Текст книги "Аквариум – 3"
Автор книги: Александр Кадетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Дронов очень быстро адаптировался в торгпредстве, вошел в курс дела и быстро освоил свои обязанности по прикрытию, восстановил прежние связи со своими американскими знакомыми по Внешторгу. Приходилось довольно часто посещать «Амторга в Нью-Йорке, совершая туда поездки на машине, поездом и на самолете. Изучал город, страну, иногда замечал за собой слежку. Американцы вели ее грубо и неквалифицированно, часто демонстративно, стараясь, видимо, запугать и показать, что они, дескать, все видели и все знали. Шведы вели наружное наблюдение значительно тоньше и изощреннее. Дронов, обнаружив слежку, старался не обращать на нее внимания, так как не выполнял пока каких-либо разведывательных заданий. Он, как правило, использовал комбинированный способ: часть маршрута двигался на машине, затем ее где-нибудь бросал в городе и шел пешком, проверяясь в подобранных заранее контрольных точках.
После Нового года Дронов приступил к розыскам Адамса. В торгпредстве была довольно богатая техническая и экономическая литература, выписывалось большое количество журналов и газет. Виктор просматривал технические и научные журналы, надеясь встретить информацию о Бёркли, посещал также городские библиотеки, листал научные журналы по физике. В одном из научных журналов за 1966 год Дронов нашел небольшую статью Адамса, но больше ему обнаружить ничего не удалось. Просматривая телефонный справочник за 1968 год, Виктор нашел домашний телефон Адамса, который совпадал с имевшимся у него телефоном. Но странное дело, в справочнике отсутствовало имя Джеймс и стояло только имя жены Адамса – Анна. Дронов отыскал в посольстве телефонный справочник за 1965 год. Там владельцами номера телефона были указаны Джеймс и Анна Адамс. Виктор сделал вывод, что, по всей видимости, Джеймс Адамс в 1968 году по адресу, указанному в справочнике, не проживал. Проанализировав полученную информацию, Дронов решил позвонить по телефону Адамсов, представившись инженером Свенссоном из Стокгольма. Резидент, выслушав план Виктора, согласился, но рекомендовал звонок сделать из Нью-Йорка во время очередного посещения «Амторга». Так Дронов и сделал.
Приехав в Нью-Йорк, Виктор проверился и, не обнаружив за собой слежку, позвонил из городского автомата. Услышав женский голос, Дронов поздоровался, назвал себя и попросил к телефону Джеймса Адамса. На какое-то мгновение в трубке наступила пауза, потом женщина тихим голосом, запинаясь, сказала, что Джеймс умер. Помолчав, Виктор извинился, выразил свое соболезнование, объяснив, что слушал его лекции в Стокгольме и решил ему позвонить, посетив США. Жена Адамса добавила, что Джеймс скончался от инфаркта 5 июня 1967 года.
Полученную информацию доложили в Центр, а вскоре Дронов в журнале «Анналы физики» встретил некролог о кончине Адамса.
Адамс был, пожалуй, для Виктора той спасательной соломинкой, за которую он еще мог держаться в своих шатаниях и сомнениях. Она была для него своеобразной палочкой-выручалочкой в жизненных передрягах, заставляла держаться на плаву, потому что редко какому разведчику удается в первой командировке завербовать ценного агента и в течение нескольких лет иметь его на связи.
Со смертью Адамса рухнула последняя надежда, которая еще теплилась у Виктора где-то в подсознании. Как ни странно, но с этой смертью словно огромный груз свалился с его плеч. Он ощутил себя свободным от всех обязательств. И решение стало неотвратимым.
