Текст книги "Отважные(изд.1962)"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часовой уже спустился вниз и кричал:

– Чего стучишь? Стрелять буду!..

Он смотрел в глазок, проделанный в двери, но Степан Лукич заслонял его своей головой.

– Позови начальника! – кричал он. – Начальника сюда!..

Тимофей подсадил Маю к окошку, и она, легкая, как перышко, в одно мгновение оказалась рядом с Колей. Он крепко сжал ее руку, и они вышли из проулка на улицу.

День был тусклый, дождливый. По улице шли люди. Шли, как обычно, в разных направлениях. На большой скорости промчались две машины. Из-за угла вышли полицаи, очевидно сменившиеся с поста. Но могли ли они предположить, что этот мальчик в обтрепанном костюмчике и худенькая девочка с косичками только что совершили отчаянный побег. Они прошли мимо, не обратив на ребят внимания.

Коля старался идти спокойно, но сердце его отчаянно колотилось. Увидев полицаев, он рванулся было, чтобы бежать, но Мая удержала его.

– Иди тихо, – шепнула она, – и слушайся меня! – и сжала его ладонь с такой неожиданной силой, что он невольно покорился.

Они завернули за угол. У молочного магазина стояла большая очередь. Они медленно прошли мимо нее, вошли в ворота проходного двора, и тут, словно кто-то ударил их в спину, рванулись вперед.

Они бежали хорошо им знакомыми переулками, садами, перелезали через заборы. Теперь в городе, где Коля родился, где все казалось ему таким родным, он чувствовал себя затравленным зверьком, которому надо прятаться, прислушиваться к каждому шагу, шарахаться при виде каждой тени.

Остановились они, только когда достигли оврага на краю города. Здесь, в густых кустах, в сравнительном отдалении от ближайших домов, они могли передохнуть.

– Ты же хотел идти к какому-то фотографу, – сказала Мая, когда они немного отдышались.

Коля подумал.

– Нельзя туда. Нас сразу накроют. Ведь первым долгом дядя Никита будет искать меня там…

Порыв ветра принес дождевые капли. Ребята сели рядом на большой, обросший мхом камень, прижались друг к другу, чтобы было теплее, и стали думать, что же им делать дальше…

Глава десятая
ТАЙНАЯ ЯВКА

Клавдия Федоровна Шухова принадлежала к числу тех людей, которые стойко выдерживают удары судьбы. Ее энергии могли бы позавидовать молодые. «Упасть легко, – говорила она, – а подняться трудно». И в самые тяжелые времена она не теряла присутствия духа.

Ей было уже под пятьдесят. Высокая, статная женщина с гладко зачесанными седыми волосами, она заставляла относиться к себе с уважением даже врагов. В первые дни войны детский дом, которым она заведовала, эвакуировался, а сама она осталась из-за одного больного мальчика. Этого мальчика нужно было отправлять на санитарной машине. Но случилось так, что шофер в спешке перепутал адрес, ждал на другой улице. Пока Шухова металась в поисках транспорта, вражеские танки ворвались в город. Гитлеровцы сразу же выбросили мальчика из больницы. Шухова взяла его к себе домой и стала ухаживать за ним, как за родным сыном. Она во всем себе отказывала, продавала вещи, вязала платки, чтобы поддержать его…

В эту ночь ей долго не спалось. Ветер стучал ставнями, во дворе выла собака. Плотно занавесив окна, Клавдия Федоровна вязала носки для Вити, который безмятежно спал.

Поблескивали длинные железные спицы, послушно укладывая петли. В углу мерно тикали часы.

Что это?.. Собака перестала выть и хрипло, надрывно залаяла. Клавдия Федоровна опустила вязанье и прислушалась. Кто-то тихо крался под окном, стараясь ступать бесшумно, но шорох гравия выдавал его.

Женщина взглянула на часы: половина третьего. Может быть, кого-нибудь из полицаев привлек свет в ее комнате? Нет, толстое суконное одеяло наглухо прикрывает окно, не оставляя ни одной щели. Соседи?.. Но ведь ни у кого из них нет ночного пропуска.

