Текст книги "Кодекс звезды"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Кодекс звезды
Альтернативная сага «Красным по белому»
Книга 3

«Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»

П.А. Столыпин

Часть первая
Хроники побед и поражений

Конец 1918 – начало 1919 года

Юг России

Поход Добрармии был обречён с самого начала. Екатеринодарский манифест о передаче власти триумвирату – Корнилов, Каледин, Юденич – никто и в России, кроме самих «добровольцев», и то поначалу, всерьёз не воспринял. А заграница и подавно. Англичане и те официальных заявлений в поддержку мятежников не делали, а турки даже предложили помощь. Надо будет, зовите, да? Кому скажете, секир-башка делать будем! Поблагодарили, конечно, за «заботу», но и отказались. Сами справимся!

И стали справляться. Благодаря стремительному походу эскадры Берсенева на Новороссийск, Добрармия была вынуждена покидать город в спешке, оставив под разгрузкой добрую часть припасов и все танки. Не оплошали и внутренние войска Украины под командованием Махно. И так-то из десяти тысяч «добровольцев», высадившихся в Севастополе, в Добрармию подались менее трёх тысяч, так и их повязали, порубали по дороге. Меньше тысячи только и добрались до Екатеринодара. Совсем мало выставил бойцов Юденич, правда, почти сплошь офицеров. Казаки, те сразу держались особняком, а как грохнули «мироновцы» в жаркой схватке Каледина, так и вовсе отвалились. Какое-то время, правда, удалось Добрармии выстоять. Наступать, уж извините, было нечем, но оборону до поры до времени держали. А потом случилась та злосчастная стычка «марковцев» с казаками, и пришёл Добрармии, как сказали бы немцы, капут. Как тактическая единица, она (Добрармия) перестала существовать ещё до конца 1918 года, а её предводитель генерал Корнилов был пленён. Но отдельные отряды, и совсем не мелкие, бегали по степям да горам ещё месяца три, а за ними, понятное дело, гонялся спецназ да казаки. В наиболее боеспособную бандитскую шайку – я вовсе не обзываюсь, скоро узнаете, почему – превратились остатки тех же «марковцев». Хотя сам генерал Марков давно погиб, но соратники его помнили и чтили, отчего и продолжали называться его именем. Уж не знаю, был бы этим доволен сам Марков, останься в живых, не уверен. Так в чём же дело? А в том, что преследуемые всеми и вся «марковцы» озлобились на весь белый свет, включая и «Матушку Россию». Помните у Островского: «Так не достанься же ты никому!» Кровь и пепел отмечали путь этого отряда, кровь и пепел…

* * *

Полковник Зверев отошёл в сторону, даже не скомандовав расстрельной команде «Разойдись!». Впрочем, бойцы и безо всякой команды разбредались кто куда, только бы подальше от висящих на стене деревянного амбара трупов. «Господи! – думал Зверев, трясущимися пальцами чиркая спичкой о коробок. – Так я скоро и впрямь начну почитать себя Ангелом смерти, ибо избавляю людей от мук». Причина думать так у него была. Пленных «марковцы» не брали уже давно: самим жрать было нечего. Однако перед расстрелом всех пленных сначала пропускала через свои руки контрразведка. Что хотели у них выведать? Но только перед казнью изувеченные тела приходилось натурально подвешивать на верёвках на вбитых в стену крючьях. Да какие тела – куски окровавленного мяса!

– Эй, Зверев, выпей, полегчает!

Полковник даже не повернулся на голос. Видеть рожу начальника контрразведки полковника Грязева он не мог, а ведь приятельствовали когда-то…

– Брезгуете, Ваше благородие? – зло поинтересовался Грязев. – Ну, ну… Только вам, полковник, это не зачтётся, когда попадём в лапы к товарищу Малинину!

Грязев, пошатываясь, отвалил, а мысли Зверева стали ещё мрачнее: «Прав, упырь!» Начальник контрразведки правительственных войск полковник Малинин отдал распоряжение всех пленных «марковцев» доставлять на допрос лично к нему. А в тех застенках люди пропадали вовсе без следа. «Сбежались на запах крови, вурдалаки!» – с тоской думал Зверев.

* * *

Налетевший из-за низких скал порыв ветра смешал запах ковыльной степи с запахом моря.

