Текст книги "Янычар"

Автор книги: Александр Золотько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Древние римляне делили всех людей на три категории, рассказывал как-то хозяин, старый хозяин. На живых, мертвых, и тех, кто плывет по морю. Янычар считал, что вместо «плывет по морю» правильнее говорить – «спускается на парашюте».

Это все – рассуждения о парашюте и прочая ерунда – у штатных психологов называлось «отвлечением в сторону». Этой методике учили молодых бойцов, и, в общем, правильно делали. Только не помогает это Янычару ни фига.

Нажраться вусмерть и проспать конец света?

Вон когда Янычар выходил на балкон, слышал, как на шестом этаже кто-то протяжно орал похабные песни. Несколько голосов, мужские и женские. И собака, кажется, подвывала. Или это кто-то так голосил… Просто так пьют? Дежурная пьянка или сознательное прощание с этим миром? Поняли, что их ожидает, но что делать – не придумали. Вот и принимают… анестезируют сердечную боль.

Кстати, в голове щелкнуло, мозг закончил обработку данных и выдал ответ. Янычар может сколько угодно копаться в своих мыслях и чувствах, а его вычислительный центр будет работать и работать.

Метро. Это, брат, смертельная ловушка, а не выход на свободу, за город.

Сколько народу в метро едет ежечасно? Ну-ка?

В Москве больше двенадцати миллионов человек. Если Янычару не изменяла память, то ежедневно метро перевозит больше шести миллионов человек. Скажем, пара миллионов людей в метро будет всегда, кроме ночных часов. Вирус, попавший в метрополитен, если принять полчаса на инкубационный период, захватит все станции в самом… Янычар усмехнулся, пытаясь придумать, какое слово тут больше подходит – в лучшем случае или в худшем? В лучшем, черт с ним, случае метро будет заражено минут через сорок. С гарантией. И когда в одном конце города на станциях будут валиться трупы, на другом конце люди все еще будут спускаться вниз, под землю. Два миллиона зараженных. Треть из них станут кровожадными животными. И убив всех, до кого дотянутся в вагонах и на станциях, будут рваться наружу.

Хреновый расклад. Люди-то будут, испугавшись, рваться домой, к родным и близким. Так? И на чем быстрее всего можно добраться до дому в Москве посреди рабочего дня? Правильно, на метро. Так что зараженных в подземке будет никак не меньше четырех-пяти миллионов и полтора миллиона озверевших психов.

От метро нужно держаться подальше.

Отпадает еще один маршрут отступления.

Янычар, не торопясь, оделся, зашнуровал высокие ботинки, повесил на пояс кобуру с «глоком» и нож. Не исключено, что зараженные, ставшие убийцами и каннибалами, через какое-то время просто вымрут. Сами собой. Может, это у них отложенная смерть просто, такая кровавая агония? И можно будет переждать, а когда улицы очистятся…

Хотя шансов на это мало, если честно. Что-то подсказывает, что просто так это все не рассосется.

Янычар открыл дверь и вышел на балкон.

Хоть дождь и не прекращался, но прохладнее от этого не стало – душно и влажно.

А на улице перед домом появились родные вооруженные силы. Четыре тентованных «Урала» стояли у обочины, людей в кузовах, по-видимому, не было, отправлены на блокпосты и в оцепление, лишь несколько человек слонялись возле машин.

В ОЗК, присмотревшись, понял Янычар. Ну вот, началось. Империя наносит ответный удар. Мы говорили по телевизору, что зараза не проникнет к нам в страну, в наши города, а вот теперь… Теперь что мы станем говорить?

Теперь каждый может глянуть в окно и увидеть, что у армии есть противобиологическая защита и химическая. Армия готова встретить заразу, а ты, милый обыватель, житель Третьего Рима – у тебя есть хотя бы противогаз? Строительный респиратор можешь не тыкать, ни хрена он не поможет.

И ты все еще не понимаешь, что обречен? Что тебя уже списали в допустимые потери. Сколько мест есть в бункерах в пределах МКАД? Десять тысяч? Пятнадцать? Это на двенадцать миллионов?

Янычар хмыкнул.

Это да, это вполне допустимые потери. Четыре миллиона каннибалов, четыре миллиона покойников и еще четыре миллиона людей на грани – корма для озверевших. Или для пополнения самих озверевших.

