Текст книги "Осколки памяти"

Автор книги: Александр Игумнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я сам хотел вас просить об этом. Идите отдыхать, через три часа ваш вылет. А вы, капитан Чирков, задержитесь на минутку…

– Так вот, капитан. Я не постесняюсь присутствия офицеров из родственной нам бригады и объявляю вам выговор за вашу самовольною стрельбу. Вы понимаете, о чём речь?

– Так точно. Оплошал, командир, уж больно зуб на них чешется.

– Вот и почеши там в ущелье… Всё, товарищи офицеры, действуем, как договорились. Торопите броню, к рассвету танки и артиллерия должны быть в квадрате 43.

* * *

Усман Алиханов подгонял коня. Чем ближе к границе, тем скорее хотелось пересечь незримую полосу, отделяющую чужую страну от долгожданной родины. «Нет, ещё не всё потеряно, – пела в душе радостная струнка. – Я жив и вновь сижу на коне, я чувствую силу в руках, и разум мой светел и чист, я проведу караван к Ахмат-шаху, брошу клич на родной земле, в мои отряды вольются новые джигиты, мои конники примчатся в Кабул, схватят блюдолиза Кармаля и повесят в центре города, на священной площади. Главой правительства будет Ахмат-шах Масуд, который примет мои идеи и установит царство справедливости и счастья на всей многострадальной земле Афганистана. Мне приведут моего сына с веревкой на шее. Я посажу его в тюрьму и заставлю раскаяться в содеянном, пусть сам увидит, что отец его был прав, и народ наконец-то освободился от власти узурпаторов, полиции, чиновников и бюрократов. Люди возвеличат моё имя в веках».

Конь неожиданно заржал и встал, как вкопанный, тревожно задрал морду и испуганно фыркнул. Высоко в горах загромыхало, вспыхнули и погасли далёкие вспышки огненных стрел, где-то гулко ухнуло, как при землетрясении. Воины встревожено загалдели, вновь вперед выехал Мамед Керимов.

– Это русские! Они громят караван. Нас кто-то предал!

Усман, хлёстко ударив жеребца нагайкой, не оглянувшись, понесся к ущелью, охрана ринулась следом. Почти на входе в ущелье показался всадник. Увидев стену лошадей, он придержал жеребца и, узнав старого Усмана, соскочил с седла и упал на колени.

– Хозяин! Это неверные, они разгромили караван. Меня послал Тур Мухамет, он ранен. Я видел, что и с тыла обошли нас. Будь прокляты эти огненные гориллы, ползающие по небу!

– Сколько русских атаковали вас?

– Много, не хватит пальцев пересчитать. Они вылезли из двух чудищ и, как змеи, подползли к нам. Видит Аллах, Тур Мухамет не подпустил бы их к каравану. Кто остался в живых, те вскарабкались на горные вершины. Тур Мухамет велел передать, что будет держать русских под огнём всю ночь.

– Испей водички и наберись сил, тебе предстоит обратная дорога. Мамед, возьми другого коня и скачи обратно в лагерь, передай мой приказ: двинуть сюда все учебные части. Понял меня? Все, без исключения! Русских не так много, полсотни не наберётся, к утру мы прорвёмся на родину. Захвати гранатомёт, он может пригодиться. Выполняй приказ!

Мамед вскочил на жеребца, ударил его плёткой и, прижавшись к холке, поскакал обратно в кишлак.

Усман повернулся к принесшему горькую весть всаднику:

– Показывай дорогу, ещё не всё потеряно.