Вскоре Дронов почувствовал холодок к себе со стороны резидента. Киселев стал к нему подчеркнуто официален. У него практически не было своего оперативного опыта в работе, поэтому он больше обращал внимание на форму, а не на содержание. Придирался к мелочам, любил в отчетах оперативников править стиль, поскольку не мог сделать замечаний по существу. Правда, даже в разведке встречались начальники, которые при полном отсутствии опыта агентурной работы, «с ученым видом знатока» могли давать указания подчиненным, как вербовать агентов, проводить тайниковые операции. Дронов помнил случай, когда полковник Мухин, преподаватель Военно-дипломатической академии, читал лекции по теме «Вербовка» и делал это просто великолепно. Слушатели, затаив дыхание, конспектировали, стараясь не пропустить ни одного слова. Мухин расхаживал между рядами и четко по полочкам раскладывал материал, приводя великолепные примеры из практики агентурной работы различных разведок. Из его лекций складывалось впечатление, что полковник сам великолепный вербовщик. Но как же Дронов удивился, когда через несколько лет узнал, что Мухин был один раз в длительной загранкомандировке в ГДР и был досрочно откомандирован за бездеятельность.
Докладывая резиденту отчет о работе, Дронов почувствовал не только холодок, но и откровенную насмешку.
– Что-то у вас не густо, Виктор Никифорович, – начал Киселев, подписывая и возвращая отчет Дронову. – Скоро год кончится, а результатов-то нет, оценок – кот наплакал. Рассчитывали на Адамса, что завалит нас секретными документами, а он взял и приказал долго жить. Образцы тоже пока не идут, серьезных заделов нет, все по мелочам. В Центре считают, что здесь золотое дно, греби лопатой, только вот никто не знает, как это делать. Одни слова, разглагольствования. В Москве хорошо рассуждать. Вот вас на помощь прислали, научить нас, как это делать.
– У меня в Швеции тоже не сразу пошло, потребовалось время, – отвечал Виктор.
– Но Адамс, я слышал, вам сам с неба свалился, – ехидно заметил шеф.
– Не знаю, может быть, и правда с неба свалился, моей заслуги там было мало. В этом деле не было головокружительных, сногсшибательных агентурных комбинаций, классической вербовки. Все буднично, как-то случайно, само собой, не по правилам, одним словом, повезло, – ответил Дронов спокойно, хотя в груди у него начинала подниматься злоба.
– Ну вот, видите, сами говорите – повезло. В Швеции приходят такие доброжелатели, – снова начал генерал. – Ведь он, американец, к нам почему-то не пришел, испугался. Мы бы тоже не растерялись. А здесь в основном приходят сумасшедшие, шизики, авантюристы, провокаторы. Вы, вероятно, уже убедились, что в Штатах это не в нейтральной Швеции. Вот это-то и не хотят понять в Центре. Здесь не приходится рассчитывать на доброжелателей. Посмотрите, все наши представительства обложены со всех сторон телекамерами, постами КРО, подслушивающими устройствами, даже квартиры нашпигованы жучками. За каждым шагом смотрят, ходят по пятам, ведут демонстративную слежку. Каждый день газеты, радио, телевидение трубят о русских шпионах, о коммунистической империи зла. Наша главная задача не клюнуть на их провокации, сохранять спокойствие. А вам надо искать полезные связи, проявлять больше активности, изобретательности в работе, ведь не успеешь оглянуться – и командировке конец, сами знаете, как быстро пролетают три года за рубежом.
– Да, я все это понимаю, товарищ генерал, – ответил Дронов, а про себя подумал, выходя из кабинета: «Я найду вам эти связи, завалю образцами, документами, оценками, доброжелателями, агентами, и ты первый сменишь пластинку и запоешь мне хвалебную осанну. Этот кабинетный чистоплюй, никогда не нюхавший пороха, учит меня разведке. Где ты был, когда я воевал? Сидел на Урале в военной приемке на заводе, куда спрятал тебя подальше от фронта твой высокопоставленный тесть. Поучает меня, как надо вербовать, а сам живого агента в глаза никогда не видел. Вот Разумихин был резидент так резидент, настоящий разведчик, даже будучи резидентом занимался агентурной работой, имел на связи агента, да какого агента! С неба сваливаются только тем, кто вкалывает и не отсиживается в кустах. Уверен, и здесь можно вербовать, но на этого слюнтяя я работать не собираюсь. Что ни говори: каков поп, таков и приход».
