Текст книги "Мечты прекрасных дам"

Автор книги: Александр Корделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

17

Чтобы попасть в спальню Милли, необходимо было пройти через садовую веранду, выложенную плиткой. Поэтому тот, кто чутко спит, легко мог услышать приближение нежелательного посетителя.

– Это нехорошо, – сказала Мами. – Мистер Уэддерберн – твой муж, а хочешь ты, чтобы он приходил к тебе ночью, или не хочешь, меня это не касается.

– Но ведь он же меня получил! – возразила Милли. – А это значит, что он наложил лапу на приданое в два миллиона долларов. Думаю, что этого с него вполне хватит.

– Но ты ведь помнишь Библию, – сказала Мами, – а там говорится, что ты должна прилепиться к мужу, и только смерть вас разлучит. Ты же не можешь с этим не считаться.

– Он не вправе жаловаться, – сказала Милли. – Я его предупреждала!

– Ты, девочка, не боишься проклятия и ада! Каждую ночь я слышу, как этот бедняга шлепает к тебе по плиткам, да еще босиком. Наверное, все ноги себе разбил.

– Ничего, это его охладит, – сказала Милли, вновь принимаясь за шитье.

Было ясное солнечное утро, пели птицы, с моря дул легкий ветерок, распушив хвосты расположившихся на баньяновом дереве дроздов. Внизу, под садами «Английского особняка», простиралась широкая панорама – море в белых барашках, китайские горы, совершающие свое ежедневное омовение под лучами палящего сентябрьского солнца. Мами считала, что этот месяц – месяц влюбленных.

– Мами, – сказала Милли, – ты неисправимая мечтательница! – Она поднялась с шезлонга, зажмурилась от солнца и потянулась всем своим стройным тонким телом.

Бросив на нее взгляд, Мами отметила, что за несколько месяцев она из юной девушки превратилась в женщину.

– Тебе нравится это платье, Мами? – медленно и грациозно повернулась к ней Милли.

– Да, очень, но я уверена, что мистера Уэддерберна от него бросает в дрожь. У тебя что, нет жалости?

Милли опустила руки.

– Может быть, мы ненадолго забудем про мистера Уэддерберна?

Но Мами словно ее не слышала. Разомлев на солнышке, она продолжала:

– Я помню моего большого Растуса, когда я была такая, как ты. Поверь – он считал, что я, Мами, это лучшее, что у него в жизни было. Он часто говорил: «Мами Малумба, стой так и не шевелись, просто стой и улыбайся мне до конца моей жизни, а я буду улыбаться тебе в ответ. И уж пока вы улыбаетесь, может быть, ответите мне, что вы делаете сегодня вечером, миссис Малумба?» «Мистер Малумба, – отвечала я, – я не буду делать ничего, только спать, – у меня был тяжелый день. А вы, сэр, ложитесь Спать в своей хижине на другой стороне озера, и утром я пошлю вам воздушный поцелуй». «Но мы уже женаты целых три недели, девочка. Когда же я смогу придти к тебе?» «Только когда Мами тебе позволит, и ни на секунду раньше, – говорила я ему, – и не нужно из-за этого расстраиваться, потому что проповедник говорит: «Пост и воздержание укрепляют душу». «Но я же не говорю о своей душе, – отвечает он. – Я всю ночь хожу по этой веранде, как часовой на посту, и еще ни разу не видел свою супругу обнаженной…» «Значит, тебе не везет, но, как говорил проповедник Сэм, – сказала я, – женитьба – это вовсе не значит ласкаться-миловаться, для здоровья мужчины полезнее, если он немного подождет». «Это действительно так? – спросил Растус. – Могу поспорить, что этот парень, что придумал эти правила, сам не очень-то любит терять время».

Милли невольно посмеивалась, с довольным видом раскачиваясь на кресле.

– Так ты в конце концов впустила его? – спросила она.

– Ну да, – ответила Мами. – После того, как прошел срок искупления за грехи холостяцкой жизни, как сказал проповедник. У него тоже была очень тяжелая походка, как у твоего бедняги, я просто никогда в жизни не видела таких огромных и плоских ног, как у Растуса Малумбы. Каждую ночь он бродил взад-вперед по плитам этой веранды, и от этого у него получилось плоскостопие.

Не обращая внимания на смех Милли, Мами положила свое шитье на колени и улыбнулась.

– Господи, если бы он сейчас оказался здесь, я бы взяла его за руку и повела прямо в рай, и не сомневайся, милая моя.

