Текст книги "Оскудение веры"

Автор книги: Александр Введенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Протоиерей Александр Введенский
Оскудение веры
(Психологический этюд)

Неверие растет. Растет быстро, не по дням, а по часам. Развивается с молниеносною быстротою. Крепнет с поразительною силою. Захватывает все большее и большее пространство.

Как злое чудовище, оно постоянно врывается все в новые и новые села, города, деревни, семьи и человеческие души. Врывается со страшной силою, совсем неожиданно, со всеми ужасами своего тлетворного и леденящего дыхания. Оно губит и давит решительно все, что встречает на пути своего триумфального шествия. Губит душу, губит совесть, губит правду и добро, губит все чистое и святое в человеке, чем он жил, чем дорожил, чем вдохновлялся и утешался.

Его останавливают. Ему полагают на пути всевозможный препоны. С ним борется целая армия христианских апологетов и огромная рать «ревнителей благочестия». Но ничто не помогает. Неверие всюду проникает. Всюду несет с собою великое и страшное зло. Зло для Церкви, для государства, для семьи, для всякой отдельной души.

Спрашивается, чем же объяснить такой непомерный рост безбожия и неверия? Какими причинами вызывается, и обусловливается столь печальное явление наших дней? Чем питается и поддерживается оно? В чем находит свою опору и успех?

Вот все эти вопросы мы и попытаемся осветить в предлагаемой статье.

* * *

Мы спрашиваем: отчего так быстро развивается неверие в наши дни?

А люди, считающиеся учеными, называющие себя материалистами, позитивистами и другими подобными именами, так отвечают на предложенный вопрос:

Неверие потому такою широкою волною разлилось по лицу всей земли, что для него настала пора.

Человеческое познание, говорят, в своем естественном росте неминуемо должно пройти три стадии: Первая стадия – теологическая, вторая – метафизическая и третья – позитивная (Подробно об этих трех стадиях развития см. Челпанова: «Введение в философию». Изд. 3-е, Киев, 1907 г., стр. 240).

На теологической стадии находятся народы, стоящие на самой низкой ступени умственного развития. На этой стадии человек старается объяснить себе многие явления природы при помощи предположения, что позади каждого явления находится какое-либо живое существо, которое создает это явление. Затем, пытается уяснить себе причины происхождения мира, определить и объяснить все то, что относится к области сверхчувственного.

Теологическая стадия уступает место второй стадии – метафизической. На этой стадии развития человек задается вопросами о внутренней природе вещей.

Наконец, на третьей ступени развития человек начинает понимать, что все существующее вне нашего чувственного опыта не может быть воспринято. Ибо познание сверхчувственного недостижимо. Изучать можно только то, что представляется нашим чувствам. Посему, все вопросы о внутренней сущности вещей, о начале мира нужно отбросить. Равным образом, так надо поступить и со всеми вопросами относительно того, что находится вне сферы чувственного восприятия.

Таков необходимый процесс человеческого развития говорят нам. Посему и нечего удивляться тому, что неверие растет, а вера глохнет и на убыль идет. Человечеству пришла пора перейти от одной стадии к другой, и оно перешло, сделало шаг вперед, отрешилось от всех теологических и метафизических понятий и представлений, вошло в сферу позитивного мышления, которое отрицает все истины и символы в области духа.

Так объясняют нам причину неверия современные, премьеры науки.

Но мы при всем своем беспристрастии никак не можем согласиться с такою точкою зрения. Мы протестуем против нее всеми фибрами своей души. Мы заявляем, что она ложна, имеет неверные посылки в своей первооснове и противоречит всем историко-культурным данным.

Мы не отрицаем естественного развития человеческого сознания и всех зарегистрированных историей этапов. Мы только оспариваем самый распорядок указанных стадий. Ученые говорят, что теологическая стадия – удел первобытных и малокультурных народов. Мы же стоим за то, что она свойственна только просвещенному человечеству.

