Текст книги "Городские легенды (мистика Екатеринбурга)"

Автор книги: Александр Хуснуллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

А бомбоубежище в Белом Доме, – не сомневайтесь! – по-прежнему в порядке держат. Только пройти туда никакой возможности нет.

Федеральный объект!

***

Край у нас, прямо скажем, страшноватенький… каторжный. Сколько здесь народу за триста с лишним лет повыморили – жуть! И то верно, пока из земли руду выковыряешь, пока её привезёшь, обогатишь и выплавишь искомое… а потом ещё и прокуёшь не на раз, да обработаешь…просто костями всё устлано, ей-богу!

Ну, и народ соответствующий. Антон Палыч Чехов заметил, что 'в

Екатеринбурге на каждом шагу встречаются лица, глядя на которые думаешь, что при рождении этого человека присутствовал не акушер, а механик'.

Однако, слышь, живём!

Не Москва, конечно, не Питер… но Екатеринбург тоже не пальцем делан – есть на что посмотреть. И легенды у него, как у всякого большого города, довольно разнообразны. Тут тебе и 'чёрная рука' и

'кровавый трамвай', и прочие страшилки для обоеполых детей… как младшего, так и детородного возраста.

Жила на улице Фрунзе одна бабулька. Смешная такая – сухонькая, как позапрошлогодний гриб в бумажном пакетике, что рачительная хозяйка в кухонном шкафу хранит. Семенит, бывало, бабка в магазин и на машину, грязью её окатившую, палкой своей машет. Вот, мол, я вас, засранцы паршивые! В магазине платочек сердито развернёт и 22 копейки из жалкой горсточки отсчитает – на буханку хлеба.

Ну, по праздникам, бывало, и водочки возьмёт. Сама-то не толклась у прилавка, а выберет мужичка с лицом поприятнее и просит его: мол, молодой человек, купи, уж, бутылочку, не обмани старушку! Времечко было ещё не лихое – покупали, не позарились на бабушкины 3 рубля 62 копейки люди добрые, дай Бог здоровья им!

Вообще, надо сказать, и колоритнейший же народишко у винных магазинов в те времена толокся! Особенно минут за двадцать до закрытия:)

Помнится, идут два мужика в телогрейках, обнявшись за плечи, – один машет рукой с зажатым в ней рублём и горстью мелочи, – и оба размеренно кричат:

– Нужен третий, рупь-писят! Нужен третий, рупь-писят!

И подскакивает к ним человек, готовый довложиться на этот самый рубль и пятьдесят копеек… и, пошушукавшись буквально три секунды, один из телогреечников радостно отделяется от троицы и несётся к магазину. И обратно бежит с водочкой. Глядишь, уже и стаканчик готов… ну, это там, в скверике, в кустах акации неподалёку от магазина, где лежит поперёк небольшой полянки бревно, вытертое рабочими штанами, а на сучке болтается гранёный стакан, по которому ползает любопытный муравей.

А вот и плавленый сырок 'Дружба' осторожно раскрывается и делится на три части… и потекла беседа. Беседушка! Кто, где и как… на каком фронте воевал… как после войны пристроился… и каков начальничек-ключик-чайничек – скотина непомерная.

Эх, тема эта неподъёмная, вечная. Хотите – читайте

'Москва-Петушки'. Наш мужик написал, уральский! А то, что там болтают, – мол, в Мо-о-оскве-е-е жил, – это вы не верьте. Его ж пол-Тагила знает! Сидел он там… вот те крест! И мужик со мной работал, что с ним на зоне был! Хороший, говорит, был человек, правильный! Блатные даже уважали!

А то, что молодёжь бесперечь портвейн '777' брала – так это ж надо было додуматься, такую отраву продавать! Нет, наш брат, рабочий класс, такое пойло сходу рекомендовал в Африку сбагривать. Нехай там над джунглями распыляют, чтобы контрреволюционные антиленинские негры дохли. Опять же – можно отправлять бутылки обратно советским республикам-производителям с припиской: мол, у нас все заборы и без вас покрашены – краска больше не нужна, заберите ваш портвешок… и привет мировой революции!

Однако же, есть и среди приличных людей сволочи.

