Текст книги "Между львом и лилией"

Автор книги: Александр Харников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Когда от головняка пришла инфа, что они заходят в туман, Хасим на мгновение испытал сильное желание остановить группу и поискать кружной путь. Но «коней на переправе не меняют». И Хас скомандовал: «Вперед!» Уже в тумане он почувствовал, даже не на физическом, а на каком-то ином, подсознательном уровне, что они здесь не одни. Он не мог сказать однозначно, кто это – друзья или враги, но то, что здесь был еще кто-то – это был факт. Все естество его кричало об этом, и не привыкший противиться ему Хас скомандовал: «Стой! Наблюдать!», а секундой позже, уже не колеблясь: «Занять круговую оборону!»

Группа привычно рассредоточилась по секторам и стала наблюдать и слушать лес. А Хас стал слушать себя. Наконец, придя к консенсусу со своим Волком, что все вокруг очень странно, но безопасно, он дал команду следовать дальше.

Однако через некоторое время аналогичная команда пришла от головняка. Значит, не зря Волк тихонько рычал внутри него. Леня тоже что-то такое увидел или почувствовал. Вскоре группа опять тронулась в путь, а спустя минут десять от Удава прошла информация, что они обнаружили «трехсотого». Причем Леня сообщил это по радиостанции. Значит, ситуация действительно была очень странная, если Удав решился выйти в эфир.

Группа уже давно ходила вместе, и слажена была так, что все уже давно понимали друг друга невербально. Хасим дал команду головняку оттянуться вместе с раненым к основной группе, после чего подозвал к себе Дарта, группного медика. Тот выслушал Хасима, отстегнул от своего рюкзака тент и стал спокойно и деловито готовиться к оказанию первой медицинской помощи.

Наконец появился головняк, тащивший на импровизированных носилках чье-то тело. Замыкали процессию Удав с Динго. Дарт показал, куда положить раненого, затем, достав из рюкзака ПНВ[22]22
  Прибор ночного видения.


[Закрыть] и включившись в него, приступил к осмотру, пальпируя тело руками в хирургических перчатках. Проведя осмотр, он посмотрел на Хасима. Тот склонился к нему, и Дарт чуть слышно прошептал: «Сквозное. Мягкие ткани навылет. Жить будет, но рана тяжелая».

Делать было нечего. Хасим отдал команду группе на базирование, а Дарт стал деловито заниматься раной. Он достал гемостоп[23]23
  Гемостоп – препарат отечественного производства, разработанный военными медиками для остановки интенсивных кровотечений.


[Закрыть], засыпал оба отверстия, входное и выходное, и свел по очереди края каждой раны, заклеивая их. Затем подвел медицинский пластырь на каждую рану, проклеил его по краям медицинским скотчем и начал готовить руку больного к постановке системы. Достал пластиковую бутылку с раствором, похимичил с ней и не глядя протянул за спину. Стоявший сзади специалист подхватил ее и ловко принайтовал к ближайшему кусту, обеспечивая ток раствора. Дарт уже к этому времени ввел катетер и закрепил пластиковый провод пластырем на руке незнакомца. Хасим повернулся к стоящему рядом Рустаму и, кивая на раненого, тихонько спросил его:

– Ну, что думаешь обо всем этом?

Рустам, который, как и Хасим, был немногословен, только пожал плечами. Действительно, выглядел раненый достаточно экзотично. Вся его одежда словно говорила о том, что он совсем недавно находился на съемочной площадке какого-нибудь киношного вестерна. Или это был шальной реконструктор, которого черти занесли в горы Ингушетии. Хасим знавал подобных любителей экстрима, только свои реконструкции они чаще всего устраивали среди карельских скал или где-нибудь на Урале.

Хасим и Рустам присмотрелись внимательно к одежде раненого. Она была сшита из хорошо выделанной мягкой оленьей кожи. На поясе у него висел нож в ножнах, сшитых из лосиной шкуры и украшенных бисером. Клинок, чем-то напоминавший финский пуукко, с рукояткой из березового капа. Мужчина был светловолос, но это еще ничего не означало – на Равнинном Кавказе можно было легко найти природных блондинов с голубыми глазами. Хасим знал как минимум три тейпа своих соплеменников, где преобладал именно такой генотип.

