355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Золотько » 1942: Реквием по заградотряду » Текст книги (страница 1)
1942: Реквием по заградотряду
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 19:42

Текст книги "1942: Реквием по заградотряду"


Автор книги: Александр Золотько



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Александр Золотько
1942: Реквием по заградотряду

Вы, господин Уэллс, исходите, как видно, из предпосылки, что все люди добры. А я не забываю, что имеется много злых людей.

И. В. Сталин

3 августа 1942 года, станция Узловая, Сталинградский фронт

Для того чтобы не сойти с ума, нужно четко разделить свою жизнь на то, что от тебя зависит и что не зависит. И еще можно разграфить листок бумаги на две вертикальные колонки и записать, как в свое время Робинзон Крузо, что плохо в твоей жизни, что хорошо.

В левой колонке – плохое, в правой – хорошее, типа – да, есть плохое, но…

Есть в этой системе один недостаток – плохого может оказаться так много, что просто напишешь, потом возьмешь в руку револьвер и – «бац!» – пулю в висок. От печали и безысходности.

Или не хватит вдруг колонок. Если не получается разделить на плохое и хорошее, остается еще множество такого, что и оценить нельзя. Не получается. Что тогда делать?

Тут призадумаешься.

Севка за год, кажется, нашел выход. Может, с точки зрения психологов, и небезупречный, но раз удалось сохранить более-менее разумный взгляд на жизнь – значит, работает.

Нужно только выбрать уединенное место, так, чтобы никто не смог заглянуть из любопытства через плечо Севке и прочитать, что именно выводит он химическим карандашом на листочке из ученической тетради. А со стороны – письмо пишет Севка. Может быть, родственникам, может, любимой девушке.

А на самом деле Севка выписывает события и фактики прошедшего года, пытаясь даже не понять – напомнить себе, что произошло. И потом попытаться понять, что из этого заносить в плохое, а что – в хорошее. А что – оставить без колонки. Нужно только писать быстро, не задумываясь над каждой строкой. Иначе ни черта не получится, иначе зависнет Севка над первой же фразой.

Как, например, оценить тот странный факт, что он, Всеволод Александрович Залесский, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения, студент-филолог, вдруг из января две тысячи одиннадцатого попал в самый конец июля сорок первого, из замерзшего Харькова в раскаленное поле где-то возле Смоленска? Однозначно плохо? Или однозначно хорошо?

Мало того что попал, так еще и полностью голым и совершенно не зная – куда и зачем попал. Тогда Севка, кстати, с ума не сошел. Повезло. И в том повезло еще, что немецкий истребитель не стал расстреливать голого парня, и в том, что погибший младший политрук вез с собой чемодан, а в чемодане – запасной комплект формы… Если вдуматься, то и в том, что политрук погиб на глазах Севки, тоже есть элемент везения, как бы отвратительно это ни звучало.

За двенадцать месяцев Севка научился не морщить нос по таким поводам. Когда кто-то оказывался между Севкой и пулей, Севка радовался. Не смерти ближнего своего, конечно, но тому, что остался жив. Что повезло.

Севка вообще оказался везучим – сумел увернуться от выстрелов немецкого автоматчика и свое первое «советский офицер» смог произнести не перед каким-нибудь особистом, а перед старшим лейтенантом Даниилом Орловым. Если бы перед особистом – попал бы как минимум в НКВД или сразу под расстрел, а так… Вначале Орлов сделал вид, что не заметил, потом вроде как разоблачил «попаданца», а потом…

Сволочь оказался этот Даниил Орлов. Умный, толковый, но сволочь…

Так, напомнил себе Севка. Без оценочных суждений. Просто – старший лейтенант Орлов. Вначале – просто командир Красной армии, а потом, оказалось, человек, который устроил Севке это путешествие в прошлое. И не для того, чтобы покуражиться, а с совершенно конкретной целью. Вывести Севку на своего старого знакомого – комиссара Корелина. А уж с его помощью предотвратить применение химического оружия одним сумасшедшим командиром Красной армии.