Сейчас парни из правительства и высшего командования сидят в бункерах и ждут информации сверху, не от Президента, нет, а в прямом смысле сверху, с поверхности. Может, даже водочки изволят кушать понемногу, поддерживая нервную систему. С копченой семгой или черной икоркой.

Как там, наверху? Уже началось? И как там солдатики – справляются? Их ОЗК надежно держат заразу?

Какого хрена вообще выставили эти кордоны? Кого куда не пускать? Людей из города в область или наоборот? Вы же видели, сволочи, как вымирают люди в Азии, в Америке, в Европе. Убедились в эффективности кордонов? Ну не полные же вы идиоты, парни из высоких кабинетов? Или вы просто выполняете ритуал? Есть пункт в инструкции о введении блокады зараженных районов? Выполнить. Независимо оттого, что мы не холеру, чуму или сибирскую язву блокируем, а почти стопроцентный песец. Гарантированный и проверенный в других регионах мира.

Янычар оперся о перила, наклонился, чтобы лучше рассмотреть солдат внизу.

Таки да, в ОЗК и противогазах, свет фонарей иногда отражается от стекол окуляров. Такое впечатление, что парни зачем-то пялятся в небо, запрокинув головы. Как-то странно…

Хотя нет, все понятно. Ребята курят. Им приказано ходить в полном прикиде, их предупредили, что может быть зараза с инфекцией. Их для того и поставили в ОЗК и противогазах, чтобы не допустить распространения заразы, и они, каждый из них понимает, что все это серьезно, что это не учения, что правильное и точное исполнение приказов и инструкций может спасти им жизнь, но…

Курить-то хочется. Еще как хочется. Это же не страшно, если сдвинуть противогаз на лоб и быстренько, в три-четыре затяжки выкурить сигарету. Не страшно ведь? Но как только они почуют заразу или приближающуюся инфекцию, то, конечно же, сразу опустят противогазы, прикрутят шланги к бачкам с фильтрами. И отразят. Конечно же, отразят.

Янычар сплюнул.

Это мы. Это наши люди. И тут ничего не поделаешь. Вспомнил, как служил срочную и каких только чудес не насмотрелся в исполнении таких вот неглупых, толковых и симпатичных парней. Досрочно уезжавших на дембель в цинковых мундирах не из зоны боевых действий, не из горячих точек, а из-за шутки, розыгрыша, безалаберности.

И бессмысленно им сейчас кричать сверху, чтобы не занимались ерундой. Даже если их командир сейчас заметит их и даже наорет, то на сколько минут хватит их рвения? На час? На два часа?

Они все еще не верят.

Это пиндосы вымерли за двое суток, ну так они же тупые… тупые же они, ясное дело. И европейцы все как на подбор – пидоры, не способные ни к чему, кроме курения наркотиков. Они поэтому и не выдержали удара эпидемии. То ли дело мы.

Нас не тронет, нас минует, нас пощадит. Мы же водку, в конце концов, стаканами пьем. А ведь она же обеззараживает. Водка – обеззараживает?

– Слышь, – сказал один солдат. – А ты бабу дохлую видел?

– Какую бабу? – лениво спросил второй солдат. – Мужик вон там возле столба лежит, вроде зарезанный.

– Да мужик тот – хрен с ним. Тут вон баба молодая лежит. Вроде как не русская. Подстрелил кто-то.

– И что? – спросил второй солдат. – Как-то по-особенному лежит?

– Да нет, ее плащ-палаткой капитан приказал накрыть, только рука выглядывает.

– Ну и пусть выглядывает. Сигареткой угости лучше.

– Уже третью за ночь…

– Ну, не успел я взять в казарме…

– Так сходи, купи, тут рядом круглосуточный магазинчик. И еще это… – Солдат понизил голос, Янычар еле расслышал «бутылку».

– Ты что, а если учует кто?

– Из-под противогаза? – изумился солдат. – Мы ведь сразу напялим, и все. Нюхай сколько хочешь. Давай смотайся, я прикрою. Деньгами скинемся пополам…

– Я в доле, – сказал третий солдат, подошедший сбоку. – На троих то что доктор прописал. Только закуску купи, а то я не жравши не могу пить.

Янычар посмотрел в сторону востока – начинает светать. Появилась красная полоса, не широкая из-за низко висящих туч. Скоро рассвет. Солнца не будет, будет дождь, но станет светло и все, что будет происходить на соседних улицах, можно будет рассмотреть. Есть бинокль, так что все будет видно до мельчайших подробностей. Правда, дом стоит в тихом переулке, вряд ли здесь будет много народу.