На следующий день Дронов позвонил из телефонной будки в ЦРУ и договорился о встрече. До этого он несколько раз собирался это сделать и всегда откладывал, не решался.
Место встречи у него было подобрано давно. Он ехал не спеша по извилистой лесной дороге, времени было достаточно до встречи. Слева из-за деревьев то показывалась гладь воды узкого вытянутого озера, то пропадала, когда дорога уходила вглубь леса и деревья загораживали озеро. Виктор поставил машину на небольшой парковке и по тропинке лесом направился к воде. Он вышел на дорожку, посыпанную песком, которая огибала озеро и предназначалась для прогулок и бега трусцой. Встречались скамейки для отдыха, на деревьях указатели-стрелки с отметками маршрутов и их длины. Вскоре он увидел под горой небольшую асфальтированную парковку и одиноко стоящую на ней серую «Вольво-244», так хорошо знакомую ему по Швеции. За рулем сидел мужчина в белой рубашке без галстука. Дронов спустился по тропинке вниз, подошел к машине сзади и разглядел ее номер и спину сидящего в ней мужчину. На приветствие Виктора мужчина повернулся, улыбнулся, не без труда вылез из машины, протянул руку. Поздоровавшись, Виктор предложил американцу прогуляться, на что тот охотно согласился.
Устроившись на скамейке, которую облюбовал заранее, Дронов вынул сигарету, закурил и краешком глаза стал рассматривать сидящего рядом с ним солидного мужчину лет пятидесяти в помятом твидовом пиджаке без галстука, которому было явно жарко: он тяжело дышал от ходьбы по тропинке в гору и платком вытирал вспотевшую шею. На первый взгляд, незнакомец производил впечатление добродушного, улыбчивого, несколько неряшливого и даже, может быть, глуповатого человека. Но это впечатление, как потом убедился Дронов, было обманчивым. Его внимательные, умные глаза напрочь отметали первое впечатление. Через некоторое время Виктор поставил окончательный диагноз, что перед ним сидел незаурядный человек.
Пауза несколько затянулась, Дронов подыскивал слова, с чего начать, и чувствовал, как неприятный холодок поднимался в его груди. Наконец, преодолев минутное волнение, начал:
– Вы, вероятно, догадываетесь, господин…
– Людерсдорф…
– Да, господин Людерсдорф, с какой целью я вам звонил, и, думаю, представляете себе предмет разговора.
– Да, господин Дронов, я примерно догадываюсь, с какой целью может позвонить в ЦРУ советский гражданин, да к тому же офицер ГРУ.
Слова американца, назвавшего его по фамилии и знавшего о его принадлежности к разведке, особого удивления у Виктора не вызвали и не были для него большой неожиданностью, хотя в коротком телефонном разговоре он не называл своей фамилии. Между тем американец продолжал на хорошем русском с чуть уловимым акцентом, может быть даже не акцентом, а непривычной мелодией речи.
– Я начальник русского отдела ЦРУ Кирилл Людерсдорф. То, что вы, Дронов, офицер ГРУ, я очень быстро определил по записи вашего телефонного разговора. Вы разведчик и прекрасно понимаете, что не составляет трудов по фонограмме установить, кто звонил. Осмелюсь предположить, что английский вы изучали в дипакадемии Советской армии и учились в языковой группе у Таисии Ивановне Крыловой.
– Да, господин Людерсдорф, техника у вас, конечно, на высоком уровне, но должен вас огорчить, английский я изучал не у Крыловой, – соврал Дронов. – Я хотел бы с вами поговорить о другом.
– Пожалуйста, я вас внимательно слушаю и готов, если это в моих силах, помочь вам, – вставил американец, набивая трубку табаком.
– Я хотел бы предложить вам свое сотрудничество, – продолжил Виктор, стараясь придать своему голосу уверенный тон. – Но на определенных условиях.
– Любопытно узнать, что это за условия, и вообще, что вы понимаете под сотрудничеством, господин Дронов?
