Текст книги "Рассказы Иванова-Петрова"

Автор книги: Александр Иванов-Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Они, то есть студент со студенткой, отправились на болото, весь день ковырялись в грязи и воде, наловили несколько жуков и доблестно принесли в помещение лаборатории, в аквариум. Вся группа радостно осмотрела объект будущих наблюдений. Наутро отправились в лабораторию, предвкушая научные наблюдения, однако аквариум был пуст – ни одного дитискуса. Аквариум, разумеется, сверху был накрыт марлей… Может быть, они съели друг друга? а последний съел сам себя? Взял он саблю, взял он востру…

Делать нечего. Студенты отправились на болото и весь день в холодной воде… Наловили жуков и принесли в аквариум. На следующее утро – нет дитискусов. Студенты стали подозревать друг друга в неуместной сентиментальности. Подозрение пало на одну девочку, которая позволила себе раз-другой сказать «какие они лапочки, что ж вы их поймали». Девочка пищала и оправдывалась: одно дело жалкие замечания, другое – преступное отпускание жуков.

Это жизнь. А что делать? Горемычные, пошли студенты на болото и там в холодной грязи… Студент со студенткой по примеру братьев из конька-горбунка решили ночью сторожить злоумышленника. Посадив тварей в аквариум и продемонстрировав это всей группе, ушли – и тут же вернулись, сев в засаду в ближних кустах. Лаборатория после ухода студентов опустела, в сгущающемся сумраке виднелось крылечко домика.

Всю ночь они несли службу – ни один не заснул, но мучались ужасно. Сидеть на телогрейке среди мокрых кустов всю ночь – не очень приятно. В лабораторию никто не входил. Даже не приближался. Утром они, стуча зубами, вошли в помещение – разумеется, дитискусов в аквариуме не было.

Пришлось бросить эту тему. Наблюдения за повседневной жизнью плавунца окаймленного остались не сделанными. Открытий чудных не свершилось. И кто пёр дитискусов из лаборатории – тоже не известно. Это жизнь. В детективном рассказе обязательно бы всё раскрылось, а так – кто ж его знает.

2006

Макаронная полихета

На Беломорской биостанции студенты Биофака ловили всякую живность и определяли – под зачет. Надо было определить столько-то видов по таким-то классам – и зачет сдан. Первокурсники с восторгом тискали нежных гребневиков, почтительно созерцали крабов, ловили медуз. Разумеется, всем хочется поймать нечто редкое и необычайное, которое никто не ловил. Определить, и выяснится: это новый вид! Ну, по крайней мере для Белого моря. Или хотя бы впервые пойманный на данной биостанции. Тоже очень хорошо. Хотя почти никому не удается.

Сбор материала – самое интересное дело. Это же охота! Беспозвоночных ловят сачками, свесившись с пирса, отплывают подальше от берега на лодке, копаются в кучах водорослей на литорали… Всегда попадается много полихет, морских червей с множеством ножек, разного цвета, с всевозможными отростками – у них и усики, и на каждой ноге по какому-то щупику, и сам червь длинный и извивается – словом, полная красота.

Определять всё это хозяйство трудно – в определителе указано, на какой ножке какие должны быть отростки, нарисованы какие-то сложные формы, вырезки, гребни, шпоры… Не видно этого ничего. В круге бинокуляра лежит белая нить, и где в ней эти выросты… Но энтузиазм требует, и тихонько ворочая нить препаровальной иглой, постепенно вглядываясь, находим – вот же они, ножки, вот и вырезки, усы-то, усы… Вот они!

Кто-то вызвал общий смех, заснув на бинокуляре. Ночи студенты проводили у костра – кто же спит на Белом море? И вот не выдержал, опустил голову на бинокулярные наглазники и отрубился на час. Потом очнулся, поднял голову – вокруг глаз сине-багровые круги.