Просит, так-то вот, бабулька молодого интересного… морда красная, дублёночка, кейс-дипломат, шарф мохеровый – интеллигентный мужчина! – давай, мол, уважь старость, купи бутылочку на светлый

Христов праздник Победы 9 мая. Не вибрируй, бабка, – отвечает ей молодой ретивый, – стриженая девка косы не заплетёт, как я обернусь!

И пропал.

Стояла бабулька долго, всё подслеповатыми глазками всматривалась в людей, входящих в магазин и выходящих из него…

Алкаши, голь перекатная, работяги беспорточные пожалели – скинулись бабушке на бутылочку… правда, половину-то сами тут же и выдули… да много ли бабушке надо? И на том спасибо!

Выпила дома рюмочку, альбом достала и поревела на старыми фотографиями, где коса у неё – в руку толщиной… талия осиная и глазищи, как у хвалёной Софи Лорен. Пашеньку своего помянула… остаточки в бутылке уговорила… послушала радио, где Кобзон глотку дерёт… плакала-плакала, да так и заснула. И снился ей Павел… двадцати ему так и не исполнилось. Косая сажень в плечах – наш корень-то – кузнечный, ВИЗовский. Бывало здоровенные чушки железные под молот клещами, как пёрышки кидал!

Смеётся… ну, говорит, Олька, и старая же стала… дурёха ты смешная! Нашла, кому денежки свои пенсионные доверить – скотине тыловой! Ну, да ладно… живи спокойно, молись за солдат, невинно убиенных, за кровь их, в землю ушедшую… а я уже пятьдесят с лишним лет жду тебя, милую мою девчоночку строптивую, красавицу голубоглазую…

А сучонок к тому времени ворованную водочку ради праздничка попивает, радуется. Ну, жена, конечно, бухтит: мол, что ни праздник, так ты и на рогах! Пьёте, мол, и пьёте… когда же зальётесь-то, наконец, алкоголики?!

И – как в воду глядела!

Залился наш сучонок – на всю жизнь залился, гад!

По-первости никак сообразить не мог – что же это такое, граждане?

Ну, поутру понятно – не протрезвел ещё. Намахнул пивка из полиэтиленового мешочка, в холодильнике припасённого, спать прилёг, чтобы молодой ядрёный организм токсины вывел… да только и к вечеру никак не протрезвеет! И так, и этак… не проходит хмель.

День, другой… неделя… месяц!!!

Мечта алкоголика… да только хмель-то какой-то тяжёлый, рвотный.

И потеет, как свинья. И тоска кабацкая, хоть голову об стену разбивай – тошно так.

В общем, таскала его жена по разным специалистам, вплоть до академиков, а те только руками разводят – нет ни хрена в сучонке никаких отклонений! Здоров, как бык – брёвна на нём возить… если протрезвеет, конечно.

А у нас не Москва, академиков мало! Довольно быстро всех и обошли. Бабе вскоре остопротивело с вечно пьяным вонючим козлом по врачам бегать. Так и бросила его… и квартирку себе у этого ремка запойного отсудила.

Сгинул мужик где-то под забором, так и не поняв – за что.

Может, перед смертью что-то поблазнилось… Говорят, нашли его, а морда вся зарёванная… и в руках бутылка. Полная. И пробка не свёрнута.

И говорят теперь постаревшие соседки… кто при жизни бабушки, ещё сопливыми девчонками, польской косметикой глаза намалёвывал, по танцам бегал и 'Над землёй летели лебеди…' слушал: 'А баба Оля – она всё-таки, хоть и ругалась иногда, хорошая была! Хоть и старая, а всё понимала. И парень у неё красивый был… показывала она фотки… и сама красивая в молодости была – даже не верится!'

Как померла бабушка, так, – странно даже, – эти девчонки, под барашка кудрявого стриженные (мода была в конце 70-х) – взахлёб ревели. И примета, слышь, такая повелась, что у бабушки на могиле непременно надо фотографию своего парня, улыбающегося, на ночь оставить. Если скрючило, разъело фотку сыростью, черты лица исказило

– внимательна будь! А если лежит фотография под ржавым памятником, как будто только что положенная – держись за этого человека, как чёрт за грешную душу! Надёжный, значит, парень, радуйся…

…и люби его крепко, как Ольга своего Пашеньку.

Жизнь – штука короткая, где уж нам знать, как и что.

