Текст книги "Теория игр"
Автор книги: Александр Исаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Исаев Александр
Теория игр
Александр Исаев
Теория игр
"Человек должен жить свободно
и одиноко"
(Не помню кто)
1.
Свершилось! Выборы директора института Президиум Академии Наук назначил на конец марта. Об этом сообщалось в "молнии", вывешенной на Доске объявлений сразу у входа.
Нет, что ни говорите, а Перестройка – это поступок!
Партия – в русском сарафане до пят – выходит на авансцену битком набитого Дворца съездов и, обведя всех присутствующих в зале мудрым, всепонимающим взглядом, торжественно сообщает:
– Я обоср...ась!
Согласитесь, на такое решится не каждый.
Впрочем, партия – это слишком глобально. Точнее будет так.
Политбюро в роли людоеда (или людоед в роли политбюро) после плотного ужина – под сладкий зевок – смахивает со стола плохо обглоданную берцовую кость...
Или даже вот так.
Зеленая лужайка. В плетеном кресле развалился гладкий колхозный свин. (Колхоз, разумеется, образцово-показательный.) На нем голубенькая безрукавочка и такие же голубенькие шортики. Свина зовут "Генсек".
У "Генсека" сегодня чудное настроение. Перед ним кипа свежих газет, и все газеты мира твердят только одно: "Генсек! Генсек! Генсек!.."
____________________________________________________________________
* Александр Аркадьевич ИСАЕВ, писатель и кинорежиссер. Автор сценариев художественных фильмов "ПУТАНА", "СДЕЛАЙ МНЕ БОЛЬНО", "ШОУ-БОЙ" (в соавторстве с В.Портновым и В.Волковым). Профессор Владивостокского государственного университета экономики сервиса. Живет во Владивостоке. (690090, Владивосток, 1-я Морская, тел. (4232) 41-08-02, е-mail: olis @ mail. primorye. ru.)
Жена "Генсека" подает ему кофе со сливками. На ней розовый халатик и такие же розовые трусики.
"Ведь как здорово, – едва не плачет от умиления "Генсек".– Розовый халатик и такие же розовые трусики. Тон в тон!"
"Генсеку" хочется плакать и смеяться. Смеяться и плакать! Не в силах обуздать свои чувства он выпрыгивает из кресла и пускается в пляс.
– Я самый умный в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля! Я самый хитрый в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля!..
Вокруг лужайки стоят железные клетки. Бок в бок. Там – за толстыми прутьями – томятся хмурые голодные волки.
Пританцовывая на одной ноге, "Генсек" устремляется к одной из клеток.
– Я самый смелый в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля!– беспечно выстреливая щеколдами, распевает он.
... Вместе со мной в лифте поднимаются два старпера. (Текст "молнии" мы поглощали почти синхронно.) Судя по их снисходительно-загадочным улыбкам, у них иная версия столь быстрого "одемокрачивания" общества. Поскольку истинными "отцами Перестройки" они считают... себя.
Да-да, не смейтесь! Это они – тихим посапыванием в курилках, полуночными бдениями на аспирантских кухнях, держанием фиг в кармане на открытых партсобраниях – готовили атмосферу просвещенного либерализма, очутившись в которой, партноменклатура просто была обречена на то, чтобы повалиться на спину и, пуская кровавые пузыри от удушья, выдавить из себя сакраментальное:
– Сдаюсь!
Что и говорить: жизнь прожита не зря! И если бы было такое звание Почетный Гандист (от слова "Ганди") России, то в списке заслуживших его их имена были бы не последними.
Да, и по праву!
Я мог бы очень легко разрушить эту иллюзию не напрасно прожитой жизни. Для этого мне бы потребовался лишь один иронично-презрительный взгляд. "Бандерлоги! – читалось бы в этом взгляде. – Туда же мне. Отцы Перестройки"! Последствия этого взгляда были катастрофические. Его материальным воплощением стали бы трясущиеся, негнущиеся пальцы, тщетно старающиеся извлечь сигарету из пачки, и полный беспросветной тоски – другой уже взгляд, устремленный на дверь, за которой выносит свой приговор консилиум врачей.