Шорох под окном затих, словно человек притаился и чего-то ждет. Клавдия Федоровна прикрутила коптилку, бесшумно подошла к окну и, приоткрыв одеяло, глянула во двор. В лунном свете чья-то тень мелькнула на дорожке и исчезла за выступом дома. Тихо заскрипели ступени крыльца, и кто-то три раза негромко стукнул костяшками пальцев: тук-тук-тук! Каждый удар словно молотком ударял ей в висок.

– Кто там? – спросила она.

– Комнаты есть? – тихо спросил мужской голос.

– Все комнаты заняты, – ответила она.

– Пустите погреться!

Щелкнул замок, и Клавдия Федоровна отступила в глубину комнаты. Человек в черном пальто быстро прикрыл за собой дверь и, тяжело переводя дыхание, подошел к столу.

– Что случилось? – тревожно спросила она. – Вы же знаете, ко мне нельзя.

– Знаю, – ответил человек. – Дайте воды. Очень устал!

Клавдия Федоровна достала из шкафа чашку, налила в нее из чайника воду и протянула ему.

Человек жадно выпил, а потом устало опустился на стул. Неровный свет коптилки делал черты его лица почти неразличимыми. Казалось, что из поднятого воротника торчит лишь один нос. И только лихорадочно блестят темные глаза.

– Дело не терпит промедления, – сказал он хриплым от волнения и усталости голосом, – только что в гестапо расстреляны Степан Лукич Власенко и Тимофей Петрович Скурихин.

– Ужасно! – прошептала Клавдия Федоровна.

– Во время допроса, – продолжал человек, – выяснилось, что они сидели в подвале городской полиции вместе с сыном Охотниковой – той, которую повесили, – и еще с одной девочкой. Сегодня днем дети бежали…

– Вот как, – выдохнула Клавдия Федоровна. – А где же они?

– Никто не знает. Мейер взбесился. Он боится, что подпольщики успели им что-то передать…

– Слушайте, Никита Кузьмич, – сказала Клавдия Федоровна, – все в городе говорят, что вы сами отвели мальчика в полицию. Это правда?

Никита Борзов – это был он – с досадой махнул рукой:

– Я вынужден был это сделать! Мейер подослал ко мне своего шпиона. Тот видел Колю у меня во дворе…

– Надо было придумать что-нибудь другое. Ведь в полиции мальчик подвергался страшной опасности.

– Его бы все равно выпустили! Я даже скажу больше. В тот момент, когда он бежал, уже было решено ребят отпустить… За ними хотели установить слежку. Мейер думал, что ребята прямиком приведут его к подпольщикам…

– Хитро, – сказала Клавдия Федоровна. – Что же дальше?

– Весь город оцеплен… Но вот что меня тревожит: Мейер послал три машины с солдатами в сторону Малиновки…

Клавдия Федоровна молча прошлась по комнате.

– Может быть, Власенко и Скурихин не выдержали допроса и в чем-нибудь признались?

– Нет, нет, – горячо возразил Борзов, – я был там почти все время. Они не сказали ни слова.

– Что же делать? – спросила Клавдия Федоровна.

– Вы знаете Колю Охотникова в лицо? – спросил Никита Кузьмич.

– Знаю. В день казни я хотела увести его с собой, но мне помешал фотограф с Базарной площади. Он тоже хотел забрать мальчика. Пока мы с ним спорили, Коля исчез…

– Фотограф все-таки зацапал его. Ему, видите ли, нужны здоровые руки. Хотел, чтобы мальчик был у него вместо домработницы.

– Ну, это вы зря, Никита Кузьмич, – возразила Клавдия Федоровна. – Старик Якушкин неплохой человек.

– Ладно, – проговорил Борзов. – Сейчас важно разыскать детей, а то они начнут пробираться к Малиновке и наткнутся на засаду.

– Почему вы думаете, что они пойдут туда?

– Из случайного слова, сказанного Блиновым, я понял, что Коля где-то кому-то говорил о Малиновке…

Вдруг Клавдия Федоровна испуганно схватила его за руку.

– Тихо! – прошептала она и даже при слабом, неверном свете угасающей коптилки было видно, как побледнело ее лицо. – Идут!

