Текст книги "Лента Мёбиуса"

Автор книги: Александр Кучаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава четвёртая
Путь на зону

Пути же дороженьки на зону стали нарисовываться для меня в день, когда я вернулся после дембеля в родной город.

На мне была парадно-повседневная одежда, голубой берет, сдвинутый на затылок, в руках небольшой чемоданчик с вещами. За плечами – шестилетняя армейская служба, в том числе несколько месяцев пребывания в стране вооружённого конфликта. Я был жив, практически здоров – контузия почти не давала знать о себе, – с неплохим денежным ресурсом, и будущее уже начинало представляться раем на земле, оставалось только удачно вписаться в него.

Дело было вечером, смеркалось. Впереди перекрёсток, за ним до нашего дома метров четыреста. Шёл, душа пела – через пять минут встреча с матерью; она знала, что я вот-вот должен появиться – всё заранее было оговорено по телефону, – и уже накрывала на стол. Сразу после застолья, конечно же, к моей дорогой, ненаглядной подруженьке Томочке, проживавшей двумя домами дальше; она тоже знала, что я скоро прибуду.

И тут до меня донеслись странные прерывистые звуки, то ли мычал кто, то ли стонал. Я остановился, прислушался. В ответ тишина. Значит, показалось. Пошёл было дальше, как повторно долетел приглушенный стон и сдавленное: «Помогите!» И снова тихо.

Справа, в десятке метров от тротуара громоздились заброшенные недостроенные корпуса многоэтажного дома. Место тёмное, не освещённое, пожалуй, оттуда и доносились эти стоны.

Не раздумывая, я стремглав бросился к стройке, бесшумно перемахнул через прямоугольник оконного проёма, опустил чемодан на пол, прошёл одно помещение, другое. По дороге прихватил попавшийся под руку обрезок стальной полуторадюймовой трубы. Выглянул в окно противоположной тыльной стены и прямо-таки обмер. В закутке строительных конструкций на бетонном полу трое парней распинали молоденькую девчонку. Двое держали её за руки и зажимали рот, ещё один снимал с неё нижнее бельё.

– Ах, мать вашу! – крикнул я и выпрыгнул из окна.

Парни, удерживавшие несчастную, шарахнулись от меня, словно их отбросило взрывной волной, а третий начал привставать и поворачиваться в мою сторону… Труба угодила ему поперёк спины. Всхлипнув, он обмяк и повалился на девушку.

Та высвободилась из-под него и, не оправив вздёрнутую юбчонку, поползла в сторону, отталкиваясь от пола руками и ногами. В ужасе она таращилась на простёртое рядом тело, рот её перекосило безумным оскалом. Взглянув на меня, девчонка истерично закричала, перевернулась на четвереньки, поднялась и сиганула в темноту.

В разные стороны бросились и двое насильников. Я погнался за одним из них. Шустрый оказался парнище, но мне помогала армейская подготовка, и я его настигал. До преследуемого оставалось метра два только, я замахнулся трубой, и в это мгновение сильнейший удар по голове свалил меня наземь.

А случилось так, что девичий крик был услышан проезжавшими мимо стройки патрульными полиции.

В закутке строительной площадки блюстители порядка обнаружили лежавшего без сознания молодого человека – изо рта у него сочилась кровь. Один полицейский остался на месте, чтобы вызвать «скорую», а второй пустился вдогонку за мной и парнем, которого я преследовал.

Потерять бегущих, даже в густом сумраке, мог только глухой. Топот ног и мои крики будили наступившую ночь. «Стой, гадина, всё равно не уйдёшь!» – так, кажется, я кричал. Один пострадавший лежал без сознания на стройплощадке, за вторым гнался тип с обрезком трубы; в этой ситуации, признаю, некогда и сложно было разбираться, кто правый и кто виноватый.

Догнав нас, полицейский с маху хватил меня рукоятью пистолета по голове.

Очнулся я в одиночной камере. Затем в допросной комнате – предъявление обвинения в попытке изнасилования несовершеннолетней и нанесении тяжких увечий одному из трёх молодых людей, пытавшихся остановить злоумышленника, коим я был выставлен.

Весь этот оговор был мною отвергнут.

– Зачем упираешься? – равнодушно, со скучающим видом сказал следователь по фамилии Патрикеев, дородный такой, румяный, немножко лысоватый мужчина около сорока лет. Он назвал себя перед началом допроса. – Своим упрямством ты только усугубляешь своё положение. Всё уже доказано, и нет ни одного факта в твою пользу.