– Мы с вами профессиональные разведчики, – начал Виктор. – И надеюсь, поймем друг друга. Моя концепция сотрудничества с вами заключается в следующем: не хочу быть вашим агентом, я волонтер, доброволец. Я не принимаю ваши идеалы, вашу хваленую демократию, если честно, то презираю ее. Но и свои, советские догмы не считаю образцовыми. Как разведчик, понимаю, вам хотелось бы знать мотивы сотрудничества, иметь доказательства, что я не подстава, не коварная интрига КГБ. Вам ведь надо доложить высокому начальству и представить серьезные доказательства. Готов вручить вам железное доказательство, передать один совершенно секретный документ, который отбросит все ваши сомнения, будет сверхубедительным подтверждением моей лояльности и надежности. Сразу хотел бы договориться: не лезьте ко мне в душу, не ищите причины, мотивы, все равно не найдете и не поймете по-настоящему русскую душу. Это вам просто не дано от природы, да мы и сами себя не всегда понимаем. Вы, американцы, прагматики, у вас главное бизнес. Ваш Бог – это деньги. Я вам и предлагаю бизнес, а душу не будем трогать, оставим ее для Бога…
– Позвольте, – перебил Людерсдорф, – но ведь я тоже имею отношение к русской душе. Знаете, я могу забыть о вашем звонке, хотя он записан на пленке, но все это можно уладить, это не проблема для меня. Зачем вам связываться с нами, зачем вам эта головная боль? Может быть, следует еще раз все хорошенько взвесить, чтобы потом не раскаиваться. Знаете, откровенно скажу: на моей совести уже есть двое, как вы, и все хорошо начиналось. Думаю, вы слышали о Попове и Пеньковском из вашей организации?
– Да, конечно, слышал, – заговорил Виктор. – Но нельзя путать божий дар с яичницей. Эти алчные подонки работали с вами за деньги. Мне ваши деньги не нужны. Нет, господин Людерсдорф, я все продумал и взвесил на весах моей совести, даже знаю, что похоронят меня в братской могиле. Я вам еще не все сказал о моих условиях. Буду сообщать, что сочту нужным сам, не ставьте мне заданий, никакую агентуру закладывать не собираюсь, товарищей предавать не буду. Если вы согласитесь действовать с учетом моих требований, мы будем долго жить. Не сочтите мои слова за чрезмерную самоуверенность или бахвальство. Нет, эта вера основана на практике, знании наших условий, если хотите, на русском менталитете. С моей стороны проколы исключены, вы должны позаботиться о вашей стороне и точно следовать моим указаниям, чтобы не провалить меня.
– Простите, что перебиваю вас, – снова вмешался Кирилл, – но я не понимаю, в чем же в таком случае будет заключаться наш интерес в работе с вами? Командовать хотите вы, условие ставите вы, а что мы будем иметь от такого, простите, сотрудничества? Мы же прагматики, как вы сказали.
– Хорошо, я отвечу на ваш вопрос, господин Людерсдорф, – начал Дронов. – Во-первых, я передам вам уникальный документ, который, уверен, не имеет цены, уже в этом одном для вас есть интерес. Во-вторых, я не требую от вас никаких денег. В-третьих, я хочу реализовать идею нашего сотрудничества через создание липовой фирмы, а может быть и нескольких фирм, что принесет вам значительные дивиденды и, конечно с вашей помощью, поможет мне сделать карьеру в ГРУ. Это одна из моих задач.
– Не могли бы вы, господин Дронов, подробнее рассказать о вашей идее? – спросил Людерсдорф.