Никита Кузьмич быстрым движением вытащил пистолет и прижался к косяку двери.

– Если сюда войдут, я буду стрелять, – проговорил он.

Клавдия Федоровна кивнула в сторону спящего Вити:

– Вы погубите его! Нельзя!..

Лицо Никиты исказилось. Тускло блестел в его руке прижатый к груди револьвер.

Шаги за окном стихли. Потом опять заскрипел гравий. Странно, но собака перестала лаять…

Клавдия Федоровна прильнула к окну. Она долго вглядывалась в темноту и вдруг, тихо ахнув, быстро направилась к двери.

Борзов невольно отшатнулся, когда она проходила мимо. На мгновение ему показалось, что он попал в засаду…

Он еще плотнее прижался к стене, готовясь к самому худшему. Ведь он никогда бы не смог объяснить ни Курту Мейеру, ни Блинову, почему оказался здесь ночью.

– Никита Кузьмин, посмотрите, кто пришел! – Голос Клавдии Федоровны звучал спокойно.

Борзов осторожно вышел из своего убежища. Перед ним стояли до предела измученные, но целые и невредимые Коля Охотников и Мая Шубина.

Глава одиннадцатая
ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ

Если бы не война, Геннадий Андреевич Стремянной так бы и продолжал учительствовать в школе, где преподавал историю.

Немного сутулый, в черном пиджаке и залоснившихся брюках, он входил в класс и неизменно начинал урок одной и той же фразой: «Итак, дети, на чем мы остановились в прошлый раз?» При этом он делал долгую паузу и ждал, что ему ответят. Конечно, он не был педантом, но ему хотелось удостовериться, что его ученики помнят, чему он их учил…

После смерти жены Геннадий Андреевич жил с двумя сыновьями. Жизнь его шла размеренно и спокойно. Но, несмотря на то что годы брали свое, он и сейчас еще мечтал о какой-то другой жизни, пусть тяжелой и сложной, полной опасностей, однако такой, в которой воплотятся самые затаенные устремления его молодости.

Когда гитлеровцы стали подступать к городу, коммуниста Стремянного вызвали в райком партии. Он думал, что ему поручат какую-нибудь работу по эвакуации… Но секретарь райкома посадил его в машину и повез в горком. Здесь с Геннадием Андреевичем говорили секретарь горкома и представитель фронтовой разведки. Ему предложили остаться в городе и уйти в подполье. Никто не скрывал от него связанного с этим риска. Даже маленькая ошибка могла стоить жизни. Право отказаться осталось за ним. На следующее утро уходил эшелон, и он мог уехать на восток.

Геннадий Андреевич согласился сразу. Сыновья его в армии. Он остался один, ничто его не связывало. Первоначально его роль должна была быть весьма скромной. После прихода немцев постараться открыть лавочку писчебумажных товаров на одной из главных улиц. Эта лавчонка будет явочной квартирой, а для того, чтобы немцы его ни в чем не заподозрили, он заявит, что его отец был когда-то крупным торговцем; для убедительности ему сочинили документы, подтверждающие, что самого Стремянного преследовали большевики. Он изучал шифр, запоминал нужные адреса, проверял подходы к той лавочке, которую заранее облюбовал, если придется из нее внезапно уходить. Он накрепко запомнил адрес, где в случае нужды найдет укрытие и откуда его переправят в безопасное место.

Его познакомили только с двумя-тремя людьми будущего подполья, но он чувствовал, что создается крепкая организация, и он – лишь одно из ее звеньев.

Однако в первые же дни оккупации подпольщиков постигла серьезная беда. Гестаповцы схватили на улице руководителя городского подполья Лосева, единственного человека, которому Геннадий Андреевич должен был подчиняться. Причина ареста и судьба Лосева так и остались неизвестными.

