355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Войнов » Моя не любимая мама » Текст книги (страница 1)
Моя не любимая мама
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:11

Текст книги "Моя не любимая мама"


Автор книги: Александр Войнов


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Моей матери, графине Надежде Войновой-Темеревой,

посвящаю этот незамысловатый рассказ.

Писал его без всяких притязаний. Только за тем, что бы сохранить в памяти ускользающий образ. С бесконечной тоской.

Ал. Войнов.

Моя не любимая мама

Партию в гольф закончить не удалось из-за начавшегося проливного дождя. Узкая компания единомышленников перекочевала в отдельный кабинет летнего ресторана, где в карте напитков значились только травяные чаи, к которым прилагались очень дорогие вегетарианские закуски.

Несостоявшуюся игру решили заменить поочередными рассказами из своей прошлой жизни, в которых должны быть задействованы люди, повлиявшие на судьбу рассказчика.

Первым вызвался немолодой и неприметный господин, который до этого времени больше молчал, чем говорил. Зная его как приличного рассказчика, все ожидали повествование с нескрываемым интересом.


В платяном шкафу костюм висел первым и занимал самое почетное место. Я относился к нему, как в дружной семье относятся к любимому дедушке, прошедшему долгий, тяжелый жизненный путь, и ни разу не предавшему близких людей. Костюм был почти одушевленным существом, связывающим меня с далеким прошлым и с теми немногими людьми, о которых буду вспоминать до конца своих дней. Расскажу только о двоих.

Вынужден признаться, но о своей матери вспоминаю все реже и далеко не всегда с сыновней любовью. Да, я ее не любил. Причина в нижеследующем.



Почему-то отлично помню подарки, которые она мне дарила на праздники, а ее образ всплывает в памяти все более нечеткими и размытым.

Хорошо помню маску совы, которую она подарила на Новый год. Только пошел в детский садик и на своем первом Новогоднем карнавале был единственным, у кого была настоящая, а не собственного изготовления, маска. Воспитательница меня похвалила. Вернее, не меня, а маску. Дети завидовали и просили маску примерить. Дал свое сокровище только девочке, которая мне нравилась.

Чуть позже был театральный бинокль. Часто задумываюсь, почему бинокль был именно театральный. Может, она хотела, что бы я стал театральным критиком и писал статьи о театре? А может маме хотелось, что-бы я стал заядлым театралом и в бинокль внимательно рассматривал красивых актрис на сцене. И, выбрав самую достойную из них, женился бы и был бы счастлив браке?

Если это так, то ее мечты не сбылись. Я не стал ни театральным обозревателем, хотя профессия это не самая худшая. Ни, счастливым мужем красавицы-актрисы. Если честно, то не стал ни кем. Хвастаться нечем.

Третьим подарком были лыжи. О таких лыжах и мечтать не смел. У меня, конечно, к тому времени, уже были лыжи. Но, они были разной длины и с разогнувшимися носками.

За поселком, где мы проживали, начинались военные лагеря и курсанты каждый день бегали кросс. Сломанные лыжи складывались за хозяйственной палаткой и я, тайком от старшины, выбрал из этого хлама две почти целые, но разномастные лыжины.

Теперь у меня были новые, с загнутыми носками и парусиновыми креплениями, одинаковые лыжи. Я был счастлив. Не слазил с них много-много лет.

Приходил из школы домой, бросал портфель и на лыжах уходил до темна. Хотел стать военным. У них была красивая форма и они нравились женщинам. Офицером не стал. Но, со временем понял, как важна была та ранняя физическая подготовка. Она послужила фундаментом и помогла выжить.

К тому времени мама устроилась работать в ресторан «Интурист» и подарила очередной подарок, за который я благодарен по сей день. Работала она сервизницей. Выдавала сервизы официанткам для сервировки столов. Выдавала чистые, а принимала их после застолья. По счету.