Из его души уже рвался крик отчаяния, хотелось завыть во весь голос, но он понимал, что надо сдержаться, не показать воинам свою слабость. Он пришпорил жеребца, горестно думая про себя: «О, Аллах, за что ты наказываешь меня? Неужели мечты не сбудутся, и мои предчувствия верны? Русские перегородили дорогу на родину. Зачем они здесь, что им нужно? Я стар и, видно, многого уже не понимаю. Меня, всю жизнь отдавшего идее освобождения моего народа, превратили в бродягу и бандита. Кто, кто в этом виноват? Русские? Значит, я должен бороться с ними. Но разве раньше они мешали мне? Наоборот, это мои люди рубили русских воинов в песках Туркестана. И не они, а Ибрагим-бек перебил моих всадников, погубил Лизу и ранил меня. Русские закрыли границу, помогают Кармалю утвердиться у власти, но в своём Союзе кроме слёз матерей и цинковых гробов ничего не имеют, не просят, не требуют. О, Аллах! Направь мои мысли на истину, дай понять, где правда. Ясно одно: я должен вернуться на родину живым или мёртвым, это последний шанс в моей жизни. Итак, предательства быть не должно. Что пойдет караван, знали многие, но это ущелье я выбирал сам. Точный маршрут я сообщил перед выходом одному Тур Мухамеду. О, горе мне, мой сын! Он тайно перерисовал мою карту и теперь знает всё, абсолютно всё. Как же я забыл, не подумал, не догадался сменить маршрут? Он снова предал меня. Но Ахмат не знал времени и дня выхода. Я решил в последнюю минуту и поторопил Тур Мухамеда, не дождавшись темноты, дал приказ выступать. Я так торопился встретиться с родиной, что не подумал об ищейках, искавших караван с оружием. О, Аллах! Ты отвернул от меня свой лучезарный лик. Дикий случай помешал мне выполнить благие намерения, только я сам виноват в случившемся. Но ещё не всё потеряно! Необходимо уничтожить русских, освободить караван, разбить его на мелкие части и затеряться в горах.

Он остановился, развернул дряхлую, пожелтевшую от времени карту. Кто-то зажёг факел и услужливо посветил ему. Над головой протарахтели вертолёты, помигали красными огоньками и ушли на север. «Пошли заправляться, – облегченно подумал он. – Ещё есть время. Итак, первый удар в лоб, на входе в ущелье. Пошлю всех новобранцев в атаку. Если пробьём заслон, чалмисты быстро разделаются с кучкой неверных, и тогда наш путь свободен. А если не удастся? Остаётся эта тропа, потеряем много времени, но спасем караван».

Он подозвал ожидавшего приказ проводника.

– Передай Тур Мухамеду или тому, кто остался за него: собрать всех в кулак и немедленно ударить по русским с входа в ущелье. Основную атаку начнём позже общими силами с отрядом чалмистов, они ударят с этой тропы. Возьми с собой гранатомет и пятьдесят воинов. Атаковать, атаковать! Держать «шурави» в напряжении! Всё понял? Выполняй!

* * *

Караван был взят. Кругом чернели трупы убитых, раздавались стоны раненых, и своих, и чужих. Распрямив плечи, стерев пот со лба, лейтенант Кудрин осмотрел то, что осталось от каравана. Чудом уцелевшие ослы и верблюды сбились в кучу, они прижимались друг к другу, испуганно косясь на чужаков, туши мёртвых и раненых животных лежали вперемежку с убитыми душманами, вид их был жуток и ужасен. Кудрин нагнулся и хотел погладить раненого верблюда, тот резко дернулся, с трудом приподнял голову и харкнул прямо ему в лицо. Кто-то толкнул его в бок, осторожно обнюхивая карманы, Кудрин увидел ластившуюся к нему обыкновенную дворняжку. Собака настороженно вильнула хвостом, готовая молниеносно отскочить в темень. Олег осторожно погладил её по прижатым ушам, провёл ладонью по кончику холодного носа. Собака лизнула его пальцы и осторожно улеглась возле его ног, жалобно повизгивая. Кудрин пошарил в кармане, с сожалением развёл руками, собака испугалась его движения и бросилась наутёк. Олег внезапно ощутил жуткое одиночество, и всё окружавшее его показалось нелепым, противоестественным, плохим сном.

А в это время в его родной деревушке бродили по улицам пыльные курицы, вышагивали строем гордые гуси, крякали на речке хохотуньи утки, вился над ульём пчелиный рой, мычала на пастбище корова Дуня, хрюкали в хлеву свиньи. Спозаранку вертелась у горячей плиты бабка Анисья, а вечером будет ставить сети в речке добрый дедушка Максим.

Только здесь, на войне, понял Олег своего деда Максима: он и курицы не обидит, и злого слова соседу не скажет. Вечно бабка беззлобно ворчала: «Голову курице рубить мне, а навар тебе. А ещё мужиком называешься». Дед Максим, посмеиваясь, благодушно отвечал: «Повоюй, Анисья, и ты, а я своё отвоевал». Бывало, погладит шершавой ладонью по голове внука и, вздохнув, добавит: «Эх, кабы и тебе не пришлось». Соберутся, иногда, безногие и безрукие ветераны великой войны за большим деревенским столом, поставят бутылочку «Московской» и давай вспоминать, как Сталинград защищали и Берлин брали. Сидит Олежка, затаив дыхание, слушает. И почему-то всё чаще захмелевшие старики, расходясь по домам, вздыхали, сетуя, что не всё сбылось, о чём мечтали на войне.