– Потерпи, дружок, – шепнул Кравченко взмыленному коньку, пригнувшись к гриве, – скоро передохнёшь.

Каурый только скосил бешеный глаз, и, хрипя, продолжил бег к скалам. Вскоре Кравченко перевёл коня на рысь, а потом и на шаг. Впереди маячил вход в пещеру, возле которого притаился некто в кожанке, невдалеке стоял конь. Заметив Кравченко, военный поспешил навстречу, предупредительно прикладывая палец к губам, прося вести себя как можно тише. Спешившись, Кравченко поздоровался с офицером за руку.

– Ты что, один? – негромко спросил Малинин.

– Как видишь, – усмехнулся Кравченко.

– Вот чёрт! – оскаблился контрразведчик, блеснув ровными белыми зубами. – Двое мы с тобой среди наших – молодцы, остальные – слабаки!

Кравченко не стал спорить. Зачем говорить, что он чуть коня не загнал, чтобы оторваться от основных сил?

– Что тут у тебя? – спросил он у Малинина.

– Поди, сам посмотри, – вновь оскаблился тот, – только осторожно.

Кравченко бесшумно подкрался к входу. Из пещеры доносился неразборчивый говор. Тогда Кравченко, вжавшись спиной в стену, стал медленно продвигаться в глубь пещеры. Перед очередным поворотом, когда голоса стали вполне различимы, он осторожно заглянул за выступ. В небольшом зале, обрамлённом каменными стенами, находились три человека. Двоих Кравченко знал: начальника контрразведки «марковцев» полковника Грязева и старого знакомца Глеба Абрамова полковника Зверева. Третий в чине капитана был ему незнаком. Наверное, кто-то из подручных Грязева. Разговор меж ними шёл пустяшный: ля-ля-тополя. Но вот с другого входа в зал вошёл ещё один капитан.

– Фелюга на подходе! – доложил он.

– Прекрасно! – обрадовался Грязев. – Как вы полагаете, полковник, – обратился он к Звереву, – втроём ящики до фелюги донести удастся?

Зверев, бросив взгляд на два средних размеров ящика, пожал плеча ми.

– Почему нет? Только тяжело будет.

– Ничего, потерпим, – каким-то странным тоном произнёс Грязев.

– Кстати, почему втроём? – опомнился Зверев. – Нас вроде четверо…

– Дурак ты, хоть и полковник, – от души рассмеялся Грязев. – Так ничего и не понял?

Зверев, бледнея, потянулся к кобуре, но придержал руку, увидев три направленных на него ствола.

– Ты что задумал, сволочь! – срывающимся голосом прокричал он.

– Да куда мне до сволочи, – усмехнулся Грязев, – я – упырь, вурдалак, и как там ещё вы изволили меня называть?

Зверев угрюмо молчал.

– А сволочь – это ты, Зверев, – продолжил Грязев. – Думал, договорился насчёт фелюги, и я буду тебе за это по гроб обязан? Ну, уйдём мы сейчас в Турцию, поделим по-братски золотишко, и что? Ты будешь мне за это благодарен? Как бы не так! Ты, сука, на каждом углу станешь поливать моё имя грязью, нет? Молчишь? И правильно делаешь: чуть дольше проживёшь, хоть и не намного. Вот что, господин полковник, очень осторожно достаньте из кобуры пистолет. Так. Дошлите патрон и выщелкнете обойму. Замечательно! А теперь застрелитесь! Ну, что вы так на меня смотрите? Я даю вам возможность доказать, что вы благородный человек и не дадите ближнему принять ещё один грех на душу. Ну же, скорее!

«Издевается, сука!» – подумал Кравченко, изготавливая маузер к стрельбе.

Меж тем Зверев начал медленно поднимать пистолет к голове. Грязев и его подручные следили за каждым его движением. Кравченко поднял маленький камешек и кинул его в зал. Звук падающего камня на миг отвлёк контрразведчиков. Вполне достаточно! Зверев оттолкнулся ногами, направив тело вверх и в сторону, за миг до того, как то место, где он только что стоял, пришили три пули. Ещё на лету его пистолет выпустил ту единственную пулю, что была в стволе. Но Грязеву хватило и этого. Дырка ровно посреди лба отворила его многогрешной душе дорогу в ад. Тут же дважды хлопнул маузер в руке у Кравченко и оба капитана повалились на каменный пол.