Чтобы не быть голословным, предпримем маленькую экскурсию в область истории философии (историко-философский процесс развития человеческого сознания мы излагаем по статье Петрова: «Язык вечной правды»).

Последняя говорит нам, что философский гений человека исследует сначала сущность внешнего мира, сущность окружающей нас природы; затем переходить к вопросу о человеке и, наконец, останавливается на Том, Кто выше мира и человека, именно на Божестве.

Пробудившись впервые, философский гений мудреца, как человек, попавший в неведомый ему край, задается прежде всего вопросом о том, где он и что его окружает. Длинный ряд философов пытливо решает вопрос исключительно о внешней, материальной природе, почему работа их мысли, обычно, и называется философией природы или натурфилософией.

Отец философии, Фалес, отыскивает начало всех начал в природе, первичный элемент, из которого путем видоизменения произошло все разнообразие видимых предметов. Он знает, что все, что существует в природе, существует или как твердое тело, или как жидкость, или как газ, и делает гениальную догадку, что все твердые тела, жидкости и газы произошли из воды. Вода сама по себе – жидкость; охлаждаясь и замерзая, она превращается в лед, становится твердым телом; под действием огня она испаряется, делается газом.

Следующий философ, Анаксимен, продолжает Фалеса. Он учит, что самая вода берется из воздуха и видоизменяется воздухом. Нагретый воздух впитывает в себя частицы воды, охлажденный – выделяет. Следовательно, сущность всего, в том числе и Фалесовской первичной воды – воздух.

Гераклит вводит новую стихию. «Жизнь есть движение, – учит он. – Все, что живет и существует, движется. Движется материя, движется мысль. Причина всеобщего движения, жизни всего – огонь, вернее, процесс горения. Огонь нагревает и воду, и воздух, и заставляет их перемещаться, принимать то большую, то меньшую плотность. Огонь есть, стало быть, причина всеобщего разнообразия, основа – вселенной».

Эмпедокл видит недостаточность одной стихии для уяснения всего разнообразия сущего и берет в основу своего учения соединение всех стихий – и воздух, и воду, и огонь, а Анаксимандр сущностью бытия признает нечто высшее, чем все стихии вместе или каждая порознь.

Новый философ, Анаксагор, воздвигает новое начало. Он учит, что все существующее существует не хаотически, а в разумном строгом, порядке. Значит, в основе материи лежит разум, проникающий всю материю.

Великий математик и философ Пифагор намеченную Анаксагором разумность мировой материи делает основной задачей своей философии. Он старается уяснить мировую гармонию.

«В мире все гармонично, – учил он, – все соединено в одно стройное законченное целое. Если бы мы имели особо утонченный слух, мы бы могли в мировом пространстве внимать необычайной гармонии планетных сфер, как внимаем на земле привычным ухом музыкальную гармонию».

Уяснение этой мировой гармонии, точное определение ее законов, вычисление ее математическим путем и составляет сущность философского учения Пифагора.

После Пифагора и его великих предшественников, вселенная, мировая природа для пытливости философского гения не представляет больше ничего достойного, и философия природы уступает свое место философии человека. Вместо основного принципа древней греческой философии: «познай вселенную», Сократ провозглашает: «познай самого себя».

В ряду других греческих мудрецов Сократ – новое и исключительное явление. Насколько те жили внешней природой, старались разгадать тайну ее бытия, настолько Сократ не любил и не интересовался внешней природой. Когда однажды ученики, чудным весенним днем, стали звать Сократа на прогулку за город, он отказался и спросил:

– Чему меня может научить эта глупая, хотя может быть, и красивая природа?

В Сократе философская мысль шагнула далеко вперед. Она от стихийной природы перешла к разумному человеку. Мало того, она наметила и последний, важнейший шаг. Сократ говорил, что он сам знает только то, что ничего не знает, и других ничему не может научить, а если в его речах есть что доброе и высоко ценное, то это от «даймона», от Божества, голос которого он слышит в себе.