Кудрин тоскливо вздохнул, вспомнив о милой сердцу деревне, резко встряхнул голову, возвращаясь в реальность, зло сплюнул на землю и, приподняв ствол автомата, выстрелил в голову страдающего в предсмертных муках верблюда.

– Что случилось, командир? – подбежал встревоженный сержант Ефремов.

– Вот, верблюда пристрелил, из жалости, понимаешь?

– Понимаю, командир. Погибших ребят и раненых куда?

– Укройте под скалой, которая на отшибе. Что в ящиках – проверили?

– Уйма патронов, пулемёты, зенитные ракеты «Стингер» или «Блойпап» – в темноте не разберёшь, винтовки М-16 и мины итальянские. Раненых «духов» шестеро, двое почти готовы.

– Так. Их тоже под скалу и перевязать, как следует. Где Садыков?

– Помяли его немного, через полчаса очухается. Двоих наших, командир, насмерть в рукопашной зарезали – Говорова и новичка Свежина, пятеро ранены. Ничего, ребята держатся.

– Жаль Говорова и Свежина, да только завтра оплакивать будем, сегодня ещё придётся поработать, чует мое сердце. Где афганцы?

– Ахмат пленного допрашивает, говорит, караван, будто тот самый, на ловца и зверь бежит. Командир, мы до утра останемся здесь?

– Слушай, Ефремов. Поставь по пулемёту на вход и выход из ущелья, в сторону границы усиль гранатомётом. Всем окапываться, под укрытия применяйте туши животных, ящики, камни, всё, что можно. Надо остаться, Ефремов, надо, зверь уж очень крупный попался, не выпускать же хищника.

– Я так же думаю, командир… До утра продержимся, да и струхнут они, не сунутся.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнул, караван с оружием просто так хозяева не позволят бросить. Готовьтесь к бою, а я на рацию.

Сержант Ефремов выполнил все указания лейтенанта: вход и выход из ущелья перекрыл пулемётами, в каменистом грунте вырыли щель и установили гранатомёт. Под козырьком скалы расположился госпиталь, где властвовал военфельдшер Матвеев. Рядышком примостился и радист Миша Ларин, обложившись со всех сторон ящиками, набитыми камнями, помнил свою оплошность: от рации не отходил ни на шаг. Десантники перетащили десятки ящиков в ущелье, не побрезговали и трупами животных. За пулемёт залег сам сержант Садыков, вторым номером примостился неунывающий Кацо.

– Рустамчик, как твоё горлышко? Надо сладким смазывать, заживёт скорей.

– Сойдет и так. Где тут сладкого возьмёшь, в горах-то?

– Момент, брат. Имей сто рублей и тысячу друзей.

Грузин пошарил в своих необъятных карманах, спрятанных под складками маскхалата, и извлёк несколько конфет, протянул сержанту:

– На, вылечивай гортань.

– Ух, ты! Где взял? – удивился довольный вниманием друга Садыков. – С тобой и на том свете не пропадешь, Кацо. Бьюсь об заклад, что у тебя целый кулек припрятан, поделись с ребятами.

– Им горло не давили, до утра далеко, сами съедим.

– Жадюга ты, тбилисская.

– Зачем опять ругаешься? Ешь, пока я дала.

– Ладно, давай вместе.

– Вот это друг и называется, тебе пополам и мне пополам.

– Ну да, как в песне: тебе половина и мне половина.

Посасывая конфеты, они продолжали неторопливую болтовню, внимательно вглядываясь в кромешную тьму.

* * *

Лейтенант, перескакивая через туши животных и невольно вздрагивая от беспорядочных выстрелов оседлавших горные вершины и спрятавшихся в расщелинах недобитых душманов, обходил линию обороны, на ходу объясняя сержанту Ефремову свой замысел:

– Они полезут только на входе в ущелье. Время их поджимает, чтобы ударить с севера, надо минимум три часа на преодоление горной гряды и выхода нам в тыл. Могут послать небольшую группу. На всякий случай, поставь ленинградцев Дектярева и Неделина с пулемётом, чем чёрт не шутит. Сам останешься у этой тропки, будь она неладна. И прикажи ребятам прекратить ответную пальбу, толку нет – только шумиха одна, может, успокоятся и эти охламоны. Я буду находиться в нише радиста, послушаю, что пленный скажет.