– Вам бы на пару в цирке выступать! – пробурчал Малинин, пробираясь мимо Кравченко в зал.

Убрав маузер, Кравченко прошёл следом, туда, где Малинин склонился над лежащим на камнях Зверевым.

– Не ранен? – глумливо поинтересовался Малинин у морщившегося от боли полковника. – Ушибы – ерунда, нашей с тобой беседе не помеха! Не здесь, конечно, припасено у меня для тебя местечко поинтереснее. А ну, встать, скотина! – заорал Малинин страшным голосом.

А Кравченко уже подобрал пистолет убитого Грязева. Оружие выплюнуло три пули, и все в цель. Малинин рухнул лицом вперёд, придавив телом не успевшего отползти Зверева.

Пока Кравченко оттаскивал труп в сторону, за его спиной мелькнула не замеченная им тень, которая затаилась за тем выступом, где недавно прятался он сам. Кравченко помог Звереву подняться. Тот стоял, потирая ушибленную руку, во взгляде смешались надежда и настороженность.

– Вот что, полковник, времени у вас в обрез, – сказал Кравченко. – Берите золото, сколько унесёте, и бегите к вашей фелюге!

– Вы… Львов? – осторожно спросил Зверев.

– Какая вам теперь разница? – чуть раздражённо ответил Кравченко. – Встретимся при других обстоятельствах, тогда подробно поговорим обо всём. А теперь, набирайте золото. Давайте, я вам помогу!

Тень за выступом скользнула к выходу из пещеры. При дневном свете стало видно, что это один из командиров правительственных войск, по фамилии Берия, про которого говорили, что он близок к самому Сталину. Берия вскочил на коня и погнал его к наплывающему из степи облаку пыли.

Когда Кравченко, проводив Зверева, вышел из пещеры, Берия уже затерялся среди бойцов конного отряда.

* * *

Сталин встретил Кравченко, как всегда, по-дружески.

– Садись, старый товарищ, рассказывай…

– Что рассказывать? – присаживаясь на стул, спросил Кравченко.

– Ладно, не скромничай. Грязева завалил? Завалил! Золото в казну вернул? Вернул! Много золота. И себе даже ни монетки не взял. Молодец! Думаю я за этот подвиг товарища Кравченко к ордену представить, Боевого Красного Знамени! Как считаешь, правильно думаю?

– Ну, это тебе решать… – осторожно ответил Кравченко.

– Верно, – усмехнулся в усы Сталин. – И я решу, не сомневайся!

– Да я и не сомневаюсь, только…

– Хочешь узнать, почему я тебя про Малинина не спрашиваю? – по-своему истолковал паузу в словах Кравченко Сталин. – А чего про него спрашивать? Дрянь был человек, палач и живодёр! Правильно ты его пристрелил!

– Я не… – начал было Кравченко, но Сталин его не слушал, гнул своё:

– Я и сам хотел, чтобы Малинина пристрелили, как пса бешеного! Затем и послал Лаврентия с вами, чтобы он его при удобном случае замочил!

Кравченко сидел, совершенно ошарашенный подробным откровением. Сталин подвинул в его сторону пачку хороших папирос.

– Кури, а я, если не возражаешь, трубкой побалуюсь.

Какое-то время курили молча. Потом Сталин очень спокойным тоном спросил:

– Как думаешь, почему я с тобой так разоткровенничался?

– Мы же старые друзья… – начал Кравченко.

Сталин, поморщившись, перебил:

– Ерунду говоришь! Причём тут друзья? В том, что хотел убить одного из своих подчинённых, разве другу признаются? А?

– Не знаю… – Чутьё подсказывало Кравченко, что его гонят в ловушку, но какую?

– Никогда друзьям в таком не признаются! – назидательно сказал Сталин. – Не проговорится ведь только мёртвый, верно? – Голос его звучал всё жёстче и жёстче. – А зачем мне мёртвый друг, а? Совсем не нужен! Другое дело, мёртвый враг! Что ты на это скажешь, полковник Львов?