– Ой, Мами, – обвила ее шею руками Милли, но Мами оттолкнула ее.

– И нечего ко мне подлизываться. В браке есть свои правила и законы, и им надо подчиняться, у мужа есть свои права, а плоскостопие – дело нешуточное.

Они обе так и покатились со смеху, но их веселье вмиг прекратилось, когда из-за куста рододендрона вышел Уэддерберн.

– Можно к вам присоединиться? Или вы секретничаете?

Он был в белом полотняном костюме, подчеркивающем его грузность, на голове – итонская соломенная шляпа, которая делала его похожим на школьника-переростка.

– Могу я с тобой переговорить, Милли? – спросил он.

Мами поднялась и вперевалочку пошла прочь. Милли сидела, не шевелясь и не поднимая глаз. Уэддерберн с деланным равнодушием произнес:

– Похоже, что у нас с тобой нет ничего общего. Ведь так?

– Разве это не было ясно с самого начала?

– Я надеялся, что со временем ты поверишь…

– Что ты женился на мне не из-за денег, а ради меня самой?

– Но ты же знаешь, что это не так!

– Очень даже так – брак по расчету, состряпанный самым коварным образом.

Он замахал на нее своими маленькими пухлыми ручками.

– Мы женаты уже почти месяц, а я тебя практически не вижу. Мы сидим за разными концами стола, прислуга приносит нам еду, и мы даже не разговариваем. У меня много друзей – все это милые, умные люди, все интересуются тобой, спрашивают о тебе. Дамы всей Колонии желают видеть тебя в своих домах, а ты сидишь дома взаперти с этой чернокожей служанкой, – как монашенка.

– Оставь Мами в покое!

– Я именно это и собираюсь сделать. Я еще не старик и нуждаюсь в обществе милой и хорошо воспитанной дамы.

– Прекрасно! И ты уже кого-нибудь себе присмотрел?

– Пока нет, но если ты будешь и дальше игнорировать мои права супруга, то вскоре это сделаю!

– Да ради Бога, если, конечно, она не будет жить здесь.

– Вот этого я тебе не обещаю! Я хочу, чтобы она жила именно здесь. Тогда хозяйкой будет она, а ты – гостьей или приживалкой, что, собственно, и соответствует истинному положению. При первом же удобном случае я найму незамужнюю экономку. Это здесь в Гонконге не проблема, их тут сколько угодно.

Милли впервые за весь разговор повернулась к нему.

– Ты не посмеешь! Это вызовет скандал!

– Совсем наоборот – я уже предпринял кое-какие шаги. И напрасно ты думаешь, что я позволю, чтобы надо мной издевалась и насмехалась какая-то девчонка.

– Как только она здесь появится, я уйду. Джеймс пожал плечами.

– Ради Бога. Все равно толку от тебя никакого. В Гонконге привыкли к семейным скандалам, но две претендентки на брачное ложе – в клубах только и будет разговоров, что об этом.

Наступило молчание. Милли, вне себя от ярости, пыталась взять себя в руки и унять дрожь в руках, а Уэддерберн тем временем спокойно выхаживал по комнате. Он плеснул в стакан виски и потягивал его, глядя на нее бесстрастным изучающим взглядом.

– Выбор за тобой, – сказал он, осушая стакан.

– Но есть и альтернатива, – сказала Милли. – Уйдешь ты, а я останусь. Ты получил деньги, но дом принадлежит мне.

Он повернулся к ней, губы его скривила ироническая усмешка.

– Знаешь, у меня всегда были сомнения относительно твоей целомудренности. Доктор Скофилд раскрыл мне глаза на твой моральный облик, когда рассказал мне о твоих шашнях, когда ты была еще школьницей, а недавно мне стало известно и еще кое-что. – С торжествующей улыбкой он отвернулся к окну и стал смотреть на расстилающуюся внизу лужайку. – Я имею в виду этого типа, Эли Боггза.

– Боггз, ну и что тебе до него?

– Это тот пират, в чьи руки ты так удачно попала… ты была с ним в более близких, чем сообщила мне, отношениях.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Милли.

– Неужели? А имя Суиткорн тебе тоже ничего не говорит?

– Почему? Я рассказывала тебе о нем.