Но бандерлогам, то бишь старперам, повезло. Лет десять назад судьба занесла меня в город-герой Одессу, в проектно-конструкторское бюро Министерства Морского Флота, где я руководил сектором технико-экономических обоснований. Одно из самых значительных приобретений этого периода – совет, который мне дал главный инженер, выступавший арбитром в одном из конфликтов с моим участием: "Совсем не обязательно сообщать дураку, что он – дурак".
Ведь как просто!
Именно поэтому я отвечаю старперам тихой, заговорщеской улыбкой. Чу-у-у! Идет эстафета поколений. Старшее поколение "шестидесятников" передает эстафетную палочку среднему поколению.
"Старые и молодые дубы шелестят кронами, словно переговариваются между собой".
Лифт останавливается. Как это символично! Мне покидать его, а им следовать по маршруту дальше. Я обращаю к старперам полный невысказанной благодарности взгляд и выхожу из лифта.
В отделе меня ждет неприятная новость. УБОН (Управление бытового обслуживания населения) отказался принять у нас отчет по хоздоговорной теме. "Разработка рекомендаций по переводу структурных подразделений УБОНа на
внутрипроизводственный хозрасчет". Над ней мой отдел корпел весь минувший год. К увесистому экземпляру отчета – "Я возвращаю ваш портрет..." – были приложены несколько страниц машинописного текста с замечаниями. В
конце стояла подпись заместителя начальника УБОНа (ну, и аббревиатура!) по экономике – Назаровой.
"УБОН, УБОН..."– машинально повторяю я. Что-то знакомое! И тут же в памяти всплывает забытое хулиганское: "Триппер, шанкер и (б)УБОН собрались в один вагон И поехали в ТифлИс посмотреть на сифилИс".
Я опускаюсь за стол и делаю попытку вникнуть в содержание претензий.
В принципе, сам факт наличия таких замечаний – явление обычное. Редкая тема сдается без подобных поправок. Однако в нашем случае есть один нюанс. Дело в том, что все это время мы ТЕСНО сотрудничали с планово-экономическим отделом УБОНа. Сколько вместе выпито, ну, и все такое, – тема отдельного производственно-эротического романа. И вот, когда все упреки выслушаны, когда все разногласия утрясены, когда на горизонте маячит реальная перспектива отнюдь не символической премии, появляется какой-то х... с бугра (не знаю, как будет х... женского рода), какая-то Назарова, и начинает кочевряжиться.
Впрочем, подоплека этого демарша мне предельно ясна. Извечная неприязнь производственников к вузовской интеллигенции. Конфликт арбузоголовых и яйцеголовых.
Есть такой анекдот. "Третьим будешь? – Нет. – Третьим будешь? – Сказал вам, нет! – Третьим будешь? – Ладно, черт с вами, буду! (Выпили. Закусили.) Ну, я пошел. – Стой! Куда? А поговорить?"
В нашей ситуации концовочка другая : "Стой! Куда? А повые... ся?"
В дверях, не решаясь войти в кабинет, застыла Галина Ивановна, наша "сестра-хозяйка", неутомимая хлопотунья, совмещающая функции секретаря-машинистки и моего адъютанта по особо важным поручениям. (И все это, заметьте, за одну зарплату!) На ее долю выпала незавидная участь принести в отдел весть о поражении в битве при УБОНе. И хотя ее участие в пьесе сведено до двух-трех реплик (дальше приемной Назаровой ее наверняка не пустили), она ощущает себя полководцем, бездарно продувшим изначально выигрышное сражение.
– Может вам самому позвонить этой Назаровой? – предлагает Галина Ивановна.
Дельный совет! Я приподнимаю листок перекидного календаря и делаю себе пометку на завтра. "Позвонить УБОН. Назаровой". Именно – на завтра! Еще не хватало, чтобы я, получив щелчок по носу, как мальчишка, бросался бы к обидчику за разъяснениями, дескать, отчего это вам так приспичило щелкнуть именно меня, именно по носу и именно сегодня?
И уже почти скрывшись за дверью, Галина Ивановна как бы спохватывается:
– Да, вам еще Вика звонила!
"Стоп! А вот это уже что-то новое."
Вика Свирская – жена заместителя директора по научной работе. (Он сейчас исполняет обязанности директора института.) Кроме того она – инженер отдела информации. В самом факте ее звонка нет ничего особенного. Вопрос в том, КАК его преподносит Галина Ивановна.