Львов – какой он при таком раскладе Кравченко? – вконец растерялся и с ответом промедлил. Да и ждал ли Сталин ответа? Сам за него ответил:

– Я ведь горец, если ты не забыл, для меня врага убить – дело чести!

– О чём ты говоришь, Коба? – начал хвататься за соломинку Львов.

– Что, уже оклемался? – удивился Сталин. – Быстро. Только давай не будем тратить время на ненужные словесные перепасы. Тем более что его, времени, у тебя почти не осталось. – Сталин ещё раз пыхнул трубкой и отложил её в сторону. – Берия был в пещере, когда ты убивал Малинина и отпускал Зверева, всё видел и слышал.

Львов пони к головой. А Сталин произнёс без раздражения, но холодно:

– Сейчас ты ответишь на мои вопросы. Если твои ответы меня удовлетворят – умрёшь быстро. Если нет… Малинин ведь не один допросы проводил?

Львову стало как-то всё равно. Он деревянным голосом отвечал на вопросы, практически ничего не утаивая, разве что опуская подробности. Так продолжалось, пока не дошли до 1917 года. Здесь Сталин временно прервал допрос, вновь пустился в рассуждения:

– Ты ведь с этого времени стал нам помогать? И как Львов, и, особенно, как Кравченко. То, что царя с семьёй пытался за границу вывезти – грех невелик. Ответь мне: зачем тебе, жандармскому полковнику, это понадобилось? Нет, ответь иначе: какое отношение к этому имеют твои друзья? И не делай удивлённое лицо. О твоих связях с Жехорским, Ежовым и Абрамовым мне известно. Они тебя что, перевербовали? Или это что-то иное, какой-то масштабный дьявольский план? Вы ведь и Бокия ухитрились к себе переманить, а он большевик до мозга костей. Отвечай!

В голове у Львова что-то щёлкнуло. Он поднял глаза.

– Хорошо, отвечу, но сначала ответь ты на один вопрос.

Сталин заметил перемену в поведении пленника, подивился ей, и решил выяснить, что бы это значило. Потому взмахнул трубкой.

– Спрашивай!

– Ты вот обо всём хорошо осведомлён. Ты что, на всех товарищей досье собираешь?

Сталин задумчиво пососал потухшую трубку.

– Ты ведь знаешь, я учился в семинарии. Но я так и не решил для себя: есть тот свет или его нет? Теперь, на всякий случай, я не говорю лишнего даже со смертниками. Но на твой вопрос отвечу, хотя и не напрямую, а в виде как бы горской мудрости. Чем больше человек знает о природе вещей, тем он становится умнее. Чем больше человек знает о природе людей, тем он становится могущественнее. Я ответил на твой вопрос?

– Да.

– Хорошо. Теперь я тебя слушаю.

– Что ж, – голос Львова звучал уверенно. – Я добавлю в твою коллекцию такого знания, какого у тебя ещё не было. Не знаю, сделает ли оно тебя могущественнее?

И Львов выложил правду о попаданцах. В разумных, разумеется, пределах. По ходу рассказа он отмечал, как удивление на лице Сталина сменилось растерянностью, потом возник интерес, потом испуг. Этого Львов и добивался. Закончив говорить, он практически не сомневался, что сегодня не умрёт. Слова Сталина это подтвердили.

– Сейчас ты продлил себе жизнь, – задумчиво произнёс Сталин. – Если ты сказал правду, а я это проверю, то, возможно, будешь жить и дальше. А пока… – Сталин достал из нижнего ящика стола мешок, какой обычно надевают на голову смертника перед казнью, бросил его Львову. – Надевай! Не говори ни слова, пока не разрешу, и не пытайся снять!

Львов подчинился, сетуя лишь на то, что времена Дюма канули в лету. Железная маска была бы ему более к лицу. От мешка смертника его новый головной убор отличался лишь тем, что в нём была прорезь для рта. Сначала Сталин с кем-то говорил по-грузински. Львов мало что понял, говорили слишком быстро. Потом его подхватили под руки и куда-то поволокли.

В окружении Полномочного представителя ВЦИК на Юге России распространился слух о том, что Сталин отправил Кравченко с какой-то секретной миссией. То, что он (Кравченко) так и не вышел из кабинета после разговора со Сталиным, удивления не вызвало. Было известно, что из кабинета, помимо основного, есть аж два запасных выхода.