Девичьи вскрики по поводу тонкостей полихетного строения звенели в лаборатории. Все находили у себя под бинокуляром чудный новый мир, зарисовывали в альбомы, кричали друг другу беспозвоночную латынь. Добравшись до нужной тезы, одна за другой студентки (ну, и студенты тоже, а куда же…) выясняли, что перед ними лежит, чудесное и морское, длинное, обычно белое, и лишь редко слегка отсвечивающее…

Энтузиазм, если его много, заменяет природу. Одной из девушек попался длинный белый червяк, и как она его иглой ни вертела, понять не могла совершенно ничего. Студентка была не из успевающих, она привыкла, что то, что другие делают легко и быстро, у нее вечно не получается по таинственным причинам. Она долго смотрела в учебник, на нарисованные выросты, гребни и впадины, дергала и переворачивала червяка под бинокуляром препаровальной иглой… В конце концов преподавателю был представлен рисунок, вполне адекватный виду, к которому он относился, красивым почерком написана латынь под рисунком. Проверяя, преподаватель взглянул в бинокуляр и обнаружил там зверски раздраконенную, всю изрезанную на какие-то фигурные финтифлюшки макаронину. Особенно впечатляла одинокая, сиротливо торчащая сбоку, но выглядящая в точности как в определителе параподия. Студентка стальной иглой просто вырезала в ней нужные признаки…

Ее высыпали из пакета, сварили в столовой, потом ее ели, но недоели, потом смыли с тарелки в таз, выплеснули в море, она поплыла на простор, рванулась… но была поймана, посажена в банку, выложена под бинокуляр и жестоко изрезана иглой. Нужные признаки морского червя были на ней просто вырезаны, благо мучнистое тело податливо. Макаронина под конец жизни обрела индивидуальность и звучное латинское имя.

А преподаватель сказал, что это лучшая ошибка сезона. В прошлое лето одна студентка пыталась сдать ему рисунок водоросли в качестве мшанки, но чтобы сделать из макароны полихету – решительно, это лучшее в этом году решение.

2004

Вечноловимый краб

Практика на Белом море у студентов Биологического факультета состояла, в частности, в том, чтобы наловить всякой беспозвоночной живности, принести в лабораторию и определить. Студенты-первокурсники с восторгом созерцали нежных гребневиков, крабов, полихет; внимание уделялось даже балянусам. Это были настоящие, дикие беспозвоночные, не лабораторно разведенные, а собственноручно пойманные.

Первой жертвой, как всегда, стал краб. Биостанция имела кораблик, который швартовался к пирсу; первые же шустрые студенты полезли под пирс, увидели на мелководье краба под камнем, с воплями кинулись, поймали – дурачок даже не пытался убежать, схватили за панцирь и, посадив краба в банку, всей толпой помчались в лабораторию – хвастаться, показывать и определять дикое беспозвоночное.

По дороге им встретился преподаватель; тут же был окружен, заговорен, обкрикан и в морду крабу показан. Скорбное лицо преподавателя заставило чуть приутихнуть, и стали слышны разъяснения. Краб всегда жил под пирсом, на одном и том же месте, на глубине локтя. Его все на биостанции знали, любили и подкармливали. И каждый раз приезжающие студенты его хватают, тискают, тащут… Бедный краб.

Устыдившиеся уносят краба к берегу – теперь уже почтительно, без ора. Краба выпускают там, где поймали, он тут же бежит к своему камню и под него залезает, ничуть не смущенный дурацкими проделками молодых позвоночных.

Через месяц курс уехал, остались только самые продвинутые, те, кто собирался поступать на кафедру беспозвоночных. Они собирались сделать это уже полтора месяца, были горды, неприступны и опытны. К пирсу подошел кораблик, выгрузил новых первокурсников – у этого отделения практика на Белом море начиналась месяцем позже. Толпа заполнила пирс, кто-то побежал к низким баракам, кто-то остался смотреть на море, еще минута – визг, гогот, краб пойман, в банке его несут в лабораторию, десятки рук тянутся к банке, теребят, показывают, какие у него удивительные клешни и усы… то есть антенны, антенны, я знаю…

Старослужащие беспозвоночники кидаются наперерез, перехватывают молодняк. Сурово его отчитывают, объясняют, что краб домашний, биостанционный, что абсолютно все его знают, и что вечно эти молодые его ловят. И сурово приказывают отпустить животное бережно и обязательно туда же, где взяли… И почтительная толпа несет банку на вытянутых руках к пирсу, и краб уверенно водворяется на свое место… Как всегда, дважды в год хлопоты, но место хлебное, пищи много, и участок приятный, и он никуда не уходит и садится под свой камень.