Геннадий Андреевич ожидал, что ночью за ним придут, и готовился дорого отдать свою жизнь. Однако гестапо его не тронуло. Немного придя в себя, он стал заниматься лавочкой, но и тут он потерпел неудачу: сгорел дом, где в подвале заблаговременно были припрятаны пачки с писчей бумагой, карандашами, резинками и тетрадями – весь тот запас, который он должен был, когда наступит время, разложить на прилавках своего «магазина». Его охватило отчаяние. Что делать, куда податься? Невыносимо сидеть одному сложа руки, в бездействии, в полном неведении. Пойти по заветному адресу? Не рано ли? Да и существует ли еще организация? Но через несколько дней ему дали знать, что назначен другой руководитель – Сергеев, слесарь паровозного депо.

На тайной явке Сергеев, молодой человек в промасленной черной куртке, державшийся собранно и говоривший неторопливо, предложил Стремянному поступить чернорабочим в депо.

Несмотря на суровый режим, который установили там гитлеровцы, Геннадий Андреевич воспрянул духом – рядом были товарищи. По условиям конспирации, Сергеев ни разу не заговорил со Стремянным на людях, но он все равно всегда ощущал его присутствие, его внимательный взгляд, его помощь. По указанию Сергеева он насыпал в масло, которым смазывал оси вагонов, песок, смешанный с землей. Трудно это было сделать, но самым сложным оказалось обмануть гитлеровского инженера, человека подозрительного, проверявшего каждую мелочь. Надо было овладеть искусством фокусника и жонглера, показать ему бочку с чистым маслом и тут же разлить по масленкам испорченное из другой. Это была игра со смертью. И все же Геннадий Андреевич довел дело до конца.

Но недолго пришлось пробыть вместе с Сергеевым. Вскоре Сергеева убили. Кто это сделал, так и осталось тайной. На другой день после убийства гестапо арестовало Михаила, молодого красивого парня, который до войны был неудачливым актером в городском театре, а теперь работал в депо подсобным рабочим. Кто-то распустил слух, что Сергеев и Михаил действовали заодно и что Михаил разоблачен как активный подпольщик.

История повторилась. Опять Геннадий Андреевич оказался в полной изоляции от подполья. Он даже стал думать, что о нем забыли. Идти на явку, которую следовало использовать в крайнем случае, он не решался. И снова вынужденная бездеятельность.

Но вот его вызвали на явку. Ранним утром, по пути в депо, он спустился в овраг; здесь, в старом карьере, его ждал представитель подпольного обкома. Он сообщил, что Геннадия Андреевича назначают руководителем подпольной организации города. Это назначение застало его врасплох. Он готов был пойти на любое задание, он готов был рисковать своей жизнью, но руководить всей организацией, держать в своих руках все ее нити, распоряжаться судьбами других людей… Справится ли он? Ведь ему никогда не приходилось занимать командные должности. Потом мелькнула мысль, что так рассуждать можно было раньше, до войны, а теперь слишком необычна жизнь, которой они все живут, и требует она от людей совсем иных действий, иных решений. И он молча принял приказ.

Подпольщикам предлагалось произвести разведку укрепленного района, который задумали создать гитлеровцы. Пока было известно только его примерное месторасположение, так как из нескольких близлежащих друг к другу деревень оккупанты выселили жителей. Требовалось выяснить самое главное: план укреплений, их мощность, оружие, которым они оснащаются.

В ту же ночь Стремянной встретился с тремя подпольщиками. Во время разговора Геннадий Андреевич понял, что у него есть надежная и верная опора.

Теперь, когда расстановка сил ему была известна во всех деталях, он смог по-настоящему разобраться и в людях. Он долго не мог прийти в себя от изумления после того, как узнал, что Никита Борзов сумел стать помощником бургомистра и завоевать доверие самого Блинова.

Если замыслы и действия Курта Мейера были ясны подпольщикам, то Блинов представлял для них некоторую загадку. Даже Никита Борзов не мог сказать о нем ничего определенного. Что это за человек? Чего он хочет? Тайный друг или хитрый враг? По многим признакам бургомистр Блинов находится в известной оппозиции к Курту Мейеру. Случалось, что бургомистр облегчал судьбу людей. Благодаря тому, что он назначил медицинскую комиссию, несколько десятков женщин были освобождены от угона в Германию. Чего хочет Блинов? Может быть, он ищет связи с подпольем, чтобы оказать ему еще более существенную помощь?