Философия гениального сократовского ученика, Платона, и есть, по преимуществу, философия «даймона», философия Божества. Великий преемник Платона Аристотель новых горизонтов для полетов философской мысли открыть уже не мог. До него философским гением были охвачены все сферы познания, и ему оставалось заняться законами самого познания, что главным образом, и делает последний великий греческий философ и первый автор логики, Аристотель.

Таким образом, философская мысль человечества в своем естественном развитии прошла три стадии: познание природы, познание человека и, наконец, познание Божества. Это –альфа и омега, начало и конец, предельные границы духовной жизни, роста и развития человека. Сначала стихийность (природа), потом разумность (человек) и завершение всего – святость (Божество).

Тут вершины философской мысли сливаются с религией, и религиозное понимание мировой жизни является высшей философией.

Поясним эту мысль простыми примерами.

Возьмите различные отношения человека к природе. Для человека, стоящего на низшей стихийной точки понимания мира, природа представляется громадной кладовой, складом провизии, доставшимся ему в добычу. Для человека, поднявшегося на вторую ступень понимания миробытия, смотрящего на все сквозь призму разума, природа представляется беспредельным научным кабинетом, богатейшей лабораторией, полной глубоких научных тайн. Для человека же религиозного – понимание природы как куска добычи, как жирной кости, доставшейся голодной собаке, кажется бедным, убогим по внутреннему содержанию, унизительным и оскорбительным для его собственного достоинства. Не удовлетворяется он и взглядом на природу как на богатый научный кабинет. Он смотрит на мир как на дивный и необъятный Божий храм, где все голоса природы – и раскаты грома, и трель соловья, и шелест лесной листвы, и рев водопада – сливаются в один общий гармоничный гимн.

Другой пример.

Возьмите взаимные отношения людей. При стихийном понимании, человек для человека–волк. Один смотрит на другого как на верного соперника, как на врага в общей схватке за существование, как на опасного конкурента за жизненным столом, где видится больше голодных ртов, чем накрытых приборов.

При научном понимании вопроса человек рассматривается как отдельный общественный атом, как клеточка общественного организма, и взаимные отношения людей – как отношения труда и капитала – определяются законами политической экономии и других социальных наук. Для религиозного же человека всякий другой человек, независимо от его работоспособности, от его положения, взглядов и убеждений, есть ближний брат, которого следует окружать самою нежною любовью и за которого в нужде обязательно надо душу отдать.

Отсюда ясно, что высшее понимание всей мировой жизни и различных отдельных ее проявлений – есть понимание религиозное. Всякое иное понимание неизбежно будет пониманием идейно бедным, не охватывающим всей глубины предмета или вопроса.

Если же религиозное понимание мировой жизни является высшей философией, что доказывается и историей философии, и историей культуры, то говорить после этого, что теологическая стадия есть удел первобытных людей, по крайней мере недобросовестно.

А если верно то, что религиозное понимание есть высшая философия, последний этап в развитии человеческого сознания, значит, неверно то, будто последняя стадия нашего мышления исключает возможность христианской веры, значит, есть какая-то другая причина современного неверия. Какая же именно?

* * *

Нам кажется, что главная причина современного неверия кроется в том, что люди отрешились от дум о горнем мире, приникли к земле и живут и дышат только ею. Апостол говорил христианам: «Горняя мудрствуйте, а не земная». Люди же мало-помалу забыли этот спасительный глагол, осуетились своими помышлениями, перенесли все свое внимание с божественных высот на грешную землю и прониклись ее думами, интересами и заботами. Они, как говорится, с головою ушли в заботы о благах внешнего, материального мира. У них и минутки свободной не осталось, чтобы, побыть наедине с самими собою, подумать о Боге, о загробном мире, о душе.

У Панкратова, в его интересной книжице «Ищущие Бога» мы находим такой любопытный пример (Панкратов. Ищущие Бога. Москва, 1911 г., стр. 6).