А тот альбом девчонки-соседки бабушке в гроб положили. Настояли на своём.

И то сказать, сколько я таких выброшенных альбомов видел… кому они нужны, кроме тех, кто умер?..

Пусть Оля с собой этот альбом хранит.

А цветы, нет-нет, да под памятником – свежие – обнаруживаются.

И фотографии…

****

Среди всех иных-прочих достопримечательностей

Свердловска-Екатеринбурга главная, конечно – недостроенная телевизионная башня, торчащая на берегу Исети, аккурат в самом центре города. "Ну, не достроена и не достроена, – скажет кто-нибудь, – экая важность! Атомные крейсеры и те не достроили в своё время… а тут – башня. Эх, провинция!"

Дело и впрямь не шибко великое. Да только хотели эту башню возвести уральским жителям на радость, дотянув её чуть ли не до

Останкинской. Нет, конечно, поперёк Москвы никто лезть не обучен… ищи дурака! Поэтому отгрохать её хотели метров на четыреста с гаком и заслуженно получить звание "Башня N2 СССР".

Шуму, помнится, много по этому поводу было. И то сказать – экая махина вознесётся! Ну, и начали её, эту самую башню, строить.

Попёрла вверх красавица: стройная бетонная труба в изящных круглых оконцах. И выросла она на двести с лишним метров, как раз до того уровня, где вращающийся ресторан должны были соорудить. А тут – хлоп

– привалила Великая Августовская буржуазная революция 1991 года. А как пелось в своё время на стихи то ли Евтушенко, то ли

Вознесенского: "Есть у Революции начало – нет у Революции конца!"

Это точно. Конца у этой революции нет. А начало было бурным, как и подобает государственному российскому перевороту. Вымело из магазинов всё подчистую… даже то, что каким-то чудом при коммунистах на полках ещё лежало. Защёлкали по дворам выстрелы братанов, заохали беззарплатные работяги по многочисленным уральским оборонным заводам. Забегали инженеры… "Инженеры – мысли пионеры, а где же ваши схе-е-емы? Наши схемы – там же, где и все мы, вот где наши схемы! Фьють-фьють!"… забегали, говорю, инженеры – в галстучках и костюмах, побрякивая дипломатами-мыльницами, ибо страсть как хотелось всем и каждому стать "брокером". А проще говоря, тиснуть где-нибудь на заводских путях пару вагонов с металлом, – желательно цветным, – продать… кэш в зубы и… ищи ветра в поле!

Помнится, завлаб наш, Григорий Наумович, влетает как-то вечерком в лабораторию, где научные сотрудники с горя спирт казённый попивают. Так, мол, и так, мужики, за углом бесхозный сварочный аппарат приключился. Тяжёлый, гад, одному не уволочь! А ну-ка, впряжёмся, спиздим, и будем подрабатывать, – это помимо всего прочего, – ещё и заказами на сварку! Побежала пьяненькая научная интеллигенция, потащила аппарат. А из окна третьего этажа хозяин аппарата ка-а-ак высунется! Да ка-а-к начнёт поливать нас сверху донизу, вдоль и поперёк, включая всю родню нашу и ныне, и присно, и вовеки веков…

Так и не состоялось обогащение Гришиного Малого Предприятия "Нау

amp; Тех" посредством приобретения средств производства;)

С тем же принципом и строительство башни встало. Что могли – спёрли, остальное – так оставили. Нехай стоит. Авось как-нибудь в стране устаканится, оботрётся, переможется… а там и продолжим.

Со временем сорвало с самого верха конус из жести, закрывающий механизм лифта; растащили всё, что можно было открутить-оторвать-отрезать; выломали дверь, ведущую в самое основание башни… и стала Башня (теперь уже – с большой буквы) многие лета жить самостоятельной жизнью.

NB. Из граффити на наружной и внутренней стене основания Башни:

"Толкиен говорил, что гномы боятся высоты. И он был прав!"

"Я люблю свободу!"

"Я хочу быть с тобой! NAUTILUS"

И жутковатые надписи, рядом с которыми стоят даты жизни:

"Володя, ты смог сделать это. 12.06.199…г."

"Он любил Башню и Она забрала его к себе"

"Лена. 7 августа 199…г."

Как видите, Башня действительно зажила собственной жизнью.