В дальнейшем Геннадий Андреевич не раз обсуждал этот вопрос с Борзовым. Казалось соблазнительным вдруг приоткрыть карты и окончательно установить, что за человек Блинов. Но всякий раз они решали, что надо выждать, проверить, накопить факты… Ошибка, неосмотрительность в таком деле гибельны. И подпольщики продолжали вести с бургомистром сложную игру, вынуждая его разыгрывать сочувствие, идти на уступки.

В тайной, полной внезапностей борьбе подполье добилось немалых успехов. При нападении на фельдъегеря были забраны важные документы, среди которых оказался и радиокод. Поэтому в течение нескольких дней, пока немцы не сменили код, партизаны расшифровывали их сообщения. На окраине города, невдалеке от склада с бомбами, заложенные в дорогу мины подняли на воздух четыре десятитонных «Круппа», везших ящики со взрывчаткой. Подпольщики следили за передвижениями немецких войск, подсчитывали количество машин, записывали номера полков и обо всем передавали по радио через линию фронта. Радиостанция, спрятанная в старой каменоломне, несколько раз пеленговалась немцами. Они окружали район, откуда велись передачи, но все их поиски оставались безрезультатными. Портативная радиостанция лежала на дне шурфа, прикрытого камнем, а гравий, которым было усеяно дно каменоломни, не сохранял следов радиста, исчезавшего раньше, чем машины с солдатами успевали добраться сюда из города.

И все же за последние недели произошло несколько провалов; после Сергеева – Екатерина Охотникова. Она даже и не успела по-настоящему развернуть свою работу. К нападению на Вернера она не имела решительно никакого отношения – у нее было совсем другое задание.

Однажды вечером, выйдя на высокий берег реки, Геннадий Андреевич вдруг остановился, озаренный давним воспоминанием. Он смотрел через подернутую ветром рябь голубоватой быстрины на широко раскинувшиеся поля, на белые домики дальней деревни, сбегающие по склону холма, и перед ним вставало его детство.

Когда-то, очень давно, отец повез его за город. Потом они долго шли какими-то рощами и оврагами. Геннадию нравилось, что они, словно играя, крадутся и прячутся от кого-то. Но вдруг из-за кустов вышел рабочий с черными усами. Он остановил отца и сердито сказал: «С ребенком нельзя, может проболтаться». И отец, почувствовав себя виноватым, потоптался на месте, а потом пошел назад. Он шел молча, и Геннадий понуро плелся за ним. Так они и вернулись в город.

Много-много лет прошло с тех пор. Память не удержала ни той рощи, ни того оврага. Но это было там, вдали за рекой. А потом, после революции, по этим полям, увязая в жирном черноземе, шли цепи – белые на красных, красные на белых, с гиком неслась кавалерия.

Эти широкие русские поля видели много битв…

Была у Геннадия Андреевича большая, хорошая семья. Но где теперь все? Где старший сын, Константин, и где Егор? Егор встретил войну на границе… Так и неизвестно, что с ним… Нет, нет, не нужно больше об этом думать!..

На фронте день считается за три, а в подполье час бывает равен году. Приходил опыт, а с ним уверенность. Уже многие нити Геннадий Андреевич твердо держал в руках.

Но вдруг темной сентябрьской ночью к нему прибыл связной с приказом подпольного обкома – немедленно явиться в партизанский отряд.

С большой осторожностью Геннадий Андреевич передал руководство заместителю и дождался ночи в роще, на краю города. Когда стемнело, он, держась за найденное на берегу бревно, переплыл Дон.

Насквозь промокший, иззябший, он пошел полевыми тропами к Малиновке, стараясь не выходить на дорогу.

В просветах туч то появлялась, то исчезала луна. Где-то вдалеке чертил небо яркий луч прожектора. Временами на горизонте вспыхивало пламя, несколько мгновений дрожало, озаряя тучи, а затем быстро гасло. И только потом ветер доносил отголосок дальнего взрыва.

Вдалеке показались очертания домов – наконец Геннадий Андреевич пришел к цели. Явка была назначена в три часа ночи, в заброшенной хате на краю Малиновки.