Порой у официанток не доставало мельхиоровых вилок, ножей и ложек, а бывало, что и хрустальных бокалов. Видимо, клиенты прихватывали с собой на память. Бывал и обычный бой.

Мама списывала недостачу, а за это официантки несли ей не начатые или почти не начатые дорогие закуски и десертные блюда. Все эти балыки, красные и белые рыбы, сухие колбасы, судочки с зернистой икрой и разномастные пирожные, попадали ко мне на стол и я каждый вечер, у себя в комнате, устраивал королевский ужин.

Как-то мама принесла едва начатую бутылку сладкого «Шартреза» и спрятала на кухне. Я случайно на него наткнулся и, под шикарную закуску, выпил почти всю бутылку. Всю ночь меня мутило и рвало самыми дорогими блюдами. Я чуть не умер. С той поры не выпил ни капли спиртного. И крайне редко хожу в рестораны.

В четырнадцать лет мама сделала мне прививку от алкоголя. И дорогой, но никчемной ресторанной пищи. Это был, едва ли, не самый ценный подарок.

Очередной подарок был года через три. К тому времени, мама сменила работу. Теперь на работала вахтером на табачной фабрике. Выпускала смену и брала по две пачки с каждых десяти, за свободный вынос.

Когда мне было туго, она наняла самого дорогого адвоката. На суде он добился переквалификации статьи, меня подвели под амнистию и освободили из зала суда.

А, потом...


Хотя зона была местная, этап пришел поздно вечером и его долго держали в тесном вахтенном «конверте». Где была уже не свобода, но еще и не зона.

Шел дождь со снегом и, продуваемые северным ветром, за три часа, все промокли до нитки.

После очередной переклички была баня с прожаркой и такой долгожданный, этапный барак. Дальше, неделя отдыха на карантине.

После разбивки этапа, попал на отряд и сразу написал домой. Сообщил адрес ИТУ. Как вновь прибывшему, мне было положено длительное свидание и две передачи. Вещевая и продуктовая.

Решил отправить домой свой гардероб. «Работа», за которую меня судили, была представительская и одежда на мне во время ареста, тому соответствовала всецело и с избытком. Все вещи были от лучших европейских дизайнеров. Их стоило сберечь.

Особенно выделялся темно-синий, двубортный шерстяной костюм. В котором не стыдно было бы показаться и на Каннском кинофестивале.

На пересыльной тюрьме, я, за десять пачек махорки, выменял потрепанную лагерную робу и ватник. А свои вещи, в которых был арестован, предусмотрительно сложил, в сшитый из тюремной матрасовки, походный баул. Так что они были, как с иголочки.

– Сколько хочешь за костюм,– поинтересовался краснолицый, упитанный каптерщик, когда я сдавал вещи на хранение в лагерный склад. – Все равно, до конца срока его моль побьет. Шерсть натуральная. Мне он в самый раз. Я через месяц освобождаюсь. А на тебе, за три Петра, он будет обвисать, как на огородном чучеле. Когда хлебнешь нашего режима.

После отказа продать за деньги, он предложил за него свою должность.

– Будешь как сыр в масле, – пообещал каптерщик. – Замолвлю за тебя словечко кому следует. И ты уже на первом отряде. С начальством мы в «шоколаде».

– Ты в него не влезешь. Когда подкачаешься, похудеешь и твой тухлый помойник не будет обвисать, как у беременного, тогда и потолкуем. Но, это ведь не твой фасон.

Написал начальнику начальнику отряда капитану Федорчуку заявление на передачу вещей матери, во время личного свидания.

Когда Федорчук принес мой вещмешок, моего костюма там не оказалось. Хотя по описи, все было на месте. Вместо английского шерстяного костюма лежала потертая пиджачная пара, темно-синего цвета, фабрики Ротфронт.

– Это не мой костюм, – заявил я Федорчуку, – придирчиво разглядывая бирку изготовителя на пиджаке.