Так было всегда, дважды в год, пока была там биостанция и пока привозили туда студентов. Потом старый директор умер, потом наступила перестройка, потом перестали привозить студентов, а потом и поддерживать биостанцию. Кораблик сгнил, но пирс стоит. Однако под ним уже не живет тот краб: объедки из студенческой столовой, ранее падавшие рядом с пирсом и служившие хорошей платой за беспокойство, исчезли, и крабу пришлось применить социальную мобильность и искать другого кормного места. К этому он тоже отнесся спокойно: конкуренция, поиски кормных мест и адаптивное вымирание в случае ненахождения такового диким беспозвоночным очень даже знакомы. У них вот уже чуть не три миллиарда лет сплошные конкуренция и рынок…

2004

Мобила сдохла

Беседую с девушкой, то и сё. Она говорит, что уже два дня ее преследует мысль о трехстах спартанцах, что-то она их все время вспоминает. Хорошо.

Далее я узнаю, что – ка-ак они стояли, сражались… с этими… с турками.

Я машинально, не успев понять, поправляю – с персами.

Она говорит: да без разницы, в общем – с мусульманами.

Пока я перевариваю это сообщение и пытаюсь вылечить картину мира, девушка задумчиво продолжает сопереживать спартанцам.

А откуда он бежал-то? – спрашивает. – Там ведь кто-то бежал…

Я бормочу, что – кажется, из Марафона в Афины, если ничего не путаю.

Она жалостливо вздыхает. Я готовлюсь сообщить дистанцию – мол, сорок километров, марафонская, сообщить о победе, но на взлете сбит ее замечанием:

– А что, позвонить было нельзя?.. А, да. Давно было.

И вот я не могу удержаться и говорю: Мобила сдохла.

2013

Логика в житейских ситуациях («Биофаковски ребята»)

Логика – вещь очень важная. Обычно считается, что она способствует научным рассуждениям и помогает победить оппонента в споре. Мне же представляется, что эти ее функции побочны, главное же в логике – то, что она чрезвычайно облегчает своему владельцу жизнь. Самые трудные ситуации удается разрешить тому, кто владеет ее приемами.

Сам я в такой степени приемами логики не владею, но не раз наблюдал ее животворное действие. Вот как раз вспомнился отличный пример.

Были мы тогда на Беломорской биостанции и при этом на первом курсе. Жизнь была очень насыщенной – дни были заняты учебными предметами, а ночи – всевозможными походами, кострами и потреблением спиртного. В этот плотный график необходимо было включить общение с лицами противоположного пола, а еще – ну, мы же будущие ученые – проведение собственных научных изысканий. Короче, очень плотное было время.

Один из моих сокурсников вел в это время интенсивные научные исследования – изучал какое-то там распределение мышевидных грызунов в окрестностях биостанции. Для этого ему приходилось ставить линии давилок (таких особых ловушек), а затем обходить давилки и смотреть, чего же ему попалось. Линий было несколько, давилки исчислялись десятками, так что эта работа занимала довольно много времени.

И вот, после очередного напряженного дня, он обратился к товарищам по общежитию с просьбой. Я, говорит, уже вторую ночь просыпаю, а мне надо в три часа вставать и ставить давилки. Сплю я очень крепко, будильника не слышу – вот такая досада. И попросил более чутких товарищей разбудить его в три часа. Он довольно подробно описал алгоритм своего побуждения: я, говорит, буду драться, сопротивляться, ругаться – не обращайте внимания. Будите жестко, надо меня обязательно поднять, а то я не поставлю давилки, рухнет запланированная работа… Ему клятвенно обещали.

Ночью, около трех часов, в общежитии наблюдалась общественная побудка. Скачала начали очень громко трезвонить будильники – как самого исследователя, так и тех четырех человек, которые решили ему помочь и тоже поставили себе будильники. Все четверо встали, исследователь продолжал мирно спать, подтверждая свои слова о том, что такие пустяки, как слитный звон, не способны ему помешать. Четверо помощников исследователя натянули на себя треники и, ежась от ночного холода, начали будить своего героя.

Он был абсолютно честен и исполнял свои обещания по полной программе: дрался, ругался, сопротивлялся и засыпал в любой приданной ему позе. Шумная возня разбудила всех в комнате, и человек двадцать с интересом наблюдали за событиями, подбадривая отчаивающихся помощников и подавая им идеи. Исследователь был полит водой (жуткая ругань и тяжелые удары вслепую), посажен (удары ногами, пострадавшие отползают, смена бригады помощников на свежие силы), у него отнято одеяло (при этом сдвинуты целых четыре кровати – он вцепился в одеяло мертвой хваткой и тащили его вместе с кроватью, сметая остальных).