– Да, да, только ты не знаешь, что он рассказал мне о тебе. Мы в Морском департаменте тоже не дураки. У нас повсюду свои информаторы. Этот человек сплетничал, что, пока ты была на борту «Монголии», у вас с Боггзом нашлось много общего – до того, как ты узнала, что он – пират. Стало быть, твое путешествие с Запада на Восток было весьма приятным. Суиткорн может быть и мертв, но у его оставшихся в живых дружков языки имеются. И тот, у которого мы на прошлой неделе отрубили голову в Карлуне, и сам не знал, насколько он у него длинный – пока его не начали допрашивать. Команды на кораблях любят посудачить.

– Но и наговорить чего угодно, если им это на руку!

Уэддерберн усмехнулся.

– Некоторые даже уверяли, что ты была без ума от Боггза. Теперь мне понятно, почему у тебя нет времени для меня.

– Не говори глупостей! Он же потребовал за меня выкуп.

– Вот именно, я как раз и собирался тебе об этом напомнить, именно этот его фокус ускорил смерть твоего отца. Выкуп, причем добытый самым варварским и безжалостным образом!

Вне себя от гнева, Милли направилась к двери, однако он жестом остановил ее со словами:

– Знаешь, на случай если ты все еще питаешь какие-то теплые чувства к этому злодею, сейчас я кое-что тебе покажу, что омрачит твои приятные воспоминания. Погоди, погоди, не уходи. То, что я тебе покажу, возможно, раз и навсегда избавит тебя от девичьих грез.

Подойдя к шкафу, он отпер один из ящичков и, вытащив оттуда стеклянную банку, поднес ее к свету. Милли ахнула. Внутри баночки в каком-то растворе лежало небольшое человеческое ухо, хорошо сохранившееся. Уэддерберн поднял баночку повыше.

– Этот подарочек прибыл вместе с требованием о выкупе, и твой отец получил его уже на смертном одре. Тогда он думал, что это твое ухо, и уже только потом, после его смерти, мы поняли, что оно, скорее всего, принадлежало какой-нибудь несчастной крестьянской девушке.

Милли закрыла глаза, а когда она снова открыла, то не могла оторвать взгляда от жуткого предмета.

– Неужели и это не может заставить тебя выбросить из головы все эти романтические глупости? Тот «друг», который благополучно доставил тебя домой, и прислал сюда это ухо. Следующим подарочком, несомненно, был бы твой язык, а уж если и это не заставило бы отца раскошелиться, то в конце концов они прислали бы ему твою голову.

Милли стояла в совершенной растерянности, держа в руках баночку.

– Ты можешь себе представить, как мучилась несчастная жертва? – произнес Уэддерберн. – А насколько бессердечен и жесток был тот палач? Среди морских пиратов есть люди совершенно разные – есть совсем мальчишки, есть и старики, вроде Метусала; одни из них безобразны, другие – красавцы, они могут принадлежать к разным национальностям и расам. Однако у всех до единого души поражены одним проклятьем – алчностью и жестокостью. И твой приятель Эли Боггз ничуть не лучше остальных.

* * *

Мами была одна в своей спальне, когда Милли постучалась к ней.

– Ты ведь знала об этом? – спросила ее Милли. – Почему ты мне ничего не сказала?

– Ну сама подумай, – заплакала Мами, – ну зачем бы я стала рассказывать о таком ужасе? Разве и без того в мире мало горя? И вообще все эти проклятые мужчины одинаковы. Разница между всеми ними тоньше волоса. – Она чуть отстранила от себя Милли. – Ну что ты плачешь, хорошая моя? Ведь этот парень Эли Боггз ничего для тебя не значил! Так что вытри скорее глаза. Если бы это ухо потеряла ты, тогда была бы причина плакать. – И она крепко обняла ее, нашептывая слова утешения.

18

Несколько месяцев спустя Эли под аккомпанемент непристойной морской песни привел свой корабль «Ма Шан» из Ламмы в бухту Стэнли Бей, расположенную в южной части Гонконга. Черный Сэм, по пояс голый, несмотря на мартовские холода, подошел к штурвалу.

– Так мы сегодня с утречка встречаемся со стариком Таем? – спросил он.

– Да, чтобы застать его врасплох, – сказал Эли, – пока мозги еще не проветрились.

– Значит, надо встать до рассвета, босс! Это хитрая лиса. И сколько ты собираешься заплатить ему за его заводец?

– Пять тысяч, и ни доллара больше. Спрос на порох падает.

Они вместе спустились по трапу на берег и пошли вдоль набережной бухты Стэнли.

– Думаешь, он продаст?

– Он только что надул с этой фабрикой чокнутого Чу, и один португальский таможенник все время что-то пытается пронюхать и задает неудобные вопросы, так что цена должна снизиться.