– Все факты искажены, вас ввели в заблуждение! – категорически ответил я, пытаясь донести свою правоту. – Это мне пришлось отбивать девушку у трёх подонков. Надо просто найти её и спросить. Она скажет, как всё было на самом деле.

Тогда следователь кивнул полицейскому сержанту, находившемуся в комнате, и тот огрел меня резиновой дубинкой так, что я свалился с табуретки.

Дальше уж и не помню точно последовательность происходившего. Короткими вспышками отложилось лишь, как сержант снова замахнулся на меня и как его «демократизатор» оказался в моих руках. После чего блюститель порядка полетел вверх ногами через стол прямо на следователя, а в допросную вбежали ещё несколько полисменов. И то, как я за считаные мгновения уложил всех одного за другим.

Звуки падающих тел, треск мебели и крики разносились по всему зданию, и в дверях появился офицер с погонами майора. Увидев следователя, выглядывавшего из-под стола, разбросанных по комнате стонущих полицейских и высившегося над ними задержанного с дубинкой в руке – разгорячённого, готового к продолжению схватки, – он только воскликнул:

– Ну, солдат, ты и попал!

И сразу же дважды выстрелил в меня из пистолета. Первая пуля угодила мне в плечо, вторая – в грудь, не задев лёгкие, как потом определили врачи. В глазах сотряслось, я потерял сознание и рухнул на пол. И тут же на неподвижное тело, кое я собой в тот момент представлял, со всех сторон посыпались удары ногами и резиновыми дубинками.

Вновь я пришёл в себя после хирургической операции, прикованным одной рукой к больничной койке.

Потом опять были допросы. Сначала в палате экстренного травматического отделения, а через несколько дней, когда раны немного зажили, – в дознавательной комнате следственного изолятора. Кроме попытки изнасилования несовершеннолетней и причинения тяжкого вреда здоровью молодого парня мне вменялось теперь и нападение на сотрудников полиции, находившихся при исполнении служебных обязанностей.

Дважды ко мне допускали на свидания мою мать и Томочку; я рассказывал им, что в действительности происходило на стройке, как услышал крик о помощи и остальное и как повязали меня и перевернули события с ног на голову. И что если найти девчонку, спасённую от насильников, и хорошенько расспросить её, то станет понятно, что в первой части цепочки происшествий я совершенно не виновен, а наоборот, вёл себя с гражданской позиции, то есть как человек с личной ответственностью за страну и морально-нравственное состояние общества, в котором он проживает.

То же самое я говорил следователю, а также адвокату, седенькому старичку с красным носом, назначенному для моей защиты.

Адвокатишке – от него всё время тянуло густым винным перегаром – было глубоко наплевать, что со мной станется, это чувствовалось по всему его поведению и особенно по безразличным выцветшим глазам. Он был убеждён, что я кругом виноват, и свои обязанности выполнял чисто формально и лишь потому, что так было положено по закону; скорее всего, на уме этого шпака была лишь очередная порция выпивки.

С его слов я узнал, что пострадавшим на стройке от удара металлической трубой был Марк Автономьев, сын уважаемого в городе бизнесмена, бывшего главного мафиози чисто местной, региональной закваски.

И многое мне стало понятно, и в первую очередь то, что сына этого непременно выгородят, а дембельному солдату постараются намотать срок на полную катушку, и никакие честные свидетельские показания ему не помогут.

Так оно и вышло.

Надю Зайцеву, девчонку которую я вызволил от злодеев, Томочка нашла уже на следующий день после первого свидания со мной – через своих подруг. Надя показала остатки синяков на ногах, руках и груди и заявила, что готова рассказать, как всё было и кто в действительности пытался надругаться над ней.

Придя к следователю Патрикееву – за полчаса до её явки ему занесли немаленький пакет с деньгами от Автономьева-старшего, что потом мне стало известно, – она начала излагать суть происшествия на строительной площадке, дескать, это отпрыск городского воротилы со товарищи пожелали испробовать уличного порноэкстрима, а вовсе не демобилизованный солдат.

Но следак быстро убедил её изменить показания, припугнув тем, что она выступает против дитяти человека, обладающего поистине неограниченными возможностями, и что у неё самой могут возникнуть большие неприятности. И у родителей её тоже. И даже жизнь их всех может оказаться под угрозой, тут уж ничего не попишешь, се ля ви.

В итоге девушка заявила на суде, что это я злодей, что именно я пытался её обесчестить, а Марк Автономьев со своими друзьями лишь пришли к ней на помощь.