В конце концов бодрствующая и многочисленная сила победила одинокую спящую натуру. Исследователь сидел, морщась от холода, на залитой водой кровати, у него были открыты глаза и он больше не ругался, вяло повторяя: «Ну хватит, хватит, все уже…». Он потянулся за штанами и держа их в руках, заговорил очень спокойным и рассудительным голосом: «Смотрите, что получается. Если я сейчас пойду ставить давилки, то потом буду сильно хотеть спать. А днем меня преподаватель с занятий не отпустит, даже если я ему скажу, что всю ночь ставил давилки и не выспался. Не отпустит, поскольку я буду отпрашиваться для того, чтобы поспать. Если же я сейчас высплюсь, а преподавателю скажу, что прошу отпустить меня с занятий, чтобы ставить давилки для научной работы – он меня, без сомнения, отпустит. Так будет правильно». С этими словами он натянул на себя мокрое одеяло и улегся в кровать. Ошеломленные его логикой помощники сочли, что он дело говорит и, зализывая боевые ссадины, также отправились на боковую.

Наутро возмущенный исследователь грязно ругал своих незадачливых помощников, которые его не разбудили, сорвав все планы научного исследования. Никаких своих речей ночью он не помнил, не помнил ни процесса побудки, ни воды, ни ударов – ничего. Он мирно спал всю ночь, и его мерзко не разбудили. Часа через два, когда страсти слегка улеглись и исследователь стал способен воспринимать рациональные доводы, ему пересказали, чем он всех взял. Повторили его логичные мысли и сообщили, что по всеобщему мнению человек, говорящий так, с ясным лицом и открытыми глазами, просто не может считаться спящим, иначе вся наша жизнь – сон.

Исследователь выслушал свои ночные аргументы, выругался, сказал, что это не логика, а хрен собачий, что все поддались на провокации его спящего мозга и теперь уже давилки ставить незачем – график их постановки упущен безнадежно.

Я бы назвал это сном разума.

2004

Быстрые и мертвые

Как делается наука, в общем, известно. Хотя… Когда смотришь на самое начало этого процесса, иногда замечаешь новые черты. В этом смысле интересно присмотреться к курсовым работам: вот они, самые первые и неумелые шаги. Легче всего здесь сказать, что они бывают ошибочные, что они нелепые и неловкие… А может быть, архетипические? Может, в студенческих ошибках вскрывается то, что глубоко спрятано во «взрослых» работах?

Как-то изучали в совсем серьезных работах реакцию насекомых на электромагнитное поле. Оказалось – да, реакция есть. Стремятся расположиться вдоль или поперек линий магнитного поля, предпочитают статистически достоверно углы 90 и 180. Что ж, экспериментальный результат… Потом выяснилось, что ошибка наблюдения: наблюдатель, фиксируя в журнале положение длинной оси тела насекомого, предпочитал (бессознательно) «осмысленные» углы, сбивал данные к углам, кратным 45 и 90. А потом выяснилось, если не ошибаюсь, что действительно насекомые электромагнитное поле чувствуют. Им это просто – все тело, считай, в механорецепторах, как заряженная пылинка ляжет, тут же ощущается. Дело тонкое.

Помню, был случай значительно менее серьезный. На кафедре была запланирована очередная курсовая работа – посмотреть, как будут вести себя различные насекомые во время суточного ритма. Контрольная группа затемняется и осветляется как солнышко за окошком захочет, а опытная группа, конечное дело, живет при круглосуточном электрическом, и вот интересно – будет она активность к 24 часам приурочивать как-то или собьется у нее ритм к чертовой матери.

Выбрался студент, который тему взял. Решено было на этот раз сделать работу на божьих коровках. Студент должен отправиться на природу, наловить божьих коровок, принесть в лабораторию, там пара ящиков с подсветкой, запустить контрольную и подопытную группы и снимать показания – приходить каждый час-два в лабораторию, смотреть их активность. Чтобы не дурить и не вникать во всякие движения щупиками, активностью принято считать попросту передвижение коровок по коробке. Пол разграфлен на квадратики с номерами, легко высчитывается, на сколько квадратов сместился меченый экземпляр, сиди-считай, в конце статистику накинь, и готовая курсовая. Литературу сзади, литобзор спереди, результат любой годится: хошь – не влияет на них лаборатория, внутренний ритм – потом разберутся, что у них за пейсмейкеры, а хошь – сбивается ритм, не помнят коровушки света белого.