– Если мы ее купим, то ему надо врезать промеж глаз, – сказал Сэм. – Никогда не любил португальских таможенных чиновников.

– Еще бы, – ухмыльнулся Эли.

– Говорят, Чу Апу сбрендил, – продолжал Сэм. – Говорят, бегает по причалу на четвереньках и просит милостыню. Пока он не свихнулся, фабрика принадлежала ему.

Эли кивнул.

– Никто не знает, что с ним произошло. Но у пиратов волчьи законы. Мир принадлежит самым сильным хищникам, но меня не посмеет укусить ни одна собака.

Папа Тай был старостой поселка Стэнли. Маленький и лысый, как гном, он нажил состояние, продавая собственных дочерей.

Он менял одну жену за другой, наложницу за наложницей, – это были несчастные полуголодные существа, доставшиеся ему почти даром в эти голодные времена. Он насиловал их и тут же от них избавлялся, как только они выполняли свои естественные функции. Таким образом, он был отцом сотни мальчиков и девочек, самой младшей и самой красивой из которых была Сулен, сидевшая в этот час на ступеньках отцовского дома и красящая ногти на руках и ногах.

Когда ей было четырнадцать, отец продал ее Чу Апу. Но теперь, когда Чу официально признали невменяемым, Сулен получила свободу, и ее снова можно было продать.

В это утро она выглядела спокойной и безмятежной. Она расчесала на солнце свои длинные черные волосы, стянула их в узел на затылке и украсила их цветами. На ней было желтое шелковое кимоно. Она пребывала в ожидании следующего покупателя. И Эли не мог не признать, что выглядит она потрясающе.

– Ты пришел к моему папе Таю? – поднялась Сулен. И, услышав у дверей голоса, из своего глинобитного домика появился и сам Папа Тай.

– Ты пришел по делу? – Он осклабился, обнажив черные зубы. – Если тебе нужна женщина, у меня осталась только одна дочь, самая младшая, но она дороже золота.

– Я пришел, чтобы купить пороховой завод Чокнутого Чу, – сказал Эли. – Говорят, теперь он твой.

– Каждый кирпичик, каждая палочка! – Старик смотрел, на Эли своими раскосыми глазами.

– Назови цену!

– Десять тысяч мексиканских долларов.

– Пять тысяч и не валяй дурака!

– Шесть.

– Четыре.

– Шесть тысяч и моя дочь Сулен.

– Четыре, – сказал Эли. – У меня не было женщины полмесяца, но я не покупаю детей. Невинность – товар бесценный.

Папа Тай скривил свое морщинистое лицо.

– Ребенок? Невинная? – Он загоготал. – А разве не она была женой этого зверя Чу Апу?

– Потому она мне и задаром не нужна, – сказал Эли. Услышав это, Сулен сжала кулаки.

Тем временем Эли совал деньги в жадные ладони старика.

– Поговаривают, что чиновник португальской таможни здесь что-то разнюхивает, – сказал он как бы между прочим. – Это так?

– Ищет завод? Ничего подобного! Пока я сам не покажу, как туда добраться, его не найти. Между прочим, приятель, у меня неплохие контакты с борделями Бека де Роза, так что если тебе нужна зрелая женщина, то я тебе достану сию же минуту.

– В Гонконге двадцать шесть борделей. Здесь больше борделей, чем семейных английских домов. Так что мне нет необходимости отправляться в Макао, старина. Как насчет контракта?

Папа Тай написал бумагу, подтверждающую факт продажи порохового завода, и они оба ее подписали.

– А я как же? – спросила Сулен.

– Сколько тебе лет? – спросил Черный Сэм.

– В Месяц Белых Рос мне исполнится пятнадцать.

– Когда станешь женщиной, тогда и поговорим, – сказал Эли.

– Чтоб вас обоих блохи заели, – с ненавистью в голосе произнесла Сулен.

– Счастливо оставаться, – сказал Эли, ставший теперь владельцем порохового завода Стэнли. Забрав договор, он направился к своей посудине.

– А ты покажешь мне завод, папа? – спросила Сулен, глядя им вслед.

– Зачем тебе?

– Потому что мой друг капитан да Коста все время меня спрашивает, где он находится.

– А он заплатит за информацию?

– Пока он хочет только меня.