И основные события будут происходить на проспектах и бульварах, в спальных районах.

Янычар сел на диван, пощелкал каналы в телевизоре. На нескольких даже мультики крутили. Большинство зарубежных каналов не работало, выдавая только белый шум. И это тоже никого не насторожило? Российские новости: все под контролем. Вы только выполняйте, что вам говорят, и болезнь пройдет мимо. Честно-честно…

Дикторы сами верят в то, что говорят?

Может, их уже и нет в студиях, компьютеры гонят записанные материалы в эфир, а сами эти господа уже в бункерах? Хотя с чего это их возьмут с собой? Вы получали деньги за свою работу – все, вам никто ничего не должен. И рабочий день вам никто не отменял – живенько в студию, а то…

А то подохнете не на рабочем месте!

Янычар задремал. Ему еще казалось, что он не спит, что смотрит на телеведущую, а та уверенным тоном просит всех оставаться дома и не выходить наружу, пока не поступит соответствующий приказ. И окна плотно закрыть. И двери. И все будет…

…Выжженная степь. Даже не степь, а полупустыня. Янычар помнил, как хрустел тогда песок на зубах и как пыль забивалась под одежду и в ботинки. Они остановились на привал в небольшом овраге. Днем идти по этой равнине было опасно, кто-то мог заметить и сообщить в полицию. Или прямо военным. Лучше потерять несколько часов, чем сорвать всю операцию.

Янычар был часовым, ребята задремали, по-быстрому перекусив. Это было десять лет назад, но Янычар помнил каждую деталь, каждую тень, каждый порыв горячего ветра.

Мимо пронесся шар перекати-поля. За ним – другой, будто они играли в догонялки. Какая-то птица села на самый край оврага, глянула на спящих людей и улетела. Все как тогда. Все как десять лет назад.

Янычар, наверное, услышал посторонний звук и насторожился. Ни тогда, ни сейчас, во сне, он не мог сказать точно, что это был за звук. Шорох песка? Легкий треск сломанной пересохшей травинки?

Звук был, и Янычар положил руку на нож.

Стрелять можно было лишь в крайнем случае. Янычар легонько щелкнул языком, и парни сразу проснулись. Не вскочили, не стали хвататься за оружие, остались лежать в таких же расслабленных позах, как и до сигнала тревоги. Со стороны могло показаться, что они все еще спят, но Янычар знал, что группа готова действовать.

Шорох. Теперь точно зашуршал песок, и Янычар точно определил направление и расстояние до источника шума. Кто-то приближался к нему, словно видел, где находится часовой, и решил с ним пообщаться.

Янычар поднял большой палец правой руки – я сам. Я все сделаю сам. Прикрыл глаза, будто спящий. Выровнял дыхание. Ну, где ты там?

Потом резко, не меняя позы, оттолкнулся от земли и рванул на себя пришельца. Припечатал его к земле. Пацан. Сельский парнишка, худой и пыльный. В замызганной и пыльной одежде. Если бы кто-то взрослый, еще можно было бы получить какую-то информацию, а так – совершенно бесполезное существо. Как суслик или дворовой кот. Только отпускать нельзя.

– Понимаешь, Ната, никак нельзя отпускать, – сказал Янычар.

И Наташка, которая, оказывается, все это время сидела рядом с ним, с пониманием кивнула.

– Он ведь в полицию пойдет, – сказал Янычар.

– Нельзя отпускать, – подтвердила Наташа. – Ты его убей. Только без крови, сам понимаешь, кровь сюда зверье привлечет, птиц. И след это какой-никакой. Без крови нужно, понимаешь?

Теперь кивнул Янычар.

Он понимал, что это сон, помнил, что тогда, десять лет назад, обошелся без крови. Одно движение руки, легкий хруст шейных позвонков у мальчишки и… Он нес потом тело на себе двадцать километров, до следующей стоянки. Мухи, взявшиеся откуда ни возьмись, неотступно следовали за ним, лезли в лицо, в глаза и уши.

Тогда была только их группа, Наташки там не было. Ей вообще тогда должно было стукнуть пятнадцать. Но во сне Наташка была, она с готовностью подержала мальчишку за руки, пока Янычар наносил удар. Потом деловито обвязала руки и ноги мертвого мальчишки шнуром, чтобы не болтались и не мешали при переноске.