Когда-то в этом старом, заколоченном досками доме жила вдова Полознева. Но еще в первые дни войны она уехала к своей дочери, которая в прошлом году вышла замуж и переехала в Тамбов. Покосившуюся хату и избрали подпольщики местом встреч с партизанами. Время от времени они приходили сюда, чтобы обсудить совместные действия. Двери и окна так и оставались забитыми, в хату вползали сквозь небольшой пролом в глинобитной стене, замаскированный прошлогодним гнилым сеном.

Для еще большей предосторожности к хате приближались лишь в том случае, когда была полная уверенность, что убежище не раскрыто. Человек, который назначил здесь явку, приходил загодя и долго неподвижно лежал в кустах, высматривая, нет ли поблизости засады.

Если бы Коля и пробрался сюда, он наверняка никого бы не нашел – хата Полозневой была необитаемой и ни на какие пароли никто бы не отозвался.

Геннадий Андреевич долго вглядывался в маленький циферблат часов, стараясь понять, сколько же сейчас времени. Он видел перед собой белесоватый кружок и никак не мог разглядеть стрелки. Наконец помогла луна. Она на мгновение озарила опушку рощи, и ее холодный луч, скользнув между обнаженными ветвями, сверкнул на стекле. Половина третьего!.. Геннадий Андреевич облегченно вздохнул: не опоздал! До встречи еще целых полчаса.

Он чутко прислушивался к ночным шумам. До хаты отсюда метров двести. Она стоит в стороне от других домов, маленьким хуторком. Лучшего места для явки не придумать.

Но где человек, который должен его встретить? Уже на месте? Или, может быть, притаился поблизости и выжидает назначенного часа?

Из глубины леса ветер доносил шорохи. Где-то треснула ветка. Шаги?.. Нет. Очевидно, просто время ведет свою работу: пришел час упасть сухой ветке, и она упала.

Приближающиеся голоса заставили его еще больше затаиться. Он не видел людей, но, судя по всему, их было двое. Они торопливо шли по дороге к деревне, разговаривая между собой. Расстояние было слишком велико, и Геннадий Андреевич не разобрал ни слова. Это не могли быть крестьяне – ночью никому не разрешалось выходить за околицу, – значит, полицаи или немцы. Что привело их сюда так поздно?

До боли в глазах он вглядывался в темноту – не мелькнет ли тень возле хаты. Но вот голоса растаяли вдали, шаги стихли, и только откуда-то донесся встревоженный собачий лай. А затем и он оборвался…

Сколько времени прошло, Геннадий Андреевич не знал. Луна снова зашла за тучи. Ничто не выдавало присутствия в хате человека. В окнах не мелькнуло ни огонька, ни одного шороха не доносилось оттуда.

Появились первые, робкие признаки рассвета. Геннадий Андреевич взглянул на часы. Без четверти четыре!.. Он опоздал на целых сорок пять минут. Нет сомнения, что человек, если он уже в хате, не будет ожидать долго – он не сможет после рассвета выйти оттуда незамеченным.

Стараясь ступать как можно осторожнее, Геннадии Андреевич вышел из-за своего укрытия и двинулся к дому. Все было тихо. Даже собаки примолкли в этот предрассветный час.

Легкий ветер коснулся лица, и Геннадий Андреевич зябко повел плечами. Он устал, он дьявольски устал. Сейчас бы броситься на охапку сухого сена и заснуть!..

Рука коснулась плетня. Геннадий Андреевич сделал несколько шагов и, нащупав сломанный шест, перешагнул через него. Под ногой звякнул черепок, но Геннадий Андреевич уже быстро шел к хате, сжимая в руке пистолет. Если засада – пусть стреляют, он будет драться до последнего патрона.

С минуту Геннадий Андреевич стоял, прижавшись к крыльцу, и мучительно вспоминал пароль, слова которого вдруг вылетели из памяти, – сказалось нервное напряжение проведенной без сна ночи…

В это мгновение он вдруг понял, что не один. Всеми обострившимися чувствами он ощутил, что за ним наблюдают, что за окном, забитым досками, кто-то стоит.

Геннадий Андреевич прижался к стене. Да, за стеной явственно был слышен шорох, кто-то крался к двери… Теперь человек снова повернул назад. Он опять приближался к окну! Очевидно, решил, что у окна позиция лучше.