Почти до самой защиты курсовой все было нормально. Студент собрал коровок, принес, посадил, следил, писал, считал… Чуть не в день защиты выяснились детали.

Он собрал 11 коровок. 5 в контроль, 6 в опыт. Из шести у трех все время наблюдалась нулевая активность: не ходили коровушки днем, лежали себе ночью. Оказывается, мертвые были. И он активность этих мертвых коровок тщательно и скрупулезно подсчитывал и в статистику вносить не забывал. Очень интересные данные получились, но на защите возникли вопросы.

Почему же ты, горе наше, так мало коровок набрал? Разве не знал ты, чадо научное, что для статистики побольше надо? Знало чадо про статистику. Внятно вполне об этом говорило – и про хи-квадрат, и про любезного сердцу Стьюдента. Просто чадушко больше коровок не нашло, а искало оно их аж два летних месяца.

А как же тебе удалось, детинушка, за два летних месяца всего 11 божьих корок найти? Где ж ты их искал? А в еловом лесу, во темном да холодном ходил, под дождями ненастными. Так случилось, так уж вышло, и нету коровок во еловом лесу.

А что ж ты, детушка горемычная, мертвых-то коровок обсчитывал, движеньица от них ожидал? А для чистоты опыта, граждане преподаватели, для чистоты необходимой: сколько поймал, столько в лабораторию и принес, столько в ящик посадил. Чтобы не было для статистики порухи, чтобы не выбрасывать из опыта данные. Что ж, что нули – и нули статистике годные, активность описывают, научные выводы делают. Быстрые коровки по квадратикам бегают, мертвые коровки статистику нагоняют, всем дело находится.

Не убедили преподаватели чадушку что он что-то не так сделал. Произвольно работу не зачли, двойку поставили, и чуть не отчислять из университета хотят, негодные. Тут у студента отец нашелся, да и не пропадал никогда. Отец – большой и ответственный, каким-то главком заведует, человек опытный и в жизни разбирающийся. Как узнал, что сына выгоняют за божьих за коровок пустяшных, позвонил завкафедрой, поговорил с профессором. И сказал он тому профессору: что ж вы, преподаватели негодные, сына моего калечите, учиться ему не даете? Кому как не мне знать, сколько сил он в ту работу вложил, как вместо отдыха с отпуском все дождливое лето по еловым по лесам пропадал, дурацких коровок вам в угоду искал. Ладно, люди мы взрослые, давайте без глупостей. Человек я не маленький и могу много. Нужны вам божьи коровки – чего мальчика маять? Скажите мне, у меня филиал в Крыму, там их полно, мне по звонку по единому сотрудники наберут. Сколько надо вам, говорите поскорее, вам надо-то сколько? Хотите – десять ящиков? Нет? Могу двадцать. Вагон могу. Только скажите, сколько вам этих коровок надо.

А в том Крыму коровок много было, не соврал человек опытный. На Тамани тогда разводили тех коровок промышленно, на поля выпускать, от вредителей. А коровки глупые вместо полей в Крым летели, тучами на пляжи опускались, на улицы. В волнах прибоя полоской качались, кое-где в полметра грядой собирались, дворники их вымести не могли, отдыхающие – сандалии обтирать не успевали.

От вагона божьих коровок завкафедрой отказался. Сын большого человека на факультете остался и потом благополучно закончил. Курсовую зачли – не буду врать, не думаю, чтобы эту, может, пересдал как-то, а может и эту – за владение статистикой, за старание, за честную работу.

Выходи в большой свет, чадо милое, наукой занимайся, пользу людям приноси!

2004

Тот, кто не верит в чудо, не верит в реальность

Давным-давно, еще до инаугурации, до дефолта, до инфляции, до революции, – в самом что ни на есть мифическом «тридевятом царстве, тридесятой эпохе», которую чудесным образом помнят одни и чудесным же образом не помнят другие, – был университет.

Студенты жили кто по домам, а кто и в общежитиях. Домашние студенты были обречены на скудное учебное существование, а дикие предавались всем опасностям свободы и соборности. Самым высоким общежитием был ДАС – конечно, и около «Литвы» зажигали, и в Главном здании чудили как могли, но ДАС предлагал для студенческой жизни совсем особые возможности.