Ладно, утро вечера мудренее. Надо отдыхать, нагонять же придется завтра. Хасим дал Лене команду распределить «фишку»[24]24
  Вахту.


[Закрыть] и скомандовал группе:

– Отдыхать, – а потом, повернувшись к Рустаму, добавил тихонько, чтобы услышал только он: – И думать.

Группа мгновенно достала и расстелила спальники, кто-то кипятил себе чай или кофе в джетбойле[25]25
  Портативном газовом чайнике.


[Закрыть], а кто-то уже забылся рваным чутким сном разведчика…

Глава 2
Последние из сасквеханноков

Историческая справка

Бобровые войны

Все началось с бобров. Точнее, с мягких и теплых шкурок этих забавных и трудолюбивых зверюшек, которые были всегда в большой цене. Одним словом, шкурная вышла история…

В Средние века шкурки пушных зверей называли «мягким золотом». Действительно, шубу или шапку из соболя или бобра мог купить лишь обеспеченный человек, имеющий к тому же достаточно высокий статус. Одежду из горностая или куницы могли носить лишь высшие сословия, из лисицы или выдры – представители среднего класса. Простонародье довольствовалось заячьими шкурками.

Со временем стоимость мехов резко подскочила, так как в Европе практически все пушные звери к XVI–XVII векам были безжалостно истреблены. Лишь в далекой Сибири еще водились соболя, куницы, белки и лисы, да в недавно открытом Новом Свете, в лесистой Северной Америке в бесчисленных озерах и реках строили свои плотины сотни тысяч бобров.

Где-то в начале XVII века племена индейцев-алгонкинов изгнали из бассейна реки Святого Лаврентия ирокезов и начали расширять свои владения. Ирокезы откочевали на юг и запад и расположились в районе Аппалачей. Ожесточенные войны между этими племенами были вызваны, помимо всего прочего, соперничеством из-за охотничьих территорий.

Когда же к берегам Нового Света причалили корабли англичан и французов, индейцы в числе прочих товаров для обмена предложили им бобровые шкурки. Европейцы мгновенно оценили выгодность подобного товарообмена – выменянные за бесценок меха можно было продать в Старом Свете с большой выгодой. Началась настоящая «бобровая лихорадка».

Ирокезы, которые первыми поняли всю выгоду торговли мехами, стали требовать за них от бледнолицых не только «огненную воду», но и ружья, железные ножи и топоры, которые позднее станут известны всему миру как томагавки. Ирокезы рассуждали здраво – с помощью огнестрельного оружия можно покорить другие индейские племена, заставив побежденных платить им дань звериными шкурками. Ведь к середине XVII века ирокезы почти полностью истребили бобров на своих землях.

Французские поселенцы, которые и сами были не прочь поохотиться на бобров, начали вторгаться на земли ирокезов и строить там свои укрепленные торговые фактории. В бескрайних канадских лесах и на берегах Великих озер они столкнулись с индейцами, которые не испытывали большого желания уступать пришельцам свои охотничьи угодья.

Сначала французы попробовали добром договориться с конкурентами. Но потом они решили, что выгоднее будет вооружить враждебные им индейские племена и натравить их на ирокезов.

Вскоре война между индейскими племенами охватила большую часть северо-востока Америки. Гуроны и могикане, которых поддерживали французы, совершали военные походы на ирокезов. А те в отместку совершали внезапные набеги на соседей и на французские поселения. Кончилось все тем, что Франция была вынуждена отправить в Северную Америку армейские части и начать с индейцами самую настоящую войну.

Британцы, вековые соперники французов, в свою очередь стали помогать ирокезам. Но в Канаде позиции Британии были еще слабы, и ирокезы потерпели поражение. Французы и их индейские союзники к концу XVII века заставили ирокезов пойти на мир с европейцами. В 1701 году в Монреале был заключен договор, по которому ирокезы отказались воевать против Франции, а добыча пушнины переходила под ее контроль. Но мир в этих лесных краях продержался недолго.