Тогда, в реальности, шнуром вязал Артист. А сейчас, во сне, Наташка.

Янычар поднял труп на плечо, пропустил группу мимо себя – нужно было уходить, несмотря на риск, мальчишки могли хватиться и организовать поиски.

Янычар осмотрел место стоянки, не оставили ли чего, потом взглянул на Наташку.

– Меня тоже нельзя оставлять, – сказала Наташка и улыбнулась. – Никак нельзя. Я же могу тебе помешать. Ты же должен выжить, а я… Сколько у тебя таких было. Правда ведь?

– Правда, – хотел сказать Янычар, но не смог.

Наташка наклонила голову к плечу, подставляясь под удар. Чтобы он не терял понапрасну времени и уходил спасать свою жизнь. Янычар поднял руку и замер.

– Вот, – неожиданно сказал мертвый мальчик у него на плече. – Как меня, так не задумываясь, а ее… Жалко, что ли? Кто она такая, да и сколько у тебя таких было?

Янычар ударил и проснулся.

Сердце колотилось, пальцы на руках дрожали.

Совсем расклеился, сказал себе Янычар. И понял, что ищет взглядом телефонную трубку. Наташке позвонить? Наташке?

На экране телевизора ничего не было. Совсем ничего. Но Янычар помнил, что не выключал телевизор. Да он и работал, просто на канале не было изображения.

Янычар встал, осторожно подошел к балконной двери, выглянул наружу.

Было уже светло, он проспал не меньше трех часов. Все так же стояли грузовики, возле них прогуливались солдаты. Трое. Как положено – в костюмах ОЗК и противогазах. Штыки к автоматам были примкнуты, и все выглядело очень по-деловому, просто картинка из устава гарнизонной и караульной службы.

Дождь продолжал моросить, мелкая морось висела в воздухе даже на уровне десятого этажа. Янычар прошел по балкону, попытался рассмотреть Кремль, но даже звезд не было видно, словно тучи легли прямо на город, то ли пытаясь придушить его обитателей, то ли в напрасной попытке спасения.

Что-то громыхнуло. Гром, вначале подумал Янычар, потом сообразил, что на гром не похоже. Что-то взорвалось. И словно в подтверждение четко простучала автоматная очередь. Определить направление стрельбы было невозможно – в городе эхо отражается от многих домов, многократно меняет направление. Но где-то недалеко.

Снова ударил автомат.

Янычар переместился по балкону, елозя животом по перилам. Солдаты возле машин замерли и стали медленно сходиться, держа автоматы уже не на ремне, а в руках, наперевес.

Они о чем-то говорили, ясное дело, но сюда, наверх, голоса, прошедшие сквозь резину противогазов, не долетали. Советуются.

Автомат все частил, потом к нему присоединилось еще несколько. Не меньше десятка, прикинул Янычар. Очереди пока короткие. Значит, противник еще не подошел в упор.

Хлопнула дверца машины, из кабины на тротуар спрыгнула еще одна фигура в ОЗК. Судя по полевой сумке через плечо – офицер. Солдаты повернулись к нему, ожидая приказа.

Из машин вылезли еще солдаты, водители. Спали парни, сейчас натягивали противогазы, впрочем, не слишком торопливо. В руках у водителей тоже были автоматы, но держали они их так, что сразу было понятно – вояки из них не очень.

Офицер построил личный состав и что-то говорил солдатам, указывая рукой в сторону проспекта. Солдаты, стрелки и водители, слушали, закинув автоматы на плечо.

А что он может им говорить? Усилить бдительность, поправить противогазы и следить за дорогой. И ничего более.

Стрельба усилилась. Теперь автоматы били длинными очередями, захлебываясь. За домом взревел танковый двигатель, Янычар снова бросился к краю балкона, но увидел только облако выхлопа, висевшее посреди улицы.

Значит, еще и танки.

Слева, от проспекта послышался звук машины. Визжа тормозами и захлебываясь, из-за угла вынырнул потертый жизнью «мерс», попытался проскочить мимо грузовиков, счастливо разминулся с двумя, но ударился колесами о бордюр, его отбросило в противоположную сторону, к «Уралу». Грохот, звон бьющегося стекла – тишина. Колпак слетел с колеса «Мерседеса» и с легким дребезжанием покатился к перекрестку.