– Она очень проста, – начал объяснять Виктор. – На одной из международных выставок, например, в Нью-Йорке на выставке «Электроника-68», которая состоится в июле, вы организуете стенд или укажете небольшую реальную фирму, где есть ваши люди. Лучше, если это будет реальная фирма, представляющая, скажем, электронные компоненты эмбаргового характера. Фирма должна быть зарегистрирована в Торговой палате США и проходить по официальным справочникам и каталогам, чтобы при необходимости можно было навести о ней справки. Посещая выставку, я познакомлюсь с вашим человеком, директором фирмы, получу проспекты, ценники и так далее. Короче, начну разрабатывать директора обычным классическим методом. Сообщу в Центр, проверю его, начну «тайно» с ним встречаться, а вы будете мне подыгрывать. Обо всем этом должен знать очень ограниченный круг лиц. Встречаться хочу только с вами и директором, не сообщая ему об общем замысле операции. На выставке я посещу и другие фирмы. Среди полученных на фирме, назовем ее «X», проспектов должны быть и эмбарговые, например, интегральные схемы фирм «Интел» серии 8000 или что-то подобное, представляющее интерес для Москвы.
Уверен, Центр клюнет на наживу, так как эта серия есть в задании. Конечно, господин Людерсдорф, вам придется пойти на некоторые жертвы. Вы, кстати, играете в русские шашки?
– Нет, но представляю себе эту игру, – ответил Кирилл.
– Так вот, – продолжал Виктор. – В русские шашки иногда надо пожертвовать одну, а может быть и несколько простых шашек, чтобы одним ударом, пройдя в дамки, выиграть партию. Так и здесь потребуются кое-какие жертвы ради партии, но это уже ваши проблемы. Короче, мы затеем такую игру, из директора сделаем агента ГРУ, а я стану хорошим вербовщиком. Вот в принципе схема, идея, которую в будущем можно наполнить любым содержанием, расширить, углубить, изменить в зависимости от конкретных обстоятельств.
– Ну что ж, в принципе, надеюсь, понял вас и ваша идея мне нравится своей оригинальностью и непохожестью на обычное сотрудничество, встречающееся в разведке, – задумчиво проговорил Людерсдорф. – Вы вначале упоминали о каком-то сверхсекретном документе. Вы можете его показать или передать?
– Нет, господин Людерсдорф, у меня его здесь нет, – отрезал Дронов. – Я хотел сначала изложить свою концепцию сотрудничества. Если вы ее примете, будет и документ. Если нет, то мы с вами просто не встречались. Я предусмотрел и такой вариант, даже если вы записали нашу беседу. Я уеду в Союз, если вы попробуете ваш любимый способ – шантаж, то ко мне он не подойдет.
– Нет, нет, – начал энергично возражать американец. – Вот, смотрите, у меня нет никакой записывающей аппаратуры, и слежку мы за вами не вели.
– Это я знаю, – вставил Виктор. – Предлагаю вам как следует обдумать мое предложение. И давайте встретимся через недельку в это же время на этом же месте.
– Согласен, – ответил Людерсдорф. – Рад был с вами познакомиться, надеюсь, мы найдем общий язык. Что-то мне подсказывает, что мы сработаемся.
Кирилл встал, протянул Виктору руку и зашагал под гору к парковке. Виктор направился в другую сторону лесом к своей машине.
В субботу Виктор, как обычно, с утра поиграл в теннис с Сергеем Фроликовым, которому продлили на год командировку. Дронов был очень рад такому повороту дела, потому что Сергей ему очень нравился, они быстро сошлись. В разведке, как и в любой другой профессии, присутствует дух соревнования, соперничества, хотя каждый разведчик действует индивидуально и докладывает о своей работе только резиденту или его заместителю – таков закон конспирации. Однако несмотря на строгие правила конспирации, в резидентуре всегда есть ряд признаков, по которым можно судить об успехах товарищей. Дронов по некоторым признакам понял, что Сергей, по всей вероятности, кого-то зацепил, и Центр решил продлить ему командировку для завершения работы. Виктор искренне радовался успеху товарища, с которым успел сдружиться и которого уважал.
После тенниса Виктор поплавал в бассейне, сходил в сауну, а вечером, как обычно, приступил к подготовке ужина.