Один бывший московский купец, окончательно разорившийся, в беседе с другим, тоже, кажется, разорившимся купцом говорил:

«Целый век мечемся, а для чего – сами не знаем. Родятся, растут дети, – мы не видим… Ангелок радость свою показывает, улыбается свету, а нам некогда посмотреть, нужно ехать по делу. Проживем в такой белой горячке жизнь и как станем подводить балансы, ан и не знаем – зачем жили? Неужели затем, чтобы дома строить? Да пропади они пропадом. Я стою вот у фонтана, думаю… и хочется мне иногда влезть на Ивана Великого, ударить в Царь-колокол, выстрелить в Царь-пушку, чтобы земля задрожала и совесть людская проснулась. Хочется крикнуть с Ивана Великого всей торговой Москве: «Остановитесь! Христом Богом молю, остановитесь, пока еще не поздно. Бросьте наживу, посмотрите в душу, чем живет она. Верните к себе радость простой Божьей жизни. Не гонитесь за грошами, вы упускаете «тысячи»… Но знаю, никто меня не послушает… Скажут: когда был богат, так не рассуждал, а голытьбе мало ли что в голову придет…

– А ты, действительно, когда был богат, так не думал? – спрашивал Морозова Сычугов.

– Не думал. Некогда было думать. Вставал в шесть часов утра и до поздней ночи бегал, колотился, вносил деньги в банк, брал из банка, учитывал векселя, думал, где бы занять денег. Когда же тут думать о другом?

– С какой же минуты ты стал думать иначе?

– Как стал нищим. Я как будто проснулся, а вокруг меня черепки от моей прежней жизни. Весь в нутро ушел я и чувствую, что как будто только начинаю жить: во все всматриваюсь, все оцениваю…»

И так вот все люди. Каждый человек «малодушно погружен в заботы суетного мира». Где уж тут думать о Боге? Духовные интересы отходят на задний план. Они подавляются, приносятся в жертву материальным, вследствие чего, мало помалу глохнут и, наконец, атрофируются совсем.

«Бога нужно искать внутри самого себя, – говорит св. Лев Великий. – Он лучше всего распознается, так сказать, духовным осязанием. Мы должны стремиться видеть Его своими глазами, слышать своими ушами, и наши руки должны осязать Слово жизни. Ведь душа наша, как и тело, имеет свое чувство: вкусите и видите, как благ Господь» (М. Новоселов: «Забытый путь опытного Богопознания». Изд. 3-е. Москва, 1912 г., стр. 11).

И это чувство должно развиваться, совершенствоваться, находить для себя пищу. Но для этого его надо поставить в благоприятные условия. Последние таковы:

«Кто хочет прийти к Господу, сподобиться вечной жизни, стать жилищем Божиим и удостоиться св. Духа, – читаем мы в 1-м слове святого Макария «О сохранении сердца», – тот, чтобы ему быть в состоянии неукоризненного и чисто творить плоды по заповедям Господним, должен положить такое начало. Во-первых, должно ему твердо уверовать в Господа, всецело посвятить себя словесам заповедей Его, во всем отречься от мира, чтобы ум совершенно не был занят ничем видимым; всегда надлежит ему пребывать в молитве и не отчаиваться, ожидая непрестанно посещения и помощи от Господа и во всякое время иметь сие целью ума своего. Потом надобно ему всегда принуждать себя ко всему доброму, к соблюдению всех заповедей Господних, хотя бы и не желало того сердце по причине пребывающего в нем греха. Да принуждает себя постоянно пребывать в молитвах, во всякое время прося с верою, чтобы Господь пришел и вселился в нем, усовершил и укрепил его во всех заповедях Своих, и чтобы душа его сделалась обителью Иисуса Христа… И Господь, видя такое доброе рачение, сотворит с ним милость Свою, избавит его от живущего в нем греха, исполняя его Духом Святым» (Там же, стр. 21).

Итак, вот что по совету великого христианского подвижника мы должны делать, чтобы прийти к Богу, ощутить Его в своем сердце и чрез то уверовать в Него, сподобиться вечной жизни, стать жилищем Творца и удостоиться св. Духа.