Около «Литвы» жил мир хрущевских пятиэтажек, и максимально возможное чудо там состояло бы в появлении воды в душевой. В ГЗ царил сталинский неоклассицизм, и чудеса там были по образцу пятидесятых. Помнится, на 14 этаже высотки пьяный студент на спор решил пройти по наружной стене между окнами, сорвался и угодил в единственный на сто метров периметра мусорный бак, который к тому же только этим вечером был наполнен картонными коробками из-под телевизоров. Ни одного перелома. Даже не протрезвел. Легенда гласит, что то был философ.

В ФДС около «Литвы» шутили по-детски. Вешали пустые ведра около двери, чтобы выходящий ударился головой. Выключали свет в коридорах, одевали простыни и пугали коменданта, разливали воду в коридорах. В ГЗ вели интенсивную половую жизнь, перемежаемую семинарами по психологии и нетрадиционным практикам. А около ДАСа стояла больница «Кащенко».

ДАС был уже временем брежневского модерна с особенным, нечеловеческим духом – там было не холодно, не тоскливо и не безумно – там просто нельзя было жить. Этого просто не замечали, потому что очень много было народу. По пять человек на крохотные комнатушки… Мутный водянистый кофе в буфете, за которым любители стояли в очереди по два часа. Кухня с шестью огромными плитами, из которых работала одна – тремя конфорками. Только в ДАСе я наблюдал такие сцены: отправившись в гости к товарищу, я обнаружил его в комнате, за двумя сдвинутыми вместе столами, на огромном листе ватмана он лихорадочно рисовал к завтрашнему дню стенгазету. А на соседней койке сидели двое молодых людей в черных костюмах, белых рубашках, при галстуках. Между ними сидела абсолютно голая девица, которая держала на коленях раскрытый «Плейбой», который все трое очень серьезно и уныло читали.

В ДАСе было голодно. Один мой знакомый организовал что-то вроде общества любителей мяса. Кто-нибудь из сочленов работал на мясокомбинате, и поэтому каждый вечер приносил в комнату кусок мяса. Его жарили, собирали членов клуба – недоедающих девушек, голодных поэтов, тоскующих без мяса музыкантов – и ели мясо. Поскольку музыкантов и поэтов было больше, чем мяса, право приходить в клуб давалось поочередно. Обычно член клуба ел мясо раз в неделю.

ДАС был очень высокий, десятки его этажей торчали среди пустыря. Здание опоясывали узкие, в 25 сантиметров, балкончики, выход на которые всегда был перекрыт изнутри. За окнами выла метель – учебный год, надо сказать, приходится в основном не на лето. Редкие трамваи позвякивали с одной стороны, огромный пустырь лежал с другой. Ходить под окнами ДАСа было некому – никуда не лежала дорога, не было такого места, куда бы надо было через этот пустырь идти.

Одной студентке из дому, из солнечных краев, где едят еду, прислали гостинец. Два килограмма сала, настоящего соленого сала. И огромную курицу, чуть не под 4 кило весом. И сало, я уже говорил, но еще – курицу. Сало можно было есть так, а курицу можно зажарить, зажарить целиком и тоже съесть. Огромную вкусную курицу. Студентка решила устроить вечером пир. Она сложила сало и курицу в авоську и повесила ее за окно – холодильников ведь не было. На пятнадцатом этаже, на неприступной отвесной стене ДАСа, вьюга всем своим тридцатиградусным морозом раскачивала авоську с курицей.

К вечеру студентка вернулась в комнату, разыскав немного маргарина и сковородку, захлопотала по поводу наступающей еды, полезла за окно к примерзшей курице – и авоська оборвалась. Окаменевшая курица с салом рухнули вниз, во мрак. Через положенные свободному падению секунды снизу раздался дикий вскрик, тут же умолкший.

Студентка страшно перепугалась – уже не до курицы, ведь пятнадцатый этаж… Того бедолагу, который там зачем-то шел, наверняка убило. Она накинула пальтишко и кинулась вниз, через лифты, вестибюль, обежала здание – может, еще дышит, надо вызвать скорую… Тропинка под ее окном была пуста. Не было пострадавшего тела. Не было и курицы. Не было также и сала. Я бы назвал это предсмертным криком восторга.

2005