Текст книги "Сайлент"

Автор книги: Александр Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Сайлент.

... поймали котёнка. Котёнок был худой и грязный, явно «помоечный», каких на свалках и помойках городка живёт немало.

Дети схватили его, отчаянно пищащего, и побежали на кладбище. Там у них были припрятаны лук и стрелы. Ребят было трое – от девяти до тринадцати лет, они стреляли из самодельного оружия в полуразрушенные памятники и кресты на старом, заброшенном кладбище, скоро это им наскучило, и теперь дети решили потренироваться на живой мишени.

Самому маленькому из них было немного жаль котёнка, но его мнения никто не спрашивал: старший мальчик вырвал котёнка из его рук и растопырил лапы на кресте. Ножки котёнка не хотели раздвигаться в стороны, как у человека, котёнку стало больно, и он отчаянно закричал.

– Привязывай! – сердито приказал мальчик товарищу, и тот, вынув из кармана моток бечёвки, стал торопливо привязывать лапки котёнка к перекладинам креста.

Скоро распятый котёнок повис на старом, трухлявом кресте.

– Тут что-то написано! – пригляделся средний мальчик к фанерной дощечке:

Старший посмотрел, фыркнул:

– Какой-то дед похоронен! Кладбище давно заброшено, деду уже лет сто было, когда умер! Пошли!

Ребята отошли метров за десять, старший мальчик наложил стрелу на лук, тщательно прицелился и выстрелил. Промахнулся.

– На, держи! – подал он оружие младшему. Мальчику не хотелось расстреливать котёнка, он растянул, лук, и, не глядя, отпустил тетиву. Острая стрела вонзилась зверьку в живот. Затихший было, котёнок взвыл, и заплакал от боли. Но своим плачем только вдохновили детей на подвиги, и они стали азартно пускать стрелы в беззащитную живую мишень.

– Ой! – вдруг воскликнул маленький мальчик.

– Ты что? – обернулся к нему старший.

– Крест качнулся! – испуганно ответил малыш.

– Подумаешь! Ему сто лет, прогнил давно! – и пустил следующую стрелу. Крест покачнулся и упал, над могилой взвилось облачко пыли.

– Мама! – взвизгнул мальчик, и опрометью кинулся к дороге. Остальные бросились за ним, подальше от ставшего страшным места.

Котёнок последний раз мяукнул и умер, над его тельцем сгустилось облачко пыли.

...стянул полиэтиленовый мешок с головы мальчика.

– Что, готов? – спросил его напарник, державший за руки двух вырывающихся мальчишек лет десяти-одиннадцати.

– Сейчас, проверю, – милиционер приложил пальцы к тонкой грязной шейке мальчишки.

– Жив! – удивился он. – Вызывай «скорую», Стас. А вы что? – обратился милиционер к мальчишкам, – Почему не уследили за товарищем.

– Да он нам не товарищ, – ответил один из мальчишек, – он приблудный, дурачок немой...

– Зачем тогда дали ему клей нюхать?

– Смешно же! – заулыбался мальчишка. – Он, как нанюхается, такой цирк устраивал!

– А сегодня, что? Чуть не угробили пацана?

– Так вы нас схватили, не успели мешок сдёрнуть...

Подъехала «скорая».

– Где ребёнок? – поинтересовалась приехавшая медсестра.

– Вот, – показал на лежащего на полу мальчишку в грязном вонючем тряпье милиционер.

– Это? – брезгливо поморщилась сестра. – Сразу бы вызывали труповозку. Всё равно не жилец. Фу! Обоссался, обосрался! Как я его повезу? У меня чистая машина?! Мне, между прочим, за детьми ещё ехать, за нормальными!

– Не возникай! – прикрикнул милиционер, – Этот тоже ребёнок! Не его вина, что его выбросили на помойку, как ненужную вещь! Стас, неси мешок!

Напарник сбегал в милицейский «УАЗик», принёс чёрный мешок, в какой обычно упаковывают покойников, развернул, рядом с плохо пахнувшим мальчиком.

– Ну, вы вообще!.. – покачала головой медсестра. – Возьмите перчатки, – протянула она милиционерам резиновые перчатки. Но милиционеры заставили грузить мальчика задержанных ребят.

– Вы тоже с ним поедете! – заявил старший наряда.