Солдаты стояли, замерев.

Из «Мерседеса» никто не выходил. Офицер снял с плеча автомат и пошел к автомобилю.

А с предохранителя кто автомат за тебя снимать будет, дядя, спросил Янычар мысленно у офицера. Ты же, придурок, даже патрон в патронник не загнал. Не проснулся еще?

Янычар метнулся в комнату, схватил с дивана «винторез» и вернулся на балкон, передернув затвор винтовки. Двое солдат пытались вырвать заклинившую дверь со стороны водителя, один залез в кабину грузовика и, по-видимому, искал какой-то инструмент, чтобы вскрыть машину. Свое оружие он поставил, прислонив к переднему колесу грузовика.

Что же вы творите, идиоты?

Янычар поднял «винторез» к плечу, заглянул в прицел.

На заднем сиденье «Мерседеса» кто-то был. И не один. Человека два или три. Заднее стекло высыпалось, была видна кисть руки, залитая кровью, лицо… Еще рука. Рука дернулась. Еще раз. Судорожно сжались пальцы. Рука дергалась и дергалась. И все тело, лежавшее на заднем сиденье, дергалось. Янычар не видел лица, но четко представлял себе, как изо рта лежавшего брызжет пена.

Не нужно открывать, прошептал Янычар. Не нужно открывать.

Дверь заскрежетала и оторвалась. Солдаты еле устояли на ногах, бросили дверцу на асфальт и полезли в машину – доставать раненого. Вытащили.

Какой-то кавказец, рассмотрел Янычар в прицел. Пожилой. «До Сокольников отвезешь? – Конечно. Покажешь куда?»

Голова водителя безвольно покачивалась, из порезов на лице текла кровь, с пальцев свесившейся руки часто капали ярко-алые капли. Солдаты потащили водителя в сторону, к грузовикам.

Наверное, он показался им самым пострадавшим в машине. Или единственным выжившим. Офицер указывал рукой, куда нести, куда класть, солдаты тащили, придерживая локтями болтающиеся на плечах автоматы. Все это делать в ОЗК и противогазах было чертовски неудобно, двое водителей бросились солдатам на помощь, третий достал таки из машины топор, но сообразил, что инструмент больше не нужен, и стоял, держа топор в опущенной руке.

Никто даже не оглядывался на машину. Они даже не представляли, чего можно ожидать. Они не смотрели телевизор вчера, они не тралили Интернет в поисках информации, и их никто не предупредил. Должен же был кто-то этим заниматься. Должен был, но до нижнего звена, как водится, информацию не доводили.

Можно было просто выстрелить из «винтореза» прямо через выбитое заднее стекло. В противогазах никто из солдат и не услышит выстрела. Но спасать им жизни в обязанности Янычара не входило. Он должен выжить, а для этого собрать как можно больше информации о происходящем.

Янычар глянул на часы. С момента аварии прошло десять минут. Шевелится в салоне, кажется, только один человек. Пока человек. Вот он попытался открыть дверь, толкнул плечом, у него, естественно, ничего не получилось. Зараженный толкнулся снова. И снова. Рядом было выбитое стекло – вполне удобное отверстие для того, чтобы выбраться наружу. Можно было перебраться через водительское сиденье и тоже выйти на мостовую через вырванную дверь. А он бился и бился плечом в закрытую дверцу. Снова и снова.

Водителя положили на кусок брезента, извлеченный из кузова грузовика. Солдат стал рядом на колени, попытался прослушать сердцебиение, не снимая противогаза и капюшона ОЗК. Ни хрена, ясное дело, не услышал. Что-то сказал офицеру. Типа – может, противогаз снять? А тот даже руками всплеснул от негодования и чуть не выронил автомат – перчатки в ОЗК штука не самая удобная. Их задача обеспечивать герметичность, а не комфорт для стрельбы и переноски.

Водитель с топором в руке заметил, наконец, шевеление в машине. И даже, возможно, что-то крикнул офицеру. Но через противогаз особо не прокричишься… И беспрерывный стук капель по капюшону создает надежную завесу против посторонних звуков.

Но это – не страшно. Это ерунда. Нас же с самого детства учили – нужно помогать людям. Водитель водителя должен выручать. И, к тому же ведь предупредил же водитель «Урала» командира. Честно попытался предупредить. А ждать некогда – человеку плохо.