Во рту у Геннадия Андреевича пересохло, он провел языком по губам и вдруг вспомнил пароль! Как же он мог его забыть?!

Он поднялся на покосившееся крыльцо и рукояткой пистолета осторожно стукнул в дверь.

И тут же ему ответил густой, низкий голос:

– Кто?

– Нельзя ли воды напиться?

Голос ответил:

– Воды? Воды много, пей сколько хочешь!.. Подожди, сейчас выйду!..

И Геннадий Андреевич услышал, как человек, теперь уже не таясь, зашагал по комнате.

Через минуту он появился из-за угла, очевидно использовав лаз. Лицо его рассмотреть было трудно, видно было только, что он бородат.

– Пошли быстрее, Павел Мартынович, – сказал человек. – Скоро солнце взойдет! Нам тут задерживаться не к чему…

Они быстро дошли до рощи.

Когда рассвело, Геннадий Андреевич увидел, что спутник его немолод, но крепок, борода у него светлая, лицо широкое, глубоко сидящие серые глаза смотрят умно и чуть насмешливо. Он назвал себя Харитоновым и оказался очень словоохотливым.

Старый лесник, он когда-то, еще в годы гражданской войны, служил в Богунском полку Щорса. Последние годы не работал, а жил в семье старшего сына, который занял его место, помогал по хозяйству. Теперь сына не было – ушел на войну, и старик остался с невесткой, но она сейчас находилась у своей тетки в соседней деревне.

Когда Харитонову, еще до отхода наших войск, предложили помогать партизанам, в нем взыграла старая сила. Он остался в своем доме, который стал местом явки партизан.

Так же как и Полознева, Харитоновы жили на отлете, у самой опушки леса. Темными осенними ночами можно было незаметно пробраться к хлеву, а из него уже в дом.

Дом Харитонова был крепкий, рубленый, и легкий дымок, который вился из трубы, и тихие, дремлющие деревья, – все создавало впечатление покоя и отрешенности от жизненных бурь.

Как только Геннадий Андреевич переступил порог, его обволокло теплом. Ему даже показалось, что пахнет парным молоком, которое он так любил.

Харитонов прикрыл дверь поплотнее и подсел к столу.

– Садись, Павел Мартынович! – сказал он. – Покажи-ка документы. Посмотрим, не надо ли кой-что подправить…

Он долго и внимательно рассматривал пропуск и удостоверение, которые были даны Борзовым и потому имели совершенно убедительный вид. Борзов достал их еще давно – на бланках оставалось только проставить даты, которые вписал сам Геннадий Андреевич. По документам он был Павлом Мартыновичем Токаревым.

– Так! – сказал Харитонов, внимательно изучив, казалось, каждую строку. – Все в порядке. Не подкопаешься.

– А в чем все-таки дело? – спросил Геннадий Андреевич, чувствуя, что стариком руководят какие-то важные соображения.

– Приказано передать вам маршрут, – переходя на «вы», сказал Харитонов, и по тому, как он вдруг стал серьезен, Геннадий Андреевич понял, что старик не так уж мягок, как показался на первый взгляд.

Но Харитонов не сразу перешел к сути дела. Он долго шепотом советовался, как ему поступить самому. Геннадий Андреевич слушал, смотря в его суровое морщинистое лицо. Да, трудно старику… но приказ выполнить нужно.

– Душа болит, – проговорил Харитонов, – знаю, надо, а не могу… не могу…

Что мог сказать Геннадий Андреевич? У каждого свой путь, опасный, тяжкий, но нужно идти по нему до конца, другого выбора нет…

Потом, собравшись с мыслями, Харитонов подробно и долго растолковывал, по каким дорогам и тропам следует добираться до партизанского лагеря.

– А теперь поспи, – сказал он, когда убедился, что подопечный усвоил маршрут. – Путь дальний… Топать и топать… Я схожу в деревню и сразу вернусь… – И, тяжко вздохнув, он вышел из дома.