Во всяком случае, так Орлов говорил, так вроде бы получилось, но что на самом деле задумал бывший поручик царской армии, в двадцатых годах вдруг получивший возможность путешествовать во времени, не знал никто. Даже Корелин не знал и даже Евграф Павлович – человек, повидавший за свои семьдесят пять лет столько всего, сколько вполне хватило бы обычному человеку лет на пятьсот.

Севка попал к Корелину – это уже было не везение, а расчет Орлова, хотя – да, тут все равно счастье улыбалось Севке. Когда в деревне он случайно разбудил немцев и, отчаянно испугавшись, заколол троих полусонных фрицев штыком – повезло. А то, что потом за это получил орден, – уже результат деятельности Корелина.

Так оно все и перемешалось у Севки. Везение, слово комиссара, снова везение, воля Евграфа Павловича, который решил все-таки Севку не устранять за ненадобностью, а пристроить к делу. К важному делу. Сам бывший генерал царской армии именовал эту должность как «убивец на государевой службе», а Севка… Севка никак не называл. Просто выполнял приказы – убить, задержать, допросить, ликвидировать. И даже особо не удивился, осознав, что получается это у него не то, чтобы совсем легко… нет, не легко… стало привычным и даже рутинным делом – лишить человека жизни.

Наверное, это тоже можно было бы отнести к хорошему. Он ведь все еще жив и все еще в здравом рассудке… Тут, правда, можно и усомниться. Ведь когда Орлов предложил Севке вернуться в его собственное время, в свой две тысячи одиннадцатый, на второй курс университета, к сволочи-работодателю, зажавшему зарплату за несколько месяцев, в мир, в котором Севку вот так вот запросто не убьют, – Севка ведь отказался?

Нет, он придумал для себя объяснение, что-то о желании узнать, что и как заставляет обычных людей жертвовать собой за Родину, которая, в общем, не слишком ласково с ними обращалась до войны, да и во время войны тоже…

Любопытство? Желание хлебнуть адреналина? Врожденная глупость или приобретенное безумие?

Попробуй разберись, что двигало Севкой, когда он решил остаться. В который раз уже Севка пытается разобраться в этом и в который раз понимает, что не знает ответа. И не может придумать внятного объяснения.

Его ведь ничего не держало на этой войне. Он ничего не знал о ней, только по фильмам и по книгам. По художественным книгам и фильмам.

Такая фигня.

Севка вздохнул, прикусил конец карандаша в задумчивости.

И нечего тут жалеть.

Нечего.

От него ничего не зависит. Он даже Евграфа Павловича спасти не смог. Орлов предупредил о той бомбардировке, Севка уши прожужжал Корелину и самому Деду, но никто его не послушал. Севка помнил, как матерился сквозь слезы, пытаясь растаскивать кирпичи из той груды, что совсем недавно была домом, в котором жил Евграф Павлович. И помнил, как стоял, сцепив зубы, на кладбище, стараясь не зареветь – не от жалости, а от обиды, что пытался спасти, но не смог.

Получается, что время не обманешь?

Что единственный способ спрятаться от своего жребия – это уйти с Орловым, как это сделал Никита Ивановский, ученик и помощник комиссара? Так получается?

И выходит, что у Севки одна надежда выжить – комиссар Евгений Афанасьевич Корелин. Нужно только старательно выполнять его приказы. Он защитит, если что.

– Товарищ лейтенант!

Севка оглянулся на голос – тощий конопатый красноармеец с повязкой дневального на рукаве стоял в дверном проеме.

– Что? – спросил Севка.

– Там товарищ лейтенант Шведов просили передать, что заняли место в углу, но если вы не поторопитесь, то кто-то влезет, а вам придется на улице ночевать, – бодро отрапортовал боец и, шмыгнув носом, добавил уже нормальным голосом: – Много народу на станции собралось, командиров – полный зал ожидания. Некоторые так на перроне укладываются. Вы бы шли, а то вон майор один, артиллерист, уже ругался, что место пустует…

– Ага, – кивнул Севка. – Я сейчас. Передай лейтенанту Шведову, что я прибуду через пять минут, пусть держится. Назад – ни шагу.

Боец вышел.