Петроград

МИХАИЛ

Сталин смотрел на меня особым «сталинским» взглядом, от которого против воли мурашки бегут по коже.

– От наркома обороны товарищу Сталину ничего не нужно, – сказал он, отводя в сторону руку с неизменной трубкой. – А вот от товарища из будущего товарищу Сталину нужно очень много!

На вас обрушивалась когда-нибудь горная лавина? Вот и на меня нет. Потому не уверен, что здесь можно проводить какие-то параллели. Но вот обухом (читай, прикладом) по голове – чувствительно, но не до потери сознания – это мне знакомо. И такое сравнение с тем, что я тогда испытал, вполне уместно. Я никак не мог сосредоточиться. Мешала злость на Кравченко-Львова. Я понял причину его исчезновения и пенял ему – (о стыд!) не зная даже, жив он или мёртв? – за то, что он проявил слабость и сдал нас Сталину. Выручил меня тогда, как это ни покажется странным, колокол. Он опять зазвучал в моей и без того гудящей голове, каким-то чудесным образом впитал все остальные шумы, – именно впитал, не заглушил! – после чего замолк сам, оставив лишь приятную свежесть. В разом опустевшую голову тут же вернулась ясность ума, и я отчётливо осознал, что должен говорить.

Не знаю, сколько по времени шла моя внутренняя борьба, надеюсь, что недолго, ибо Сталин не выказал и доли нетерпения, безропотно дождавшись, пока я подниму голову и скажу:

– Так спрашивай, Иосиф, спрашивай, я отвечу на все твои вопросы!

* * *

Уф! Ну и разговорчик у нас получился. Я вроде как ни в чём не оплошал, и, по его (разговорчика) окончании наслаждался заслуженной передышкой. Сталин попыхивал трубкой, отведя взгляд в сторону. Теперь многое зависело от того, что он скажет. Сталин вынул трубку изо рта, и, по-прежнему не глядя на меня, сказал с какой-то – а может, мне только показалось? – обречённостью:

– Я, знаешь ли, собрал о вас достаточно информации. Теперь сопоставив её с тем, что рассказал мне ты, вынужден признать: твои слова меня убедили, и меня это как-то не радует.

– Почему? – весьма благодушно спросил я. Душа моя ликовала одержанной победе, и тому, что Львов оказался пе ред нами чист. Теперь я окончательно утвердился в том, что он не сломался, а просто просчитал Сталина. Рисковал бывший жандарм, конечно, отчаянно, но, в конечном счёте, оказался прав: Сталин (как, кстати, и Ленин) по своему естеству не смог вот так сразу отвергнуть абсурдную, казалось, идею, а потом под тяжестью дополнительных аргументов вынужден был её и принять.

– Почему? – голос Сталина звучал тихо, но отчётливо. – Да потому, что прибыли вы сюда в том числе и за тем, чтобы воспрепятствовать моему продвижению.

Он не добавил «к власти» или «наверх», но этого было и не нужно. Моё благодушие как рукой сняло. Ёшкин каравай! (спасибо, Оля) Вот так и приобретаются враги. И что теперь делать? Спокойно, Ипполит, спокойно… Раз он об этом говорит, то, значит, до конца ещё не уверен, в противном случае промолчал бы. А потом… Не надо нам такого «потом». И такого врага нам не надо. Говорю вполне буднично:

– Зря ты, Иосиф, пытаешься гадать на кофейной гуще. Исходи лучше из фактов. Того Сталина, что был в НАШЕМ времени, здесь нет, согласен?

Ни с чем он не согласен. Дурак я, дурак. Разве он может раздвоиться на «того» и «этого»? Тут никакое сознание не выдержит. На ходу меняю тактику:

– Извини, глупость сказал. Сталин, конечно, тот же, но действует он уже по-другому.

Вот с этим он готов согласиться, по глазам видно. Закрепляй, Жехорский, успех!

– И мы тебе в твоих действиях никак не препятствуем, а ведь могли бы, разве не так?

– Не препятствуете сейчас, но как я могу знать, что не будете препятствовать в дальнейшем?