– Хорошо, лейтенант. Я здесь поставлю третий пулемёт. Если они прорвутся на входе, то мне недолго повернуть ствол в их сторону и ударить отсюда, прикрыв, таким образом, госпиталь.

– Правильно, командным пунктом будет та скала, где расположились Матвеев и Миша Ларин. Повнимательнее, сержант.

Кудрин чертыхнулся, запнувшись обо что-то мягкое, завизжавшее под ногами, с удивлением узнал собачонку. Задрав лапы к верху, она как бы сдавалась в плен, дрожа всем телом.

«Не можешь жить без человека, – подумал Кудрин, взял осторожно её на руки и прижал к груди. – Ну ладно, пошли, землячка твоего проведаем. Пить, наверное, хочешь, и поесть бы не против?»

Ахмат, увидев лейтенанта с собачкой на руках, рассмеялся:

– Где взял такого «волкодава»?

– Тоже из охраны, в плен сдался. Матвеев, дай ему напиться и пожевать. Что, Ахмат, пленный говорит?

– Зовут его Махмуд, лет семнадцать, сам точно не знает, говорит, их много было у родителей, отец со счёта сбился. Родился в кишлаке около Матерлама, мальчишкой забрали в банду и увезли за кордон, там поднатаскали. Это его третья ходка через границу. Ты видел сам, когда брали в плен, кусался, как зверёныш, сейчас немного обмяк. Не беспокойся, я его быстро обработаю.

Ахмат скороговоркой спросил о чём-то пленного, тот исподлобья взглянул на лейтенанта и что-то буркнул в ответ. Они заговорили на своем языке. Собачонка жадно вылакала всю воды чашки и спряталась в ногах сидящего на корточках пленного, Ахмат перевёл его слова Кудрину:

– Он говорит, что не верит вам, русским. Какой-то хан Базар-бай сказал, что пленным вы вспарываете животы, достаете потроха, набиваете кишки мясом, потом жарите их на костре и съедаете, из головы и костей пленных делаете холодец и кормите своих ханум. Я ему вправил мозги, слушает внимательно, видно, не совсем свихнулся, и пожить ещё хочет. Говорит, устал скитаться за границей, но очень боится гнева Базарбая и его подручных. На днях тот безжалостно расправился с афганцами, которые сбежали из лагеря и были пойманы близь перевала. Всех повесили в центре селения, предварительно испоганив их мужское достоинство. Махмуд сам напросился с караваном. Кстати, собачка эта его, хотел незаметно скрыться и вернуться домой. По его словам, караван вышел на пару часов раньше запланированного, причину не знает. Впереди шла разведка, уничтоженная вертолётами, никто не подумал, что их атакуют на ночь глядя, да ещё вблизи границы. Махмуд благодарит Аллаха за своё спасение. На полпути в районе озера Суруби караван должна встретить охрана Масуда, случайно он слышал, где должна состояться встреча.

Кудрин достал из планшета карту, подготовленную капитаном Быстровым, и протянул Ахмату, который спросил о чём-то пленного. Увидев голубое пятно озера, Махмуд ткнул грязным пальцем в название кишлака, притулившегося с северной стороны перевала и перечёркнутого на карте жирным крестом, удивлённо взглянул на Ахмата.

– Всё точно, лейтенант, разведка сработала неплохо. Можете передать комбату Востротину, пусть встречает моего тёзку Масуда на перевале вблизи озера Суруби.

– Передам… Спроси, какой была охрана каравана, кто старший.

Ахмат вдруг нахмурился и, не глядя на Кудрина, ответил:

– Я спрашивал. Охрана 120 человек, старший каравана Усман Алиханов, в настоящее время в лагерях и учебных центрах находится около тысячи боевиков, имеется ударный батальон чалмистов.

– Что за чалмисты?

– Это мой отец так называет отборных головорезов, элиту его отряда.

– А какое отношение имеет твой отец к этому воинству?

– Видишь ли, в чём дело, лейтенант. Мне говорить об этом не следует, но раз так получилось… Усман Алиханов – мой отец.

Кудрин раскрыл рот от удивления.