– В больницу? – удивились и обрадовались мальчишки. Ноябрьские холода уже давали о себе знать, драная одежда плохо грела, а в больнице кормят, тепло, чистая постель...

– Куда вы их повезёте? – спросил милиционер медсестру.

– Куда-куда! В «психушку»! Они же конченые наркоманы! Смотри, все обдолбанные! Сопроводите?

– Хорошо! – согласился старший наряда, – Сдам, по описи...

...дверь распахнулась от пинка, и в палату зашли хохочущие мальчишки-подростки.

– Привет, придурки! – закричал один из них, и я стремительно слетел с кровати и забился под неё, в угол. Мой сосед, тоже заполз следом. Был он грузен, хоть и такой же мальчишка, как и я, но слабый на голову, только мычал, разговаривать не умел. Впрочем, я тоже не научился говорить.

– Куда?! – ребята схватили меня за ногу и вытащили из-под кровати:

– Ну-ка, лижи ногу! – мальчишка скинул тапочек и сунул мне к лицу грязную ступню. Я отвернулся.

– Ах, ты!.. – меня начали избивать ногами, стараясь попасть по лицу. Я вздрагивал, но молчал.

– Лижи! – приказали снова мне. С трудом открыв заплывшие от побоев глаза, и утерев кровь из разбитого носа, я лизнул ступню.

– Вылизывай, давай, чище, а то заставлю отсосать! – злобно смеялся мой мучитель. Я даже не мог спросить, за что он издевается надо мной, потому что не мог говорить, только жалобно мычал.

– Молодец, хороший мальчик! Теперь другую...

Когда меня отпустили, я забился в дальний угол, где лежал мой сосед по палате, кажется, его называли Гришкой. Гришка схватился за ножку кровати, и я увидел, как ножка смялась в его пальцах.

В моей затуманенной от лекарств голове мелькнула мысль. Поэтому, когда перед нами снова появились чьи-то ноги, а потом Гришку схватили, чтобы вытащить и его, я показал руками, как надо скручивать что-нибудь.

Гришка, хоть и дурачок, понял меня. Он схватил в руки лодыжку мальчишки, и скрутил...

Раздался крик боли, кость хрустнула. Гришка страшно расхохотался, вылез из-под кровати и начал рвать мальчишку. Тот кричал, от ужаса и боли. Его двое друзей, что постоянно приходили поиздеваться нал нами, сбежали. Скоро появились двое охранников с резиновыми дубинками, и санитары со смирительной рубашкой.

Охранники стали бить Гришку дубинками, отбирая у него потерявшего сознание окровавленного мальчишку, Гришка бросил его, отобрал дубинку у охранника и порвал её на две части.

Охранник достал пистолет, и выстрелил в Гришку. Мальчик упал и забился в конвульсиях, потом вскочил на ноги и бросился на обидчика. Мне было плохо видно, что они там делали, только снова раздались выстрелы, и Гришка упал на пол, глядя на меня остановившимися глазами. Вокруг его головы растекалась красная лужа.

– Быстро! Врача сюда! – крикнул кто-то.

– Да он уже труп! – ответил ему, насколько я понял по голосу, санитар.

– Да не для этого! Видишь, у меня напарник ранен!

– Этот, мне кажется, тоже не жилец! – хмыкнул санитар.

– Что у вас тут происходит?! – воскликнул охранник, когда один из санитаров ушёл за помощью.

– Говорят, в советские времена тут какие-то опыты проводили, над сумасшедшими.

– А сейчас? Тоже проводите опыты?

– Да не проводим мы. Просто, учёных уже нет, а лекарства остались.

– И что?

– Да... У нас же студенты из мединститута практику проходят. Есть такие, которым только здесь место, такие же психи. Они вполне, послушные, что скажешь, то и делают. А вот другие, слишком умные, естествоиспытатели, мать их! Могут что-нибудь вколоть детишкам, потом смотрят, что они вытворяют, и угорают!

– Дурдом! – в сердцах воскликнул охранник, а санитар захохотал.

– Почему тогда пацаны здесь шляются? – разозлился охранник. – Если здесь опасная зона?!

– Кто же знал, что забитые детишки на такое способны? – ответил санитар. – Кстати, их здесь двое было... – он заглянул под кровать, пошуровал дубинкой раненого охранника. Я закрыл глаза: я не вижу, и меня не видят!