19 июня 1754 года отряд английской колониальной милиции под командованием Джорджа Вашингтона вступил в перестрелку с французами. Будущему первому президенту США выпала честь начать Семилетнюю войну. Правда, основные боевые действия велись на территории Старого Света.

Как ни странно, поводом для вооруженного противостояния между Британией и Францией стали все те же бобровые шкурки. Дело в том, что к тому времени цены на пушнину в Старом Свете резко пошли в гору. Городское население там росло одновременно с благосостоянием среднего европейского бюргера, и потому им требовалось все больше и больше мехов для повседневной одежды.

Но к тому времени основную часть бобров на территории до Аппалачей уже успели истребить, а поэтому нужно было осваивать более удаленные земли, чтобы обеспечить растущий спрос. Для этого надо было не только контролировать прибрежные земли, но и держать фактории внутри страны. Наиболее перспективной для этого территорией была Канада. Формально она принадлежала Франции, но метрополия довольно прохладно относилась к своей заморской колонии, хотя там и проживало более 60 тысяч ее подданных.

В своей войне против Франции Британия могла опереться на силы ополчения, которые были сформированы в тринадцати ее североамериканских колониях. В ходе войны обе стороны традиционно активно использовали индейцев, а также европейских поселенцев, которые жили на пограничных территориях.

Бледнолицых, охотившихся на бобров и других пушных зверей, называли «трапперами» – от английского слова trap – «ловушка». Эти люди жили на землях, которые официально принадлежали Англии или Франции, а на самом деле фактически оставались бесконтрольными. Трапперы промышляли не только охотой, но и продажей скальпов, снятых с индейцев. Причем британское правительство платило не только за скальпы воинов, но также и за скальпы детей и женщин.

Часто трапперы собирались в «бригады», состоящие из двух-трех десятков человек, и отправлялись в дальний поход, осваивая еще неизвестные для европейцев земли. Далеко не все из них возвращались в свои фактории. Ведь и индейцы любили добывать скальпы бледнолицых. Да и природа в тех краях была суровая, и в диких лесах, полных хищными зверями, могли выжить только опытные и храбрые люди. Трапперы очень ярко описаны Фенимором Купером в его романах о Зверобое и Чингачгуке.

Эти люди и стали основной ударной силой в войне Англии с Францией. Из них формировали колониальную милицию, и многие ее командиры впоследствии возглавили войска восставших жителей североамериканских колоний Британии, и в конечном итоге добились независимости от метрополии. Вспомним того же Джорджа Вашингтона. Франция к тому времени была экономически ослаблена и находилась на пороге революции. И потому она не смогла оказать действенную помощь подданным в далекой Канаде.

После начала Семилетней войны англичане отправили в свои заморские колонии восемь тысяч солдат и провели мобилизацию среди жителей приграничных с Французской Канадой территорий. В ходе боевых действий, где вместе с европейцами яростно сражались с обеих сторон и индейские племена, англичане нанесли ряд чувствительных поражений французам. А когда в битве при Квебеке они окончательно разгромили французов, то по мирному договору 1763 года Британия присоединила к своим колониальным владениям всю Канаду.

Вот тогда-то трапперы развернулись по полной. На север и запад сотнями уходили отряды охотников за бобрами. С индейцами они уже не церемонились, считая, что добывать скальпы краснокожих не менее выгодно, чем шкурки бобров. Если же трапперы встречали организованное сопротивление индейских племен, то тогда им на помощь приходили регулярные британские части. Трапперы истребляли одинаково активно и бобров, и индейцев. Сам же бобровый промысел стал еще более масштабным.

А еще через несколько лет капитаны и полковники из американской армии, которых британцы на свою голову обучили воевать против регулярных французских частей, сами разбили «красных мундиров» и провозгласили создание независимых Североамериканских Соединенных Штатов.