Севка посмотрел на исписанный листок, вздохнул. Легче не стало. Остались неприятные мысли, и, что самое отвратительное, сомнения остались. Сомнения, мать их так…

Севка открыл дверцу печки, осторожно прикоснулся к языку пламени уголком бумажного листка. Подождал, пока бумага догорит почти до конца, и только потом бросил остаток в печь.

За этот год он научился осторожности. Он решил дожить до победы, а это значило, что нужно остерегаться не только врагов, но и своих… А еще Севка осознал, что понять, кто свой, а кто враг, – самое трудное дело в жизни. Самое трудное.

Севка закрыл дверцу печки, встал с табурета, одернул привычным движением гимнастерку, расправил ее под ремнем. Вышел на перрон.

Небо было звездным, яркие огоньки светились, казалось, над самой головой – протяни руку и достанешь.

Завтра будет теплый солнечный день. Утром они с Костей Шведовым сядут на поезд и поедут в Сталинград. Оттуда – в Москву. Корелин приказал не задерживаться. Они и сами не собирались.

Как бы плохо Севка ни знал историю Великой Отечественной, о Сталинграде помнил твердо. И не собирался рисковать. Быть героем он не мечтал и не собирался.

Глава 1

5 августа 1942 года, Москва

– А я давненько у тебя здесь не был, – сказал гость, в задумчивости остановившись перед книжным шкафом.

– Если быть точным, – хозяин кабинета холодно улыбнулся, – вы,Дмитрий Елисеич, здесь не были никогда. И в мои планы не входило приглашать вас сюда когда-нибудь. Только звонок прямого начальника…

– Да-да-да, – закивал гость. – Совершенно точно – никогда раньше я здесь не бывал. Я посещал вас на даче. На вашей личной даче, уважаемый Евгений Афанасьевич.

Гость правильно оценил интонацию в голосе хозяина кабинета. Если бы Дмитрий Елисеевич попытался продолжать «тыкать», то вполне мог бы нарваться на нечто вроде «свиней вместе не пасли», а это было бы уже прямым оскорблением, пусть и не старшего по званию, но человека, наделенного особыми полномочиями.

И разговор бы не получился.

Собственно, Евгений Афанасьевич очень рассчитывал, что разговор не получится, что старый сослуживец обидится и уедет восвояси. И доложит на самый верх, что комиссар третьего ранга Корелин от приватной беседы отказался и что, возможно, наступил момент не в гости к нему ехать, а вызывать к себе. Или привозить к себе. Или нагрянуть в этот особнячок с хорошо подготовленной группой. И расставить уже все точки над і.

По реакции гостя станет понятно – прислали Скользкого Диму сознательно, чтобы спровоцировать конфликт и врезать, наконец, Корелину по рукам, или просто кандидатуру выбрали впопыхах, из категории «старых знакомцев», не удосужившись вспомнить о личном конфликте.

Хотя, напомнил себе Евгений Афанасьевич, если слишком тщательно искать причины, то можно придумать и другие замечательные версии. Говорили, что Дима за последнее время окреп, возмужал и приобрел некоторое влияние в высоких кругах. И ткнуть его мордой в грязь кому-то показалось нелишним и даже забавным. Или решил кто-то, на всякий случай, оживить в душонке Димы вроде бы погасший огонь ненависти к Корелину… Много чего можно придумать гораздо более красивого, чем реальность.

Посему перегибать палку не стоило.

Психологическое воздействие – оценка реакции – корректировка метода. Простая и действенная формула контакта в условиях неопределенности.

Ткнул в больное место, увидел, как изменилось выражение лица – даже не лица, его Дмитрий Елисеевич умел контролировать в любом состоянии, – зрачки уменьшились, сжались в точки. Эту реакцию контролировать невозможно. Можно отвести взгляд, но это было бы признаком слабости и опять-таки неискренности… В общем, при любом раскладе гость терял очки, набирал градус в эмоциях и продул вчистую первый раунд.

Что само по себе неплохо.

Разговор продолжился, гость обиду не продемонстрировал, значит, либо действительно имеет приказ на серьезный разговор, либо попытается зондировать глубже.

Бог ему в помощь.