– Никого нет! – удивился санитар. – Может, сбежал, пока вы воевали?

– Ещё кого-нибудь убьёт! – взволновался охранник.

– Да они смирные, – успокоил его санитар, – если не трогать. Это пацаны, от безделья, развлекались с ними.

– Доразвлекались! – сердито сказал охранник. – Да где эти... – в этот момент в нашу палату зашли ещё какие-то люди, Гришку потащили за ноги, оставляя широкий красный след.

– Что делаете? Ироды! – заругалась нянечка, баба Нюра. – Вот заставлю самих убирать, будете знать, как мусорить!

– Ладно, ладно, не ругайся, баб Нюр! – я услышал, как зашуршал полиэтилен, потом Гришка пропал из поля моего зрения, последний раз глянув на меня остановившимися глазами.

Баба Нюра осталась одна. Что-то ворча вполголоса, она начала мыть пол. Заглянув под кровать, заметила меня:

– Что сидишь там, зверёныш? Страшно? Ну, сиди, сиди. Только не нагадь под кроватью. Захочешь, сбегай в уборную, я не буду дверь закрывать!

Баба Нюра уже ушла, прикрыв дверь, а я так и лежал под кроватью, не шевелясь. Погнутая Гришкой ножка кровати мешала, я попытался выпрямить её, только хуже сделал, в двух местах теперь погнулась. Попробовал ещё раз, и бросил. Сидел там, пока не стемнело. Потом выбрался из-под кровати, сбегал в туалет, уже еле терпел, может, и оправился бы под кроватью, если бы не боялся бабу Нюру. Её все жители нашей больницы боялись, она не церемонилась даже с врачами, не только с пациентами.

Вернувшись, я снова забился под кровать, сидел там, пока не уснул.

... кис-кис-кис! – позвала меня девочка, заглянув под кровать. Девочка была в розовой мягкой пижаме, мне она показалась неописуемой красоты существом.

– Иди ко мне, не бойся! – позвала опять меня девочка.

– Мяу! – неожиданно для себя отозвался я и выполз из-под кровати.

– Пошли со мной? – спросила девочка, гладя меня по голове. Я согласно кивнул. Девочка взяла меня за руку и повела куда-то.

– Баба Нюра! – позвала девочка.

– Что тебе, Лизонька? – ласково спросила баба Нюра.

– Я котёнка нашла, можно, я его себе возьму? – баба Нюра вышла из своей каморки, с удивлением посмотрела на нас.

– Это, что ли, котёнок?

– Ну, да, котёнок.

– Дай, я его хоть отмою, а то грязный какой-то.

– Да, бабушка, помойте, пожалуйста! – согласилась девочка, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой. Бабушка повела меня в ванную, набрала воды и приказала раздеться.

– Сиди тут, я сейчас принесу чистую пижаму, – сказала она, и ушла, шаркая подошвами разбитых тапок. Когда вернулась, вода уже набралась, я закрыл кран.

– Какой, оказывается, умница! – восхитилась баба Нюра. – А врачи уже отчаялись тебя вылечить.

Это хорошо, что ты всё понимаешь, – говорила баба Нюра, намыливая мне голову. – Поиграй с девочками, ладно? Она думает, что ты котёнок, вот и пусть думает. – Я вопросительно посмотрел на неё.

– Ей недолго осталось, – вздохнула бабушка, обмывая меня чистой водой, – Лизонька очень больна, со дня на день, помрёт. – У меня покатились из глаз слёзы, потому что я уже любил девочку, и не хотел, чтобы она умирала.

– Ну, не плачь, мальчик, как тебя хоть звать?

– Ммя, – сказал я.

– А, я и забыла, старая, вы же с Гришкой немые! Прости старуху. – Баба Нюра вытерла меня насухо и облачила в такую же розовую пижаму, как у девочки. – Твою одежонку я постираю, потом отдам, а пока так походи, – мы вышли из ванной, девочка ждала нас в коридоре:

– Ой, какой стал красивый котёнок! – захлопала она в ладоши. – Пошли скорее, я покажу тебя подругам! – и потащила меня по коридору. Мы зашли в одну из палат, где стояли три койки. На двух лежали девочки, во что-то играли.

– Девочки, я котёнка нашла! – воскликнула моя хозяйка.

– Ой, какой хорошенький! – обрадовались девочки, вскочили и окружили меня.