К XIX столетию владения нового государства – САСШ – раздвинулись до Скалистых гор. Оказалось, что там тоже водятся бобры, которых почти полностью уничтожили в Канаде. Молодое государство нуждалось в деньгах, и потому в Вашингтоне решили направить многочисленные экспедиции в горы за мехами.

Трапперы не всегда возвращались назад с добычей. Так, в 1817 году из 117 охотников, которые вышли в горы, только 21 вернулся живым. Но количество желающих разбогатеть не уменьшалось: до начала Калифорнийской «золотой лихорадки» в 1848 году добыча бобров была основным стимулом по освоению Колорадо и нескольких других штатов США. Эта же причина привела к войнам с местными индейцам, которые уже прекрасно знали, что несут им бледнолицые, и потому просто убивали всех встретившихся им охотников за бобрами. Именно для защиты трапперов была построена система фортов, которые стали форпостами для продвижения новых поселенцев через горы и последующего заселения Калифорнии. А там трапперы столкнулись с русскими охотниками за бобрами – речными и морскими – представителями Российско-Американской компании…

12 июня 1755 года. Долина реки Сасквеханны. Эбенезер Джейкоб Скрэнтон, скаут отряда генерала Эдуарда Брэддока

– Значит так, парни. Попробуем отловить какого-нибудь индейца. Если их будет больше, то всех, кроме одного, прикончим. Один мне нужен живым.

– То есть как – прикончим? – неожиданно вскипел молодой Джонни Оделл. – Разве можно так поступать? Ведь Господь их создал точно так же, как Он создал нас с вами. И мы не имеем права забирать жизнь даже у дикарей, если они ни в чем не виноваты, и не наши враги.

Вот, значит, как заговорил этот юнец! Надо немедленно прекратить эти разговоры! Я сделал знак, и мои ребята шустро скрутили слегка обалдевшего Оделла, сунули ему в рот кляп и привязали к серебристому стволу молодого бука. Я проверил путы – сделано качественно, развязаться он не сможет, но рубцов они не оставят. Мои ребята знали свое дело и под веревки подсунули носовой платок, который достали из кармана этого недотепы. А потом, даже если Оделл пожалуется Брэддоку, ну и что с того? В этих местах других скаутов он не найдет, а посылать за новыми у него просто не будет времени.

Я придвинулся к молодому хирургу и внимательно посмотрел ему в лицо. Через пару минут тот отвел глаза.

– Слушай, ты, молокосос, – сказал я тихо, но стараясь говорить так, чтобы мой голос звучал как можно убедительнее. – Я ж тебя предупреждал, что здесь все мои распоряжения – закон. Так что у тебя будет время подумать. Хэйз, Грант, Джексон и… Вильсон – да, Вильсон – вы остаетесь здесь. Хэйз – за начальника. Можете развязать этого, – я показал на Оделла, – часа через два, но только если он пообещает хорошо себя вести и больше не перечить старшим. Остальные – за мной!

Мы находились в лесу, который рос на холме над рекой Сасквеханна, в предгорьях Голубого Хребта Аппалачей, на земле, принадлежавшей Мэриленду. Хотя на нее претендуют и французы, и Пенсильвания, и Виргиния, и даже Коннектикут. Именно эта неопределенность и явилась причиной того, что тут практически не было белых людей, разве что изредка появлялись трапперы и скупщики шкурок у краснокожих. Ну это пока.

Два года назад до Виргинии дошла весть, что в землях за Голубым Хребтом появились французы, которые начали строить форт у слияния рек Аллегени и Мононгахелы. Эту землю своей считали и Виргиния, и Мэриленд, и Пенсильвания. Но именно Палата бюргеров Виргинии – так именуется их парламент – решила послать к лягушатникам миссию с требованием немедленно очистить земли, принадлежащие Виргинской колонии. Главой миссии назначили молодого Джорджа Вашингтона, которому тогда был всего двадцать один год (да и сейчас ему лишь двадцать три), но чей отец был одним из лидеров Палаты Бюргеров.