– Да вы присаживайтесь, товарищ Домов, – Евгений Афанасьевич указал рукой на стул перед письменным столом. – Если бы разговор намечался короткий – мне бы просто позвонили, если бы он был простым, то прислали бы кого попроще… Вы ведь, насколько я знаю, человек занятой…

– Не без того, – кивнул Домов, садясь на стул. – Не без того… И значит, место мне указано посетительское, чтобы сразу обозначить приоритеты, наметить полюса взаимоотношений «старший – младший» и тому подобные изыски. Я даже не стану напрашиваться на беседу у гостевого столика, ты… простите, вы ведь можете ответить, что только лично приятных вам людей усаживаете в кресло и угощаете чаем…

– А вы готовы принять из моих рук чашку чая? – с немного театральным удивлением приподнял бровь Евгений Афанасьевич. – Вот так вот, запросто, не написав завещания?..

Гость хмыкнул, на губах появилась и тут же исчезла улыбка. Искренняя улыбка, между прочим. Идея настолько довериться собеседнику показалась Дмитрию Елисеевичу по-настоящему забавной.

– Коллекция, которую вы привезли из Китая, все еще существует?

– И даже пополняется.

– Вот ведь, – сокрушенно пожал плечами Домов. – А мне вот тут совсем недавно нужен был яд…

– Отравиться?

– Отравить, – серьезно сказал Домов. – И пожалуй, нам лучше бы сменить интонации. Я приехал к вам по делу серьезному…

– Так и начинать нужно серьезно. Итак?

Домов вздохнул, посмотрел на свои ладони.

– Не тяните, гражданин начальник, – посоветовал Евгений Афанасьевич. – Сразу, в лоб. Вопрос – ответ – перестрелка… Как в молодости.

– Ты… Вы должны понять, что… – похоже, Домову и в самом деле было нужно, чтобы Корелин все понял правильно. – Без обид, без подозрений и тому подобного… Нужна информация, совет. Дело щекотливое…

Евгений Афанасьевич молча смотрел в глаза собеседнику. Тот снова вздохнул.

– Власов… – тихо произнес Дмитрий Елисеевич.

– Андрей Андреевич? – оживился Корелин. – Нашелся? Вышел из окружения? Я всегда говорил, что он справится. В сорок первом, с сентября по ноябрь у немца по тылам шел, от самого Киева почти до Орла! А тут до своих всего ничего было…

Желваки вспухли на скулах гостя и опали. Домов заставил себя улыбнуться.

– Что-то не так? – осведомился Корелин.

– Тебе нравится прикидываться дурачком?

– Я – не прикидываюсь, – серьезно заявил Евгений Афанасьевич. – Я – в самом деле дурачок. Я настолько наивен, что ожидал от тебя какого-нибудь по-настоящему сложного вопроса.

– Власов попал в плен к немцам. И ты это прекрасно знаешь, – процедил Домов.

– Я? – удивился Евгений Афанасьевич. – Откуда?

– Немцы по радио…

– Что ты говоришь? – покачал головой Корелин. – В самом деле? И что же они сказали?

– Я…

– Соберись, Дмитрий! Ты по самому краю ходишь, имей в виду… Это ничего, что я тебя на «ты»? Вдруг подумал – старые знакомцы, еще с Гражданской… Чего это я с тобой так официально? Так мы на «ты»? И что же там все-таки сказали немцы по радио? Когда, кстати?

Раскачивать, напомнил себе Корелин. Раскачивать, а не опрокидывать. До взрыва не доводить.

– Четырнадцатого июля сообщили, что взят в плен… И ты об этом наверняка знаешь…

– А вот ты об этом знать наверняка не можешь. Я не слушаю вражеское радио. Это не рекомендуется гражданам Страны Советов, забыл? – Евгений Афанасьевич потянулся к радиоприемнику, стоявшему возле письменного стола, нажал на кнопку. Панель «Телефункена» засветилась, что-то зашипело, засвистело, потом диктор стал читать сводку Совинформбюро. – Я, пусть и по немецкому радиоприемнику, слушаю наше радио. А оно ничего о судьбе командующего Второй ударной армией генерал-лейтенанта Власова не сообщало. У тебя есть основания верить немцам? Генералы ведь и просто погибнуть могут – война такая нелепая штука, что звезды в петлицах перемалывает так же, как кубари и треугольники… А если даже и в плен… Мы что, уже отвыкли от списков старших командиров, попавших по той или иной причине в плен?