Окружённая диким бурьяном, ржавыми расхряпанными механизмами, бетонными блоками, сваленными вкривь и вкось, молодыми подрастающими кустами и топольками, – выстрелом в небо рвалась она прямо в серые уральские тучи… и стоя у подножия, восхищённые пацаны теряли шапки, вглядываясь вверх.

Вначале в Башню только самые оторвы и лазили. По наружной стене можно было подняться – ещё крепка была лестница. Внутри же лифт давно раскурочили и подниматься можно было только по стальным конструкциям внутренних лесов и прочих технических балок и поперечин.

Потом это, – уж как водится, – в моду вошло. Телевизионщики с камерами не раз, пыхтя, наверх забирались; пацаны с девчонками романтические свидания устраивали. Несколько раз бэйсеры вниз успешно сигали… да мужик-альпинист с палаткой, крючьями и верёвками три дня на самую верхотуру пёрся. Словом, жизнь кипит!

За пару ходок – перчатки, как решето. Ржавое всё…

На самом верху, кстати, жутковато. Перила чисто технологические – два брусочка и поперечинки. Стоишь, облокотившись на них, и полное ощущение того, что ты голенький на 220-метровой высоте за прутик от веника держишься. Сама площадка напоминает снизу шляпку гвоздя, то есть диаметр её раза в полтора больше, чем сама Башня в верхней её части. Так эта площадка, мать её, ещё и в технологических отверстиях вся, как сыр голландский. Самое большое напоминает незакрытый проём люка в подпол. Сделаешь, сдуру, шаг в сторону не поглядев… и полетел!

И надпись рядом с этой дырой масляной краской в бетон въелась:

«EXIT FOR MAN»

Шутки юмора такие.

Забивали дверь в основание Башни, охранять пытались – да где уж там! Прутся все, кому не лень, адреналином накачиваться… это вдобавок к пиву-водке и прочим прелестям бытовой наркомании…

Ну, и порой… вниз.

Человек тридцать с лишним Башня таки унесла…

Кто – сам. Кто – нечаянно.

Помню, девчонка одна так на ржавые перекладины с самого верха рухнула, что пополам несчастную разорвало. Подружки увидели и ублевали всё вокруг. Это не считая массовой истерики. Бывалым ментам и то тошно стало.

И появилась на стене Башни ещё одна надпись… и даты жизни.

Другая девушка на мокром железе внутри Башни ослабла. Вверх-то добралась, а назад – силёнки уже кончились. Ржавое всё, холодное.

Дождь Башню насквозь пронизывает. Рука в перчатке соскользнула и девчонка с первых же метров обратного пути вниз – ах! – да так шеей где-то на высоте метров ста зацепилась. Спасатели несколько часов возились, труп доставали. А "в утешение" родителям сказали, что, мол, хорошо – голова не оторвалась. Сами удивляемся. В гробу теперь целенькая лежать будет.

В общем, контингент, "ходивший на Башню", как на свидание, был тот ещё: от пьяненьких семиклассников, до солидных дядей в дорогих спортивных костюмах. И нет-нет летели они сверху вниз, невзирая на опыт, возраст, снаряжение и социальное положение…

И был среди завсегдатаев Клуба Башни парнишка один. Из русских эмигрантов. Приехал с матерью откуда-то из Средней Азии. Дембель ему на 1992 год выпал, а дома, – ещё помните? – этнические конфликты бушуют. Это их по телевизору так стыдливо называют. На деле – упаси

Господь, – совсем озверели людишки со своими национальными гордостями и прочей жестью.

Среди своих парнишку звали Генка Курбаши. Никто, правда, к нему сам не подходил. Подойдёшь к нему, ага! Зыркнет на тебя гневным глазом и молча пошёл вверх, словно торнадо. Ты ещё на первом ярусе соплю утираешь, а Курбаши уже на самом верху. Сядет, бывало, верхом на тонкие перила, ноги в пустоту свесит – как не навернётся – непонятно… смотреть-то на него страшно! – и курит задумчиво…

Злость сжигала этого парня, как раковая опухоль. По слухам, насмотрелся он в своей короткой жизни такого, что на роту ночных кошмаров хватит. Пробовали было подъехать к Генке с разговорами – высота, она располагает… покурить, пофилософствовать – да только

Курбаши всё больше "да" и "нет", а чего другого – не вытянешь.