– Опять ты за своё! – Я заставил себя рассмеяться, хотя в душу повеяло холодком. – Что будет потом, не можем знать даже мы, потому что здесь всё уже идёт по-другому. Иосиф, дорогой, надо руководствоваться тем, что есть, и прилагать усилия, – и тебе, и нам, и всем остальным нашим товарищам – чтобы и потом мы оставались в одной лодке!

Сталин отошёл к окну и долго что-то разглядывал на улице, стоя ко мне спиной. Потом повернулся и пошёл ко мне, на ходу протягивая руку. Я поспешил навстречу. Когда наши ладони соприкоснулись в дружеском рукопожатии, Сталин, улыбаясь, произнёс:

– Ты прав, Миша! Какие у нас сегодня есть основания в будущем становиться врагами?

– Никаких, – так же улыбаясь, подтвердил я, очень рассчитывая на то, что Сталин поверит в мою искренность.

– Хорошо. Рад был с тобой повидаться. Перед тем, как нам проститься, хочу спросить: может, у тебя есть ко мне какая-нибудь просьба?

Как не быть?!

– Мы все очень соскучились по Кравченко, и будем тебе признательны, Иосиф, если ты отзовёшь его с того «секретного» задания, которое ты ему поручил.

В глазах Сталина злые черти корчили мне весёлые рожи.

– Ответь честно, Миша, ты кого больше хотел бы видеть: Кравченко или Львова?

Вот тут надо было не ошибиться с ответом, потому я взял секундную паузу.

– Львова, – наконец твёрдо произнёс я.

– Ви его получите, – заверил Сталин, а черти в его глазах разом показали мне языки.

* * *

Слово Сталин держать умел. Уже на следующий день мне позвонил Берия, сказал, что делает это по поручению Сталина, потом произнёс фразу: «Завтра в шесть часов утра возле известного вам причала» – и положил трубку.

– Что ещё за причал? – пробурчал Васич. Друзья были уже посвящены в детали моей встречи со Сталиным.

– Наверняка тот, где проходила операция по спасения царской семьи, – предположил Ёрш.

– Почему ты в этом уверен? – спросил Васич.

– Во-первых, место достаточно безлюдное, – пояснил Ёрш, – а во-вторых, Сталин даёт понять, что всё про нас знает.

– Ну, положим не всё… – начал Васич, но я его перебил:

– … Вполне достаточно. Однако в данный момент это не так важно. Важно другое: причал, я согласен, тот, о котором говорит Ёрш. Так что если ты… – я выразительно взглянул на Васича.

– Я не возражаю, – сразу ответил тот.

– … Будем считать, что место встречи мы установили, – закончил я.

На месте мы были уже в пять. Без пяти минут шесть к причалу подкатила легковая машина, из которой вышел Берия и поманил нас к себе. Я и Васич направились к нему, оставив Ерша вместо прикрытия. Лаврентий приложил руку к козырьку, нам руки протягивать не стал, при полном нашем непротивлении. Потом он отворил заднюю дверцу седана, сопроводив действо словами:

– Забирайте подарок!

Я заглянул в салон. Тот был пуст, если не считать сидящего на заднем сидении мужчины со связанными руками и мешком на голове. Я помог страдальцу выбраться. Берия сразу засобирался. Уже с сиденья водителя протянул мне свежий номер «Правды», пояснил:

– Вы ведь это ещё не читали? Почитайте!

Я принял газету, Берия захлопнул дверцу и авто рвануло с места. Васич уже разрезал путы на руках и теперь тянул мешок с головы пленника. Это был Львов, без макияжа под Кравченко.

– Вчера вечером в камеру доставили таз с горячей водой, Берия предложил помыться, а заодно и разгримироваться, – пояснил Львов, жадно глотая свежий, чуть подсоленный морем воздух. – Знали бы вы, братцы, как я по этому соскучился! Можно, мы тут ненадолго задержимся?

Пока Львов в компании Ерша и Васича бродил по причалу, я внимательно просмотрел газету, и на последней странице нашёл то, что искал. Когда троица вернулась к машине, я показал им маленькую заметку, вернее, некролог, который был предупредительно обведён карандашом. В некрологе говорилось: «При выполнении особо важного задания отдал жизнь наш боевой товарищ, коммунист, полковник Кравченко Н.И. Память о нём навсегда останется в наших сердцах!». Я отдал газету Львову.