Во-первых, это ужасное "как бы спохватывание". В самом захолустном деревенском драмкружке такое "как бы спохватывание" сыграют профессиональней.
Затем, преподнося свое фирменное "как бы спохватывание" и следующую за ним реплику, Галина Ивановна задерживает на мне взгляд. Ненадолго. Буквально на четверть секунды. Но и этого вполне достаточно, чтобы оценить, как я буду реагировать.
Ожидаемая реакция, вероятно, следующая.
Г а л и н а И в а н о в н а (как бы спохватываясь):
– Да, вам еще Вика звонила!
Я (встрепенувшись, воровато отвожу глаза):
– Как вы догадались?
Г а л и н а И в а н о в н а (покачивая головой):
– Бабье сердце не обманешь. Баба она нутром видит.
Я (заламываю руки):
– Что мне делать? Подскажите!
Г а л и н а И в а н о в н а (вздыхает):
– У нее семья...
(Дочка, муж... опять-таки, замдиректора).
Я (переходя в контрнаступление):
– А если это любовь?
Лицо Галины Ивановны бронзовеет. Она поднимает голову и смотрит как бы сквозь меня.
Сейчас тут нет ни начальника, ни подчиненной. Есть только похотливый нашкодивший кот (то бишь я) и мудрая праведница (то бишь Галина Ивановна).
Но это еще не все.
Во взгляде Галины Ивановны ясно читается второй план. Это почти шантаж. "Я гарантирую вам молчание, однако при этом вы посвящаете меня в свою ТАЙНУ".
Итак, обряд посвящения.
... Галина Ивановна присягает мне на верность. Она опускается на одно колено и целует угол моего знамени, в центре которого тускнеет девиз: "Пей все, что горит! Е... все, что шевелится!"
С этой минуты она – Посвященная В Мою Тайну. Теперь мы с ней ЗАЕДИНЦЫ.
Титул Посвященной В Мою Тайну почетен, но ко многому обязывает. Одна из обязанностей – вести учет тех, кого я перетрахал за минувшую неделю, и тех, кого мне перетрахать еще только предстоит.
... Заполночь. В комнате двое. Я и Галина Ивановна. Я сижу на полу в позе борца сумо. Галина Ивановна корпит над раскрытым гроссбухом.
– Иванова! – напрягаю я память.
– Есть! – отзывается Галина Ивановна и ставит в книге "галочку".
– Сидорова!
– Есть!
– Штеренбоген!
– Есть!
– Манукян!
(Пауза.)
– Манукян! – повторяю я.
– Есть! – кивает Галина Ивановна.
– Манукян женского рода? – почему-то с кавказским акцентом уточняю я.
– Женского, женского, – успокаивает меня Галина Ивановна.
Глаза мои воспалены, веки наливаются свинцом...
– Шли бы вы спать, – советует Галина Ивановна. – У вас завтра будет трудный день.
– А вы? – для приличия интересуюсь я.
– А я еще немного посижу.
Я поднимаюсь и, сделав несколько шагов, замертво валюсь на солдатскую койку.
Галина Ивановна со вздохом переворачивает страницу. Слышно как скрипит перо...
С момента Посвящения забот у Галины Ивановны прибавилось, а вот зарплата осталась прежней. Но она не ропщет. Посвящение В Мою Тайну позволило ей, недавней "сестре-хозяйке", оказаться со мной на одной ступени. (Есть такая лестница!) А может быть, еще и выше.
Однако, в отличие от старперов, Галине Ивановне не повезло. Дело в том, что я родом из Николаева – города-корабелов. Помимо корабельных верфей, он славится еще и своими драмкружками, один из которых мне довелось посещать в отрочестве.
До сих пор помню свою первую роль в школьном спектакле "Пионерский патруль". Я играл малолетнего хулигана. По ходу пьесы я доставал из кармана перочинный нож и произносил свою знаменитую фразу: "Сейчас – чик! И нет Пончика".
Успех был потрясающий!
И поэтому на реплику Галины Ивановны – "Да, вам еще Вика звонила!" – я отвечаю коротким невозмутимым кивком.
(Вы видели, как реагирует пластмассовый пупсик на сообщение о том, что ему звонил другой пластмассовый пупсик, только в юбочке? Значит, вы знаете о чем идет речь.)