– А его разрешат оставить? – спросила одна из них.

– Мне баба Нюра разрешила! – объяснила Лиза.

– А нам можно поиграть с ним? – спросила другая девочка.

– Конечно, Лена, только он спать со мной будет.

– А он кто? Мальчик, или девочка? – спросила девочка, имени которой я пока не знал.

– Не знаю, Катя, я не разбираюсь.

– Мне папа говорил, – вмешалась Лена, – надо посмотреть, под хвостом... – с меня сняли штаны, стали разглядывать.

– Ну, и что? – спросила Лиза. – Мальчик, или девочка?

– Не знаю, – смутилась Лена, – надо бабу Нюру спросить.

В это время зашла баба Нюра.

– Вы зачем его раздели?! – возмутилась бабушка.

–Хотели узнать, это мальчик, или девочка.

– Ну и что? Узнали? – улыбнулась баба Нюра.

– Нет, хотели у вас спросить.

– Мальчик это. Оденьте, на него штаны.

– А он не описает их? Может, не надо? – спросила Катя, – У нас была собака, ей шили жилетку, а сзади всегда оставляли место...

– Это учёный котёнок, – перебила их баба Нюра, – он просится в уборную, когда захочет.

– Правда? – обрадовались девочки. – А как?!

– Мяу! – сказал я, на радость девочкам. Баба Нюра ушла, а я остался в палате у девочек. Они гладили меня, ласкали, налили в блюдечко молока, и я его вылакал, а блюдечко вылизал. Немного поспорили, поставить мне горшок, или водить в туалет, Лиза решила проверить, насколько я учёный котёнок, отвела в туалет, помогла снять штанишки, проследила, чтобы я хорошо и аккуратно пописал.

– Он очень умный! – гордо сказала Лиза, заводя меня в свою палату. – Ложись на мою кроватку! – предложила она мне, и я разлёгся на мягкой кровати.

Кушать девочкам приносили в палату, у них был плохой аппетит, девочки сложили мне в блюдце почти весь свой обед, и я, впервые, наелся от пуза, потом нагло забрался к Лизе на кровать и задремал, под ласковыми девичьими шестью руками, гладившими меня.

Когда я проснулся, девочки предложили поиграть. Они привязали за верёвочку бумажку, бегали по палате, а я должен был её ловить. Я носился по палате и развлекал девочек, ловя «мышку».

Девочки заливисто смеялись.

Когда приходили санитары, или медсёстры, я прятался под кроватью, и меня не замечали, а то могли выгнать на улицу. Врач, делая обход, и увидев меня, сильно ругался, но девочки сказали, что котёнка разрешила оставить у себя баба Нюра, и врач больше не сердился.

– Он, хоть, не блохастый? – спросил врач бабу Нюру, когда нянечка зашла убраться.

– Типун тебе на язык! – сплюнула бабушка, – Надо же такое сказать! Да я всех купаю через день, и проверяю головы! Лучше бы за здоровьем детей следил!

– Я слежу! – строго сказал врач.

– Что-то плохо следишь! – ругалась бабушка. – Не видно никаких результатов! То ли дело, когда здесь работал покойный Моисей Казимирович! – перекрестилась бабушка. Врач хмыкнул:

– За что и... – больше ничего не сказал.

– Мальчонку, посмотрел? – спросила баба Нюра.

– Какого мальчонку? – удивился врач.

– Вот этого! – ткнула пальцем в меня бабушка.

– Что я, ветеринар, что ли? – возмутился врач, а Баба Нюра долго не знала, что ответить, переводя взгляд с меня на врача, потом сказала:

– Не зря говорят: с кем поведёшься! Тебя самого надо сюда положить, на лечение! – она яростно стала тереть шваброй пол, заставив меня запрыгнуть на кровать.

... умерла ночью. Мы с ней всегда спали, обнявшись, а утром, когда я проснулся, не смог выбраться из её объятий. Девочка уже окоченела, её руки крепко держали меня.

Девочки испугались и побежали звать на помощь. Пришла, сначала, баба Нюра, помогла мне выбраться из объятий доброй девочки Лизы. Конечно, я мог бы это сделать и сам, но боялся потревожить её глубокий сон. Забравшись под кровать, я ждал, что будет дальше.

Пришёл врач, констатировал смерть, и велел санитарам забирать покойницу в морг. Тогда я вылез из-под кровати.