Её слова и стали решающими в определении виновника в том закуточном пространстве на стройплощадке. В добавление ко всему имелся и пострадавший от удара трубой – присутствовавший в зале юноша, слегка скособоченный, ещё не совсем оправившийся ко дню судебного заседания.

Свою роль сыграли и показания полицейских, очутившихся в тот злополучный вечер на месте происшествия, одним из которых был младший сержант Ерманков; это он ударом пистолета остановил подсудимого, когда тот гнался за другом Марка, молодым человеком по фамилии Рыскунов.

Ещё Ерманков сказал, будто видел, как трое парней буквально стаскивали меня с девчонки, кричавшей о помощи, и как я ударил обрезком трубы одного из них.

При этих его словах по залу судебного заседания прокатились гул возмущения и возгласы с требованием в полной мере наказать преступника. Разумеется, лыком в строку лег и инцидент в следственном изоляторе, в котором я опять был показан опасным для общества неукротимым живорезом.

Когда мне дали слово, я обратился к Зайцевой, мол, что же ты делаешь со мной своей неправдой, ведь не будь моего вмешательства, ещё неизвестно, что с тобой бы стало; не исключено, что и жизнь твоя закончилась бы в том строительном закутке.

В ответ девушка потупила глазки и покраснела, но от лжесвидетельства не отказалась.

Наконец судья Митюкова холодным механическим голосом и с отчётливо выраженным сладострастием на лице зачитала приговор.

Помимо попытки изнасилования мне вменяли в вину зверское избиение несовершеннолетнего Марка Автономьева с тяжкими последствиями для его здоровья, а также нападение на полицейских в следственном изоляторе.

И вот решающие слова жрицы Фемиды: пятнадцать лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.

С моей стороны на судебном заседании присутствовали моя мать и Тамара. Всё время разбирательства они держались рядом. Когда судья зачитывала свой текст, я не отрывал от них глаз. Услышав, сколько мне дали, мать побледнела и едва устояла на ногах.

– Я знаю, что мой сын невиновен, – сказала она в наступившем безмолвии; ни слезинки, однако, не показалось на её глазах, все душевные переживания она держала в себе.

Тамара же громко навзрыд заплакала и уткнулась лицом в ладони.

– Не жди меня, Тома, не надо! – крикнул я, когда меня в наручниках уводили из зала. – Не жди! Устраивай свою жизнь, как можешь! Мама, прощай!

– Пошёл, молчать! – сказал один из конвоиров, сопровождая слова толчком мне в спину.

Мы вышли во двор здания правосудия, после чего я снова был препровождён в следственный изолятор, где и находился до того дня, пока приговор не вступил в законную силу. Затем меня этапировали в колонию строгого режима «Полярный медведь».

Глава пятая
«Полярный медведь»

Колония эта в приполярье сибирской тайги была образована рядом с посёлком Забудалово ещё в 1951 году при строительстве в этом районе отрезка или продолжения, не знаю, как лучше назвать, Трансполярной железнодорожной магистрали – так и не законченной.

Лично мне доводилось бывать в тех заброшенных местах, и не раз – в качестве зэка, на подневольной работе; железнодорожные пути искривились, просели, многие участки их затянули болота и поросли лесом, как и кладбища умерших.

Поначалу лагерники участвовали непосредственно в прокладке дороги – гибли они тогда массово, многими тысячами по причине невыносимых условий; сказывались и плохое скудное питание, и худая одежда, и кое-как приспособленные бараки, и многие другие нехватки – всё в ужасных нескончаемых холодах.

Дорога на костях, так называли трансполярку. Тех, кто бежал, ловили, раздевали догола, привязывали к дереву или какому-нибудь столбу, мелкая двукрылая мошкара, питающаяся кровью теплокровных существ, облепляла тела сплошным серым одеялом, высасывала кровь, и через два-три часа люди умирали.

Когда строительство магистрали остановили, осуждённых использовали на других тяжёлых работах, в том числе на нефтяных месторождениях.

Много позже, уже в послесоветское время, лагерники валили реликтовый лес – тайгу – на незаконных преступных вырубках, организованных высокими московскими деятелями. Повторяю – всё опять же в суровейших климатических условиях, когда зимой – запредельная арктическая стужа, а летом – палящая жара и в придачу к ней вышеупомянутая нескончаемая кровососущая мошкара, гнус по-другому, от которой невозможно было дышать.