А за несколько недель до этих событий ко мне явился некто, назвавшийся Антони Меркелем из поселка Монокаси, расположенного на севере Мэриленда. Точнее, на севере тех территорий, чью принадлежность к Мэриленду никто не оспаривал. Меркель говорил с ярко выраженным немецким акцентом, но довольно бегло, так что понять его не составляло большого труда. И, как обычно бывает с приезжими с его родины, он сразу же взял быка за рога.

– Герр Скрантон, видите ли, к северу от нас, на реке Сусквеханна, – он именно так произнес мое имя и название реки – правильно, конечно, «Скрэнтон» и «Сасквеханна», – находятся земли, которые интересуют определенную группу… ну, скажем так, инвесторов. Единственное препятствие – это индейские племена, населяющие эти земли.

– Сасквеханноки, вы хотите сказать, – усмехнулся я. – И у них есть огнестрельное оружие, хоть и устаревшее, но зато его много. Да и физически эти парни чертовски сильны. И они вам очень мешают, я правильно вас понял?

– Именно так, герр Скрантон. Нам рассказывали, что у вас есть… скажем так, определенные методы работы с ними. Мы понимаем, что вы не сможете уничтожить их всех, но если вы их сильно проредите, то мы готовы вам заплатить…

Сумма, предложенная им, была не очень большой, но я сумел увеличить ее примерно втрое, после чего потребовал задаток у Меркеля в размере половины оговоренной цифры и пообещал, что результаты будут видны не позднее следующего лета. Выдвигаться я собирался следующей весной, как только сойдет снег.

Но тут ко мне пришел посыльный от мистера Вашингтона с предложением для моей группы поработать у него скаутами, причем немедленно.

Мы довели его до слияния рек, после чего он сообщил нам, что пока остается здесь и более в наших услугах не нуждается. Оговоренную сумму он заплатил нам в полной мере, и даже добавил процентов двадцать. Да, этим южане выгодно отличаются от северян – особенно янки из Новой Англии – те за лишний пенни удавились бы.

Мы же решили, что пока в горах еще не выпал снег, следует заняться нашим вторым контрактом. В пирогах, купленных у местных индейцев, мы поднялись вверх по Аллегени, Конемаух и далее по ее притокам, перетащили пироги волоком через Голубой Хребет и спустились по ручьям и речкам до Сасквеханны и далее в те места, на которые нацелились мои заказчики.

С местными индейцами я был достаточно хорошо знаком; ранее у них всегда можно было выменять бобровые шкурки. Только вот в последнее время некто Джон Харрис, поселившийся недалеко отсюда, перебил мне всю торговлю. Да и бобров в последнее время становится все меньше. Уже лет пять они торгуют в основном белками и куницами… Так что мне их совсем не было жалко. Я бы не сказал, что хороший индеец – это мертвый индеец[26]26
  Эту фразу на самом деле придумали газетчики после того, как генерал Филипп Шеридан на переговорах с индейцами в 1869 году, когда вождь Тосави представился как «Тосави, хороший индеец», ответил: «Все хорошие индейцы, которых я когда-либо видел, были мертвы».


[Закрыть], иногда они тоже бывают полезными, но эти уже стали абсолютно лишними.

Язык сасквеханноков я более или менее понимал – он был похож на языки ирокезских племен. А язык мохоков, одного из них, я неплохо знал с тех пор, как вместе с дядей промышлял торговлей шкурками, закупаемыми у индейцев в верховьях Гудзона. Мама у меня голландка, из респектабельного рода, а дядя был своего рода черной овцой семьи. Именно он научил меня, как нужно заражать одеяла и платки оспой. Когда же шкурки в тех краях стали редкостью, мы подрядились «очистить» один район от индейцев.

Дядя выменял у них несколько оставшихся шкурок на дюжину одеял, красивых цветных платков, и через пару месяцев нам оставалось только перебить немногих выживших после болезни. Мы с дядей несколько лет до того переболели оспой, после которой у нас осталось лишь по нескольку рябинок на лице, так что эта страшная болезнь для нас уже была не опасна. Потом, конечно, у тех, кто там поселился, тоже началась оспа – но ведь дядя посоветовал им сжечь длинные дома индейцев, а они, судя по всему, сначала в них залезли из любопытства. Но это уже не моя проблема, хотя заказчиков с тех пор я исправно об этом предупреждаю.