... Потеряв равновесие, Галина Ивановна кубарем скатывается с – ТОЙ САМОЙ! – лестницы и оказывается в сыром чулане, все стены которого исцарапаны надписями: "Каждый сверчок должен знать свой шесток".
– Игорь Александрович, может кофе? – Галина Ивановна пытается хотя бы "сохранить лицо".
– Нет, спасибо.
Полностью деморализованная, Галина Ивановна неслышно притворяет за собой дверь.
"Нет, все-таки я – свинья! От кофе можно было не отказываться".
Я и Виктория стоим в коридоре у окна. Я – скрестив на груди руки (а-ля Пукирев с картины "Неравный брак"), – Виктория – присев на подоконник.
Виктория курит. Она слегка отрешена и пребывает как бы в своем измерении. Композиция более чем красноречивая. Светская львица и ее тайный воздыхатель. Хоть и не титулярный советник, но тоже без шансов на успех.
В отличие от других пар, связанных ПРОСТО приятельскими отношениями, о которых, к слову сказать, знает весь институт, свои ЧИСТО приятельские отношения мы не скрываем и демонстрируем их с завидной регулярностью. При этом наши "постоялки" (уф-ф-ф, что-то скабрезное вышло), насколько мне известно, у сослуживцев пересудов не вызывают.
(Вот почему меня так заинтриговала попытка Галины Ивановны "прозондировать почву").
Чем это достигается?
Прежде всего – позой! Жест и поза – основа актерского ремесла. (Как это у Юрия Никулина? "Важно в какой позе это говорилось".)
Затем следует мимика, умение попасть в нужное состояние...
Ну, и многое другое.
– Вольдемар звонил? – интересуюсь я.
(Вольдемаром – нет, серьезно, без шуток! – зовут мужа Виктории).
– Звонил.
При этом Виктория стряхивает пепел в крошечный кулечек, который она держит в руке.
– Будет баллотироваться?
– Наверное, – все так же бесстрастно, не выходя из образа, отвечает Виктория.
Планами Вольдемара я интересуюсь на правах старого знакомца. Несколько лет назад мы работали с ним в одном отделе. Я – в качестве старшего научного сотрудника, он – младшего.
К слову сказать, судьба долго пинала Вольдемара. Кандидатскую диссертацию он защитил только три года назад. (Представьте Вольдемара, с его амбициями, манерой общаться с собеседником, глядя ему как бы поверх головы, в роли младшего научного сотрудника!)
Правда, нужно отдать ему должное, Вольдемар с достоинством перенес этот период. Даже в самые критические моменты (однажды он пришел на субботник в брюках, которые не доходили ему до щиколоток сантиметров на десять) он не утратил своей надменной с т а т у а р н о с т и.
Наверное, поэтому, когда ему вдруг поперло, когда в течение только одного года он защитил кандидатскую, затем стал старшим научным сотрудником, ведущим, и наконец, заместителем директора, все отнеслись к этому как к счастливому финалу сказки о хорошем мальчике, которому судьба помяла-помяла бока, а потом взяла да и отпустила.
Вот уже вторую неделю Вольдемар сидит в Москве. Думаю, что выборы директора института назначены не без его участия, поскольку он – наиболее "проходная" фигура. У других, включая "варягов", шансы завалить Вольдемара близки к нулю.
Да, это и объяснимо. Институту всегда не везло на директоров. Обычно Президиум рекрутировал из столичных блатовиков. "Варяги" всегда рассматривали Дальний Восток только с позиции скорейшего "очленкорривания". Последний, например, отличился тем, что перед самым отъездом обратно в Москву загнал институтскую "тоету" за десятую часть ее рыночной стоимости какому-то "лицу кавказской национальности".
Не случайно, что на первом съезде один депутат, кажется, из Красноярска, прямо с трибуны обратился к президиуму:
– И не присылайте к нам больше всякую сволочь!
(Имелся в виду руководящий состав.)
На что искушенный в аппаратных назначениях Анатолий Лукъянов отреагировал с пониманием: "Есть такая проблема!"
... Виктория гасит сигарету.
– Я пошла. До вечера.
– До вечера, – говорю я и мысленно добавляю: "госпожа директриса".