Но разве современные люди близки к такому состоянию? Стремятся к осуществлению святоотеческих наставлений? Познали путь опытного Богопознания?

Нисколько.

Многие миллионы людей до такой степени поглощены теперь заботами о материальном благополучии, что они теряют даже вкус к высшим вопросам человеческого духа и заниматься ими считают поэтому делом пустым, совершенно несвойственным деловому человеку.

Другие при полной материальной обеспеченности и при совершенной свободе от всяких деловых занятий увлечены целиком погоней за удовольствиями и внешними радостями жизни.

Словом, люди целиком ушли в земное и даже не мечтают о небесном. Голос Христа Спасителя не находит доступа к их сердцу, не призывает их к внутренней работе, не влечет их мыслей к горнему миру. Они духовно не растут. А если организмы не растут, они неизбежно должны ухудшаться.

В природе (физической, равно и духовной) существует закон, по которому всякий орган, не развиваемый, не упражняемый, постепенно ослабевает и, наконец, совершенно атрофируется, парализуется и даже вымирает.

В интересной книжке Витковского «За океан» мы находим великолепные иллюстрации к развиваемому нами положению.

Автор сообщает нам, что в огромных пещерах австрийской провинции Карнеолии и американского штата Кентукки живут целые особенные породы крыс, насекомых, лягушек, раков и даже рыб, так как в этих пещерах находятся подземные озера и реки. Все эти животные, принадлежащие к различным отделам и классам, сходятся между собою в том отношении, что все они совершенно слепы. У тех, которые живут поближе к самому входу в пещеру, глаза существуют, но ничего не видят; а у многих других, живущих в самой глубине пещер, нет даже признаков органа зрения, не существует глазных впадин. Очевидно, туда, под своды пещер, целые века не проникал ни один луч света. Рыбы и крысы никогда не пользовались органом зрения, и он сначала ослабел у них, парализовался, а потом и совсем исчез (Витковский. За океан. Стр. 252).

Так и с духовным зрением. Просветленное, нравственное чувство дает человеку возможность слышать в себе голос Божества. «Блаженны чистые сердцем: они Бога узрят» (Матф. 5 гл., 8 ст.). Нерадение же о нравственном самоусовершенствовании приводить к духовной слепоте, к полному притуплению чувства реальности (Пространно об этом см. у Джемса: «Многообразие религиозного опыта», стр. 46–69), т.е. чувства присутствия вблизи себя или же в себе той высшей Силы, которую мы называем Богом. О людях подобного рода Христос Спаситель говорил: «И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорить: слухом услышите, и не уразумеете, и глазами смотреть будете, и не увидите; ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Матф. 13 гл., 14–15 ст.). После этого становятся вполне понятны и слова притчи о талантах (Матф. 25 гл., 29 ст.): «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что он имеет» (Петрова. Евангелие как основа жизни, изд. 15, стр. 60).

Вот это-то самое с буквальной точностью исполнилось и на современном человечестве. Духовные потребности совершенно заглохли у него. Оно не росло духовно, не совершенствовалось морально, не занималось вопросами о Боге и о душе. Вот почему оно и лишилось способности чувствовать Божество, сообщаться с Ним, понимать все относящееся к Нему, все говорящее о Нем.

Лучше всего эту мысль иллюстрировать такою притчей:

«В глубоком, постоянно шумевшем бору, росла сосенка, маленькая и тонкая: красноватые веточки ее всегда трепетали от ветра, залетавшего в глубь леса с бесконечных жарких полей. Кругом поднимались старые, толстые сосны и шумели своими колючими вершинами. Сосенка росла, как росли все, и уже скоро она должна была уйти высоко-высоко, стать над темным вековым бором, окинуть смелым взглядом вокруг и тихо, и благоговейно взглянуть в бездну синего неба, с его вечными звездными огнями.