Разговаривал иногда, конечно, что там…

Каждый день основной контингент всё тот же. Поневоле здороваться, да общаться начнёшь. Идти многим некуда, кроме, как на Башню. А там, глядишь, кто сигареткой, кто пивком угостит. Пацаны, как на работу бегали, с утра и… до самого позднего вечера. Вот и ходили слухи, что Курбаши хочет во французский Иностранный Легион податься. Мол, не сегодня-завтра.

А то, ни работы, ни денег, ни хрена… хоть по помойкам ройся. А там, где берут – прогибаться надо. Да ещё и наебут по деньгам не единожды. Вон, Пашка-то, третий месяц свои полтора лимона ходит, выклянчивает…

А к братанам Курбаши не хочет… во всяком случае – давно бы у них был, если бы захотел. И чего ломается? После армии всё-таки, взяли бы в бойцы, все так начинают!

Тренируется Курбаши, тренируется… зачем? Куда?

Вон, зверюга-лось, на одних руках уже наверх подымается! И быстрее – хы-хы-хы – чем некоторые здесь присутствующие – с помощью всех имеющихся конечностей!

И Курбаши стал на Башне легендой.

Мало ему было просто так на самый верх вскарабкаться – начал он на время восхождения и спуски делать. А когда и это приелось, то руки себе сковывал, завязывал глаза… и… пошёл судьбу испытывать.

Пристрастился по внешней лестнице на время взбираться. А там кое-где угол наклона отрицательный. Это значит, что чуть ноги соскользнули оттого, что задница перевесила, и ты уже висишь, как на турнике…

Да ещё и сама лестница во многих местах от поверхности Башни оторвалась давно… и болтается.

Вот и прёт Курбаши по этой лестнице, только скрип стоит и ржавые хлопья вниз летят! Смотришь, а он уже наверху. Минут десять-пятнадцать посидит, покурит и – снова вниз.

Висишь, бывало, где-то внутри, вцепившись в гнилое железо и с тоской прикидываешь, что вниз – гордость не позволяет, а наверх – кишка тонка… а в огромный круглый проём окна Башни до тебя снаружи доносится, как Курбаши – дррррррынь! – вниз со скоростью небывалой слетает…

Девчонки пытались ему глазки строить… да куда там! Глянет, как раскалённым углём прожжёт и снова вверх, вверх, вверх!

Башня его жизнью была. И только она.

Нашли Курбаши поутру, осенью, когда верх Башни тонет в серой мгле низких скучных облаков. Лежал он на спине в луже крови и остывшими глазами смотрел, как ветер треплет самую сложную часть пути – оторвавшиеся от стены проёмы лестницы. Два "башенника" тоскливо рассказывали не выспавшимся хмурым ментам, что приходил Курбаши ночью, – естественно, приходил, а как же! Посидел, покурил. С

Федькой, вон, по сто грамм выпили, а то холодно и промозгло…

А потом ушёл. Как всегда – не прощаясь. Ни криков они не слышали, ни удара.

Да и поутру-то, прямо скажем, не сразу они Генку увидели. Если честно – то не было его здесь, на этом месте! Или он где-то в Башне скрывался и позже упал, или сами не знаем, что! Вон, гляньте, он же целый совсем! Затылок только и разбит! А если бы он с верхотуры загремел? Сами же не раз видели, как это бывает…

Ну, поди, самоубийство, молвили менты и равнодушно погрузили тело

Курбаши в труповозку. Дело – хлоп-шлёп – довольно быстро прикрыли, ибо вариантов никаких не просматривалось: либо парень от безысходности прыгнул, либо доигрался… сам сорвался… надолго ли собаке блин?

Заварили дверь в очередной раз… а к вечеру уже на Башне поминки по Генке были…

Хрена ли нам эта дверь? Так… на пару ковыряний ломиком.

И пошла жизнь дальше.

Лет пять-шесть назад прикрыли Башню полностью. Шиш теперь в неё попадёшь. Так и гниют внутри балки и поперечины, да на головокружительной высоте давно уже не увидишь никого.

Иногда только… вне зависимости от времени суток и погоды… если в бинокль глядеть – видно: вот же он, Курбаши!!! Видите? Сидит, курит… и ветер относит в сторону искры от дрянной сигареты "Прима" без фильтра.