Впрочем, чему я радуюсь? "Если с тобой спит жена льва, это еще не значит, что ты – лев".
В два часа у меня встреча в издательстве. Я оповещаю об этом Галину Ивановну и, на ходу застегивая пуховик, выхожу из кабинета.
Я люблю Владивосток. Родители привезли меня сюда, когда мне было десять лет. Тут я окончил школу, институт. Два раза я уезжал отсюда, казалось, навсегда. И дважды возвращался обратно.
Институт находится на возвышенности по соседству с фуникулером. На работу и домой я всегда хожу пешком. На это у меня уходит полчаса. Иногда я растягиваю удовольствие. Тот, кто гриппозно-насморочной зимой месил грязь на улицах Одессы и Николаева, поймет, что испытывает человек, когда солнечным январским днем спускается по нескользкой заснеженной улице, как бы опоясывающей гигантскую чашу бухты Золотого Рога.
Любое сравнение тут хромает!
Едва ли не каждый шаг на моем пути связан с каким-нибудь воспоминанием...
Тут я однажды нашел кожаную женскую перчатку, еще хранившую тепло чьей-то руки...
А вот тут – возле института искусств – на нас напали собаки. Правда, до кровопролития дело не дошло.
Но самые нежные чувства вызывает у меня кинотеатр "Комсомолец" – Мои Школьные Университеты.
... В седьмом классе у нас появилось новое развлечение – проходить в кино без билета. (На нашем языке: "прохлынуть".) Это было что-то вроде игры. "Зарница" дворового масштаба.
Все кинотеатры в центре города были нами досконально изучены и систематизированы.
В "Уссури" и "Приморье" можно было не соваться. В лучшем случае тут светила перспектива пристроиться на правах приемного сына к многодетному семейству, и пока контролер возится с билетами, бочком-бочком протиснуться в зал.
Получше дела обстояли с "Владивостоком". Здесь надо было дождаться, когда после сеанса на улицу распахнутся двери, и мухой юркнуть за кулисы – в "заэкранье".
Но самым родным был для нас "Комсомолец". Голубой зал. Тут, как и в случае с "Владивостоком", следовало дождаться конца сеанса, затем заскочить в тамбур, потянуть на себя дверь, ведущую в кочегарку, затаиться и ждать, ждать...
До сих пор помню как с диким сердцебиением я приоткрываю дверь в темный зрительный зал, а на экране – во всей своей ослепительной красоте – Сарра Монтьель, королева "Шантеклера".
Да, такое забыть нельзя!
И если когда-нибудь я дойду до того, что стану писать мелодрамы, то в этом, старина "Комсомолец", будешь виноват ты.
... У входа в издательство с лотка торгуют книгами. Я беру свой гороскоп и раскрываю на первой странице.
"Змея-Близнецы. Очень быстрая, подвижная Змея, она юркая, пронырливая, не очень крупная, и потому ее поведение нехарактерно для большинства Змей... Личность Близнецов-Змеи полна загадочного мистического очарования, у нее достаточно уравновешенные и продуманные поступки...
Такой человек никогда не раскрывает своих целей, но достигает их неожиданно быстро и верно..."
Похоже.
Я покупаю гороскоп и вхожу в издательство.
... В кабинете редактора, помимо его хозяйки, сидит писатель Лев Царев. Местный "зубр". Недавно он вернулся из путешествия по Алабаме – что значит Перестройка! – и делится сейчас впечатлениями.
Царев патронирует меня. Десять лет назад, когда я принес в Союз писателей свой первый рассказ, он первым прочитал его и, в качестве члена редколлегии, рекомендовал для публикации журналу "Дальний Восток".
Кстати, и тот мой рассказ, что после долгих мытарств угодил в литературный альманах (собственно говоря, здесь я из-за него), фактом своего обнародования обязан прежде всего ему – Цареву.
– Старик, я слышал, у вас директора выбирают, – говорит Царев. Рискнуть не хочешь?
Вот чего не хочу, того не хочу! Во-первых, я – марксист. В том смысле, что больше всего ценю свободное время. ("Праздность – мать совершенства". О.Уайльд.) Во-вторых, я – гедонист! И в-третьих, у меня, как мне кажется, есть чувство юмора. Возглавлять институт экономики в стране, где нет Экономики как таковой, – это, на мой взгляд, уже патология.