– Не беспокойтесь, лейтенант, меня проверяли, кому следует. Я сам удивился, когда узнал об этом, обычно отец отправлял караваны к Ахмат-шаху, но чтобы сам пошёл… Подозреваю, что он решил вернуться на родину, ему за восемьдесят лет, хочет умереть по-человечески. Пленный говорит, что здесь есть звериная тропа в ущелье, она помечена на карте моего отца. Я знаю эту тропу, надо перекрыть и её, лейтенант.

Кудрин автоматически мотнул головой.

– Ахмат, извини, я просто опешил от такой новости.

– Я тоже, когда узнал, что отец ведёт этот караван. Мой отец – фанатик-анархист, с двадцатого года носится с идеями Кропоткина. Раз отец отправился с караваном, он от своего не отступит, и нам надо готовиться к тяжелому бою.

Михаил Ларин откинул антенну, подключил питание, включил тумблер и протянул наушники Кудрину.

– 347-й! Вас вызывает Волга, приём, – несколько раз повторил в эфир лейтенант и замолчал в ожидании ответа.

– Волга, я – 347-й. На подходе, – откликнулся Кузнецов. – Как обстановка?

– Всё нормально, ждём гостей, недобитые постреливают. Передай на командный пункт, пусть высылают группу захвата в квадрат пятьдесят, по улитке шестёрка. Пленный подтвердил данные разведки, встреча каравана намечена именно там.

– Понял. Я тебе воды привёз, три резиновых баллона и боеприпасы, которые ты просил, сориентируй ракетами место выброски.

– Спасибо, командир, стреляем.

В воздух взлетели ракеты, вырвав из темноты зловещие контуры ущелья, послышалось оглушительное гудение одиночного вертолёта над головой. На входе в ущелье, именно там, где ожидал Кудрин, застрочил пулемёт, раздались автоматные очереди, грозно рявкнул гранатомёт.

– Ларин! Доложи летунам, что началось, пусть будут готовы к удару по входу в ущелье. Разберусь в обстановке – пришлю наводчика, – крикнул он радисту, выскакивая из укрытия. Чертыхаясь и запинаясь о камни, побежал к входу в ущелье, с разбегу чуть не перепрыгнули через ящики, вовремя услышав приглушённый голос Садыкова: «Командир, сюда!»

Сержант бил из пулемёта короткими очередями в ночную мглу. Кто-то кинул гранату, грубо толкнув лейтенанта на землю.

– Докладывай, сержант, – крикнул Кудрин, больно стукнувшись коленкой о камень, выматерился, скидывая с плеча автомат.

– «Духи» пытались просочиться, командир, да Кацо заметил, у него глаза кошачьи, ночью видят.

– Подошли, сволочи, торопятся сбить с ходу, – ответил лейтенант, поворачиваясь к примостившемуся рядом грузину. – Кацо, дуй на рацию, передай летунам: пусть осветят вход в ущелье, сигналы дадим ракетами. И метров двести от ракет нужно обработать зрэсами. Всё понял? Садыков, ты как? Очухался?

– Норма, командир, повоюем ещё.

– Тогда быстро к гранатомёту, стрелять в глубину ущелья, создать панику и страх перед атакой.

Транспортные вертолёты зашли на бомбометание, в небе появились светлячки, которые, падая на землю, разгорались, выхватывая из темноты что-то чёрное и жуткое, заполнившее ущелье. Бомбы, упав на землю, какое-то время продолжали гореть, тускнели и гасли. Горловина ущелья не давала «духам» рассредоточиться в ширину, они катились на десантников одной безмолвной массой костей, мяса и плоти, из которой невозможно было вырваться, спрятаться, притаиться. Передние ряды застопорили движение перед линией обороны десантников, подняв невообразимый гвалт, но задние надавили, и вся дико закричавшая толпа с воплем ринулась в атаку. Выстрелы гранатомёта вырывали людей из обезумевшей толпы, но ряды смыкались, и новые волны атакующих вступали в поединок со смертью.