И смотрит Курбаши куда-то поверх городских крыш и башен… зло смотрит, непримиримо и зло.

Один, как всегда.

***

Говорят, мол, на Урале народ суровый и малоразговорчивый. Но и вспыльчивый. Чуть что – сразу в драку. И это в трезвом виде… что уж говорить о виде расхристанном и пьяном? Мол, край уральский с

18-го века – каторжный, уголовный, пропащий.

Однако, честно рассуждая, темперамент уральцев находится где-то между темпераментом москвичей (ох, и суетливый же народ, – чисто итальянцы!) и темпераментом загадочного народа манси.

Впрочем, может быть я и ошибаюсь. В конце концов, перевалив за горбушку жизненного пути и начиная спускаться в сумрачную долину вынужденной житейской мудрости, начинаешь смотреть на людей проще.

Так сказать, машешь рукой и говоришь сам себе: 'Боже мой! Что Иван, что Абрам, – не говоря уж о Жане и Хуане, – все одним мирром мазаны… и если уж говорить начистоту – от одной обезьяны произошли!'

Но это так, к слову. А вот вам и ужастик. Как всегда, предупреждаю, источников не выдаю, о документах – не заикаюсь.

Хотите – ищите сами, а я людям обещание дал…

В самом начале перестройки затеяли в одном из районов

Екатеринбурга строительство 'школы XXI-го века'. Два трёхэтажных корпуса, бассейн между ними, стадион, теплицы и сад – всё, как у проклятых буржуев, только красивее и функциональнее.

Архитектор-проектант кипятком в потолок фонтанирует, областной отдел народного образования (ОблОНО) в Москву целые картины в цвете возит

– хвастается; глава облисполкома в своих речах и докладах 'наверх' кстати и некстати будущую школу поминает… словом – идёт шумный пиар и пиарный шум.

Снесли четыре квартала частных домиков. Жители не очень довольны были таким поворотом дела. Ещё бы! Ты, вроде, и в центре живёшь, и в то же время в своём собственном доме. Курей держали, коров и коз… яблони, да облепиху лелеяли… огурцы-помидорчики выращивали… не говоря уж о луке, чесночке, укропчике и прочем хрене.

Поутру, бывало, летом мимо топаешь, а запахи к тебе плывут – чисто деревенские… не говоря уж об утренней симфонии звуков: петух надрывается, солнышко приветствует, куры квохчут, корова у кого-то промычала, а вот и собачонки чужака приветствуют утренним лаем. И какой-нибудь Трезор на цепи, сам размером с телёнка, перекрывает их из-за поленницы мощным рёвом: 'Гау-у-у!' – да так, что ноги у вас сами собой быстрее движутся.

Глядишь, хозяева свои 'москвички' да 'жигулёнки' заводят, хлопочут… а навстречу такая ладная девчонка на коромысле вёдра с водой от колонки тащит, что так и хочется молодцевато расправить грудь и кинуться помочь красавице… эх, хороша девчонка!

А из труб вкусный дымок к небу поднимается. И в двух кварталах трамваи звонками заливаются – центр как-никак!

В общем, снесли всю эту благодать. И возвели-таки школу.

А тут и август 1991-го подоспел, и страна ринулась в капитализм.

Ну, об этом периоде я уже много говорил. Что же касается школы, то начали вводить плату за обучение, обозвали несчастную школу

'гимназией', потихоньку оборудовали стоянку для мерседесов и тойот… и начали жить.

Вот только с бассейном проруха получилась. Дорого! Драть с родителей дополнительные денежки… так со всех-то подряд – не выходит! Есть, ведь, в классах и дети нищих педагогов, и прочих инженеров-конструкторов, да разнообразных оборонщиков. Порешили сделать бассейные услуги чисто платными, шикнули на пикет из пяти бабушек с плакатами: 'Наши дети тоже нуждаются в купаниях!' – и успокоились.

Положен был бассейну и отдельный сторож. Шутка ли – здоровенное сооружение, любому заморскому колледжу под стать! Как же не охранять?

Как и водится, закружили вокруг директора школы братаны.