Но пришел в глубокий вечно шумевший бор человек. Он повалил на черную, сырую землю много сосновых вершин, гордо озиравшихся вокруг и тихо, и благоговейно смотревших в синее небо, на вечные переливающиеся огни его… Маленькая тоненькая сосенка была не нужна ему. И он, проходя мимо, только надрубил ее шаловливым взмахом топора и, напевая, прошел дальше.

А маленькая сосенка начала клониться на одну сторону. По свежей ране ее текли слезы, и она склонялась ниже и ниже. И согнулась так, что молодая вершина ее начала расти не ввысь, а в сторону.

Прошли года… Окрепла сосенка, от раны остался только глубокий желтый рубец. Но сосенка росла не ввысь, а в сторону.

Ея подруги давно поднялись вверх и качались там стройными, круглыми вершинами, оглядывая все вокруг и тихо, и благоговейно взирая на небо и на вечные огни его.

И говорили они сосенке, оставшейся далеко у земли: у нас здесь синее небо и солнце. В ночи нам светят лучистые звезды и далеко нам виден зеленый кругозор.

А сосенка ползла вдоль земли и видела только лесные тени, длинную жесткую траву, сырую землю. И отвечала она далеким, гордо шумящим сестрам:

– У меня тени, трава и земля. И только… О каком синем небе говорите вы? О каком солнце? О каких лучистых звездах? И далей никаких не знаю я: здесь только стволы и вьющаяся поветель, и тени.

А сестры опять шумели сверху:

– Поверь: здесь солнце, как множество весн, собравшихся вместе. Здесь светлые звезды горят и переливаются. В ночах – только смотреть бы на них и тихо шевелить одеждою, приветствуя их. И стоит над нами небо, и одевает наши вершины синею и прозрачною дымкою… И окутанные – мы засыпаем, как в колыбели…

А сосенка стонала внизу у земли, среди теней и цепких трав:

– Не верю! Не верю!

Но в том стоне были не одни земля, тени и цепкие травы: в нем была тоска по синему небу и солнцу, и звездам, навсегда скрытым от маленькой искалеченной сосенки».

Конечно, это сказка (Она принадлежит современному талантливому беллетристу Кумову, автору прекрасных очерков, изданных под заглавием «Бессмертники», откуда мы и позаимствовали вышеприведенную притчу. См. стр. 210). Но в ней слышна какая-то другая тоска, какое-то другое глубокое горе. То горе бедных людей, ползущих по земле, в вечных тенях и цепких травах. То тоска по Неведомому Богу, по белым кротким ангелам, по широкому горизонту, среди постоянных потемок.

Вот эта-то бедная сосенка и есть символ современного человечества, которое, прильнуло к земле и не желая оторваться от нее, не видит неба, не имеет никакого понятия о нем и потому естественно отрицает существование его, когда речь заходит о нем.

Об этом и апостол Павел говорит. «Душевный человек, – писал он в первом послании к Коринфянам, – не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (2 гл., 14).

Итак, подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать вот что.

Человечество не верит теперь главным образом потому, что оно потеряло способность Богопознания. А потеряло оно ее потому, что никогда не употребляло ее, вследствие чего она заглохла и атрофировалась.

* * *

Другою весьма важною и существенною причиною современного неверия является, по нашему глубокому убеждению, настоящая постановка религиозного воспитания и образования.

В доброе старое время родители прежде всего заботились о том, чтобы воспитать своих детей в духе и истине христианской веры. С этою целью их зачастую водили в храм, читали им книги религиозно-нравственного содержания, рассказывали жития святых. Заставляли молиться Богу, исполнять все обряды и установления православной Церкви, внушали уважение и любовь ко всему священному, церковному, христианскому. И благодаря такой постановке семейного воспитания, религиозное чувство в молодом поколении крепло, росло, развивалось и приносило плод мног. О неверии редко и слышно было. О сомнениях никто и не заикался.

Теперь же совсем не то. Теперь мало того, что не обращают никакого внимания на религиозное воспитание, но еще протестуют против него, находят его несвоевременным, вредным и опасным для детей.