– Оставьте себе, Пётр Евгеньевич, на память.

– Нет бы Шефу сказать Сталину, что хочет видеть Кравченко, глядишь… – начал Ёрш.

– … и вы лицезрели бы сейчас мой труп, – закончил за него Львов.

Васич выразительно глянул на Ерша и постучал костяшками пальцев по лбу. Тот смущённо вздохнул:

– Ну да, с Рябого бы сталось…

И с него сталось. Вскоре до нас дошёл слух, что Берия погиб в горах Кавказа, когда выполнял какое-то поручения Сталина.

«На его месте должен быть я». Такое вполне мог бы сказать Львов, но не сказал, а предложил выпить на помин души Лаврентия Павловича. Никто не возражал, ибо в ЭТОМ времени Берия прожил более короткую, но менее сволочную жизнь. Тем же днём окончательно была решена судьба Львова…

НИКОЛАЙ

Считал ли я, что существует какая-то серьёзная опасность, вызвавшись проводить Львова до шведской границы? Положа руку на сердце, отвечу: нет! Тогда почему теперь, проводив взглядом гаснущие в сгущающихся сумерках красные огоньки на торце последнего вагона «Стокгольмского экспресса», я испытываю такое облегчение? Пожалуй, и не отвечу. Да это и не важно. Важно то, зачем Львов едет в Стокгольм. Скажете, тому есть много причин? Верно. Это и воссоединение с семьёй (Если помните, в пригороде шведской столицы живут жена и дети бывшего жандармского полковника). И желание держать Львова подальше от длинных Сталинских рук. И много ещё всяких «и». Но всё это фигня, по сравнению с… нет, не с «мировой революцией», которая, между нами говоря, сама по себе является полной фигнёй. Львову поручено создать в Стокгольме бюро российской внешней разведки. Этакий филиал Первого главного управления НГБ, которое возглавляет Бокий. Спросите, что на это скажут шведы? Под наши гарантии сохранения их суверенитета и нейтралитета не скажут ничего, разве что попросят убрать вывеску, если таковая появится на здании, где разместится бюро. А она (вывеска) не появится никогда. Это я могу сказать с полной уверенностью.

Прохладно стало торчать на перроне. Пройду в зал ожидания. До отправления поезда на Петроград есть ещё два часа…

23 февраля 1920 года

Квартира Абрамовых

В этот день у Абрамовых собрались только свои, и только военные: три генерала и полковник – все в парадной форме.

Ольга, которая даже 8-го марта не манкировала женскими обязанностями, вставать в этот день к плите отказалась категорически. Потому утку приготовила загодя, оставалось только разогреть.

Традиция отмечать 23 февраля как День Российской Армии ещё не только не прижилась – её не было вовсе. А значит, можно смело предположить, что исключительно по этому поводу в этот день за праздничным столом собрались только наши друзья. Начиналось застолье весело, но где-то после третьей рюмки пришло время для серьёзных тем.

– Шеф, скажи по совести, – обратился к Жехорскому председатель ВОК генерал-лейтенант Ежов, – не жалеешь о том, что сдал наркомат обороны Троцкому?

– Не сдал, а передал, – тут же поправил товарища Жехорский. – Сдать – от слова «сдаться». А мы ведь Троцкому пока ни в чём не уступили. Правда, Васич?

Первый заместитель наркома обороны, командующий войсками Центрального военного округа, генерал армии Абрамов, своим ответом Жехорского неприятно удивил. Вместо того, чтобы бодро поддержать товарища – да, мол, ни пяди земли не уступили мы супостату! – он неопределённо пожал плечами. Жехорского это задело.

– Не понял! – воскликнул он, адресуя свой протест Абрамову. – Ты же вчера утверждал, что в наркомате обороны у тебя всё под контролем?

– Твоё «вчера», Макарыч, – невесело усмехнулся Абрамов, – если мне не изменяет память, двухмесячной давности?

– И что? – нахмурился Жехорский. – За это время что-то сильно изменилось?

Абрамов промолчал. Зато вновь заговорил Ежов:

– Странное дело, – сказал он. – ВОК от действий наркомата обороны сотрясает баллов на пять, не меньше, а у вас в ГПУ, стало быть, тишь да гладь?