Зашуршали баксы, зашептался педагогический коллектив…

Но жить-то как-то надо! Вон, в теплицах рабочие нужны! А где их взять? Бабка Маня уж с полгода, как преставилась… вот уж была энтузиастка тепличного дела! Огурчики да помидорчики в школьной столовой не переводились! Да и ремонт в классах нужен, благо, что школе и года не исполнилось. Да и педагоги разбегаются – окладишки-то настолько низкие, что любая необразованная продавщица в

'комке' через губу с учителем физики разговаривает…

Так что стал бассейн жить, так сказать, двойной жизнью. Днём в нём малочисленные группки детей уральских 'новых русских' плещутся, а по ночам эти самые новые русские с девочками и коньяком-вином-шампанским там же брызжутся.

К чести директора будь сказано, продала она эти афинские ночи не абы кому попало, а людям вполне приличным, привозящим путан высшего класса. А то, понимаешь, после иных, и детей в воду запускать страшно… мало ли какой букет вензаболеваний тащит на себе какая-нибудь симпатяшка?..

Сторож, – он же уборщик и оператор по очистке, – рад был, как слон при виде маленькой булочки. С его-то высшим образованием по промышленной водоочистке – самое место ему среди бомжей! А тут – пьяненькие нувориши сорят долларами, как дырявая подушка перьями, – хватает и на оплату слесаря, которого официальным путём через школьную бухгалтерию не проведёшь, и на оплату уборщицы и на прочие удовольствия новой жизни, включая договорённости с энергетиками на тепло, свет и воду. Директрисе-то львиная доля перепадает, а нам, пролетариату бассейному – крохи. Но и они неплохи! Каждому бы такие, ей-богу!

Так и развернулось 'мокрое дело', как называл его счастливый сторож. Ночь, машины подъезжают, в руку денежки суют, в раздевалке

(а она на отдельный ключ закрывалась! – не детей же в неё днём запускать!) олигархи раздеваются, тискают закупленных накануне девиц, разогреваются дорогими напитками и – бултых всем колхозом в воду! Эх, хорошо! Спасибо новым экономическим отношениям! Так вот оно какое – счастье!

Ну, конечно, это не сауна с девочками. Не распируешься. Но поплавать с гладкими молодушками, освежить уставшее тело, понырять-покувыркаться – самое то! А там можно и в сауну, и в ресторанчик… благо, что появлялись они, как грибы после долларового дождика по всему Екатеринбургу.

Со временем сторож-бассейнщик пообвыкся. Стал кем-то вроде старого слуги из 'Вишнёвого сада' – мог и на хозяев поворчать, если заслуживали. Да и они к нему привыкли. Только, вот беда, контингент меняться стал. Кто из хозяев за бугор подался, кто в сырую землю лёг, а кто и в госчиновники ушёл – где и денег неизмеримо больше, и возможностей – не меряно. Да и строить для VIP-ов наловчились пошикарнее школьного бассейна. Пошёл теперь контингент из тех, кто помоложе, да нетерпимее. Поди, скажи такому ухарю что-нибудь поперёк… себе дороже будет.

Но сторож свою линию гнул. Трахаться – это, пожалуйста, в раздевалке. Там и столики давно уже поставлены, и из надёжного ресторанчика мальчонки молчаливые и незаметные дежурят.

Поднести-унести, подтереть… всё, как в лучших борделях Парижа и

Лондона! Ешь, пей, пируй на здоровье. Но – без выходок этих… дурацких, новорусских. Не надо в бассейн блевать и стрелять в потолок – это нам совсем ни к чему.

Вот как-то и нашла коса на камень. Прикатила компания срамная… совсем уж из свеженьких 'олигархов' доморощенных. Музыка орёт на три квартала, девки визжат, кому-то морду бьют… затеяли свои разборки прямо в бассейне. Кого-то из вызванных лохов 'на счётчик ставят' прямо у раздевалки, у дверей уже бригада педикюрщиц топчется, колотит, звонок обрывает – вызвали по чьей-то пьяной прихоти. В вестибюле пацаны из охраны стволами хвастаются, в новомодные сотовые телефоны переговариваются… бардак, полный бардак!

И вылез наш сторож с укоризною. Мол, губернаторов уваживал, и то себе такого не позволяли-с…

Вылез, как говорится, на свою голову. Не разбираясь, двинули по физиономии, ногами по рёбрам, да по голове… и в бассейн, где пьяненькие баре и по символической плюхе отвесили, – знай, мол, козёл, на кого хвост задираешь! Вылезли, ополоснулись, коньячку накатили… собираться стали. Мол, скучно здесь, поехали, куда повеселее!