Вот несколько примеров.

«Как-то раз постом, – говорит действующее лицо рассказа современной писательницы З. Гиппиус «Сумасшедшая», – сидим мы в гостиной после чая. Клавдия за книжкой. Входит Вера, – Андрюшку спать укладывала. Берет что-то со стола и говорит мне довольно небрежно: «Завтра я думаю идти к обедне с Андрюшей. Буду его причащать».

А у меня, знаете, относительно этого давно уже было свое незыблемое и весьма обоснованное решение.

– Причащать? Нет, душа моя. Совершенно лишнее.

Она подошла, спокойно села возле меня и глаза прищурила.

– Почему? Я, напротив, нахожу, что для ребенка необходимо.

– Напрасно находишь. Помнится, мы даже с тобой об этом как-то рассуждали. Во-первых, Андрюшино здоровье мне дорого; не говоря уже о тесноте и духоте, вспомни, что тут приносят целую кучу неизвестных ребят, а ложка одна…

Вера еще более прищурила глаза.

– Великолепно! Далее?

– А далее – я нахожу, что никаких обрядов над ним исполнять, ни говорить с ним о подобных вещах теперь, пока он не может сознательно их принять или отвергнуть, не следует. Это, если хочешь, – недобросовестное насилие. Вырастет он, – разум ему подскажет, что делать. Его будет воля.

Вера ни слова. Смотрит на меня в упор и молчит.

– Няньку, которая развивала ребенка религиозно, ты отпустила – и хорошо сделала. И тебя прошу, – прибавил я твердо, ни о чем таком ребенку не говорить, а довольствоваться при необходимости самими крайними объяснениями… Причащать не нужно…»

Возьмем еще повесть английской писательницы Корелли «История детской души». Здесь говорится, что отец одного мальчика, Лионеля, профессор, давно потерявший веру в Бога, тщательно разъяснял мальчику, что в настоящее время лишь одно грубое невежество еще верит в Божественное Начало, что интеллигентные люди давно пришли к заключению, что нет Бога, что «первая причина» есть атом, порождающий другие атомы, которые, вращаясь непрестанно, бессознательно, одной силой материи создают мир, что в Божество Иисуса Христа могут верить только люди простые, слабоумные и т.д.

О подобного рода воспитании и воззрениях на религиозное обучение детей см. еще повесть Мамина-Сибиряка «Профессор Спирька», рассказ М. Криницкого «Наследственность» и др.

Формулировать все возражения против религиозного воспитания детей можно такими словами Кузьмина-Вьюгова, ожесточенного противника религии в семье и автора тенденциозно написанной брошюрки «О религиозном воспитании детей».

«Учить детей религии – рано: они мало развиты. Учить детей бесплодно, – не поймут. Учить детей вере даже несправедливо: это значит насиловать их совесть. Когда вырастут, тогда и облюбуют веру, тогда и усвоят ее сознательно. Учить детей даже вредно: это может помешать их светлому физическому воспитанию, может удручающим образом подействовать на развитие мозга, положить печать меланхолии, заложить семена будущего религиозного ригоризма, фанатизма, даже умопомешательства».

Вот что говорят и пишут теперь по поводу религии в семье и школе.

Конечно, такого рода родители и воспитатели никогда не смогут пробудить в душе своих питомцев чувства веры. Если вопреки всяким предосторожностям и карантинам религиозное чувство и пробьется в ком-нибудь из детей, то они убьют, погубят его и приложат все свое старание к тому, чтобы с корнем вырвать его из души богобоязненного дитяти.

Как это они делают – нам показывает повесть Марка Криницкого «Наследственность».

В семье Сережи Трунина атмосфера искренняя, любящая, но какая-то испуганная. Здесь боятся всякой «прекрасной лжи, потому что рано или поздно она разобьет сердце». И люди готовы были сжечь всю детскую литературу, сказки и фантастические повести.