Еще в Швеции он стал заглядывать в рюмку, это случалось не часто, только по субботам, и только тогда, когда жена с сыном бывали в Союзе. К спиртному его не тянуло, он знал норму, никогда не был пьян, хотя мог выпить достаточно много. Свои встречи с бутылкой превращал в своеобразные ритуалы, ждал их всю неделю, готовился к ним. Процедура подготовки доставляла ему большое удовольствие, в уме прикидывал все до мелочей, с нетерпением ожидая предстоящую встречу. Водка скорее у него была поводом для задушевной откровенной беседы с самим собой. Особое удовольствие доставлял процесс практической подготовки к застолью. В пятницу вечером после работы Дронов садился в автомобиль и отправлялся в город за покупками. Рядом со знаменитой скульптурой Милеса «Орфеем» под площадью размещался великолепный рынок. В рыбном отделе Дронов покупал грамм двести королевской семги. Продавец нарезал тонкие нежные кусочки рыбы, перекладывал каждый кусок прозрачной бумагой. В мясном отделе покупал кусок вырезки. Она висела над прилавком темно-красными с белыми прожилками несимпатичными жгутами и вызывала сначала у Виктора удивление своей дороговизной и неприглядным видом, пока один знакомый швед не объяснил ему достоинства этого мяса. А когда Дронов в ресторане попробовал его, то окончательно оценил и полюбил деликатес.
Дома Дронов тщательно мыл руки, надевал фартук жены и приступал к готовке. Резал сало, привезенное еще из Союза, ровные розовые ломтики раскладывал аккуратно по краю тарелки, вынимал из холодильника банку нашенской горчицы «вырви глаз», шведскую сладкую, которую как масло можно было густо намазывать на хлеб, он не любил. Середину тарелки заполнял свежими огурцами и помидорами, порезанными на дольки. Все закуски красиво расставлял на столе в кухне, словно ожидал дорогих гостей. Наконец приступал к своей любимой закуске, как он называл, к королевскому блюду. Каждый кусочек семги на деревянной столовой доске свертывал в виде воронки, заполнял ее норвежскими очищенными креветками и сметаной. Все это сервировал на отдельной тарелке с долькой лимона и зеленью. Из морозилки вынимал покрывшуюся синей изморозью бутылку «Московской» с зеленой этикеткой, отвинчивал крышку, наливал стопку густой, изменившей свою вязкость под действием низкой температуры водки. Довольно потирая руки, прохаживался по кухне, любуясь своей работой. Улыбался, озорные огоньки загорались в его цыганских глазах, предвкушая приятное и задушевное застолье.
С небольшими промежутками Виктор выпивал три стопки, закусывал, закуривал сигарету, в голове возникали темы для дискуссий, споров с невидимыми оппонентами. Поводом, как правило, были какие-нибудь события прошедшей недели, встречи, беседы с иностранцами, прочитанная книга или острая статья в газете, новый кинофильм. Каждый день Дронов ощущал на себе столкновение двух миров: мира социализма и капитализма. В связи с этим у него возникало много вопросов, на которые он пытался найти ответы во время субботних застолий.
В академии марксизм-ленинизм преподавали начетнически, в отрыве от жизни люди, которые никогда не сталкивались лицом к лицу с капитализмом. Виктор очень быстро разобрался, что за нарядными витринами шикарных магазинов, заваленными товарами, за красивым фасадом скрывался беспощадный, жестокий мир с эгоистическим лозунгом: «Каждый за себя, а Бог за всех».
Учась в академии, Виктор с интересом слушал лекции по марксизму-ленинизму, которые очень интересно и доходчиво читал полковник с артиллерийскими эмблемами на черных бархатных петличках, стройный, подтянутый, с короткой на американский манер стрижкой густых жестких волос и небольшими черными усиками. Держался на кафедре он солидно, с достоинством, как положено молодому, только что защитившемуся ученому, может быть, с некоторым высокомерием, которое, по всей вероятности, объяснялось молодостью.