– Когда ты видел Власова? – спросил Домов, глядя на крышку письменного стола. – Когда ты с ним разговаривал?

Так, подумал Евгений Афанасьевич, вот и прозвучал первый сигнал. Главное отличие Андрея Андреевича от остальных заключается в том, что с ним общался комиссар Корелин. И это значит, что за комиссаром следят внимательно. Что, в общем, неожиданностью не было.

– Ну… Мы с ним давно знакомы. Очень плотно общались в тридцать восьмом. В Китае. Андрей Андреевич мне тогда здорово помог. Я ведь даже удивлялся тогда – человек с такими талантами, и всего лишь пехотный полковник, военный советник. Да он не меньше чем резидентом должен был работать. С его связями в Китае… – Евгений Афанасьевич понизил голос и оглянулся на приоткрытое по случаю жары окно. – Ходили упорные слухи, что у него с женой Чан Кай Ши что-то там закрутилось. Но я сам не видел, поэтому – молчок. Ты ведь знаешь, я не люблю этих слухов, сплетен… Вот не люблю, и все.

Евгений Афанасьевич развел руками, словно извиняясь перед собеседником за эту свою нелюбовь к сплетням.

– Ты ездил к нему на фронт, – сказал Домов. – И разговаривал. Так?

– И что? Как ты думаешь, Дима… Человек, которого сам Иосиф Виссарионович называл спасителем Москвы, может вызвать интерес даже у такого прожженного циника, как я. Я им искренне восхищался, решил, вот, восстановить знакомство. Он был несказанно рад… я думаю. Посидели, поболтали. Вспомнили Китай… Эту историю с его китайским орденом на нашей таможне. Он, оказывается, был несколько обижен. И не столько за орден Золотого дракона, который все равно не смог бы носить, сколько за часы. Личная память опять же… Но это он мне по секрету сказал, как старому знакомому. А так – молодец! Кремень, умница, бабник – а кто из нас не бабник? Правда? Ты вот тоже, помню, по молодости. Как ее бишь звали? Маша Никанорова? Такая белобрысая… Ты ее еще оставил на явочной квартире, когда пришлось уходить… Повесили ее, кажется. Нет?

Лицо Домова налилось кровью. Он встал со стула, и Евгению Афанасьевичу на мгновение показалось, что сейчас гость бросится в драку, но тот постоял с полминуты, помотал головой, как после пропущенного в потасовке удара, и медленно опустился на стул.

– Ну, ты и сволочь, Женя… – медленно, с трудом проговорил Домов.

– А ты рассчитывал на что-то другое? Меня всегда хвалили за крепкую память. И я все помню, Дима Домов. Я все очень хорошо помню… И то, как ты пытался уничтожить Деда, и то, как… – Евгений Афанасьевич вовремя приказал себе замолчать. В самый последний момент. Он чуть не упомянул своего сына. – Наверное, не стоило тебе сюда приезжать.

– Почему же? – разом успокоившись, сказал Домов. – Стоило. И поговорить с тобой вот так, по-честному, стоило очень давно. Чтобы не осталось недомолвок между нами. Твой сын…

Димочка всегда был чуток к собеседнику. Стоило тому – нет, не проговориться, только допустить намек на слабину, как Домов тут же бил по больному.

Евгений Афанасьевич провел ладонью по столу.

– Ты до сих пор считаешь, что есть моя вина в его… – улыбка Домова стала почти искренней и даже доброй. – Но я ведь…

– Если бы я так считал… Если бы я был уверен в том, что ты приложил к этому руку, – ты бы уже умер, Дима. Но ты жив… – Евгений Афанасьевич не добавил «пока», но это слово повисло между собеседниками, как облачко дыма. – Ты жив, и ты приехал ко мне.

Корелин отодвинул обшлаг френча и демонстративно посмотрел на часы.

– У меня практически нет свободного времени, Дима. Уж извини.

– Я займу еще немного времени. Совсем чуть-чуть.