– Ты стоишь большего, мое дитя. Тебя можно будет продать во время следующего мясного аукциона в Кантоне за несколько долларов, но месторасположение завода стоит приличных денег. Поскольку завод теперь не мой, спроси его, сколько он мне заплатит, если я его туда отведу. – Он коснулся лица девушки своими узловатыми пальцами. – Ты ненавидишь Эли Боггза за то, что он от тебя отказался?

– Я его ненавижу больше всего на свете!

– Тогда продай его. Так ему и надо. В любви, как и в войне, все позволено, как говорят нам эти поганые иностранцы.

19

В тот вечер, по какому-то странному и темному стечению обстоятельств, Анна Безымянная находилась в своем украшенном цветами сампане и тихонько рыбачила, именно таким образом проститутки гавани, работающие в борделе «Цветок в тумане», завлекали своих клиентов.

История умалчивает о том, специально ли она пыталась завлечь Эли Боггза под навес своего сампана (где обычно клиенты и предавались восторгам любви), но во время судебного разбирательства Эли заявил, что так и было: на суде его обвиняли в пиратстве, что грозило ему виселицей.

Анна пела лучше и нежнее, чем до того как отправила на тот свет нескольких пиратов, и Эли, изучавший купчую на пороховой заводик, только что приобретенный у Папы Тая, отвлекся от своих бумажек.

Был тихий вечер, и вода в гавани была похожа на черный бархат. Эли наклонил голову и прислушался. В дверцу его каюты просунулась голова Черного Сэма.

– Нам везет, хозяин. К нам подплывает украшенный цветами сампан.

– Да? – ответил Эли. – Мне приходилось их и раньше встречать. Я не очень-то люблю на них бывать.

– Но у нее такие благовония, – ответил Черный Сэм. – Чувствуется даже отсюда. После вони стэнлийского базара они просто притягивают нос.

– Если она пахнет так же нежно, как и поет, то позови ее сюда на корабль.

Но в это мгновение пение внезапно оборвалось, что удивило обоих. Черный Сэм вышел на палубу, шаря глазами по темной воде, чуть серебрящейся под лунным светом. Ни волны, ни плеска, как будто рука Господа протянулась с небес и, схватив певицу, унесла ввысь, в бесконечность.

– Ничего не могу понять, хозяин! – крикнул в сторону капитанской каюты Черный Сэм. – Она испарилась.

– Не переживай так, Сэм, – ответил Эли. – Утром мы будем в Макао и подцепим пару желтых розочек.

– Нет, это не для меня, хозяин, – сказал Сэм. – Понимаешь, – продолжал он, – я очень разборчив, если дело касается женщин. Как и тебе, хозяин, мне совсем не все равно, с кем миловаться. Здесь в этих гаванях они все очень разные – и по размеру, и по национальности, – от маленьких бирманских красотулечек до здоровущих дылд с Севера. Я даже знал одну женщину из Шанцы с ярко-рыжими волосами…

– А то я всего этого не знаю, – перебил его Эли, которому уже надоело выслушивать эти рассуждения.

– Женщина, которая бы меня возбудила, должна быть большой, чтобы было за что подержаться, а улыбка у нее должна быть широкой, как простыня пуританина, вот так-то!

– Ну, я не настолько разборчив, – сказал Эли, – главное, чтобы у нее было две ноги, ну и все прочее, остальное меня не волнует.

– Ну это-то ясно! Эти бабы появляются и исчезают, и ты берешь их, когда тебе здорово приспичит, и ты больше не можешь терпеть.

– Да ладно, кончай трепаться, – сказал Эли, растянувшись на койке.

– А что, разве не так? Вот взять тебя. Разве ты хоть раз брал женщину с удовольствием после того, как здесь на корабле побывала эта коротышка-англичанка? Ни разу. А ведь уже прошло несколько месяцев.

– Да у меня каждые две недели новенькая! Не говори глупостей!

– Но влюбился ты все же в эту конопатую. Признайся!

– Иди ты к черту! – сказал Эли.

– А помнишь, мы захватили торговое судно? Мы взяли их на абордаж, забрались на борт, захватили добычу, чтобы потом продать ее туземцам. На этом корабле были потрясающие бабенки – в жизни таких красоток не видывал. Но ты на них даже и не взглянул.

– Довольно!

– С тех пор как ты встретил ту девчонку, ты больше ни на кого и не смотришь. Я просто не могу понять – не такая она уж и красавица.

– Оставь ее в покое, – рявкнул Эли.

– Но ведь я же прав – разве не так?

– Она мне подходит, только я ей не подхожу.