(После того, как Дзержинский возглавил Наркомат государственной безопасности, он оставил пост начальника Главного политического управления при ВЦИК и СНК. Вместо него на этот пост был назначен Жехорский).

Жехорский слегка смутился. Действительно, после того, как было принято решение об упразднении института военных комиссаров и введении вместо него института офицеров по воспитательной работе, дела армейские стали заботить его гораздо меньше. Всё это он и сказал в своё оправдание, добавив:

– Но командовать-то частями будет легче?

– Не в пример, – согласился Абрамов. – Вот только нарком Троцкий с таким положением вещей никак не может смириться, требует оставить комиссаров.

– Зато начальник Генштаба Тухачевский оказывает ГПУ в этом вопросе полное содействие, – парировал Жехорский.

– Вот именно, что в «этом вопросе», – нахмурился Абрамов.

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Жехорский.

– А то и хочу сказать, – с раздражением ответил Абрамов, – что в остальных вопросах товарищ Тухачевский последнее время всё чаще принимает сторону наркома.

– Подожди… – наморщил лоб Жехорский. – А разве Тухачевский не твой человек? Когда я поддерживал его назначение на должность начальника Генштаба, я полностью был в этом уверен.

– Ну, извини! – резко откинул в сторону единственную руку Абрамов. – И вы меня извините, – обратился он к Ольге и Ежову, – за то, что ввёл вас в заблуждение. Вот такая я бяка!

– Брось! – поморщился Ежов. – С Тухачевским мы все здорово лопухнулись, кроме, разумеется, Ольги. Кто же мог подумать, что он настолько карьерист.

– Думаешь, всё дело в этом? – спросил Жехорский, тогда как Абрамов хмуро смотрел в сторону.

– А в чём ещё? – удивился Ежов. – Не думаешь же ты, что Тухачевский всерьёз увлёкся троцкизмом?

Ольга, которая неодобрительно следила за происходящим, сказала, обращаясь к мужу:

– Слышь, генерал, а не сходил бы ты за уткой, пока они спорят? – В ответ на недоумённый взгляд Абрамова, пояснила: – Очень уж хочется, чтоб в праздник меня обслужили на четыре звезды!

Ежов и Жехорский прервали разговор и все трое мужчин уставились на Ольгу с недоумением. Потом Абрамов скосил глаза на свой погон, усмехнулся, ловко вскочил с места и вышел из комнаты. Тут же поднялась и Ольга.

– Звёзд-то у него на погоне четыре, – пояснила она, направляясь к двери. – Но что-то мне подсказывает: если мы не хотим вместо разогретой утки получить подгорелую, полковник на кухне тоже будет не лишним!

– Ловко она разрядила обстановку, – кивнул вслед ушедшей Ольге Ежов.

– Угу, – кивнул Жехорский.

Замолчали. Каждый о своём…

* * *

Мысли Николая Ежова витали в клубах табачного дыма, который, несмотря на отворённые настежь форточки, никак не желал покидать зал, где проходил учредительный съезд Российской коммунистической партии (РКП).

Начинался, правда, съезд, как очередной, X съезд РСДРП(б). Но уже в первый день работы Ленин в конце отчётного доклада предложил реорганизовать партию из социал-демократической в коммунистическую. После непродолжительных дебатов предложение Ленина было принято. На этом X съезд РСДРП(б) свою работу закончил, а уже на следующий день в том же зале начал работу I съезд РКП. Число делегатов сократилось ровно на чуть-чуть – на тех, кто выступил против идеи Ленина.

(Позднее они, эти самые «чуть-чуть», совместно с меньшевиками и частью правых эсеров объединились в Российскую социал-демократическую партию (РСДП) во главе с Плехановым).

А чё ж так много курили-то, спрашивается? Али культуры товарищам коммунистам не доставало? И это тоже. Но не стоит по этому поводу ёрничать, ибо были причины и поважнее, чем недостаток культуры поведения. Случилась меж делегатами непонятка по двум важнейшим вопросам: включать ли в программу партии положения о Диктатуре пролетариата и Мировой революции в редакции предложенной Лениным либо в толковании его оппонентов.