Факты… Факты… Естественнонаучное образование – дисциплина ума. И мальчика засаживали за книжки, где говорилось о земле, воде, воздухе… И холодно было не только Сереже, но и матери, пожалуй, и отцу.

Хотелось чего-то, каких-то независимых от «фактов» основ жизни, «сказки», – хотелось даже и… отцу.

– Папа, о чем ты пишешь? – раз спросил Сережа.

– Я, дружок, спрашиваю жизнь.

– Как?

– Я заставляю ее отвечать мне цифрами.

– Это «факты»?..

Отец задумался и вдруг привлек к себе голову ребенка – точно хотел заглушить острую боль. Он плакал…

– Да, мой друг, – наконец, сказал он с усилием. – Это – то самое, что называют фактами. И это – все, что есть у мыслящего человека. Когда ты подрастешь, я расскажу тебе все, что сам узнал из фактов, из цифр.

Но Сереже казалось, что этот большой и несчастный человек говорит неправду, и он почувствовал в груди острую жалость к отцу.

А ему часто хотелось спросить: «Отчего мама захотела причаститься перед смертью, зачем другие люди ходят в церковь?»

Чутким сердцем он чувствовал зловещую тайну. Он завидовал бонне, которая по воскресеньям приходила из кирхи – строгая, важная, чем-то обрадованная.

Часы стучали – факты… факты…

И было страшно…

А когда позже Сережа совсем потерял своего Бога, он мечется в пустой «тьме» и все сильнее возрастает его безыменный ужас…

«Папа, опусти шторы! Мне страшно!»

Вот как губят в отроках и юношах веру в Бога. Конечно, это ужасно, безбожно, бесчеловечно, возмутительно, но это так. Да, губят душу теперь с младенческих лет. Сушат ее. Убивают зародыши веры. Подавляют первые проблески религиозного чувства.

Естественно поэтому, что вера оскудевает, а неверие крепнет и растет.

Говорят, когда дети вырастут, тогда они сознательно все усвоят.

Но позвольте, раз у них будет атрофировано религиозное чувство, неужели они смогут поверить? Неужели парализованное чувство вновь воспримет свою прежнюю силу и будет так же свободно функционировать, как и раньше?

Никогда и ни за что. То, что умерло, то вновь не возродится.

Это во-первых. Во-вторых, как вполне справедливо заметил великий философ Кант:

«Если говорить ребенку о Боге только после, то в первые годы, слыша постоянно Его имя, видя внешние знаки богопочитания и не испытывая сам ничего к Невидимому Богу, он или привыкнет быть к Нему равнодушным, или получит превратные понятия о Нем».

Интересными в этом отношении являются детские воспоминания Жорж Занд. Ее религиозным воспитанием занимались мало. В самом раннем детстве, когда вместе с ней жила мать, ее заставляли время от времени заучивать молитвы. Когда матери подле нее не стало, ей, по словам биографа, «предоставляли по собственному усмотрению верить во всех богов или не верить ни в одного, и она не верила», а между тем, рассказывает она в своей автобиографии, «мне нужен был идеал, нужен был Бог, которого я могла бы поставить во главе вселенной». И она десятилетней девочкой приступает к созданию своей собственной религии. Она создает себе идею Бога, который «не имел пола и являлся мне то в образе женщины, то в образе мужчины. Я наделяла его всеми атрибутами физической и нравственной красоты, даром красноречия, в особенности силой музыкальной импровизации». Юная Жорж Занд создала и нечто в роде культа своему Богу. Она, говорит биограф, «отыскала в парке маленькую лужайку, окруженную чащей больших деревьев и густых кустарников; там она устроила из разноцветных камешков, мха и раковин нечто вроде жертвенника, украсила его гирляндами и букетами цветов и приносила на нем своему Богу жертвы, которые состояли в том, что она ловила птичек, маленьких зверьков, насекомых, запирала их в ящичек и потом выпускала на волю в честь бога любви и свободы» (Лозинский: «Новые проблемы воспитания». СПб., 1912 г., стр. 25).