Водитель подбежал к машине, оставив автомат у колеса своего грузовика. Замахнулся топором, но не ударил. Решил поддеть топором край дверцы возле замка. Надавил на топорище.

Человек изнутри толкнулся в дверцу снова. И снова. И снова. Водитель рванул топор – пассажир ударил изнутри, дверь распахнулась.

Идиотики, прошептал Янычар, наивные добренькие идиотики.

Водитель выронил топор, на скрежет металла наконец оглянулись офицер и солдаты. Они увидели, как из машины что-то метнулось к потерявшему равновесие солдату, ударило в грудь и сбило с ног.

Мать-мать-мать, бормотал Янычар, пытаясь удержать схватку в прицеле. Как же ты…

Офицер бросился к дерущимся.

Даже на десятом этаже Янычар слышал, как хрипит зараженный. Потом услышал крик водителя – зараженный сорвал с него маску противогаза и впился зубами в щеку. Рванул плоть и завыл, запрокинув голову. И снова захрипел.

Офицеру нужно было стрелять, чуть сбоку и слева – в голову. Пуля прошла бы, не задев водителя, но выстрела не последовало. Нельзя стрелять в гражданских. У человека шок, возможно. Нужно его как-то успокоить, оттащить и успокоить.

Кровь из разорванного лица водителя летела брызгами во все стороны, текла по асфальту. Водитель кричал, пытался оттолкнуть нападавшего, бил кулаками его по голове, плечам, спине, но урод-мутант-зомби – как там его – был сильнее. Он не чувствовал боли, не почувствовал, как офицер схватил его за шею и попытался оттащить от водителя.

Урод закричал, захрипел и внезапно отпустил свою жертву, резко вскочил и бросился на офицера. Тот шарахнулся в сторону, не удержал равновесия, упал на колени. Урод сорвал с него капюшон ОЗК и впился зубами в шею.

Набежавший сбоку солдат ударил урода прикладом автомата, но тот снова не обратил внимания на удар.

Повышен болевой порог, зафиксировал Янычар. Болевые приемы не работают. Нельзя победить человека болевым приемом, если тот не чувствует боли. Еще удар прикладом, по голове.

Приклад скользнул, сдирая кусок скальпа, и снова урод даже не повернул головы – рвал и рвал шею офицера зубами. Второй солдат ударил штыком. В плечо. Ударил и замер, потрясенный содеянным. Он никогда не втыкал ни в кого штык-ножа.

Солдат был искренне уверен в том, что после такого удара любой человек должен заорать и рухнуть на землю.

– Человек, дурашка, – прошептал Янычар. – Необезумевший урод.

Офицер упал на мостовую лицом вниз. Руки беспомощно шарили по асфальту, пытаясь нащупать хоть какую-то опору, скользили в крови и разъезжались.

Солдат ударил штыком еще раз, теперь в спину.

Легкие, отметил Янычар. Правое легкое. Урод дернулся, но терзать офицера не прекратил. Еще удар штыком, Янычар решил, что в сердце, но потом подумал, что ошибся. Удар в сердце должен уложить человека на месте.

– Человека, дурашка, – прошептал Янычар уже себе. – Человека, а не урода-мутанта-зомби…

Еще удар. Снова в сердце, и снова без видимого результата. Да, кровь текла, да, клочья летели, и сталь погружалась в тело, но безумец жил-жил-жил-жил, смерть никак его не могла остановить.

Набежавший солдат упал на колено, приставил дуло автомата к голове урода и выстрелил. Пуля пробила череп и ударилась в гранитный бордюр, с визгом отлетев куда-то в сторону.

Урод замер.

Еще выстрел, и снова пуля дала рикошет о гранит, вырвав из головы нападавшего осколки черепа и алые брызги.

Вот теперь он умер, сказал Янычар. Теперь он сдох. Выстрел в голову – единственно эффективное средство борьбы. Запиши себе, сказал Янычар, переводя дыхание.

Солдаты медленно отходили от убитого. Офицер все еще шевелился, но солдаты не спешили к нему на помощь. Они просто боялись к нему подойти. Слишком много крови. Слишком неожиданно все произошло. И безумец, рвущий человеческую плоть зубами. И не боящийся ударов штык-ножа в сердце.

Водитель, на которого урод напал первым, подполз к «мерсу» и медленно встал, опираясь на капот. Его лицо превратилось в кровавую маску, он смотрел на свои окровавленные руки, на лужу крови – его собственной крови.