– Хорошо. Чуть-чуть.

– Зачем ты восстанавливал контакты с Власовым? Ты ведь посылал к нему своих лейтенантов на Юго-Запад. В Ворошиловград. И когда его перевели на Волховский – ты с ним тоже общался. Откуда такая любовь, Женя? В апреле ты с ним встречался, а в июле он оказался у немцев в плену…

– В июле я был здесь, у меня – алиби, – засмеялся Корелин. – Я просто физически не мог отвести его к немцам. И он слишком большой мальчик, чтобы вот так просто подчиниться какому-то комиссару третьего ранга. Генерал-лейтенант, трижды орденоносец, любимец Сталина. О нем же книгу писать начали. «Сталинский полководец» или как там? Андрей Андреевич мне по секрету сообщил, очень был горд признанием своих заслуг. Замкомфронта – и впереди блистательная карьера… И тут – Вторая ударная. И заметь – не он ее туда загнал, в болота. Он отправился туда исправлять чужие ошибки… Не так?

Корелин выключил радиоприемник, встал и прошелся по кабинету.

– И мне, между прочим, в результате свинью подложили. Вместо влиятельного приятеля – человек, не вышедший из окружения. А тут еще ты приезжаешь с нелепыми намеками. Именно – намеками, а не обвинениями. Были бы обвинения, я бы не здесь на вопросы отвечал. И не так.

Домов встал.

– Не так я себе наш разговор представлял, Евгений Афанасьевич, – сказал он. – Не так…

– А как? Вначале – общие воспоминания, потом – живенькое обсуждение печальной судьбы генерала Власова, а потом… А потом я должен был признаться, что это именно я его склонил к предательству? Измене Родине и переходу на сторону врага? У вас все с головой в порядке? Ведь не с пацаном разговариваете, милейший! – повысил голос Евгений Афанасьевич. – Если бы я задумал нечто подобное, то уж точно не стал бы с Андреем Андреевичем при всех лобызаться. Ищите дурака в каком-нибудь другом месте.

– Хорошо, – кивнул Домов. – Поищем в другом. Кстати…

Домов сделал несколько шагов к двери и остановился.

– А где твои лейтенанты? Мне сообщили, что их уже давненько нет в районе Москвы. Все больше по прифронтовой зоне шастают, работают… Вот умеешь ты подбирать помощников, Женя. Завидую. Толковые парни!

– Толковые, – подтвердил Евгений Афанасьевич. – А что?

– Ничего. Никиту жалко твоего… Так было бы у тебя три мушкетера. Когда он погиб?

– В октябре прошлого года. Пошел вместе с группой, напоролись на фельджандармов…

– Да-да-да-да… Печально, – совершенно без печали в глазах сказал Домов. – Ну, оставшиеся двое – Залесский и Шведов? У них все нормально?

– Насколько я знаю – да. Они сейчас на Сталинградском фронте. Успели уйти из Ростова перед самой сдачей города. Должны уже быть в Сталинграде. А что?

– Нет, ничего. Просто вспомнил. Ну, я пошел… – Домов, не подавая руки, вновь двинулся к двери, но щелкнул пальцами и снова повернулся к Евгению Афанасьевичу. – Этот Залесский… Всеволод, если я не ошибаюсь. Я был просто потрясен, когда впервые его увидел…

– Ты его видел?

– Конечно. Если возле тебя появляется новый человек, то я обязательно интересуюсь – кто, откуда. И в этом случае поинтересовался. И был потрясен, на самом деле потрясен. Ты и в самом деле не имеешь к нему отношения? Он же почти как близнец твоего сына…

– Нет, я с ним познакомился в августе прошлого года, в районе Смоленска. Он вышел из окружения, а я как раз…

– Да-да-да-да… Я помню о той истории. И о его ордене – я тоже помню. Как же – статья в «Красной звезде», фотография. И потом, мне говорили, парень оказался очень шустрым и толковым. Только…

– Что – только?

– Кто он – мне почти понятно. А вот откуда… Я проверил его биографию по-быстрому. И что-то тут не вяжется, Женя. Такое чувство, что не было в Харькове Всеволода Александровича Залесского. Не было. Прореха в документах…

– А ты уверен, что это его настоящее имя? И биография? – поинтересовался Евгений Афанасьевич.