Геннадий Андреевич прилег на кровать, сняв только сапоги, и сразу же заснул таким крепким сном, каким спал в детстве. Проснулся тоже мгновенно от какого-то внутреннего толчка, вскочил на ноги. Харитонов, одетый, сидел у стола.

– Уже пора? – спросил Геннадий Андреевич, взглянув в окно, где над дальним лесом кружили птицы. – Долго спал?

– Часа три, – ответил Харитонов.

– В деревне был?

Харитонов кивнул и присел на табуретке.

– Связной к тебе явился, – сказал он.

– Откуда?

– Из города. Николай, сынишка той, что повесили… Охотниковой!..

– Ну! – удивился Геннадий Андреевич. – Кто его послал?

– Думаю, Никита. Мальчишка дичится, мне не говорит.

– Где же он?

– Говорю ему, нет тебя здесь, а он не верит. Я, говорит, подожду! Как придет Павел Мартынович, скажи – пусть идет на опушку рощи…

– Осторожный, – усмехнулся Геннадий Андреевич.

– Сам худющий, а глаза сурьезные. – Харитонов достал кисет и стал неторопливо свертывать из газеты папироску. – А только чувствую я – не с хорошим он к тебе пришел… Уж очень он торопился, а как узнал, что тебя нет, даже потемнел весь…

– Но он же знал, что я должен прийти.

– Нет. Сначала я щупом его потрогал. Иди, говорю, с богом, никакого здесь Павла Мартыновича нет, никогда и не было. А сам смотрю, что делать будет. «Молоко, спрашивает, есть?» – «Какое, говорю, молоко! Ты что, с неба свалился? Я давно забыл, как корова выглядит, есть ли у нее рога…» Ну, а он опять за свое: «Нельзя ли воды напиться?» Видно, пароль вспомнил и на меня напирает… Хорошо, думаю, помогу тебе малость. «Воды пей сколько хочешь!..» Как только это я сказал, он обрадовался. Опустился на скамейку. «Дедушка, говорит, сил у меня больше идти нету…» Передохнул малость. Тут мы с ним и договорились… – Харитонов глубоко затянулся махоркой и выпустил клуб ядовитого дыма.

В раскрытом чистом окне было видно, как на сломанном плетне сидела голодная ворона и, растопырив крылья, раздумывала, куда ей лететь дальше. По дальнему шоссе, зажатому между полями, проехали машины. Если бы не линии телеграфных столбов, можно было бы подумать, что они едут прямо по целине.

– Уже едут!.. Торопятся, черти! – сказал Харитонов. – Уходить вам надо, да поскорее!..

– Хорошо, пойду! – сказал Геннадий Андреевич. – Только смотри, будь осторожен!

– А вещи?

– Как-нибудь обойдусь…

Харитонов вздохнул и пожал Геннадию Андреевичу руку:

– Тогда прощай. Скажи Колеснику, что все сделал, как он приказал. И еще, что иду против своего сердца.

– Обязательно скажу!

– Быстрее уходи! Быстрее! – сказал Харитонов и отворил дверь избы.

Геннадий Андреевич перелез через тыльный плетень и кружным путем направился к опушке. Сначала он спустился в неглубокую балку, которая скрыла его от глаз людей. Пройдя по ней, он круто свернул в рощу, уже раздетую осенним ветром. Порыжелые листья шуршали под ногами. «Зима наступает, – думал Геннадий Андреевич, – станет еще труднее. Надо действовать…»

Где-то в чаще пересвистывались птицы. Вдруг огненно-желтый комочек взметнулся на высокую ель. Белка!.. Она сидела на толстом суку и косила на него черными глазками.

Природа жила по своим законам. Сейчас бы с ружьишком охотиться где-нибудь на уток. А потом сидеть у пылающего костра и, щурясь от дыма, смотреть, как закипает смола на сосновых ветках…

Вот и опушка. Сквозь деревья невдалеке на поляне темнеет пирамида прошлогодней копны. Никого нет…

Геннадий Андреевич приостановился. Может быть, мальчик ищет его где-то тут. Надо ждать.

Тянулись минуты. Он стоял, оглядываясь по сторонам. И, хотя все его чувства были напряжены до крайности, все же не услышал, как сзади к нему подкрались.