Дронову нравилось, как доходчиво, ясно и, как ему в то время казалось, убедительно излагал он основы диалектического материализма по четвертой главе «Краткого курса истории ВКП(б)». Четкие, строгие формулировки так и врезывались в память и оставались в ней на долгие годы. Правда, где-то в далеких глубинах сознания слова Сталина о том, что какой бы наукой ученый ни занимался, без знания основ марксизма-ленинизма, не владея марксистским диалектическим методом, он не может достичь высоких результатов, иногда вызывали в нем нечто похожее на сомнение. Но над подобными мыслями, которые в голове рождались крайне редко, витало что-то такое, что мгновенно убирало все возникающие сомнения, когда речь шла о классиках марксизма-ленинизма. Во время перерывов Виктор любил задавать преподавателю вопросы, и он охотно отвечал на них. Дронову казалось, что ему было приятно отвечать и нравилась любознательность и интерес к его предмету.
Как-то Виктору попала в руки только что вышедшая книга маршала Соколовского «Военная стратегия», которую с интересом прочитал. С некоторыми мыслями автора о характере будущей войны он был не согласен. В этот период внушали, что в случае ракетно-ядерной войны, несмотря на огромные людские и материальные потери, победителями в конце концов все равно будем мы, и эта война окончательно похоронит капитализм. В качестве доводов выдвигались превосходство нашей системы над капитализмом, что считалось аксиомой и не требовало каких-либо доказательств, а также обширность нашей территории, что и обеспечит нам живучесть и победу. Так примерно прикидывали наши военные стратеги, и с ними соглашались политики.
Но у Дронова зрела упрямая, может быть, даже крамольная по тем временам мысль, что победителя в будущей ракетно-ядерной войне быть не может. Он вынашивал эту мысль в себе и, наконец, не выдержал, набравшись смелости, решил поделиться ею с преподавателем. На большом перерыве после лекций Виктор выбрал момент и обратился к Максимову (такова была фамилия его наставника) с вопросом, который занозой засел у него в голове. Стараясь связать свой вопрос с изучаемым материалом и используя его в качестве аргументации, он, может быть, несколько сумбурно и сбивчиво изложил свою теорию невозможности термоядерной войны. Рассуждал он примерно так: с дальнейшим развитием техники будут совершенствоваться средства ведения вооруженной борьбы, и в конце концов их развитие приведет к тому, что война станет просто невозможной, так как в случае ее возникновения погибнут обе воюющие стороны. Практически тот, кто развяжет войну, уничтожит вместе с противником и себя своим же оружием, так как его воздействие станет глобальным.
Преподаватель внимательно, не перебивая, выслушал его, по-отечески обнял за плечи, отвел в сторонку и доверительным тихим голосом, почему-то оглядываясь по сторонам, сказал: «Голубчик, выброси ты эти мысли из головы и постарайся никому об этом не говорить. Это у тебя от молодости, перемелется и все пройдет. Ведь я тоже, по секрету тебе скажу, – он перешел почти на шепот, – в свое время по глупости да по молодости в своей кандидатской кое в чем усомнился и такое написал, что и сейчас, когда вспоминаю, мурашки по спине пробегают. Даже иногда по ночам снится, просыпаюсь в холодном поту. И если бы не послушал одного умного человека, не видать бы мне ученого звания, как своих ушей. Надо, голубчик, чувствовать пульс времени, а не идти на поводу у своих эмоций. Мало ли какая блажь может прийти в молодую-то, горячую голову. Лучше внимательно перечитай-ка последнее выступление Никиты Сергеевича на Генеральной Ассамблее ООН, какие удивительные по своей глубине и силе мысли он высказывает. А эти свои прожекты выбрось из головы».
Столкнувшись с капиталистической действительностью, выпивая по субботам, беседуя сам с собою, Дронов иногда подвергал сомнению некоторые постулаты марксизма, они ему уже не казались столь абсолютными, как прежде. «Действительно, – думал Виктор, – если естественные науки: физика, математика опираются на общепризнанные неоспоримые аксиомы, то марксизм-ленинизм да и все общественные науки не имеют такой основы, поэтому не могут быть приняты без весомых доказательств».