И вот сейчас, когда генерал Эдвард Брэддок пошел в поход против французов, а адъютантом назначил моего старого знакомого Вашингтона. Последний же убедил его взять в качестве скаутов мою группу. Деньги генерал предложил намного меньшие, чем некогда Вашингтон, но наш маршрут проходил по долине Сасквеханны, через Монокаси. Я договорился с Брэддоком, что встретимся мы именно в этом поселке – дорога туда шла по «цивилизованным» местам, и в моем присутствии до того момента он не нуждался, – а сам направился в Монокаси.

Меркель и его приятели встретили меня чуть ли не в штыки. Да, деревни полностью обезлюдели, но когда туда поехали первые группы немецких колонистов, то многие умерли от оспы, а других навестили непонятно откуда взявшиеся индейцы с ружьями и попросили белых убраться. Насчет первого я ему напомнил, что заранее предупреждал, чтобы никто не заходил в длинные дома. А вот касательно второго, предложил ему разобраться с оставшимися, но за сумму, в три раза превышавшую ту, которую мне платил Брэддок. Немцы, как я заметил, еще более прижимисты, чем янки, но в данном случае у Меркеля не было выбора. Тот, понятно, заныл, почему, мол, так дорого, на что я ему ответил – теперь с индейцами нам придется воевать, и возможны жертвы, в том числе и с нашей стороны.

Он, причитая, мол, откуда деньги у бедного шваба, но в конце концов согласился на удвоенную сумму (я вообще-то рассчитывал на полуторную), и мы расстались довольными друг другом. А через день я увидел длинную колонну людей в красных мундирах, разбавленную колонистами в менее заметной форме – это были люди Брэддока.

Генерал действовал методично – вдоль всего маршрута движения прорубалась просека, именуемая «дорогой Брэддока», поэтому скорость прохождения его отряда была небольшой. Мы же занимались разведкой дальнейшего маршрута, по дороге вырезав одну полувымершую деревню краснокожих. А примерно через неделю Брэддок вызвал меня к себе и познакомил с Джонатаном Оделлом. Он сказал, что это молодой хирург ко всему прочему еще и натуралист, и ему очень хочется описать природу наших новых территорий для науки. А еще он родственник то ли самого Брэддока, то ли кого-то из его офицеров – я точно не помню.

Последний аргумент был решающим – на него у меня возражений не было и быть не могло. Конечно, мне было ясно, что нужно тщательно следить, чтобы у Оделла с головы даже волос не упал. Впрочем, до сегодняшнего дня он и так смотрел мне в рот. Одно мне не понравилось с самого начала – оказалось, он решил в ближайшем будущем забросить медицину и пойти учиться на священника. Мол, у него было видение, в котором ему явился Сам Господь и объявил, что от него и других «избранных» зависит, чтобы все индейские племена приняли Господа нашего Иисуса Христа как своего Спасителя[27]27
  Пуритане считали, что Господь посылает каждому, кто спасется, видения; человек, не удостоившийся такого видения, никогда не спасется. Оделл вырос в пуританской семье, но перешел в англиканство, когда учился в колледже.


[Закрыть].

Я всегда считал, что университетское образование – штука вредная. А этих университетов и без того расплодилось, как кроликов – теперь вот и в Нью-Йорке появился Королевский Колледж. Оделл же год назад закончил недавно созданный Колледж Нью-Джерси в Ньюарке. И такое чудо свалилось на мою голову…

Начерченный на выданной нам карте маршрут мы вчера разведали, место для следующего лагеря определили, так что сегодня было самое время поискать деревню, с которой нам предстояло разобраться. И сегодня с раннего утра я забрался на ближайший холм и стал осматривать окрестности через подзорную трубу, «позаимствованную» мною когда-то у одного из офицеров Вашингтона, который потом благополучно заболел оспой и скоропостижно скончался.