Однако Царева в свои "размышлизмы" я не посвящаю.
– Директор – это завхоз со степенью, – шучу я.
– Ну, как знаешь, – едва ли не с обидой говорит Царев. – Тебе видней!
Царев уходит.
Редактор – ее зовут Инна Акимовна – приносит из производственного отдела гранки моего рассказа.
– Чай будете? – спрашивает она.
– Спасибо, – киваю я.
(Я уже в тексте.)
Инна Акимовна включает электрический чайник. Она не подозревает, что является автором моего любимого афоризма: "Русская литература – девушка серьезная, ее нахрапом не возьмешь".
... Знакомство с гранками окончено. Ну, что? Вполне сносно. Есть несколько ритмических сбоев (исправлять уже поздно), но в целом: потянет!
– По-моему, съедобно, – констатирую я.
– Главное, что автору нравится, – язвит Инна Акимовна.
И то верно!
Виктория приходит уже в сумерках. Я помогаю ей раздеться, цепляю на вешалку кроличий полушубок (у жены директора шубейка могла быть и покруче), достаю из рундука ее тапки...
В комнате Викторию ждет накрытый сервировочнный столик на колесах. Три анемичные гвоздички – дань чувствительной натуре Виктории.
Виктория берет с полки книгу Марины Влади "Владимир, или Прерванный Полет" (я купил ее во время последней командировки в Москву) и садится на диван.
Я открываю шампанское (разумеется, без выстрела); наполняю бокалы...
И как бы спохватившись (что там у нас по программе?), при помощи пульта включаю "видик".
Во весь экран появляется... не буду говорить что.
"Пардон!"
Я нажимаю на "stop" и включаю перемотку кассеты назад – к началу фильма. Если эту видеопродукцию можно назвать фильмом!
Пока кассета перематывается, я предлагаю выпить.
"Сейчас Виктория сделает глоток и спросит: "Полусладкое?"– мысленно говорю себе я. – А я отвечу: "Другого не держим".
Виктория (делает глоток):
– Полусладкое?
– Р а з у м е е т с я, – не без удовольствия щелкаю я по носу своего внутреннего редактора (чтоб не сильно гоношился).
Раздается щелчок. Это кассета, перемотавшись до конца, сейчас пускается в новый путь в режиме "play".
На этом под официальной частью можно подводить черту: более благодарного зрителя "порнухи", чем Виктория, найти трудно.
Я допиваю шампанское и какое-то время смотрю в окно. Там, ей богу, интересней! В освещенных окнах соседней девятиэтажки видны фигурки людей...
К тому же содержание фильма я могу воспроизвести по кадрам, не говоря уже о диалогах, состоящих из двух реплик: "Fuck me!" и "Oh-h-h!"
Так и есть. С экрана доносится:
– Fuck me!
– Oh-h-h!
Я наклоняюсь к Виктории и прикасаюсь губами к ее щеке...
Виктория настолько погружена в происходящее на экране, что даже не замечает этого.
Мне не остается ничего другого как действовать более активно...
Года два назад в институт завезли импортный ширпотреб. (Мне тогда еще достался индийский пуловер.) Дефицит распределяли в лучших традициях военного коммунизма. Причем, в два этапа. Сначала жеребьевку проводили между отделами, а затем – внутри каждого.
Особой популярностью среди женской половины института пользовались японские бикини, в комплекте из семи предметов, на каждом из которых был указан день недели. Так называемая "неделька". Ну а поскольку на всех "неделек" не хватало (на то он и дефицит!), наши женщины приняли единственно верное решение: взять и поделить трусы поштучно. Не взирая на дни и недели!
Виктории, судя по всему, достались "понедельник", "среда" и "суббота". Во всяком случае, мне другие дни не попадались.
"Итак, что тут у нас сегодня? "Saturday" – суббота. Ура! Завтра воскресенье! На работу можно не идти!"
... Виктория сатанеет на глазах. Никогда бы не подумал, что свальный грех – даже: его иллюзия! – способен на такое. Из флегматичной жеманницы, с филологическим образованием, она превращается в пантеру...
– Fuck me!
– Oh-h-h!
Я прикладываю немало усилий, чтобы удержать ее в рамках контролируемой мной амплитуды...
– Fuck me!
– Oh-h-h!
"Свинья Вольдемар! Прохлаждается, понимаешь, черт знает где, а ты тут отдувайся за него..."
– Fuck me!
– Oh-h-h!
Наконец мы выходим на финишную прямую и, описав "петлю Нестерова", валимся без сил.
Кажется, я даже засыпаю.
В чувство меня приводит знакомое:
– Fuck me!
– Oh-h-h!
Я протягиваю руку, чтобы обнять Викторию, но она холодно отстраняется.
– Мне пора.
Виктория поднимается и начинает одеваться...
Свою порцию непристойностей она, надо полагать, на сегодня уже получила и теперь возвращается в свое обычное амплуа – заботливой матери, верной жены, всеми уважаемого сотрудника информационного отдела.
Но я без претензий!
2.
Итак, у нас появился первый – в смысле очередности – кандидат на роль директора. Им стал коллега Виктории, с говорящей фамилией Панюхов. Майор-штабист в отставке. Болван, на мой взгляд, редкий.
Об этом мне сообщает все та же вездесущая Галина Ивановна, едва ли не вибрируя от возмущения.
(По-моему, все наши тетки, особенно те, кому за пятьдесят, помешаны на Вольдемаре. Ну, как же! Он такой импозантный, такой куртуазный и такой благородный-благородный...
Как ИМ кажется!)
– Представляете? – негодует Галина Ивановна.
Конечно, представляю!
... На насесте, распушив хвост, сидит павлин с головой Вольдемара. И вдруг откуда-то сверху на него сваливается какой-то урод. Гибрид вороны и селезня. С утиным рылом Панюхова. Благоухающий всеми соцветиями гарнизонной парикмахерской.
Чего ж тут не представлять?
Но это не все.
... Диалог в курилке. Накануне выборов.
– Вы за кого? За СВИРСКОГО или за ПАНЮХОВА?
(Одна постановка вопроса чего стоит!)
И наконец.
Оглашаются итоги выборов директора. Разумеется, с трибуны.
– ... большинством голосов директором института избран Вольдемар Свирский!
(Аплодисменты.)
– Борьба была нелегкой,– продолжает оратор.– Соперники были достойные (надо полагать, друг друга). Но тем ценней победа...
Класс! Легким росчерком пера Панюхов оказывается рядом со Свирским. На ТОЙ САМОЙ лестнице.
Учитесь, Галина Ивановна!
– Он что не понимает? – все еще негодует наша "сестра-хозяйка". – У него же нет никаких шансов!
С Галиной Ивановной трудно не согласиться, но сегодня у меня игривое настроение.
– Я бы так не сказал, – покачиваю я головой.
– В смысле? – сразу теряется Галина Ивановна.
– Насколько я знаю, Панюхов пользуется большим уважением, – вхожу я в роль, – и у него в институте немало сторонников.
(Одним из которых, судя по всему, являюсь я сам.)
– Но он же... дурак! – почему-то шепотом говорит Галина Ивановна.
– Ну что значит "дурак"? – с недовольным видом спрашиваю я. – Знаете, кем он был в армии?
– Ну, кем? Штабистом, – вяло реагирует Галина Ивановна.
Я покачиваю головой:
– Ана-ли-ти-ком! И потом, с чего вы взяли, что выбирают самых умных? Демократия – это, я вам доложу, не фунт изюма!
(Тут я, кажется, переборщил.)
– Вы шутите! – осеняет Галину Ивановну.
Шучу! Конечно, шучу...
– Ну, Игорь Александрович!..
Едва ли не в припрыжку Галина Ивановна в ы п а р х и в а е т из кабинета.
Да, как мало надо, чтобы сделать человека счастливым. Сначала отнять, а потом вернуть.
Я переворачиваю листок календаря и натыкаюсь на запись: "Позвонить УБОН. Назаровой."
Черт, совсем забыл!
Я снимаю трубку и набираю номер...