Кудрин вскочил на ноги, передёрнул затвор автомата и, не спуская глаз с орущей толпы, протяжно крикнул: «Огонь!» Пулемётчик Озеров что-то пробормотал про себя и, сжав тело, как пружину, ударил длинной очередью, прорезав широкую просеку в набегавшем людском потоке. Затем плавно довернул ствол вниз и без суеты, спокойно и решительно, скосил всю первую шеренгу наступающих свинцовым шквалом. Толпа громко зарыдала, завизжала, захныкала, застонала, заорала жутким гулом. А из ущелья выкатилась новая волна наступающих, но им сплошной линией огня перегородила выход из горловины ущелья заградительная черта взрывов неуправляемых ракет вертолётов подполковника Кузнецова. Кто-то из наступающих всё же переступил её, но тут же упал, скошенный очередью пулемёта. Их нагнала третья волна, сходу смела своих раненых и по трупам убитых все же пробилась к линии обороны русских.

Лейтенант Кудрин размахнулся и бросил гранату, она упала под ноги толстому, в длиннополом халате, душману. Тот успел заметить её, в ужасе дико закричал и попытался остановиться, упасть, спрятаться, провалиться сквозь землю, но сзади толкнули, и, падая, он продолжал кричать истошным срывающимся голосом. Его тело не успело коснуться земли и, подкинутое взрывной волной, разорванное пополам, отлетело назад в объятия новой жертвы. В горячке боя мало кто из «духов» заметил, что погасли осветительные ракеты, ушли на север восьмёрки и снова нарастает шум вертолётных двигателей. Словно сварка, прорезали темень яркие вспышки ракет боевых вертолётов группы прикрытия капитана Чиркова. Земля вздрогнула от десятков снарядов, вонзившихся в её чрево. Ракеты рвали всё живое на своём пути, уничтожая остатки тройного вала наступающих. Невозможно было понять, как можно выдержать этот огненный ад, не сойти с ума, остаться живым, остаться человеком.

Боевые вертолёты прекратили атаку, и снова в небе повисли осветительные ракеты транспортников. В ущелье все стонало и корчилось в предсмертных судорогах. Оставшиеся в живых люди, оглушённые, подавленные, безразличные к жизни и смерти, не таясь, в полный рост брели обратно по ущелью. Раненые стонали, звали на помощь, кто-то что-то крикнул десантникам по-русски.

– Ахмат, узнай, что они хотят, – нарушил затишье лейтенант Кудрин.

Афганец громко перекинулся несколькими словами с невидимым собеседником и, повернувшись к Кудрину, объяснил:

– Просят подобрать раненых, я ответил, что мы согласны, думаю, вы не будете против?

– Наоборот. Спасибо, хоть догадались.

Подняв высоко над головой горящие факелы, душманы медленно и молча двигались по ущелью, поднимая с земли раненых и убитых, на пригорок поднялся мулла и стал громко читать молитву. Кудрин неожиданно для самого себя вскочил на ноги, встал во весь рост на снарядный ящик и замер напротив муллы. Так он с минуту и стоял у всех на виду. Четыре руки решительно стащили его с ящика на землю.

– Не надо, командир, чем чёрт не шутит, стрельнут.

Он сам понимал, что задержался на пьедестале и стал хорошей мишенью для их снайпера, промолчал и в сопровождении Ахмата и сержанта Садыкова направился вглубь своих позиций. Сели на снарядные ящики, Олег проговорил:

– В ущелье всё кончено, теперь вход закрыт накрепко, выход тоже перекрыт, и не сунутся они с севера. Перед рассветом попасть в мешок и быть расстрелянным вертушками мало кто захочет, урок они получили. Остаётся звериная тропа, здесь не прорвались – там обязательно полезут, пожалуй, самое уязвимое место. И вертолёты мало помогут, в такой темноте точности не будет, да и узковата она. Надо перебираться к тропе. Он положил руку на плечо сержанта Садыкова:

– Рустам, останешься здесь за старшего, я с Ахматом на тропу.

– Будь спок, как говорит товарищ Кацо. «Духи» получили своё, надо будет – добавим ещё. Скоро утро, там подмога придёт. Всё будет в ажуре, командир!

* * *

Прошло время. Усман Алиханов не слезал с коня, готовый в любую минуту немедленно пустить своего аргамака в атаку на врага. Наконец, появилась конница во главе с Мамедом Керимовым, позади – отряд новобранцев и отдельный батальон чалмистов.

– Ваш приказ выполнен, – отрапортовал запыленный с ног до головы Мамед Керимов.