Обычно заключённые колоний строгого режима содержались в запираемых камерах, но в «Полярном медведе», устроенном волей больших начальников на севере Восточносибирского нагорья, таких замкнутых помещений не было – из соображений экономии, или действительного отсутствия средств на их строительство, или по каким-то другим причинам. Поэтому зэки находились в обычных лагерных бараках с установленной нормой два квадратных метра на человека.

В других колониях арестанты спали на шконках с матрацами, представлявших собой двух– или трехъярусные кровати, а в «Полярном медведе» были установлены нары, то есть простые деревянные настилы на некотором возвышении от пола, не вдоль стен, а перпендикулярно к ним.

Возможно, нары – это опять же из экономии средств, а скорее всего для того, чтобы усугубить и без того несладкую жизнь заключённых, арестантов или каторжников – от прозваний суть не менялась.

Распорядок жизни зэков строгий, однообразный. Подъём – в шесть часов, отбой – в десять вечера. В течение дня – построение, работа, приём пищи. И так – долгими годами, без каких-либо изменений и перерывов. Один раз в неделю – десятиминутная помывка под душем; бани в «Полярном медведе» не было.

Зато имелся банный комбинат в близ расположенном посёлке городского типа Забудалове – термы, как ещё называли его в округе. Заведение это под официальным названием «Нирвана» было построено на средства компании «Кентавр», занимавшейся лесоразработками, в качестве премии за вклад местных в исключительно прибыльное лесоуничтожительное дело, на фоне которого большинство преступлений, совершённых поднадзорными обитателями режимной колонии, выглядели невинными шалостями.

На строительстве комбината от начала и до конца использовались заключённые, так что основные расходы легли только на приобретение и тысячекилометровые доставки материалов и оборудования.

В «термах» любили проводить время и поселковые начальники, и лагерные, и все остальные, кто купался в деньгах.

Это был целый комплекс по оказанию банных и связанных с ними услуг и процедур. Здесь были и парилка с удобными скамьями и полками, и просторный бассейн, и уютный зал отдыха с вкусными и полезными для здоровья напитками и закусками, где отдыхавшие вели умные беседы, а порой заключали и договоры на свои выгодные предприятия. Были и массажные кабинеты с молоденькими или более старшего возраста девушками-массажистками – в зависимости от эротических предпочтений гостей.

А лесоповал находился в сотне с лишним километров южнее. Бригады в основном самых выносливых, физически сильных зэков работали там вахтовым методом круглый год – и зимой, и летом, и в снег, и в дождь. Готовые лесины сбивали в плоты и по окончании весеннего половодья и до ледостава гнали в низовья Енисея; уже оттуда на океанских судах лес переправляли в Китай и другие развитые страны с большими потребительскими запросами.

Деньги на уничтожении тайги наживались бесчисленными миллиардами, и не было такого преступления, перед которым останавливались бы их получатели.

На первых порах огромные многокилометровые пустоши, остававшиеся после валки леса, подвергали огню для сокрытия от надзорных органов, однако позже не стали делать и этого, потому как проще было поднести бакшиш государственным контролёрам, всегда охочим до денег и плевавшим на тайгу с её флорой и фауной.

Правоохранители предрекали мне особо тяжкую жизнь на зоне из-за нехорошей статьи уголовного кодекса, связанной с попыткой изнасилования несовершеннолетней, по которой меня обвинили среди прочего.

Только они ошиблись. В отличие от судебной системы, смотрящий по лагерю Филипп Никитич Татаринов по кличке Татарин разобрался во всём за считаные минуты.

– Ну рассказывай, что и как, – сказал он строго, когда я предстал перед ним. Так было положено: новичок должен был отчитаться за свои дела, по которым проходил на судебном процессе.

Я от начала до конца поведал историю на стройке.

– По суду выходит, – сказал Татаринов, не меняя бесстрастного выражения лица, – что ты после долгого армейского отсутствия, повоевав в далёкой чужой стране, опытный бывалый солдат, чуть ли не на пороге своего дома решил позабавиться с девчонкой-недоростком – против её воли. Не к матери родной поспешил, а бросился насильничать. Странная выходит картина, очень странная. Ну а что и как в ментовке было, когда тебя повязали?

Снова выслушав меня, Татаринов сказал:

– Мы ещё проверим, много ли правды в твоих словах и какой ты удалец на самом деле.

И проверили. Как только представился удобный случай.

В то утро я работал на пилораме, установленной в тесовом сарае с открытыми подъездами по обоим торцам. Пилорама – это такая мощная стальная конструкция внушительных размеров с вертикальными пилами в середине её для продольной распиловки брёвен.