Отрядный забрал старые брюки с пиджаком и надолго ушел на лагерный склад. Вернувшись, принес мой костюм. Правая кисть руки у него была разбита и кровоточила. И маленькая капля крови капнула на шелковую подкладку пиджака.

Позднее, я узнал от дневального склада, что когда каптерщик пошел в отказ, Федорчук, ударом кулака сбил его с ног. Бил ногами до тех пор, пока тот не сознался в подмене.

Если рассказывать честно, то в душе был благодарен отрядному. Из-за меня он пошел на очень серьезное нарушение режима содержания. Если бы он покалечил или убил осужденного – активиста, то сам бы оказался за решеткой.

Он мог этого и не делать. Ведь, формально все было на месте. Я мог все выдумать и, из личной неприязни, оговорить каптерщика. Ведь сидел за тяжкое правонарушение. Но, он поверил мне, грабителю банка. А не, твердо ставшему на путь исправления и освобождавшемуся досрочно, зеку-активисту.

За три дня до свиданья была общая уборка помещения барака и я отказался в ней участвовать. Ушел в соседний локальный сектор и долго занимался на брусьях и турнике. Когда вернулся, уборка уже шла к концу и лег спать.

На следующее утро, к себе в кабинет, меня вызвал Федорчук. Он долго молча сидел за столом и курил. Я стоял перед ним навытяжку и дышал дымом его сигареты. Мне не нравятся курящие люди. Начинал потихоньку его ненавидеть. Уже знал, что произойдет что-то не совсем приятное. Но. такого и ожидать не мог.

Федорчук полистал мое личное дело

– К «Черным» хочешь примкнуть. А, зона здесь «красная», – сообщил он пренебрежительно. – Я не Макаренко и воспитывать не буду. Сам определяйся. Просмотрел твое личное дело и нашел два нарушения в следственном изоляторе. За которые ты не понес наказания в полной мере. Ушел на этап с изолятора. Плюс вчерашний отказ от уборки. Выношу тебе десять суток штрафного изолятора. С переводом на три месяца в помещение камерного типа. Будешь продолжать в том же духе, отправлю на «крытую».


Догадывался, что хорошего ждать не стоит, но что приговор будет настолько жестоким и поэтому несправедливым, не мог и предположить. По обычным зоновским меркам мне полагалось, от силы, лишение права отоварки в лагерном ларьке. А, в этой ситуации я автоматически лишался свиданья. И двух передач. Вдобавок, уже никак не мог сообщить маме что она не приезжала понапрасну.

« Ну, ничего, встретимся еще на свободе. Где-нибудь на товарной станции. Тогда и сочтемся», – думал об отрядном, сидя в одиночке. И представлял, как толкаю его под состав.

Мама приехала на свидание рейсовым автобусом, который ходил только раз в сутки.

Узнав у прапорщика, что меня лишили свидания, села на сумки с продуктами и начала есть самое вкусное. Донести до станции две тяжелые сумки она бы не смогла. Решила съесть самое ценное, а остальное скормить бродячим псам.

Начала с вареников со сметаной, и перешла к жареной картошке с мясом. А, впереди был многослойный «Наполеон» и еще сорок килограммов всевозможной снеди.

Кому приходилось бывать на длительном свидании, в той или иной роли, тот знает.

От шоковой ситуации не могла остановиться. Все было свежее, сытное и вкусное. И, для нее, дорогое по деньгам. Сама перебивалась с хлеба на квас и в лезла в долги. Было жалко отдавать еду собакам. Сидела под деревом, заливалась слезами, давилась, но ела, ела и ела. Это могло кончиться больничной койкой.

Подошел лагерный капитан, с вещмешком в руках. Узнав в чем дело, успокоил, посадил в коляску мотоцикла и повез на станцию.

По дороге мама, по инерции, отщипнула кусок «Наполеона» и перевернула банку с борщом. Борщ разлился по коляске. Капитан остановил мотоцикл и помог маме упаковать продукты.