– Это её кот? – спросил врач у девочек.

– Её... был, – сказали девочки. – Можно, мы оставим его у себя?

– Посмотрим, – сказал врач, и повернулся к санитарам: – Забирайте!

И тут я понял, что мою любимую девочку сейчас куда-то унесут! Я вскочил на кровать, и закрыл собой девочку.

– Какой верный! – удивился санитар. – Брысь! – он попытался отбросить меня в сторону, но я отмахнулся от его руки. Брызнула кровь, санитар вскрикнул от боли, зажимая раненую кисть.

– Девочки, заберите своего дикого кота, а то позову охранника, и посадим его в клетку, или пристрелим! – закричал врач.

– Кис – кис, – позвала меня Лена. – Иди ко мне, мой хороший, а то злые дяди тебя обидят... – Лена подошла, взяла меня за руку и отвела к своей кровати. Я улёгся на неё, и расплакался. Девочки гладили меня, успокаивая.

– Вот ведь! – удивился раненый санитар, – Животное, а так переживает!

– Сам ты животное! – возмутилась баба Нюра, – Совсем уже озверели тут! Не плачь, мой хороший, уже ничего не исправишь, – утешала меня бабушка. Я наплакался и уснул.

Недолго я прожил у девочек, скоро меня перевели в малышовое отделение, играть с маленькими детками. Детки меня очень любили, я помогал строить им пирамидки, играл в их незамысловатые игры. Они терзали меня, правда, хватаясь за всё, за что могли схватить своими маленькими, но цепкими ручонками, мне приходилось терпеть, малыши всё-таки, неразумные. То есть, совсем неразумные, как котята или щенята. У некоторых были огромные головы, у других плохо двигались ручки или ножки, но со мной им становилось лучше, дети оживлялись, глазки и личики принимали осмысленное выражение, с ними и я стал оживать, забывая свою утерянную навсегда первую любовь. Вернее, не забывая, а загоняя боль глубоко внутрь.

Наверное, я так и остался бы в этой психиатрической клинике, если бы к нам в игровую комнату не зашла одна посетительница. Я не обратил на неё внимания: к нам нередко заходили женщины, смотрели на наши игры, некоторые плакали, и, наплакавшись, уходили.

Эта женщина зашла, посмотрела на нас, послушала наш смех, и сказала:

– Я забираю этого мальчика! – я даже не понял, что она имела в виду меня.

– Но это невозможно! – пытались объяснить ей медсёстры.

– Почему? – удивилась женщина.

– На нём держится всё детское отделение!

– У меня тоже дома маленькие дети! – повысила голос женщина.

– Но здесь психиатрическая лечебница! – возмутились медсёстры, – Здесь не совсем нормальные дети! Им нужен этот мальчик! Просто необходим!

– Если вы думаете, что дома у меня нормальные дети, так вы ошибаетесь! – усмехнулась женщина. – Думаете, я просто так пришла в ваш дурдом? Мне посоветовали, и я забираю этого мальчика! Кстати, как его зовут, и сколько ему лет? – сёстры не знали, что ответить женщине.

– Сейчас, узнаем, – одна из них убежала, посетительница подошла ко мне, я улыбнулся ей, как меня учили.

– Мальчик, как тебя звать? – я опять улыбнулся.

– Он не разговаривает, – вздохнула медсестра.

– Почему? Он глухонемой?

– Нет, мальчик хорошо слышит, очень умный и добрый, только не разговаривает, иногда мяукает.

– Мяукает? – удивилась женщина и обратилась ко мне: – Ты можешь сказать «мама»? – я кивнул, улыбнувшись.

– Ну, так скажи.

– Мяу! мау... ма-ма, – еле выговорил я.

– Вот умница! – обрадовалась женщина. – Я теперь твоя мама! Запомнил? – я кивнул и снова попробовал слово на языке:

– Ма-ма!

– Вот видите! – с торжеством сказала женщина. – А вы говорили!

– Тут все рады найти маму, – неосторожно сказала медсестра, и женщина преисполнилась решимости забрать меня себе.

Тут пришла медсестра, с главврачом. Я узнал, что мне, примерно, десять лет, подобрали меня на свалке, полузадохщегося, с полиэтиленовым мешком на голове, потому что нюхал клей, лечили в психбольнице от токсикомании.