Где-то там, за одним из холмов, я увидел дымы. Ветра не было, и они поднимались строго вверх, причем их было три ряда. Сие означало только одно – это длинные дома, то есть перед нами поселок либо ирокезов, либо сасквеханноков. Вполне вероятно, что сюда пришло одно из племен с севера (вот это было бы весьма нежелательно – в отличие от сасквеханноков, их родичи намного более воинственны и намного меньше доверяют белым), либо переселились те, кто переболел оспой, и тогда фокус с одеялами уже не пройдет.

Ну что ж, в обоих случаях придется действовать по жесткому варианту. Если их мало, то мы, смею надеяться, их уничтожим. Если же их много, то я расскажу Брэддоку, что дикари напали на нас, и воспользуюсь «услугами» моего работодателя. Но сначала неплохо было бы узнать, кто они и сколько их.

Под моим началом было четырнадцать человек – все, как и я, из «индейских трейдеров». Плюс одна паршивая овца – этот полоумный Оделл. Ну ничего, пусть побудет пару часиков привязанным к дереву – может, это вправит ему мозги. А ребята проследят, чтобы с ним ничего не случилось. Для разведки же десяти человек вполне хватит.

Махнув рукой четверке, остававшейся с Оделлом, мы растворились в лесной чаще.

12 июня 1755 года. Долина реки Джуниаты, недалеко от ее впадения в Сасквеханну. Кузьма Новиков, он же Ононтио

О-о-х, как бок болит! Просто мочи нет, болит, словно мне кто-то ребра из груди выдирает! Это ж надо, как меня угораздило! Помру я, наверное, навсегда останусь в стране этой чужой, так и не увидев больше родную землю. Старики рассказывали мне, что когда человек умирает, то перед ним проходит вся его жизнь. Вот лежу я сейчас и слышу, как птички надо мной щебечут. И вспоминается мне озеро Шерегодро, возле которого я родился. Там тоже птички щебетали, и лес тоже был большой. Но не такой, как на земле этой, Америкой называемой.

Село наше – Кончанское – принадлежало царевне Елизавете Петровне, дочери императора Петра Алексеевича. А сам я из карел, или ливгиляйне, как мы себя называем. Бабка Настасья мне рассказывала, что когда-то предки наши жили далеко от тех мест, у Ладожского озера, которое похоже на море.

Только вот случилось так, что царю Михаилу Федоровичу после большой войны пришлось отдать те земли шведам. Карелы же решили не оставаться под лютеранами и ушли на юг. Поселились они на Новгородской земле. Мы, ливгиляйне, всегда хотели жить рядом с русскими – нашими братьями по вере православной.

Вот так я и стал русским, хотя хорошо помню рассказы бабки Настасьи про нашу родимую землю, про скалы и озера Карелии. Язык наш я тоже помню, только чаще мне по-русски говорить приходилось. Эх, как давно это было!

Когда же мне исполнилось семнадцать годков, староста отправил меня в Петербург, в услужение ко двору царевны Елизаветы Петровны. Только какой там был у нее двор – царевна жила бедно, скромнее иных графьев или баронов. Не жаловала ее царица Анна Иоанновна, шпыняла, все грозилась в монастырь отправить.

Одно только хорошо было – добрая была дочь царя Петра Алексеевича, не обижала слуг своих понапрасну. Да и простого народа не чуралась. Помню, как у нее в друзьях любезных был унтер-офицер Семеновского полка Алексей Шубин. А потом по приказанию суровой императрицы Анны Иоанновны его болезного били плетьми и сослали на край земли, на Камчатку. Другой же ее дружок был и вовсе из простых казаков малоросских – певчий Алексей Розум. Не знаю почему, но царевне Алексеи всегда нравились.

И хотя меня не Алексеем звали, только царевна и меня тоже полюбила. А что, парень я был видный – высокий и сильный. Да и нравом был веселый, песни пел душевные, плясал хорошо. Царевна же сильно скучала по Алексею Шубину. И вот заметил я, что дочь царя Петра стала поглядывать на меня как-то так, внимательно и задумчиво.