Когда он сажал маму в вагон, то вместе с ее сумками занес и вещмешок. В нем оказались мои вещи. Офицер сказал, что он мой отрядный. Что все будет нормально. На прощанье сказал, что я человек стоящий. Он в людях разбирается.

Мама заплакала и дала отрядному «Наполеон».

Когда меня перевели в ПКТ, ближе к вечеру открылась кормушка и кто-то тихо позвал по имени и отчеству. Я встал с нары и подошел к двери. Из кормушки протянулась рука и вручила пакет. В темноте коридора я не разобрал, кто это был.

В кульке оказался торт «Наполеон». Я щипал его по слоям и тянул неделю.

После выхода на отряд, с Федорчуком я почти не пересекался. Его повысили и он стал заместителем начальника колонии. Не смотря на повышение, бывший отрядный, почему-то всегда называл меня по имени и отчеству.

Опасаясь подобных недоразумений, больше ни разу не вызывал маму на свидание и мы увиделись через много лет. Все это тоскливое время она продолжала слать передачи и бандероли. И, писать длинные письма на русском языке, вставляя длинные абзацы на французском. Письма не пропускала цензура. Так было не положено. Я не получил ни одной весточки.

Через год после освобождения, я узнал, что Федорчук, на своем мотоцикле, попал под поезд. В коляске был его сын, которого спас, отбросив с железнодорожного пути. А сам лишился обеих ног.

Мама прожила очень долго. Дотянула до девяти десятков. Умирала тяжело и болезненно. Врагу не пожелаю. Организовал несколько операций, с участием лучших докторов, но помогало только на короткое время.

Последний врач, хирург-гинеколог, отказался оперировать и отодвинул конверт с гонораром.

– Не возьмусь. Давление критическое. Не выдержит анестезии.

Как-то на вокзале, меня окликнули по имени-отчеству. Не смотря на возраст, меня так никто не не называл. Никогда не был начальником. Руководителем был. Но, слава Богу, не начальником. Но и подчиненным никогда не был. И не буду. Человек я небольшой, но выше меня только Господь.

Сразу узнал этого постаревшего и усталого человека. И, тоже назвал его имя и отчество. Ведь, несмотря на то, что мы были разными людьми по своей сути, я его уважал.

– Хотел купить покрышки для мотоцикла, но не нашел, – проговорил он негромко. – Моя резина совсем лысая.

Взял у него адрес и записал точные параметры покрышек. Через пару дней отправил резину посылкой по нужному адресу.

Последние дни мама, не могла есть, протяжно стонала от невыносимой боли. Я поехал в город и совершил свой самый недостойный поступок. Но никогда в этом не буду раскаиваться. Я отнял у знакомого наемного убийцы-наркомана его дневную дозу однопроцентного морфина. Обрекая его на жесточайшую абстиненцию. Киллер-наркот мне этого не забыл. И никогда не скостит. Ну что же, посмотрим, чей козырь сверху ляжет.

После первого укола она заснула. Перенес ее на кровать и укутал одеялом. Она дышала на ладан. Боясь передозировки, колол по три десятых одного миллилитра. Наркотиков хватило бы с головой на неделю.

Это был, едва ли, не единственный стоящий подарок моей маме. Подарил ей безболезненный уход туда, где нет боли и страданий.

Как-то, под утро, мама тяжело вздохнула и ушла от меня навсегда. Ушла из этой, недружелюбной, для нее, страны. Туда, где бесконечный покой.

Берегу костюм, как зеницу ока. Он стал моим фетишем. Это была единственная вещь, связывающая с людьми моего прошлого. С мамой, которую никогда не любил. Обычной сыновней любовью. Потому, что слово «любовь», здесь не уместно. Слишком мелкая категория. В полной мере не отражает полноты моего чувства.

Я в ней души не чаял. И, как на икону, молился Богу.










    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю