Текст книги "Великий государь"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава десятая
Король Сигизмунд

Польский король Сигизмунд III никак не мог сложить в гармонию свои замыслы и возможности их исполнения. Он давно мечтал покорить Московию, присоединить её к великой Польше. На то у него не было достаточно войска, потому как в стране шла междоусобица и вельможные паны, князья, гетманы были озабочены защитой своих владений или захватом чужих, то пустовала королевская казна, потому как все деньги от доходов уходили на бесконечные балы, торжества и прочее. Сигизмунд уже и не помнил, когда у него было достаточно денег. Он даже обращался с поклоном к папе римскому Павлу V и просил у него на войну с «азиатами» сорок тысяч талеров. Но папа Павел V послал ему вместо денег под Смоленск шпагу, освящённую в Ватикане в день Рождества Христова. И потому обширные замыслы Сигизмунда к концу 1610 года мало-помалу угасли. Ещё год назад он надеялся легко покорить Смоленск, считая, что эта крепость и недели не выстоит перед его героическим войском. Но войско оказалось отнюдь не героическим и не умело, а скорее, не хотело штурмовать крепостные стены. В течение года королевским канонирам не удалось даже проделать брешей в каменной преграде. Польские пушки только гремели страшно, но против русских стен оказались бессильны.

Год спустя всё ещё самоуверенный король пустился завоёвывать Московию с помощью дипломатии. Его послы в Тушине обольщали бояр, и это не пропало даром. Наступило самое время идти к столице России, потому как войско гетмана Жолкевского со дня на день могло войти в этот город. Тут-то как раз и возникли помехи. Россияне «всей землёй» попросили Владислава на московский трон. Да и избрали его с крестным целованием. И дело оставалось за небольшим: въехать тому в Москву и сесть на трон. Тут-то Сигизмунд и восстал против решения россиян, испугался, что сын с высоты московского трона и над ним встанет. И во время последней встречи с гетманом Жолкевским король так и сказал:

– Пока я жив. Владиславу нечего посматривать в сторону Москвы. Я пойду туда, я буду царствовать. Тебе же, гетман, повелеваю ехать к войску, поднять его и войти в столицу, ждать меня там.

И тогда Жолкевский ускакал к Москве, дабы выполнить волю короля. Примчав в стан войска, всё ещё располагавшийся в селе Хорошево, он собрал полковников и приказал им поднимать полки, двигаться к стенам Кремля. Однако скорая весть о том, что войско Жолкевского без особых помех, но с помощью предательства захватило Москву, привела короля Сигизмунда в некоторое замешательство: одно дело рассуждать о захвате российского трона и совсем другое осмелиться сесть на него. И Сигизмунд подумал о том, что ему прежде всего нужно как-то избавиться от великого посольства русских. Мысль об этом не давала королю покоя ни днём ни ночью. Он забыл о том, что обещал своему народу покорить Смоленск до наступления зимы. Сигизмунд потерял покой. И уже сразу после первой встречи с русскими послами понял, что хотя их и прислала Семибоярщина, они проводят не линию правителей, выполняют не их поручение. За послами стояла другая сила, более мощная, чем Семибоярщина. Сигизмунд понял наконец, что главы посольства не желают видеть на русском троне ни его, Сигизмунда, ни тем более королевича Владислава. И хотя это были тайные помыслы россиян, Сигизмунд легко о них догадывался. Но вот кто воодушевлял Филарета и других послов на противодействие Польше, об этом Сигизмунд пока не знал, сие для него оставалось загадкой. Он даже сделал предположение, что за спиной Филарета и нет тех сил, в угоду которым он действовал, но сам он главное лицо в борьбе как против него, короля Польши, так и против Владислава. Не случайно же Филарет не проявлял к будущим властителям России никакой почтительности.

Измучившись в догадках о тайне мощи Филарета, Сигизмунд позвал на совет богослова и философа Петра Скаргу, который пребывал в его лагере после московских злоключений.

Избежав милостью Гермогена русского плена во время восстания россиян против первого Лжедмитрия, Пётр Скарга поспешил убраться из России, но на пути у него оказался Смоленск, и Скарга пришёл в общину католиков и жил среди них, сочинял свой новый богословский труд. Но когда город был окружён поляками и смоляне стали голодать, он ушёл из общины и упросил стражей выпустить его из города. Россияне во второй раз оказали ему милость. Он же, ненавистник православия, забыл о том, что хотел удалиться от мира и провести остаток дней в пустующем замке под Мариненбургом, пришёл к королю Сигизмунду, дабы служить ему, войти в Смоленск с победителем и там обратить всех православных христиан в католиков.

Вскоре Пётр Скарга вошёл в круг приближённых короля. Сигизмунд не раз слушал проповеди богослова, беседовал с ним на философские темы. Королю нравилось неистовое служение богослова католической вере. Именно от Петра Скарги Сигизмунд узнал впервые историю католичества в Польше и был приятно удивлён тому, что католичество стало государственной религией благодаря усилиям польского короля.

– О, сей король Мешко не пожалел казны, чтобы всюду в государстве поставить костёлы. И он сам строил первый храм в Познани, был каменщиком. И уже при Мешко папа римский Бенедикт VII распростёр свою милостивую руку над Польшей, благословил её всюду за пределами державы добиваться торжества католической веры. И Мешко, выполняя волю папы, отправился с войском в Киевскую Русь, дабы там добиться торжества благой веры. Но увы, – продолжал рассказывать Пётр Скарга, – великий князь Владимир успел в эти же годы ввести на Руси православное христианство, что есть еретическое зло. Приди Мешко на год раньше, быть бы Руси католической державой.

Король Сигизмунд сожалел об этом не меньше философа-богослова.

В те дни, когда начались переговоры с прибывшим из Москвы посольством, Сигизмунд на какое-то время забыл о Петре Скарге. Но на первую встречу с Филаретом позвал его. А после неудавшихся, по мнению короля, переговоров, после бесплодных размышлений он пригласил Петра Скаргу на ужин и спросил:

– Вот ты слышал, о чём у нас шла речь с Филаретом Романовым?

– Слышал, ваше величество.

– И что тебе показалось?

Пётр Скарга припомнил разговор на приёме послов и сказал:

– Послы вели себя странно. Они делали не то, что им велено. Они не хотят, чтобы на престоле России был иноземец.

– Но они же просили Владислава!

– Они только назвали имя твоего сына, как претендента на трон. Но и его не ждут в Москве.

– Открой же сию загадку, – попросил Сигизмунд.

Богослов и король сидели в шатре, у стола, на котором были яства, вино. Пётр хотя и был тощим, ел и пил много и жадно, всё это без церемоний. Отпив из кубка в очередной раз вина, стал рассказывать:

– Мне довелось встретиться в Москве с русским первосвятителем Гермогеном. Другой такой личности сегодня в России нет. Он истинный пастырь-вождь россиян. Его слово для них как от Бога. И он питает к католикам лютую ненависть. Потому не жалеет сил, чтобы ты, ваше величество, и твой сын никогда не встали на русский престол. И пока он жив, вам не достичь успеха.

– А что есть митрополит Филарет? Он же, сказывали, в опале от Гермогена с того часа, как в Тушине сан патриарха принял. Они же недруги.

– Да, недруги. Но это не мешает им стоять за Россию рядом. Ещё в ту пору, когда избирали царём Бориса Годунова, Гермоген выступил против него. А Филарет, в ту пору князь Фёдор Романов, спустя два года встал на сторону Гермогена.

– Странный этот Романов. Он же принял сан патриарха от самозванца и вопреки воле Гермогена.

– Это Дмитрий второй хотел приласкать Филарета, ведь родня. Увы, безуспешно. Филарет был покорен Гермогеном и стал его единомышленником с того часу, как Гермоген назвал имя Михаила Романова, сына Филарета, будущим престолонаследником.

– О, теперь мне всё ясно, святой отец. Благодарю, благодарю! – воскликнул облегчённо Сигизмунд.

– И только смерть отрока Михаила может нарушить планы Гермогена. Только смерть, – повторил Скарга.

– О! – удивился Сигизмунд без меры. И тихо согласился: – Да, да!

Будучи человеком настроения, Сигизмунд сию же минуту был готов на самые крутые меры против Филарета, отпрыска которого кто-то прочил на русский престол. Он теперь знал своего врага и готов был бросить тому вызов. Оставаясь по духу воином, Сигизмунд не был благородным рыцарем и не испытывал угрызений совести. Потому он направил все свои силы для того, чтобы добыть победу любыми путями. Его возбуждённый ум уже искал повод для того, чтобы арестовать Филарета. И вскоре после беседы с богословом Сигизмунд нашёл-таки повод.

Король послал своё войско на новый, неведомо какой по счёту штурм Смоленска. К этому времени уже были сделаны подкопы под стены крепости, в них заложили порох, и когда десятки польских орудий ударили по крепости, сапёры отправились к пороховым зарядам. Польские воины подтащили к стенам сотни штурмовых лестниц. Но штурм вновь не удался. Смоляне разгадали замысел врага, сделали свои подкопы под стены и унесли порох. А когда польские воины после канонады ворвались в отдельных местах на крепостные стены, их сметало оттуда словно вихрем. Воинов охватывал ужас, в панике они падали в ров, сшибали тех, кто поднимался по лестницам. Многие поляки кричали: «Там сатана, там дьявол!»

Командиры, которые гнали воинов на штурм, видели на стенах среди защитников города огромных огненно-рыжих воинов. В руках у них были палицы, и этими палицами богатыри сметали врагов со стен. Огненно-рыжие воины возникали всюду, где только поляки поднимались на стены. Никто из полковников, из командиров отрядов сам не поднимался по лестницам, и воины после первых попыток овладеть крепостью даже под страхом смертной казни не шли на штурм. Войско Сигизмунда захлебнулось в страхе. Как солдат ни погоняли, они, добежав до крепости и глянув вверх, панически убегали.

Сам король Сигизмунд поскакал на коне на выстрел мушкета и промчал вдоль стен крепости с полверсты, дабы увидеть тех, кто посеял в его войске ужас. И он увидел лишь одного огненно-рыжего богатыря, который появлялся то тут, то там. Тот неведомый русский воин вызвал страх и в душе короля. Какой же силой обладал сей воин, подумал король, ежели никто не мог устоять перед ним, ежели его одного сочли за целую рать. И Сигизмунд поспешил удалиться от стен подальше. А чтобы узнать суть явления, тотчас послал в стан русских послов гонца и велел явиться князьям Ивану Куракину и Василию Тюфякину, коих знал, как своих поклонников.

Ещё и день не угас, а в польский лагерь примчал на коне князь Тюфякин. Король послал его к крепостным стенам:

– Иди, князь, и посмотри, кто там нагоняет на моих воинов страх, какую нечистую силу взяли смоляне в помощь.

Князь Тюфякин выполнил волю короля и, вернувшись, сказал:

– Ваше величество, видел на стене колдуна Сильвестра. Он многолик и страшен.

Сигизмунд, не произнеся и слова в ответ, повернул коня и со всей свитой ускакал в лагерь. Возле своего шатра дождался, когда подъедет Тюфякин, спросил его:

– Кто над тем колдуном властен?

Князь Василий Тюфякин задумался, бороду потеребил, соображая, что к нему пришёл миг удачи и он может теперь хоть в малом досадить главному послу, Филарету, которого недолюбливал за праведное слово и дело. Это же он, Филарет уличил его однажды в приверженности к католикам. Теперь сам будет уличён в сговоре с нечистой силой. Знал Тюфякин, что митрополит многими нитями связан с ведуном Сильвестром, а пуще – с его женой. Тут и другое подворачивалось князю: Жигмонд даст ему возможность уйти из посольства домой. Нет у него силы калеть зиму в шатре или в грязной крестьянской избе, пора в тёплый терем. И, прищурив без того узкие монгольские глаза, князь негромко сказал:

– Есть над тем колдуном господин. Он в русском стане среди послов, а как его имя, запамятовал.

Король не настаивал, чтобы князь постарался вспомнить имя властелина над колдуном, слез с коня и позвал князя в шатёр. О чём Сигизмунд и Тюфякин разговаривали, осталось тайной. Но в тот же вечер князь велел своим холопам не мешкая собираться в путь. В глухую полночь, когда русский стан спал, князь Тюфякин и его челядь покинули свои шатры и ушли из лагеря прямой дорогой на Москву. Это были первые беглецы из великого посольства. Позже, с наступлением сильных морозов, их оказалось сотни.

А на другой день утром, когда в русском стане ещё не знали о бегстве князя Тюфякина, король Сигизмунд пригласил к себе Филарета. Его попытались сопровождать Авраамий Палицын и Захар Ляпунов, но посланец короля строго заявил, что Филарет должен явиться один. Лишь только посол был допущен в королевский шатёр, как Сигизмунд встретил его крепким словом:

– Ты, владыко митрополит, дерзок, и прибыл в мой лагерь с одной целью: требовать от меня уступок. Я готов тебе уступить во многом и даже сыну повелю не покидать Польши. Но и от тебя требую уступок. Повели своей властью смолянам открыть ворота города. Войду в Смоленск, и волос не упадёт с голов горожан.

– Моей власти над смолянами нет, – твёрдо ответил Филарет. – Над ними властен Всевышний. Вот его и проси о милости.

– Пока я прошу тебя, владыко. Но бойся, как стану требовать.

– Я слуга Божий, и пугать меня нет смысла, ваше величество.

– В том и суть, что ты не Божий слуга. Вчера ты видел, как мои воины бежали от стен крепости, видел, сколько осталось их во рву бездыханными. Ответь же, почему сие случилось? Пока тебя под городом не было, смоляне трепетали предо мной. И город я не взял силой только потому, что жалею своих солдат.

– Отвечу, почему вчера не удался штурм твоему войску: у тебя нет достойных воевод, кои научили бы солдат брать крепости. Или запамятовал урок стояния под Троице-Сергиевой лаврой?

– Я сам воевода над войском и знаю, чего стоят мои гетманы и солдаты. Вчера крепость пала бы, не прояви ты своего коварства.

– Помилуй Бог! Чем я пред тобой грешен, государь польский?

– Тем, что ты в сговоре с нечистой силой, и она злодействует твоей волей.

– Истинно говорю, государь, и Господь тому свидетель: никогда не якшался с нечистой силой. Вот те крест! – И Филарет осенил себя крестом.

– Ты лжец! – Сигизмунд встал с кресла, подошёл к Филарету, медленно и с яростью произнёс: – Ты в одной упряжке с колдуном Сильвестром и ведьмой Катериной. Двадцать пять лет назад ты продал им душу, и оттого они тебе служат. Они спасли тебя от казни при Годунове, они ведут твоего сына на трон!

Филарет дрогнул. Да, он связан с этими ведунами-ясновидцами четверть века. Но мало кому известно, что они блаженные и над ними властелином не сатана, но Всевышний. Однако сие невозможно доказать тем, кто не пожелает слушать правду. Так было уже, когда он, Фёдор Романов, доказывал царю Борису свою непричастность ко всему, что было связано с найденным на его подворье отравным. И теперь Сигизмунду легко взять его в хомут, увести на погибель. Но этого нельзя допустить, он ещё нужен россиянам. И Филарет смиренно спросил:

– Что тебе надобно, государь?

Сигизмунд видел душевное борение митрополита.

– Требую одного, – тихим, но торжествующим голосом начал Сигизмунд, – чтобы ты собрал своих послов, шёл с ними к стенам крепости и повелел смолянам открыть ворота и выдать колдуна Сильвестра. Ты заверишь смолян, что когда мои воины войдут в город, то получат от меня только милость.

Под ногами у Филарета медленно заколыхалась земля. Он опустил голову, дабы убедиться, так ли это. Твердь земная оставалась непоколебимой. И Филарет понял, что это он теряет над собой власть и впадает в глум, что его толкают на предательство смолян, мужественно защищающих город, на заклание достойного похвалы россиянина. Да, смоляне поверят ему и послам, кои будут рядом с ним, и распахнут городские ворота. Но он был твёрдо убеждён, что горожане не выдадут Сильвестра и что поляки не помилуют их за это, разорят дома, надругаются над верой, над жёнами, учинят разбой и казни. И дух истинного россиянина взбунтовался в Филарете, и он хотел было крикнуть Сигизмунду о том, что никакая сила не толкнёт его на иудин грех. Но в последний миг другая, благоразумная сила остановила его от неверного шага, бросавшего его на копьё, на что угодно, от чего россиянам блага не будет. И он всё с тем же смирением сказал:

– Государь польский, я подумаю над твоим повелением. Оно бы и не гоже исполнять россиянину твою волю, да крови боюсь. Дай мне два дня.

– Даю, думай. И побуди послов к исполнению моей воли. Но помни, что все вы отныне мои заложники и ежели будете супротивничать, всех вас ждёт горькая участь. А пока ты волен, иди. – И Сигизмунд отвернулся от Филарета.

Прошло два дня. Сигизмунд провёл их беспокойно. Что-то подсказывало ему, что Филарет играл с ним, хитрил, скрывая свои замыслы. Так и случилось, что через два дня от русских не было ни ответа, ни самих послов. Сигизмунд пришёл в негодование, крикнул гетмана Рожинского и велел ему идти в русский стан и силой привести Филарета. Но в этот час из Москвы прискакали гонцы от гетмана Жолкевского и принесли весть о том, что воля короля исполнена, что его войско вошло в Москву и заняло Китай-город и Кремль.

Радости Сигизмунда не было предела. Он собрал всех вельможных панов, кои находились в лагере, полковников, хорунжих и объявил им о победе над русскими, о том, что польское войско в Москве, и повелел в честь знаменательного события устроить пир.

Вельможные паны и сам король всегда любили попировать, и торжество затянулось на несколько дней. Сигизмунд в эти дни забыл о Филарете и об осаждённом Смоленске. Он действовал как истинный царь всей России, писал указы и отправлял их в Москву. Он разослал приглашения многим русским вельможам и пригласил их под Смоленск. В эти же дни многие послы из великого посольства переметнулись в стан Сигизмунда, увёл их за собой князь Иван Куракин. Король щедро наградил всех перебежчиков землями и званиями. Досталось и тушинским его радетелям. Князь Михаил Салтыков получил во владение давно желанную вотчину, область Вегу. Был награждён землями и князь Василий Рубец-Мосальский.

Вести из Москвы прибывали в королевский лагерь каждый день. Не все они были приятными. Королю не понравилось, что вместе с гетманом Жолкевским командовал московским гарнизоном и гетман Гонсевский, бывший посол Польши в России. Он не вернулся на родину, когда сложил посольские полномочия. Но, чувствуя свою вину перед Сигизмундом, Гонсевский в каждом послании радовал короля новыми деяниями во славу Польши. Король одобрил рвение и то, что Гонсевский открыл во дворце Годунова костёл для воинов и паломников-католиков. Королю пришлось по душе и то, что гетман очистил Китай-город от купцов, мелких торговцев, многих незнатных вельмож, отдал их дома и палаты польским панам. Гонсевский хорошо знал нрав москвитян и запретил им носить оружие, сбиваться в ватаги, бродить по городу с наступлением темноты. Одобрив все эти меры Гонсевского, Сигизмунд выразил в своём послании ему благодарность и милостиво простил все прошлые грехи.

От множества благих вестей Сигизмунд пребывал в благодушии. Он уже не гнал своих воинов на штурм Смоленска, не докучал Филарету и сам не отзывался на его призыв о продолжении переговоров. Он был доволен тем, что великое русское посольство тает, как снежный ком под лучами солнца. Хотя знал, что солнце тут ни при чём, а вот тёмные ночи помогали беглецам. Каждую ночь сторожевые польские посты, расставленные вокруг лагеря русских, вольно пропускали всех, кто уходил на восток. И к концу декабря из посольского стана сбежало более двух тысяч человек. Ни Филарет, ни Голицын, ни Ляпунов, сколько ни пытались, не сумели остановить бегство. Да они и сами понимали тщетность их сидения под Смоленском. Стан русских голодал, страдал от морозов и болезней. Филарет и Голицын пытались разместить свой народ в ближних селениях, но там мало что досталось русским – все избы занимали поляки. И приходилось спасаться в землянках.

Король Сигизмунд грубо нарушал все законы о послах, не проявлял о них никакой заботы, не помогал пропитанием. Он всячески притеснял их и угрожал пленением. И случилось так, что эту угрозу он вскоре выполнил.

Из Москвы к послам доставили грамоту от правителей России – Семибоярщины. И было сказано в ней, что послы во главе с Филаретом и князем Голицыным обязаны служить верой и правдой королю Сигизмунду. И все повеления короля для них неукоснительны, как закон. Список этой грамоты, сказывали, был сделан князьями Михаилом Салтыковым и Василием Рубец-Мосальским. Получив его, Сигизмунд позвал к себе многих послов и предъявил им московскую грамоту. Филарет же, внимательно прочитав грамоту вслух, сказал:

– В ней нет силы, государь польский. Она без подписи патриарха Гермогена. Не приложил к ней руку первосвятитель.

– Зачем нам подпись служителя, коего нет в патриархах. Отныне на престоле русской церкви святейший Игнатий, ведомый вам.

– Сие ложь, государь польский. Ведомо нам, что Игнатий в Вильно.

Сигизмунд не смутился, оттого что его ложь раскрыли. Да, Гермоген ещё стоит во главе церкви. И всё-таки Сигизмунд решил заставить этих упрямых россиян служить Польше. Сорвав досаду крепким польским словом, Сигизмунд пригрозил послам:

– Отныне никто из вас не покинет лагерь без моего позволения!

Прошло несколько морозных дней. Между лагерем поляков и станом русских началось противостояние. Рожинский докладывал королю, что русские ставят от реки частокол, что окружили себя постами и все холопы вооружены. Сигизмунд принял это известие как вызов ему и пришёл к мысли о том, что пора всё русское посольство подвергнуть пленению. Но некоторое время ещё выжидал, искал повод. Допустил оплошность Захар Ляпунов. Глухой ночью он выдвинул на московскую дорогу своих верных холопов и велел им перехватывать всех гонцов, кои скакали из Москвы к Сигизмунду. И в ту же ночь на рассвете люди Ляпунова заарканили двух конников, а третьему удалось скрыться. Пленили русского и поляка, привели к Ляпунову. Воевода допросил их с пристрастием, вытряхнул из одежды, а с нею и то, что искал – грамоту. И было написано в ней о том, как Гермоген хлестал словами Михаила Салтыкова, когда тот пришёл просить патриарха, чтобы он подписал послание королю Сигизмунду. Салтыков писал: «Гермоген сказал, чтобы король дал своего сына на Московское государство, и королевских людей всех вывел из Москвы, и чтобы Владислав оставил латинскую ересь и принял греческую веру, – к такой грамоте я руку приложу, и прочим властям велю приложить, и вас на то благословляют. А писать так, что мы все полагаемся на волю короля, того я и прочие власти не сделаем, и вам не повелеваю, и если не послушаете, то наложу клятву: явное дело, что по такой грамоте нам пришлось бы целовать крест королю».

Прочитав сие послание, Захар Ляпунов поспешил к Филарету, но лишь только вышел из избы, как на него навалилась орава польских воинов. И, несмотря на то что Захар отчаянно сопротивлялся, ему скрутили руки и повели в польский лагерь. Впереди шёл польский гонец, которому удалось ускользнуть от холопов Ляпунова. Сигизмунд понял, что это и есть тот повод для пленения русских, коего он ждал. И на Рождество Христово 1610 года русское посольство окружили плотной стеной польских воинов, и сам король Сигизмунд, появившись в русском стане, повелел считать всех россиян пленниками. Но королю этих мер оказалось мало. И он велел арестовать Филарета и князя Василия Голицына и содержать под стражей в польском лагере. И в ночь на третий день Рождества Христова в избу, где обитали митрополит и князь, ворвались уланы, и старший из них сказал:

– Именем короля, вы арестованы.

Филарет не удивился. Он ждал этого часа. Собрав кой-какие личные вещи, он прочитал свою молитву: «Господи! Не знаю, что просить мне у Тебя! Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Милосердный Господи, прими в руце Твои души наши и помяни нас, егда придеши во Царствие Твоём».

В сей же час королевские уланы принялись за обыск в избе, всё перекопали, перевернули, но, не найдя, что искали, увели пленников.

В польском лагере Филарета и Голицына замкнули в старом овине, и они просидели там больше месяца. Стражи охраняли их круглые сутки и менялись по часам. У россиян не было никакой связи с внешним миром. Но король Сигизмунд получал на них ложные доносы, и по одному из них будто бы Филарет и князь Голицын написали письмо воеводе Шеину в Смоленск и просили его так же твёрдо стоять против поляков, как стояли до сих пор. И ещё будто бы в том письме было обращение Филарета к колдуну Сильвестру: «Рази польских еретиков как можешь. Сему тебя не учить».

После этого навета король Сигизмунд велел привести к нему Филарета и Голицына и человек десять вельмож из посольского стана. Всех их долго держали на морозе и пронизывающем ветре. Послы пытались подойти к митрополиту и князю, но стражи их не подпускали. День уже клонился к вечеру когда пришёл гетман Рожинский и повёл россиян в дом к королю, вновь оставил ждать на ветру. Послы топтались, хлопали себя по спине, дабы согреться, и вспоминали о блинах. Была Вселенская родительская суббота, и до Седмицы, сырной масленицы, оставалось два дня. Наконец, гетман ввёл россиян в дом. К ним вышел король. Он был хмурый, смотрел зло.

– Я позвал вас для того, чтобы вы шли на вечерней заре к городским стенам и потребовали от воеводы Шена впустить моих послов на переговоры, – сказал Сигизмунд.

– Всё уже переговорено, зачем толочь воду в ступе, – заявил князь Юрий Черкасский. – Ты бы, ваше величество, отпустил митрополита и князя.

Король словно не слышал князя Черкасского, продолжал:

– Мои послы скажут смолянам, что отныне я их царь.

Филарет не сдержался, полез на рожон:

– Ты, государь польский, никогда не будешь царём над смолянами. Ежели ты пленил послов, какой милости ждать от тебя горожанам. Мы скажем им, чтобы они по-прежнему стояли крепко.

– Вольно же тебе расстаться с Россией, митрополит, – жёстко сказал Сигизмунд. – Источилось моё терпение. Нонче же отдам повеление угнать тебя в гиблые места.

– Ваше величество, не клади опалу на главу посольства, не попирай за правду – вступился за Филарета князь Василий Голицын.

Король ещё пуще вошёл в гнев:

– И тебя, князь, погонят в те же места! И все вы мои пленники, все заложники до той поры, пока не взойду на московский престол.

Поняв, что послы не выполнят его повеления, Сигизмунд приказал арестовать всех послов. Они были заперты в маленькой гнилой избушке и просидели в ней под стражей всю Масленицу, Великий пост и Светлое Христово Воскресение. Перед Пасхой их вовсе не кормили три дня. В эти дни королевские войска снова пошли на штурм Смоленска. И были взорваны пороховые мины. Да был ещё страшный взрыв. Поднялась в небо и рухнула привратная башня. Её взорвали сами смоляне, и под её руинами погибли не меньше сотни поляков, кои разрушали ворота. Смоляне и на этот раз отстояли город, но дорогой ценой.

Странно, но после неудачного штурма король Сигизмунд почему-то смягчился к пленным послам-россиянам. На Пасху он прислал им кусок говядины, четырёх гусей, семь кур, тетерева, старого барана и двух ягнят. Хотя послы и были голодны, но на еду не набросились, а поделили её на несколько дней. Среди польских вельмож нашлись добрые души и тайно прислали пленникам жбан вина. Вскоре же после Светлого Христова Воскресения Филарета, Голицына и десять вельмож из посольства посадили в крытые телеги и под большим конвоем погнали в Польшу. По разговору конвойных послы догадались, что их везут в Вильно. Но вскоре конвой разделился и одних повезли в сторону того древнего города, а митрополита Филарета и князя Голицына – в неизвестном направлении.