Никак ещё не назвали, был на излечении у доктора э-э... Неумывайкина, давали такие-то препараты. Медицинскую карточку главврач обещал оформить позже, почему-то сильно бледнел и заикался, читая какие-то разрозненные листы.

– Под вашу ответственность! – облегчённо вздохнул он, соглашаясь расстаться со мной.

– Сайка – кусайка!

– Сайка – сасайка!

– Сашка – какашка! – выдал последний, мальчик лет четырёх, и фыркнул на меня, пытаясь плюнуть. Две старших моих сестры, близнецы шести лет, тоже сказали:

– Пфф!

– Сайл, помоги маме! – не обращая внимания на расшалившихся детей, попросила меня мама, выходя из машины, на которой она привезла нас домой после поездки по магазинам.

Подождав, пока мама откроет багажник, я достал оттуда пакеты с покупками и стоял, дожидаясь, что прикажет мама. Дети бесновались, прыгая вокруг меня, обзывались и фыркали слюной.

Я не обращал на них особого внимания, улыбаясь. Эта улыбка выводила детей из себя, они думали, что я издеваюсь над ними.

Я теперь живу у своей мамы, в двухэтажном коттедже с обширным чердаком. У меня есть своя кровать, правда, в одной комнате с сёстрами и братом, но комната довольно большая, в ней мы играем, на ковре. Когда малыши играют, они забывают, что надо мной можно издеваться, и мне с ними хорошо.

Меня мама назвала Сайлом. Не совсем Сайлом, это уменьшительное от Сайлент, то есть, тишина.

Я не разговаривал, не кричал, был тихоней. Сначала хотели назвать Тихоном, но передумали, и вот – я Сайл.

Младшему больше нравится имя Саня, легче выговаривать.

Когда я познакомился с этой семейкой, подумал, что меня просто перевели в другое отделение психбольницы – в отделение для буйных. У тихо помешанных и олигофренов мне нравилось больше. А те ребята, кого порвал Гришка, были не сумасшедшие, их подобрали, как и меня, на улице, они пережидали в больнице холода. Просто им стало скучно, они бродили по всей психбольнице, нашли нас с Гришкой, и начали издеваться над «психами», разгоняя скуку.

Мы боялись их, никак не защищались, поэтому ребята избивали нас каждый день, заставляли вылизывать себе всякие части тела. Пока в мою дурную голову не пришла идея поломать им ноги.

Почему мы всех боялись, я не помнил.

Мама меня предупредила, чтобы я не делал больно своим сестрам и братику, а то сильно накажет меня. Вообще, чтобы не обижал их, мне нужно было с ними только играться, следить, чтобы не хулиганили и не потерялись во время прогулки.

Был у меня ещё один брат, двенадцати лет. Даже по сравнению со мной он выглядел странно, всегда одевался в чёрные кожаные штаны, со множеством блестящих заклёпок, такую же куртку, под ней виднелась чёрная майка с белым черепом, на голове – ирокез. Миловидное лицо, как у девочки меня не обмануло, этот мальчик показался мне опасным. Он почти всегда сидел перед компьютерным столиком, положив на него ноги в здоровенных ботинках с высокими голенищами, и разбирался со своим телефоном, или играл в компьютерные игры.

Сейчас он стоял на крыльце, прислонившись к косяку, и смотрел на нас свысока.

Дети его не замечали, как и он их. Когда впервые увидел меня, скользнул взглядом и снова уткнулся в свой телефон. Сейчас стоял на крыльце, потому что, что-то заказал маме, ждал новый девайс.

Дети, бросив меня, поспешили домой, мама пошла за ними, кивнув мне, чтобы я нёс сумки следом. Сумок набралось немало, все руки были заняты, но мне не тяжело, я готов был каждый день носить покупки, мне здесь нравится...

Дверь захлопнулась перед моим носом. Это Валька, который брат, открыл дверь, пропуская детей с мамой, и захлопнул передо мной. Я остался стоять на крыльце, не зная, что делать.

Поставить сумки на пол не решался, открыть дверь не мог.

На такие невинные шутки я не обижался, да и не знал, что такое обида. Если над тобой шутят, значит, любят, обращают внимание.

В этом доме мне нравилось, мама обо мне заботилась, сейчас я был неплохо одет: в синие новые джинсы, тёплую рубашку с длинным рукавом, спортивную шапочку, кроссовки.

На улице март, мне тепло, комфортно, солнышко светит, снег тает на пригретых местах обширного двора. От куртки я сам отказался, неудобно в ней, сковывает движения.

Постояв, я придумал способ: взялся зубами за ручку двери и потянул на себя, не заметив, что на никелированной ручке остались глубокие следы от зубов.

Семья у нас большая, едят много, но мама любила выбирать покупки сама, ездить по магазинам, а не заказывать по доставке. Тем более, дети тоже любили посещать огромные супермаркеты с развлекательными центрами.

Оставив их играть в детском уголке, мы с мамой обходили продовольственные и промышленные отделы, постепенно нагружая меня сумками и сумочками. Скоро я оказывался увешанный ими, как верблюд поклажей. Меня это не утомляло, я был счастлив угодить маме, постоянно улыбался всем встречным.

– Что это он у вас всё время улыбается? – как-то спросила одна знакомая, с которой мама разговорилась, а я стоял рядом, увешанный сумками и приветливо улыбался.

– Он у вас нормальный? Где вы такого мальчика взяли?

Мама посмотрела на мою ласковую улыбку и сказала:

– Сайл, рассердись!

Я вздыбил шерсть на загривке и обнажил клыки, тихонько зарычав. Клыки у меня хорошие, белые и острые.

– Пусть лучше улыбается! – вздрогнув, быстро проговорила знакомая мамы.

Дома я никогда не сержусь, пусть даже дети таскают меня за уши, усы и хвост.

Я занёс покупки на кухню, и, когда мама меня отпустила, поднялся в нашу с ребятами комнату, сел за свой стол, открыл любимую книжку с картинками, стал читать стишки. Все думают, что я просто разглядываю картинки, не предполагая, что ребёнок из психушки умеет читать. Я сам не знал, где этому научился, просто думал, что читать умеют все люди, если книжки пишут.

– Сай, Сай, давай играть! – пристали ко мне сёстры, и потащили на ковёр. Здесь они втроём, вместе с братиком, напали на меня, вопя от восторга.

– Опять ты не переоделся! – услышал я сердитый голос мамы. – Сайл, ты уже большой мальчик, должен понимать, что для улицы и дома есть разная одежда! Мне уже Настасья Филипповна жаловалась на тебя! Ты даже обувь не снял! Мне что, наказывать тебя?! – я стоял, радостно глядя на маму, и улыбался.

– Мама! – с восторгом сказал я.

– Не подлизывайся! – улыбнулась в ответ мама, – Переодевайся! Вот, я купила тебе сегодня новые шорты, с ремешком. Надеюсь, они не спадут с тебя? Или эти разбойники сумеют расстегнуть на тебе ремень? Не поддавайся им, а то опять голым оставят.

Ребята, играя со мной, как-то раз, нечаянно, сняли с меня шорты. У меня хорошие шорты, мягкие, на резинке. Им так это понравилось, что они стали специально раздевать меня, я не мог им сопротивляться, а мама ругалась, что мы играем в такие, как она сказала, неприличные игры.

Валька, как обычно, сидел за своим столом, и криво усмехался, глядя, как дети издеваются надо мной.

Один раз он вмешался, врезав чересчур разошедшемуся братику по затылку. Мальчик расплакался и побежал жаловаться маме. Пришла мама, отвела в свою спальню, сняла с меня штаны и отхлестала чем-то по голой попе.

Было очень больно, даже брызнула кровь. Я дёрнулся и ойкнул.

– Скажи маме спасибо! – попросила мама.

– Сп..., мама! – сказал я, улыбаясь. – Сайл, мама!

– Умница! – похвалила меня мама. – Иди, играй, но прежде постой в углу, чтобы попка зажила.

Мне нравилось стоять в углу, возле книжных полок. Я брал книжку, и читал, в то время, как девочки ругали маленького Никитку. Сестёр звали Маша и Даша, братика Никита.

Я переоделся, сумев избежать цепких лапок детишек, убрал уличную одежду в шкаф и позволил повалить себя на пол, по мне сразу стали прыгать три разбойника. Шорты теперь крепко сидели на мне, можно было не бояться, что их снимут, и мама будет ругаться.

Всё равно без происшествий не обошлось: Никита не удержался, упал с меня на пол, и заплакал.