Усман Алиханов слез с коня, благодарно кивнул и, подняв руку, установил тишину, мягко заговорил:

– Земляки, дорогу на родину нам преградила шайка неверных, необходимо уничтожить иноверцев и освободить караван, обратной дороги нет, помолимся, дети мои. Он встал на колени, и вслед за ним рухнули сотни людей, слова молитвы слились в монотонный гул. Алиханов вскочил на ноги и обратился к командиру отряда сотнику Рафису:

– Веди отряд по звериной тропе. Слышишь, атакует Тур-Мухамед? Но у него мало шансов, я надеюсь на тебя. Торопись, до рассвета мы должны уничтожить русских.

Он надеялся на милость Всевышнего, когда сборный отряд Тур-Мухамеда пошёл в атаку, но чуда не случилось, с севера в небе появились вертолёты. Усман прыгнул в седло и поскакал туда, где рвались бомбы и умирали его земляки, но Мамед вовремя схватил жеребца Алиханова за узду, остановил его. Разгневанный Усман ударил плёткой своего верного телохранителя, хлестнул и коня. Охранники замкнули вокруг кольцо и оттеснили Усмана вглубь ущелья. Старик проглотил слюну, прокашлялся и, указывая плёткой на ущелье, промолвил:

– Надо договориться о перемирии, подобрать раненых и погибших, будем ждать атаки чалмистов. Пошлите муллу, в него русские не будут стрелять.

Его приказ был немедленно выполнен. Минут через десять из горьких раздумий его вывел голос Мамеда Керимова:

– Смотрите, хозяин! – воскликнул верный джигит, указывая плёткой на позиции русских напротив муллы, где в свете факелов застыла фигура человека.

– Я сниму его одним выстрелом, – оживленно проговорил верный джигит, скидывая с плеча винтовку, но удар плеткой охладил его пыл:

– Мамед, моя плётка не всегда бьёт без пользы. Разве ты не видишь, что это их командир? Я уважаю его за смелость и доброту. Распорядись открыть огонь из гранатомета сразу же, как уберут раненых.

* * *

В небе гудели вертолёты, на горной вершине вспыхнул огонёк костра.

– Обогреваются, вояки, – подумал лейтенант Кудрин, перескакивая через тушу застреленного им верблюда и направляясь в нишу радиста, приказал Ларину связаться с вертолётчиками и с нетерпением схватил наушники:

– 347-й, «Волга» с вами говорит! «Духи» чаевничать вздумали, взгрейте их, как следует!

– Видим, Олег, – назвал его по имени Кузнецов. – 261-й им заварку бросит, а сахарком мы угостим. Броня уже на подходе, держись!

Кудрин, захватив с собой радиста, направился на середину участка обороны к козырьку скалы отдельной горы.

– Ищи, Миша, укрытие и располагайся, твоё место здесь.

– Понял, командир, – весело отозвался Ларин.

Сам прошёл дальше к подножью звериной тропы, где расположились десантники во главе с сержантом Ефремовым.

– Тихо у вас? – спросил Кудрин сержанта.

– Тихо, командир, только позиция мне не нравится, закидают гранатами.

Лейтенант понимал, что местность для обороны выбрана неудачно, тропа круто уходила вверх, и душманы, если атакуют, непременно воспользуются преимуществом высоты. На рассвете снайперы будут стрелять сверху вниз. Отойти к северной стороне ущелья и отдать южную без боя? Но в такой темноте «духи» подползут по тропе, как змеи, и задавят количеством. Повесить осветительные? Нас тоже, как на ладони, видно будет. Навести на тропу вертолёты? Сами пострадаем от осколков. Отойти под козырек скалы? Закидают гранатами. Где же выход?

– Командир, а что если мы заминируем тропу? – послышался голос сержанта Ефремова. – Как горохом посыплем мины и установим гранаты на растяжках по всему склону, тогда им придётся атаковать только через плато. Мы сосредоточим огонь на этом пятачке, в трудную минуту отойдем к медпункту, а сюда наведём вертолёты.

– Ты думаешь, успеем заминировать?

– А я проявил инициативу, тропу мы уже заминировали, осталось плато. Мины прикроем, а гранаты рассеем по краю ущелья, не будут же «духи» со спичками искать их. Пока поймут, в чём дело, глядишь, и рассвет, а утром им крышка.

– Крышка, говоришь? Хорошо, минируй и отходи к медпункту, там будет командный пункт.

Лейтенант совсем забыл о разозлившем его костре, и внезапный мощный ракетный залп звена вертолётов огневой поддержки, разорвавший тревожную тишину, заставил его вздрогнуть и оглянуться: костра как будто и не бывало.