Охрана жмётся… прокол вышел! Сторож-то этот… того… как бы это сказать, чтобы не обидеть… плавает мордой вниз и не шевелится.

А ну и пусть плавает, пиздюк старый… поехали, пацаны, поехали!

Нет, ну… а как же тело? Помер старый дурак. Помер и теперь болтается прямо в бассейне… чего делать-то, а?

Судили-рядили недолго – эка невидаль! Вытащить, запаковать в полотенца и простыни, за город вывезти и прикопать там, где дорожное полотно меняют. Закатают старого пердуна асфальтом – и хрен с ним.

Мало ли там, на уральских трассах, в шоссейной отсыпке покойничков?

А ежели директриса школы хотя бы брови подымет – провести профилактическую беседу со старой сучкой. Мало мы в школах с училками общались… вот пусть вздрогнет, кобыла старая, отдуется за мучения наши школьные!

А теперь – поехали!

В сауну!

В ресторан!

Бля-а-а, пацаны, реально гуляем!

***

Хитроумный читатель, поди, уже всю канву рассказа просёк…

Наловчились сейчас кошмарики описывать… и пописывать. И то сказать, за последние годы такого нагляделись, что или с души воротит, или шкуру себе бегемотову нарастил и стараешься даже и не глядеть в ту сторону, откуда беспокойство…

Однако продолжу всё-таки. Авось не все такие прозорливые, что сюжет, как подмётки на ходу, рвут прямо из зубов.

Словом, через две недели братаны наши опять к бассейну прикатили.

К тому времени о стороже только старушка-жена, да сын-недотёпа, олух

Царя Небесного, беспокоились. Менты со своими микроскопическими зарплатами и вечными запарками, даже и не рыпались. Ну, пропал человек – Боже ты мой! Да, может, послал на хуй такую жизнь и в

Москву подался, подальше от опостылевшей жены-библиотекаря и сына-филолога, вечного холостяка. Опротивело львиную долю заработка семье отдавать, вот и дёрнул наш дипломированный промышленный водоочиститель, куда подальше… в поисках лучшей доли.

Итак, справились Хозяева Жизни у нового сторожа-смотрителя – чищен ли тщательно бассейн и готово ли всё к их приезду… и шумной компанией ввалились в раздевалку. Новый-то сторож тот ещё жихарь был… не чета предыдущему энтузиасту. Он и на полотенцах наварил, и на ресторанчике, выпивку-закуску предоставляющему, и на обслуге…

Однако, остерегался, всё-таки, лакейская душа. Слухи ходили жёсткие. Этак можно и компанию составить… бывшему сторожу. Так что, внешне, всё чин-чинарём, по первому классу. Гости коньяк жрут, тело обнажают, тёлочек мнут.

И приходит им в хмельную голову идея, которую они по своей простоте, за высший шик принимают – мол, потушим почти весь свет в бассейне, попрыгаем туда, а потом девки к нам гурьбой поскачут.

Устроим, так сказать, охоту на рыбок… кто кого поймает, тот с тем и совокупляется. Между прочим, и мальчиков там штуки четыре было. К тому времени мода на педерастию уже бушевала как наверху, так и внизу. Во всех, так сказать, олигархических слоях общества.

В общем, так и сделали. Выпили, разделись, попрыгали в бассейн, освещённый таинственным светом двух тусклых ламп под потолком.

Уговор был прост – рассредоточиться по всему бассейну, а потом отмашку дать – мол, запускай рыбёшку!

Ну, и посыпалась 'рыбёшка'… и давай визжать!

Плавают наши 'баре' мордами сизыми вниз… только 'бермуды' в воде колышутся. И кровь от каждого клубами расходится…

Многочисленные укусы, плюс насильственное утопление – как судмедэксперты зафиксировали.

Шум стоит! Свидетелей по делу – кого найти удалось – следователи конвейером жмут так, что глаза на лоб вылазят. Нового сторожа братаны сгоряча где-то за городом допрашивали, да так и грохнули – следов не найти. Менты из кожи лезут… но – в пределах. Такие дела