличие в его квартире каких-либо известных ему важных документов или тайных кладов. У нас была версия, что нечто могло остаться от предыдущих хозяев квартиры – дом дореволюционной постройки, можно было бы предположить наличие в его стенах клада какой-нибудь графини Закревской – но наши розыски, как я уже вам говорил, не дали абсолютно никаких результатов.

– Следы, отпечатки пальцев? – продолжал лениво бросать вопросы Холмский.

– Пальчиков нет, – сокрушенно отвечал Соколов, – работали в перчатках. А вот след один имеется, причем прекрасный – во время второго посещения злодеи на лоджии опрокинули вазон с цветком, и одного из них угораздило тут же ступить левой ногой в просыпавшуюся влажную землю.

– Занятное дельце! – промурлыкал Холмский. – У меня возникло пять-шесть версий, объясняющих ситуацию довольно разумно, но мне нужен фактологический материал.

– То есть вы беретесь за это дело, Александр Васильевич? – со вздохом облегчения спросил Соколов. – Все материалы по делу я вам могу предоставить завтра же!

– Да, Виктор! Ты знаком с моими методами расследования. На первый раз мне будет достаточно копий, но потом я подойду к вам познакомиться с подлинниками.

– Как обычно! – ответил Соколов. – Ну, мне, собственно, пора бежать, до свиданья! – сказал он, поднимаясь из-за стола. – А вам приятного вечера!

– До завтра, Виктор! – проводил его Холмский и снова обратился ко мне:

– Ну, вот видите, Валерий! Вот вам и первое дело, непосредственным очевидцем которого вы станете. Причем дело, как мне кажется, довольно занятное. Что вы на это скажете?

– Сказать здесь ничего невозможно, – сдвинул плечами я, – потому что нам, собственно, ничего конкретного не известно.

– Это только так кажется с первого взгляда. На самом деле я могу с твердостью утверждать, что нам уже известно практически все, что необходимо для раскрытия дела. Конан Дойл устами великого сыщика говорил, что человек с воображением по одной капле воды может представить себе все возможные воплощения водной стихии – и Ниагарский водопад, и арктические айсберги, и парообразное состояние облаков. С одной стороны у нас есть капля воды – это то, что нам известно – а с другой стороны есть определенный факт, например, катастрофа парохода на реке Миссисипи. Нужно только установить логическую цепочку между двумя этими группами фактов. Правда, трудность этого дела состоит еще и в том, что в нем нет этой второй группы фактов, например, трупа, и нет явного мотива, который является, образно говоря, тем стальным тросом, вдоль которого движется паром расследования от зыбкого берега известных фактов к материку точного описания преступления.

– Шутите, Холмский! – запротестовал я. – По капле воды самое буйное воображение не способно представить всевозможные состояния воды, это простое краснобайство.

– Кто? Я-я? Шучу? Ну, да, я шучу! А, впрочем, совсем и не шучу. Просто мои мысли заняты сейчас совсем другим вопросом, который я вспомнил, посмотрев на свою книжную полку.