– Ребята, – тихо позвал водитель. – Мне нужен врач, ребята…

Солдаты его словно не слышали, стояли и, не отрываясь, смотрели на убитого урода.

– Ребята! – громче позвал водитель. – Мне хреново… Хреново мне что-то…

Это тебе еще не хреново, сказал Янычар, опуская винтовку. Времени тебе двадцать пять минут. Это если на заражение уходит полчаса. Вы бы как-то быстрее соображали, ребята…

Янычар вошел в комнату, плотно закрыл за собой балконную дверь. Положил «винторез» на диван, медленно, словно во сне, прошел в ванную, зачем-то тщательно вымыл руки. Сходил в кабинет, достал из бара початую бутылку водки. Отвинтил пробку и отхлебнул прямо из горлышка.

«Как-то ты расклеился, приятель… С чего это? Зомби не видел? Мутанты давно при тебе людей не ели? Мальчишек жалко? Так их было семеро против одного. И все с оружием. И что? Не справились. Справились, но очень плохо. – Янычар сделал еще глоток из бутылки и поморщился. – Сейчас очередь первого водилы и офицера. Они ведь живы. Часики тикают… Тик-так, тик-так…»

Янычар вернулся в гостиную, сел на диван, поставил бутылку на пол возле ноги. Взял телевизионный пульт, быстренько проверил каналы. Все, кина не будет, сказал Янычар. Закончилось время всемогущего зомбоящика, сказал Янычар.

Да, он испугался. Лучше признать, что он испугался, чем понять, что он сам себе противен из-за того, что не выстрелил. Держал эту тварь на прицеле и не выстрелил. Вот в чем проблема, приятель, прошептал, усмехнувшись, Янычар. Пацанву жалко. Так их сейчас по всей Москве, а потом и по всей России убивать будут. Вот так же – зубами, голыми руками. Пятьдесят миллионов человек по всей стране в течение одного-двух дней погибнут, столько же превратятся в зомби, остальные…

Их-то ты не сможешь защитить. Не сможешь, это точно. Значит, даже и не пытайся. Защищай себя.

Янычар взял телефон, набрал номер.

Она не возьмет трубку, сказал Янычар. Она не возьмет трубку.

– Да, – сказала Наташа.

Голос у нее был испуганный и дрожал.

– Это я, – сказал Янычар.

– Тут что-то происходит, – сказала Наташа. – Кто-то кричит. Я видело в окно – люди умирают. Что это? Это та самая эпидемия? Что это?

– Все будет хорошо, – сказал Янычар. – Все будет хорошо…

– Мне страшно, – прошептала Наташа. – Кто-то ломится в дверь.

Янычар услышал, что в трубке что-то трещит, глухие удары, чей-то истошный вопль и хрип.

– Мне плохо, – сказала сдавленным голосом Наташа. – Мне плохо…

Она замолчала. Янычар слышал тяжелое дыхание девушки. Потом – хрип. У самого телефона – хрип.

– Наташа, – позвал Янычар неуверенно. – Наташа…

Она не ответила. Только хрип и стон. И хрип. Звук падения. Телефон ударился об пол. В дверь на той стороне ломились, трещали и хрустели доски. Крик прервался, осталось только громкое дыхание, похожее на крик.

– Наташа…

Стон, громкий, надсадный.

– Наташа! – крикнул Янычар в телефон. – Наташа!!!

Рухнула дверь. Шаги, хрип в несколько несытых глоток. Влажный звук рвущейся плоти. Чавканье.

Янычар отключил телефон, хотел швырнуть его в стену, но почему-то передумал и положил на диван, возле «винтореза».

– Вот и все, – сказал Янычар. – Если бы я вызвал ее сюда – ничего бы не изменилось. Она ведь заболела. Она – заболела. У нее не было иммунитета. А у меня – есть. Я выживу. А она погибла бы тут, в этой квартире.

– Рядом с тобой, – сказал кто-то за спиной Янычара.

Тот быстро оглянулся, но в комнате кроме него никого не было.

– Все, – сказал Янычар. – Мне некогда страдать ерундой. Мне нужно готовиться.

Янычар встал с дивана, огляделся. Он что-то забыл. Ему что-то нужно было сделать…

А, да. Он должен наблюдать. Он должен знать своего противника, чтобы выжить. Нужно наблюдать.

Янычар взял «винторез» и вышел на балкон.