Мама услышала, вошла и отшлёпала меня рукой по новым шортам, потом поставила не в угол, а в тамбур, перед лоджией. Чтобы я не скучал, дала мне учебник физики за пятый класс.

Я стоял и читал физику, когда ко мне пробрался Валька.

Посмотрел, что я читаю, фыркнул:

– Можно подумать, ты что-то понимаешь! – я улыбнулся брату, – Придурок из психушки! – улыбнулся он мне, – я кивнул, соглашаясь.

– Неужели тебе нравится такая жизнь? – спросил он меня. Я кивнул, снова улыбнувшись.

– Давай, сбежим? – я перестал улыбаться, испугавшись, и отрицательно затряс головой.

– Ну и дурак! – сказал Валька. – Я бы сам сбежал, да не смогу там выжить, один. С тобой хочу, ты сильный и послушный. – Я кивнул, улыбаясь.

– Что, согласен? – я отрицательно покачал головой. – Ну, смотри, я предупредил! – сказал Валька, выходя и снова усаживаясь за свой стол. Воткнул в уши новую гарнитуру и отрешился от мира.

Я смотрел на него, напряжённо думая, почему Вальке не нравится здесь жить. Может, просто погулять хочет? Мне, например, надоела жизнь бродячего котёнка, когда каждый прохожий норовит тебя пнуть, собаки постоянно гоняют, я даже видел, как они насмерть растерзали одну мою подружку, не успевшую забраться на дерево, постоянно голод терзает внутренности. А как-то меня поймали мальчишки, и... что было дальше, не помню.

Малыши стояли возле стеклянной двери и тоскливо смотрели на меня. Я показал им язык и углубился в чтение.

Долго наслаждаться одиночеством мне не дали. Пришла мама и выпустила на волю, к взвывшим от счастья ребятам, или зверятам, это с какой стороны смотреть.

– Поиграйте немного, посмотрите мультики, и спать! – строго сказала мама. Интересно, с Валькой она никогда при мне не разговаривала. Будто его и не было. Валька тоже не обращал на неё никакого внимания, только спускался в столовую, когда мама звала кушать. Я даже не видел, как он выпросил новые наушники.

Повозившись на ковре, мы включили телевизор. Ребята любили смотреть японские аниме, мне было всё равно, что смотреть. Мы сидели на полу, глядя на большой экран, мне было хорошо, спокойно, как вдруг показалось, что мы в комнате не одни. Я огляделся. Никого не было, но чувство постороннего присутствия никак не проходило.

Я поднялся на четвереньки, обошёл комнату, тщательно обнюхивая все углы.

Под кроватью кто-то был. Я встопорщил шерсть, тихонько зарычал, и услышал в ответ тихое недовольное сопенье. Потом всё исчезло. Я внимательно осмотрел небольшое пространство под кроватью, куда даже я не мог пролезть. Всё было тихо, никого там уже не было.

– Сай, ты что? – спросила Даша, оглянувшись. Я муркнул, подлез ей под руку, напрашиваясь на ласки. Даша погладила меня по голове, почесала за ухом, и я опомнился. Мне показалось, что я опять котёнок.

– Даша, Сай опять превращался в котёнка? – тихонько спросила Маша. Даша, молча, кивнула, приложив палец к губам. Никитка, если бы услышал, опять закатил бы скандал, требуя, чтобы я превратился в котёнка. А у меня не всегда получается, я сам не замечал превращения, ведь для себя я всегда оставался мальчиком, это только со стороны видно.

Когда кончилась очередная серия про приключения японских ребят и их противников, демонов, я стал укладывать ребят в постельки. Сёстры спали вдвоём на нижней широкой кровати, Никиту я укладывал на верхний ярус, а для меня поставили кресло-кровать. И место мало занимает, и мне удобно спать, залазить ночью не надо высоко, один прыжок, и ты на кровати!

Дети просили меня спеть колыбельную, и я мурлыкал им на ночь песенки. Почему я укладывал Никиту, потому что они засыпали вместе, втроём, внизу, слушая мои песенки. Мальчик был лёгкий, приятный на ощупь. Пока спит, такой хорошенький! Мне хотелось долго носить его на руках, уткнувшегося в моё плечо маленьким носиком. Хорошо, Валька к этому времени уходил в свою комнату, я почему-то боялся его насмешек больше, чем розог мамы.