Я сижу в приемной Назаровой. Как ошибаются те, кто считают приемную местом, где коротает время посетитель в ожидании того счастливого часа, когда он будет удостоен чести быть принятым столоначальником. На самом же деле приемная – не место. Это средство! В арсенале бюрократических штучек-дрючек у нее особая роль. Главная функция приемной – довести просителя (да-да, именно: просителя, непросители здесь не сидят) до кондиции перед встречей с Должностным Лицом. Раздавить морально! Дать понять, кто есть ты и кто есть Он, как далеко простирается твоя зависимость от Него.
(Наверное поэтому вы никогда не встретите приемной, свободной от посетителей.)
Умение сидеть в приемной – целое искусство. В принципе, всем нам хоть раз в жизни доводилось выступать в роли просителя, томиться перед закрытой дверью какого-нибудь Синепупкина. Но лишь единицы владеют секретом того, как просто проситель становится просителем с большой буквы. "Могу попросить, а могу взять да уйти. А то еще рожу набить! Вот ведь как." И оттого, что эти посетители так редки и странны, в приемных они почти не сидят, а все их прихоти исполняются немедленно, с полуслова.
В этом месте я смело могу закрыть кавычки, ибо вся эта филиппика заимствована мной из моего же рассказа. Эдакая автоцитата.
"Неотъемлемой частью любой приемной является ее секретарь. Ничто так не говорит о характере хозяина как его собака..."
(Стоп-стоп! Цитата закончена.)
В приемной нас двое. Я и секретарь Назаровой, молодая особа с резкими движениями. Без всяких видимых причин она то и дело ВЫДЕРГИВАЕТСЯ (именно: в ы д е р г и в а е т с я) из-за стола и, рванув на себя ящик стенного шкафа с отходами делопроизводства, начинает что-то искать в нем.
Особое удовольствие ей доставляет последняя стадия – ЗАДВИГАНИЕ ЯЩИКА. С шумом, надрывом! Кажется, только ради этого поиски и ведутся.
На меня она почти не смотрит. Для нее я – существо низшего сорта. Проситель.
Мне хорошо знаком этот тип женщин. К сожалению, намного лучше, чем мне бы этого хотелось. Каждое утро для них начинается с мысли о НЕдооцененности, НЕдополучении (чего-то такого, что они непременно должны были получить от жизни, но по какой-то необъяснимой причине так и не получили.)
Плебейкам по натуре, им в голову не может прийти: если все так плохо, возьми да уйди! Какие проблемы? Нет, они не уйдут. Будут терпеть! Будут ежесекундно источать из себя яд и отравлять им близких.
Для них интеллигентность – признак слабости. Уловка, к которой прибегают лисицы с загнутыми крючком хвостами.
Я не садист! Но убежден, что к таким сукам надо входить в спальню только с плеткой.
В Буквальном Смысле Слова!
Женщины всего мира! Простите меня за то, что я так непотребно отозвался об одной из ваших соплеменниц. Но суку я могу назвать только "сукой".
... Из кабинета Назаровой выходит посетитель. Сейчас моя очередь. Я готов спорить, что дальше произойдет следующее.
Я (подхватив "дипломат", устремляюсь к двери Назаровой).
И в тот момент, когда я уже почти касаюсь ее, передо мной гранитным монолитом встает секретарь.
– Минуточку! – цедит она и, оттеснив меня плечом, исчезает за дверью.
Я (стою как обоср...ый посреди приемной).
Мне не остается ничего другого как, переминаясь с ноги на ногу, изучать подтеки на потолке.
(Конец фантазии.)
Итак, из кабинета Назаровой выходит посетитель. Сейчас моя очередь...
С плохо скрываемым злорадством секретарь подается вперед...
И натыкается на мой взгляд.
"Рыбка, ты за кого меня держишь?" – беззвучно любопытствую я.
И тут случается невероятное! Прямо на глазах тигрица начинает стремительно сокращаться в размерах и превращается в домашнюю кошку.
Затем она в ы п л ы в а е т из-за стола и скрывается за дверью.
ФантастИк!
В приемную она возвращается с застенчивым румянцем на щеках.
– Проходите, – едва слышно говорит она.
Гретхен! Ей богу, Гретхен!..
Я подхожу к ней. Близко, очень близко. Почти вплотную...
И тут наши биополя накладываются.
Поле пестика накрывает поле тычинки.
Я провожу рукой по ее бедру...
Тысячу раз прав Конецкий!
"Женщины дирижируют нами бедрами".