Стала меня Елизавета Петровна привечать – здоровалась со мной по имени, на праздники гостинчики присылала. К делу меня приставила – начал я помогать кузнецу, который работал на Смольном дворе – там жила царевна в Девичьем дворце, который велел для нее построить отец Елизаветы Петровны – царь Петр Алексеевич.

Кузнечное ремесло мне нравилась. Силушкой меня Господь не обидел, да и, махая тяжелым молотом, не раз вспоминал я кузнеца Илмаринена, выковавшего волшебную мельницу Сампо. О нем рассказывала мне бабушка Настасья.

– Учись полезному делу, Кузьма, – не раз говаривал мне мой наставник, дядька Игнат. – Руки твои умелые всегда тебя прокормят.

И действительно, наука его мне потом не раз пригодилась.

Да, так вот, как-то раз, на Ивана Купалу, когда девки и парни песни вместе поют, хороводы водят и через костер прыгают, царевна взяла меня за руку и потащила на речку.

Эх, молодой я был, да и она была еще не старая, чуть больше двадцати ей было. А красивая какая! Высокая – два аршина и восемь вершков[28]28
  180 см.


[Закрыть], глаза голубые – шалые, волосы золотые, по плечам распущены, как у русалки. Нос, правда, курносый, только у наших карельских девок, считай, через одну такие же носы. Кожа же у царевны была белая, как снег, и бархатная, мягкая. Откуда я это знаю?

А вот знаю… Потому что от смеха ее серебряного, дыхания жаркого, запаха волос ее шелковых я словно с ума сошел. Словом, забыл я, что она дочь царская, а я мужик простой. И произошло у нас то, что между молодыми парнями и девками порой бывает.

Ох, как мы с ней любились тогда. Душа у меня на небо улетала, а от восторга грудь сжимало. А Лизонька обнимала меня руками своими горячими, да нежно в ухо шептала, целовала меня сладко… Так мы с ней до утра под тем кустом и пролежали, все любились и миловались.

Сейчас же я лежу один под другим кустом и жду, когда смерть моя за мной придет. Нет, видно, не видать мне больше родной сторонушки. А так хочется хотя бы раз ее увидеть…

Любовь же наша с царевной закончилась быстро. Нет, ни я ее не разлюбил, ни она меня. Просто нашлись соглядатаи подлые, которые прознали о наших с ней прогулках вдвоем в роще и донесли о них царице Анне Иоанновне. Правда, та не стала ссылать меня на край земли, как Лешку Шубина. Просто однажды пришел человек из царского дворца и объявил Елизавете Петровне, что, дескать, негоже, что такой крепкий парень у нее в холопах отсиживается, тогда как государево войско с супостатом воевать собирается. И забрили меня рекрутом на службу. Так стал я моряком.

Точнее, не простым моряком, а корабельным кузнецом и плотником. На кораблях военных люди такие всегда в большом уважении были, даже офицеры с ними советовались, как корабль поправить, что можно сделать, чтобы он целым и невредимым до родной гавани дошел. Кузнечное дело к тому времени я уже знал хорошо, ну, а плотницким делом мы, новгородские, почитай, сызмальства владеем.

А тут, как на грех, случилась замятня в Польше, где умер старый король, а новых королей местные магнаты выбрали сразу двоих. Одного – Станислава Лещинского – поддерживал его зять, французский король Людовик. А за второго – сына покойного короля Августа Саксонского Фридриха – была наша царица, Анна Иоанновна. Чтобы посадить на польский престол этого Фридриха, в Польшу вошли наши войска. В Данциге же хотел было высадиться французский десант, чтобы поддержать короля Станислава. Но наши солдаты во главе с генералом Минихом заставили французов убраться восвояси.

Меня же, когда все это началось, отправили послужить России-матушке. Попал я на 32-пушечный фрегат «Митау», которым командовал капитан полковничьего ранга Петр Дефремери. Хороший он был человек, хоть француз и папист. Матросов не обижал, с офицерами ладил. Только не повезло ему тогда, да и нам с ним заодно.