– Вот и чайку попили, – усмехнулся он, – да ещё с сахаром.

Неожиданно над головой раздался свист, и метрах в двадцати раздался взрыв. Второй взрыв, подкинувший труп верблюда, рассеял сомнения Кудрина.

– Гранатомет подтащили, – выругался он, поискал глазами кого-нибудь, крикнул: – Есть кто живой?

– Я живой, – появилась неунывающая физиономия грузина Самошвили.

– Кацо, быстро к Садыкову, пусть организует уничтожение гранатомёта! В лепёшку расшибитесь, но заткните ему глотку, иначе не дотянем до рассвета, накроют минами.

Самошвили, вспомнив про устав, лихо вскинул руку к головному убору, но, услышав свист мины, тут же распластался на животе. Когда Кудрин поднял голову, грузина рядом уже не было. Самошвили подбежал к сержанту Садыкову и выпалил:

– Командир приказал уничтожить пушку. Скорее, тянуть надо до утра!

Садыков, не смотря на серьёзность положения, улыбнулся:

– Пушку, говоришь? Хорошо, попробуем. Пойдешь со мной?

– Айда, Рустам, и в огонь, и в воду.

– Про медные трубы не забудь, – пошутили рядом.

Сержант молниеносно составил план действий, решил под видом раненых «духов» подползти к гранатомёту и уничтожить его. Они сняли с себя маскхалаты, напялили замызганные, пропитанные дымом и потом, халаты, кое-как обмотали головы длинными кусками материи. Садыков осмотрел с ног до головы грузина и, повернувшись к пулемётчику Озерову, с усмешкой сказал:

– Вылитый Ахмат-шах Масуд. Душман Самошвили, вы готовы?

– Так точно! Молиться будем?

– После помолимся, Кацо, когда вернёмся. Стреляют, сволочи.

Над головой пролетела очередная граната и разорвалась в глубине ущелья, беспорядочно разбрасывая смертоносные осколки. Уничтожить гранатомёт было чрезвычайно трудно, но необходимо, поэтому сержант торопился.

– Озеров, остаёшься за меня. Передай лейтенанту и вертолётчикам, что пойдём по западной стороне ущелья. Понадобится помощь – дам знать красной ракетой, пусть бьют по восточной. Ну, Кацо, Аллах с нами.

Он перескочил через линию обороны, позади запыхтел Самошвили, и они поползли, натыкаясь на валуны и безмолвные трупы людей. Трупов попадалось всё меньше, и Садыков понял, что они вышли из зоны вертолётной атаки. Проползли ещё метров двести и неожиданно услышали приглушённые голоса, минут пять лежали, прислушиваясь. Поняли – боевое охранение, должно быть, двое. Хриплый голос о чём-то рассказывал напарнику, который время от времени нервно затягивался сигаретой. – Кацо, – прошептал сержант, – ложись ко мне на спину, стони, как можно сильнее и приготовь нож. Приблизимся вплотную – бей левого, а я правого.

Грузин обхватил сержанта за шею, взгромоздился на него, зажав нож в кулак, и застонал. Садыков привстал на колени, затем выпрямился во весь рост и сделал первый шаг. Под ногами предательски зашуршали камни, голоса смолкли, щёлкнули затворы автоматов, хриплый голос о чём-то спросил и, не дождавшись ответа, тревожно крикнул. Садыков ущипнул Самошвили за ногу, который громче застонал в ответ. Шаг за шагом они приблизились к охранению. «Духи», прошедшие огненный ад воздушной и рукопашной мясорубки, сочувственно переговаривались и тревоги не поднимали. Да и не первыми были эти бедолаги, полуживыми возвращающиеся из неудачной атаки. Сержант осторожно снял со спины стонавшего Самошвили, прислонился к скале, вытащив из кармана нож. Его снова окликнули, он промычал что-то в ответ. Из темноты выступили двое. Один подошёл к грузину, держа в левой руке автомат, склонился над ним, пытаясь выяснить, куда он ранен, второй похлопал по плечу Садыкова и ободряюще затараторил на своём языке. Так и не вытащив нож, сержант опрокинул его на землю, пнул носком сапога в висок, оглянулся и увидел резкое движение руки грузина в сторону другого «духа». Тот упал на Самошвили, который вторым ударом прикончил его. Вдвоём они быстро связали руки и ноги, заткнули кляпом рот крестнику Садыкова, не таясь, побежали по ущелью.