– Откуда ты знаешь? Ты даже и не пытался.

– Она живет в другом мире, Черный Сэм.

– Ну уж конечно! Она живет на другой стороне залива, вот и все.

– Для меня это тысячи миль.

Наступила тишина. Голос Анны снова зазвучал в лунной ночи, как пение скрипичной струны, но они не слышали его.

После небольшой паузы Черный Сэм продолжал:

– Вот, значит, как! Если хорошенько подумать, то мы с тобой во многом похожи, Эли Боггз. Скоро я встречу молодую негритяночку с губами, как черные розы, и глазами, как огромные жемчужины, и когда я обниму ее, она поймет, что я – ее мужчина. И в один прекрасный день, хочешь ты этого или нет, ты увидишь, как улыбнется тебе веснушчатое личико… И это будет мордашка той девушки, которой ты позволил выскользнуть из своих рук, – но больше этого не повторится, хозяин. Понятно? Мне сказали об этом звезды. Она для тебя!

– Остынь немного, – сказал Эли, – давай побольше спать и меньше философствовать. У тебя слишком большой рот – как гальюн на нашем судне, так что лучше закрой его! – Черный Сэм удалился, широко улыбаясь.

Море было спокойно и неподвижно. Недавно прошел легкий дождик, слегка постукивая по крыше над спящим Эли.

Где-то там, на востоке, бушевал тайфун, вздымавший маленькие лодчонки и сампаны, чтобы через минуту разнести их в щепки своими мутно-серыми мощными волнами. Но в бухте Стэнли дул лишь нежный ветерок.

Неожиданно в иллюминаторе его каюты «Ма Шан» возникло лицо Анны – как мордочка какого-то морского создания, обрамленное мокрыми волосами. Ее волосы были мокрыми, а глаза внимательно оглядывали каюту, не упуская ни малейшей детали, в конце концов задержавшись на спящем. Потом лицо исчезло, как будто она снова опустилась в морскую пучину.

Затем все в этом мире как-то странно замерло, и в этой тишине Анна вошла в каюту. Он крепко спал и ничего не слышал, ее босые ноги бесшумно двигались по деревянным доскам. Но даже сквозь сон Эли почувствовал запах благовоний, который был знаком ему. Так пахло в зарослях около местных деревушек, где рос дикий мускус.

И Эли приснился странный сон… как будто он держит в объятиях девушку с длинными черными волосами и что это та англичаночка с веснушками. И вот она протянула к нему руку и дотронулась до его лица, и рядом с обветренной, небритой щекой оказалось что-то нежное и душистое, как лепесток розы. А там, где прежде был холод и пустота, чувствовалось тепло другого тела.

Это было странное и жутковатое состояние восторга, которое свалилось на него так неожиданно. Девушка что-то шептала ему в ухо… это был голос Милли Смит, вот она бежит по песку Лантау вместе с Эли. Он опять увидел маленькие фонтанчики песка под ее босыми ногами, как тогда, когда она бежала, и черные волосы развевались на ветру…

Но когда Эли открыл глаза, перед ним было совсем другое лицо. Лицо азиатской красавицы с миндалевидными глазами, уголки которых уходили к вискам. У Милли Смит было белое личико с нежными правильными чертами, а у этой девушки оно было смуглым и слегка обветренным, как у многих обитателей прибрежных сампанов, которые носят широкополые соломенные шляпы и болтают между собой на кантонском диалекте.

У Эли перехватило дыхание, он резко сел и уставился на лежащую рядом с ним женщину.

Анна Безымянная улыбнулась ему, ее белые зубы блеснули на загорелом лице.

– О Господи, Пресвятая Богородица и Иосиф! – воскликнул он. – И давно ты здесь?

– Уже четыре часа, – ответила Анна. – Я плавала в гавани, потом устала и приплыла на твое судно. Заглянула в иллюминатор и увидела, что ты спишь. Море холодное, я забралась и легла рядом с тобой, и вот я здесь.

– Ну-ка повтори, – сказал Эли.

– Ты позволишь мне остаться? Он с сомнением посмотрел на нее. Она продолжала:

– Я родилась на рыбачьем судне, море течет в моих жилах, я умею готовить и бросать сети, а еще штопать и шить, я однажды работала на пиратском корабле в северной части Бискайского залива. Но теперь у меня полоса невезения, и мне нужна работа. Капитан, может быть, я тебе пригожусь?

– Ни одной женщине еще ни разу не приходилось просить Эли Боггза дважды. Заметано.