– Не уверен. И это меня беспокоит. Хотел с ним пообщаться лично, поспрашивать… Или ты можешь меня просветить по этому поводу?

– Не могу, – спокойно ответил Корелин. – Ты сам знаешь, что такое безопасность сотрудников.

– Да-да-да-да… Конечно. Как же я мог забыть о системе псевдонимов… Ну да ладно. Так, говоришь, в Сталинграде? Не волнуешься? Там сейчас такая каша заваривается… Может, посодействовать? У меня там есть несколько человек, вывезем.

– Они сами выберутся.

– Тоже верно, – кивнул Домов. – И я все-таки тебя покидаю. Поеду докладывать о результатах разговора. Так что, если тебя пригласят для беседы – я не виноват.

– Я понимаю.

– Нет, в самом деле…

– Я в самом деле понимаю. Все мы государевы люди.

– Вот именно, – Домов вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Евгений Афанасьевич вернулся к столу, сел. Сжал лицо руками и тихо-тихо застонал.

Ну, вот и началось, подумал Евгений Афанасьевич. Вот и началось.

Прав был Дед, когда предупреждал, что приближаться к Власову – чревато. Корелин тогда очень аргументированно возразил, но и он, и Евграф Павлович прекрасно понимали, что не только интересная комбинация привлекает комиссара. Слишком сильным был соблазн. Исключительно сильным.

Евгений Афанасьевич не сразу поверил Всеволоду, когда тот рассказал о будущем предательстве генерала. Как тут можно было поверить? Нет, согласившись с тем, что Всеволод на самом деле каким-то образом попал из две тысячи одиннадцатого в сорок первый, можно было верить и во все остальное, но…

Андрей Андреевич Власов вышел из окружения. Мог бы не выйти, если бы хотел – искренне хотел – перейти на их сторону. Если и вправду идейный антибольшевик, то почему не воспользовался моментом?

Ведь сам рассказывал, как несколько раз разминулся с немцами буквально на секунду, на метры… От Киева до Орла – пешком. Да, в штатском, но ведь даже партбилет сохранил. Любой обыск – и здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант… Нет, поправил себя Корелин, генерал-лейтенанта Власов получил после обороны Москвы.

Да это и неважно. Майор, лейтенант…

Евгений Афанасьевич снова прошелся по кабинету.

В январе, после получения ордена и повышения, Власов просто светился радостью, излучал эдакую спокойную уверенность. Все, все у него получилось. Все самое страшное уже позади. И безумный сорок первый – позади, и окружение, и страх, что, выйдя к своим, получит не новую армию, а пулю или двадцать пять лет в лагере… Все позади.

Разговор со Сталиным. Известность, слава…

Что еще нужно советскому военачальнику? Может, немного везения? Так ведь и тут повезло как никому.

Мог ведь попасть в Барвенковскую мясорубку, разделить ответственность за разгром, а то и стать козлом отпущения… Так ведь перевели на Волховский. Замом командующего. В самый последний момент выскочил.

Если бы не те слова Севки Залесского. О предательстве.

Вначале на них можно было не обращать внимания. Потом Талалихин совершил свой таран, как Севка и предсказывал. Потом седьмого декабря японцы раскатали Тихоокеанский флот США, как опять-таки предсказывал Залесский. Что следовало из этого? Нужно внимательно проанализировать те крохи, что мальчишка смог вспомнить о войне. Девятое мая сорок пятого? Пусть, хорошо, ничего особо важного из этой даты не вытащишь, а вот то, что союзники летом, самое позднее, сорок четвертого года высадятся в Нормандии, уже можно попытаться использовать в игре. В какой-нибудь игре…

Сталинград.

Залесский был уверен, что Паулюса пленят в Сталинграде. Зимой. В это они с Дедом тоже поверили не сразу. Чтобы генерал Паулюс (Севка упорно именовал его фельдмаршалом) смог попасть в Сталинград, немцам нужно было перемолоть соединения Тимошенко, пройти сотни километров от Харькова до Волги в условиях, когда и внезапности уже не было, и преимущество в танках, пехоте и артиллерии было у нас… Как поверить? Как можно проиграть при таком раскладе?