Уже смена началась, когда трое блатных пригласили меня в не просматриваемый со стороны проход между высокими, в рост человека штабелями досок.

Один из них по кличке Архангел, сильный долговязый детина, зэк из окружения Татаринова, не сказав ни слова, рыпнулся было сбить меня с ног, но я тысячекратно отработанным приёмом рукопашного боя на автомате бросил его через себя, и он, врезавшись в стенку штабеля, мешком свалился на бетонный пол. Тут же, без промедления, в схватку вступили двое остальных. Первого, двинувшегося ко мне, я, ухватив за запястье, крутанул вокруг себя и ударил о торцы досок, и он отключился на минуту или полторы, второго же нейтрализовал лёгким хлопком пальцами по горлу.

К тому времени пришёл в себя и поднялся с пола Архангел. Я шагнул к нему, но он поспешно вскинул руки и сказал:

– Всё-всё, проверка на вшивость закончена, кха, кха, кха, на своей шкуре испытали, что могёшь, могёшь ты кое-что в драчном искусстве.

В армейском спецназе нас учили не драться, а калечить и убивать одним ударом, поэтому я действовал с предельной осторожностью, чтобы не нанести серьёзных повреждений.

Вечером после работы меня опять пригласили к Татаринову, он оценивающе взглянул на меня и сказал:

– Ладно, правильный ты чел, уважаю.

Я слегка развёл руками, мол, какой есть.

А он спросил:

– У тебя на воле какая была кликуха?

– Не понял.

– Прозвище какое было?

– Карузо. Сначала, ещё в детстве, – прозвище, а позже – мой позывной на войне.

– Карузо, вон как! Пел, что ли?

– Немного занимался и пением.

– Ну, значит, Карузой и останешься.

– Пусть будет так, мне всё равно.

– Между прочим, как там Ольмаполь поживает?

– А что?

– То, что я тоже родом из этого города. Выходец из детдома. И посадили меня впервые за пригоршню магазинных сладостей. Вот так, Карузо.

На этом моя лагерная прописка закончилась, я получил статус мужика и тем самым был отнесён к самой многочисленной и нейтральной группе заключённых. То есть к людям, оказавшимся на зоне случайно, не принимавшим участия в блатных разборках, не сотрудничавшим с лагерной администрацией и не прислуживавшим авторитетам.

Татаринов же поведал мне свою историю – не сразу, а спустя некоторое время, когда мы познакомились более основательно. Оказалось, что его судила всё та же судья Митюкова. В ту пору она только начинала на судебном поприще, и это было одно из первых её разбирательств.

Выпускник детдома, восемнадцатилетний Филипп попал в жернова правосудия за упаковку шоколада «Морозко», умыкнутую в гастрономическом магазине. Упаковку эту, стоимостью несколько десятков тогдашних рублей, он сунул под куртку, но на выходе, уже за дверями продмага, его остановил охранник. Парня арестовали и закрыли в следственном изоляторе.

По окончании выяснения обстоятельств дела молодому человеку припаяли два года и семь месяцев колонии. «Сегодня шоколадки украл, а завтра Родину продаст» – под таким настроем судейские крючкотворы и определили наказание оступившемуся юноше, фактически осудив его не по закону, а по понятиям.

После сиротского дома колония заключённых стала Филиппу Татаринову второй серьёзной школой жизни, и на волю он вышел вполне сформировавшимся преступником с определёнными связями в криминальном сообществе.

Второй раз земеля сел за ограбление инкассаторской машины. Операция прошла как по нотам, без малейшего кровопролития и какой-либо стрельбы, и молодые сорвиголовы уже собирались обмыть удачно провёрнутый гешефт, но вмешался его величество случай, и всю их компанию арестовали на исходе того же дня. Грабители успели только выгрузить закуску на стол и разлить водку по приготовленным стаканчикам.

В «Полярном медведе» я увидел в его лице законченного мафиози, авторитета, вершившего судьбы других узников.

На первых порах, в самое трудное время привыкания к зоне, Татарин относился ко мне беспристрастно, но со всей справедливостью, в основе которой были зэковские положения. А несколько позже мы с ним в какой-то степени даже подружились – насколько это возможно на каторге, где, в общем-то, каждый сам за себя.

Кроме него я близко сошёлся ещё с одним заключённым, попавшим на зону по судейскому произволу. И это присутствие людей, расположенных к тебе, скрашивало бесконечное прозябание в тяжелейших лагерных условиях и было великим благом.