Большое сомнение вызывала у Дронова когда-то очень любимая им формула Ленина о нравственности, высказанная им на III съезде комсомола в 1920 году. Виктор любил эту работу Ленина, его простые слова, обращенные к молодежи, призывающие ее учиться, овладевать знаниями, накопленными человечеством. Формула Ленина – нравственно все, что служит делу построения коммунистического общества, – казалась Дронову безупречной. Со временем стал смущать Виктора вопрос, а кто судья? Кто должен судить, служит это делу построения коммунизма или нет? «Здесь собака зарыта, – думал Виктор, – ведь если судьями станут самозванцы, они натворят таких дел. Формула Ленина превращается в формулу Раскольникова о вседозволенности. Из этой формулы пошли чекистские „тройки”».
Эту шведскую традицию – выпивать в одиночку и вести беседу с самим собой – Дронов возобновил и в Штатах. Вот и нынешним вечером Виктор приступил к подготовке ужина. На этот раз он делал все в какой-то спешке, без прежнего вдохновения, словно спешил поскорее сесть за стол, выпить и поговорить по душам в одиночку, разобраться в своих мыслях, проанализировать свою встречу с Людерсдорфом. Может быть, он спешил оправдать свои действия, понимая, что отступать уже некуда – позади пропасть, но тем не менее втайне надеясь найти еще какую-то спасительную соломинку.
Дронов выпил несколько рюмок водки, не закусывая, аппетита не было. Водка его совершенно не брала, ему даже показалось, что он пил воду. Закурил, мысли настойчиво возвращали его к беседе с Людерсдорфом.
«Может быть, последовать совету этого толстяка и бросить мою затею, – думал Дронов. – Нет, американец лукавит, разведчик просто не может, не имеет права так поступать, когда такая рыба сама попадает в сети. Вспомни себя, как радовался, как сердце трепетало в груди, когда Адамс предложил свои услуги. К черту эти мысли об отступлении, ты давно уже принял решение, нет дороги назад. Надо доказать всем этим слюнтяям, проходимцам, подонкам, что предатель не я, а они, они своими действиями давно встали на путь предательства, и чем выше стоят эти люди, тем больший вред наносят нашему государству. Волки в овечьих шкурах! Им ничего не стоит сбросить с себя эти шкуры и показать свои острые клыки. Еще неизвестно, как бы эти твари повели себя на войне. Я устрою им шабаш, пусть попляшут. Я не буду предавать Родину, истинные предатели те, кто сегодня растлевает общество, вся эта шайка, которая как пена всплыла после войны и заполнила все поры нашего общества. Я сделаю вам всем назло, покажу, кто умнее, мы еще посмотрим кто кого. Я воевал, не отсиживался в тылу, а где были они, которые стоят сейчас надо мной и командуют? Мне надоело быть зависимым от этих ничтожеств, ведь эти люди мне в подметки не годятся по способностям, по интеллекту, по знаниям, да и по делам. Здесь на Западе я бы, конечно, нашел лучшее применение своим способностям, хотя этот мир ненавижу, он только для сильных, здесь джунгли, где нет места для слабых…»
Виктор выпил уже всю бутылку, но водка его не брала, хотя ему хотелось сегодня напиться.
«Нет, – продолжал он рассуждать, – весь план я ему не отдам, слишком будет жирно, дам только часть, пусть закусят, а там посмотрим, как пойдут дела». Беседа с самим собой подходила к концу. Этого момента он боялся больше всего, потому что знал: сейчас начнет погружаться в такие глубины своего «Я», куда никого никогда не пускал и сам редко спускался так глубоко. Какой-то дьявол выпрыгнул как джинн из бутылки и прошептал ему в ухо: «Ну что ты ищешь себе оправдание, предатель ты и знаешь об этом, да боишься признаться». – «Да, да, предатель», – вторил другой голос в его сознании. «Ну и что, – огрызался Виктор. – Называйте меня предателем, если вам так хочется. Только вы сами не знаете, кого и что я предаю».