Нет, Евгений Афанасьевич, естественно, кое-какие меры принял. На него поглядывали как на безумца, а он усиливал свои группы на юге, насыщал Донбасс и Ростов-на-Дону агентурой.

Севка помнил немного, но то, что рассказал – было правдой. Оказывалось правдой, и нечего с этим было поделать. И, признав эту правду, следовало принять и то, что вот этот, уверенный в себе, сильный человек со звездами генерал-лейтенанта в петлицах, всего через несколько месяцев (недель? дней?) перейдет на сторону врага.

Как? Каким образом?

Рухнет весь Волховский фронт? Неважно, вот это как раз – неважно.

Важно то, что еще было время остановить Власова. Нет, не послать донос – никто бы не поверил в принципиальную возможность перехода такого человека к немцам. Доказательства? А не могло быть доказательств будущего предательства.

Евгений Афанасьевич думал-думал-думал, раз за разом перечитывал всю имеющуюся у него информацию на Власова. Искал уже не доказательства, нужен был повод, деза, способная подорвать доверие к генералу.

Он шел от Киева к Орлу два месяца? Попытаться запустить версию о том, что Власов сдался уже тогда, был завербован и переброшен через линию фронта. Эта идея, несмотря на все свое безумие, не выходила из головы у Корелина несколько дней. Еще Власова могли завербовать в Китае. Могли, но опять-таки на подозрениях его свалить в сорок втором было невозможно, а на тщательную разработку дезинформации и подготовку липовых доказательств времени уже не было.

А кроме того, ничего и нельзя было делать. Продолжая прикидывать варианты, Евгений Афанасьевич ни на секунду не забывал, что на самом деле он ничего и не может изменить. Или все его действия только подтолкнут Власова к предательству. Ведь он уже перешел к немцам. В прошлом Севки Залесского он был командующим Русской Освободительной армией. Был. И…

Разговаривая с Власовым, Корелин все время думал о своем пистолете, лежавшем в кармане кожаного плаща. Одно движение руки. И все. Все.

Пистолет заклинит? Или все-таки получится изменить историю?

Когда пришла информация, что Власова отправили в составе комиссии штаба фронта во Вторую ударную, стало понятно, что оттуда он не вернется. Заболел командующий, Власов имел опыт боев в окружении – вот и все. Все очень просто.

Он наверняка не собирался сдаться в плен. Он хотел еще раз провернуть тот же сценарий, что и под Киевом. Уйти в гражданском, но с документами. С минимальным числом попутчиков, чтобы не привлекать внимания.

Но у него это получиться не могло. Не могло.

Это под Киевом он был одним из многих генерал-майоров, погибших или попавших в плен. А летом сорок второго он был спасителем Москвы, сталинским полководцем. Власов уже успел сжиться с чувством своей значимости, с осознанием своего высокого предназначения. И кроме того, его искали. Наши искали и немцы искали.

И не исключено, что уже в одиночестве, в немецком тылу, Власов решил не выходить к своим. Может, даже сам не понял, но решение принял. Здесь он всего лишь один из генералов. А там, у немцев, фигура, с которой они вынуждены будут считаться. Потому что он спаситель Москвы и сталинский полководец. Для немцев – просто находка. Если даже он перешел к немцам, то шансов у большевиков не осталось…

Евгений Афанасьевич остановился у открытого окна, глубоко вдохнул.

Дневная жара уже спала, из сада тянуло влажной свежестью.

Наверное, он сделал все, что мог. Не в случае с Власовым, а в своей жизни.

Никогда не было еще у Корелина такого ощущения.

Все.

Он надорвался, пытаясь сдвинуть махину времени. И дальше будет только хуже. Сегодняшний визит старого недруга – это предупреждение. Попытка раскачать, заставить суетиться и делать ошибки.

Теперь осталось только довести последнюю операцию до финиша, самому забить этот гол не получится, но вывести на удар кого-то другого – очень даже можно. Вывести кого-то на удар, а кого-то из-под удара вывести.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю