Текст книги "Томмазо Кампанелла"

Автор книги: Александр Горфункель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

В последние годы жизни, уже после осуждения не только книги Коперника, но и учения Галилея, Кампанелла пытается пойти далее того весьма непоследовательного компромисса, к которому его вынудило стремление сохранить верность принципам телезианства. В письме Галилею в связи с выходом в свет «Звездного вестника» Кампанелла наметил путь к выходу из тупика: следовало найти собственный источник движения и для холодной, а стало быть, по Телезио, неподвижной Земли. Источник этот, в духе гилозоизма, свойственного Кампанелловой натурфилософии, мог быть только в одушевленности небесных тел, в данном случае – нашей планеты. В «Космологии» он допускает мысль о том, что Земля «тепла по природе и является животным» (48, стр. 154). Но тогда исчезает исключительность Земли и ее неспособность к движению. Кампанелла ссылается и на данные человеческого опыта: существование вулканов и горячих источников, в том числе и в северных, холодных областях Земли, свидетельствует о наличии в ее недрах внутреннего тепла. Но «если тепло и свет исходят от всех планет и от нашей, то не существует центра вражды, но все планеты любовно обращаются вокруг Солнца» (48, стр. 158). А это приводит в поздних добавлениях к «Метафизике» к полному отказу Кампанеллы от допущения неподвижного «центра вражды» в космологии (21, стр. 54). И в космологической схеме, опубликованной в «Метафизике», вышедшей в свет в Париже в 1638 г., Кампанелла, приведя строение Солнечной системы в соответствие со своей компромиссной системой «двух центров» и сославшись на противоречие коперниканства его телезианскому представлению о неподвижности Земли, обозначил вместе с тем пунктиром орбиту, которую описывает Земля, «если она движется вокруг Солнца как неподвижного центра». А дальше, сделав неизбежную оговорку относительно «святого Индекса», в котором значится система Коперника, и об «условном» ее допущении, как «если бы эта гипотеза была истинной», он ссылается на то, что из Коперниковой гипотезы «следуют и наблюдения, и расчеты, и обоснование календаря, и улучшение гражданского года по году астрономическому, и движение звезд и т. д., так что исправление календаря было сделано Григорием XIII в соответствии с наблюдениями Коперника» (21, стр. 72).

Но ведь против «условного» принятия теории Коперника не как соответствующей объективной реальности, а лишь как математической гипотезы, облегчающей расчеты движений небесных тел, не возражал и кардинал Беллармино, в таком виде она допускалась и папскими декретами.

О внутренней свободе Кампанеллы, не останавливающегося в своих космологических воззрениях перед радикальными выводами, нагляднее всего свидетельствует его позиция в других вопросах новой науки – в вопросе о материальном единстве неба и земли и в вопросе о множественности миров, А ведь именно учение о множественности миров послужило одной из важнейших причин расправы инквизиции с Джордано Бруно. Между тем в этих вопросах Кампанелла идет гораздо дальше, нежели в своем отношении к гелиоцентризму.

«Тождественна физическая материя неба и земли и всех тел, как учат все философы, какие были в мире, и все древние богословы, кроме Аристотеля, который ввел пятое неизменное и вечное тело, которое является небом, и четыре элемента, из которых состоит земной мир», – писал Кампанелла в «Космологии», продолжая антиаристотелевскую полемику, начатую еще в «Философии, доказанной ощущениями». «Среди звезд, состоят ли они из двух или из четырех элементов, существует изменение и превращение, о чем благодаря телескопу свидетельствует и Луна, состоящая из моря и земли или как бы земли. И Венера имеет фазы подобно Луне. На Юпитере, как и на Луне, замечаются пятна. Вокруг Солнца вращаются пары, почти затрагивающие солнечный диск, как показывают зрительные инструменты. Поэтому нет никакого сомнения, что и в небесных телах происходят те же изменения, что и на Земле» (48, стр. 90, 92).

Излагая еще в ранней редакции «Города Солнца» астрономические воззрения соляриев, Кампанелла писал: «Относительно существования иных миров за пределами нашего они находятся в сомнении, но считают безумием утверждать, что вне его ничего не существует, ибо, говорят они, небытия нет ни в мире, ни за его пределами и с богом, как с существом бесконечным, никакое небытие несовместимо» (5, стр. 113–114). Правда, в позднейшей редакции он сделал существенную оговорку: «Однако вещественно-бесконечного они не допускают» (5, стр. 205). Но оговорка эта связана с отказом Кампанеллы принять бесконечность Вселенной. В пределах же ограниченного мира Кампанелла допускает существование множества миров, или, как он точнее говорит, систем. Еще в письме Галилею по поводу «Звездного вестника» он ссылался на допущение в его «Метафизике» существования «гораздо большего количества систем, чем это очевидно» (25, стр. 164).

«Я определенно не верю, что бог исчерпал свое могущество этим маленьким шаром, хотя Копернику он кажется несравненно большим, чем другие; но я считаю, что могут существовать бесконечные вещи вне его…» – писал Кампанелла в книге «О способности вещей к ощущению», а в «Великом итоге» он вложил в уста самого бога утверждение допустимости множества миров и их материального единства: «И сказал господь: если бы надо было создать другие миры, каждый из них обладал бы собственной первой материей и первой противоположностью [холода и тепла]» (26, стр. 196). «Если бы и бесчисленные миры создал бог, все они следовали бы единому порядку», – развивал он свое представление о единстве космоса в «Космологии», ссылаясь при этом не только на единство божественного «порядка», но и на «единство материи» (48, стр. 56, 58). Тогда и «земля», о сотворении которой говорится в Библии, есть не только наша планета, но «все земли, как в нашей системе, так и среди прочих планет» (48, стр. 156). «И сколько звезд, столько систем и солнечных центров и вращающихся вокруг планет, как в нашей системе от Солнца до Сатурна» (48, стр. 138). «Из этого следует, что планеты не состоят из огня, – вносит Кампанелла поправку в телезианскую схему мироздания, – а Солнце и звезды огненны, и все звезды суть как бы солнца, вокруг которых вращаются другие планеты, хотя и невидимые для нас». В подтверждение этой догадки Кампанелла ссылается на наблюдения Галилея: «Ибо и четыре медицейские планеты, вращающиеся вокруг Юпитера [3]3
  Спутники Юпитера, открытые Галилеем и названные так в честь Козимо Медичи, великого герцога Тосканского.


[Закрыть], и две, вращающиеся вокруг Сатурна, мы можем увидеть лишь благодаря телескопу. И наша Луна, вращающаяся вокруг Земли, незаметна для глаз Юпитера и его возможных обитателей. Еще менее доступны зрению планеты звезд» (48, стр. 74). «Если же кто с новым телескопом, лучшим, чем Галилеев, покажет, что небесные тела вращаются вокруг неподвижных звезд, он даст аргумент величайшей важности в пользу того, что они являются солнцами» (48, стр. 158).

Не только планеты, но и звезды-солнца находятся в постоянном движении. Речь идет, подчеркивает Кампанелла, о самостоятельном, не связанном с движением небесной сферы движении «неподвижных звезд». «Я не сомневаюсь, что звезды подвижны сами по себе, а не влекутся за собой небом». Каждая звезда, по мнению Кампанеллы, обладает воздушной средой. Весь же космос связан посредствующим телом или «телесной средой», состоящей из некоего подобия пара или воздуха (48, стр. 148–150).

Процесс изменения охватывает подвижный космос. В планетной среде и в звездном небе образуются кометы, говорит Кампанелла, вступая в полемику с Галилеем, объяснявшим происхождение комет отражением солнечных лучей в испарениях земли. И образование новых звезд он выводил не из галактической материи, как Тихо Браге, – «коль скоро телескоп показал, что галактика состоит из скоплений звезд, – а из звездной субстанции» (48, стр. 92).

В своих воззрениях относительно множественности миров и даже их населенности Кампанелла шел значительно дальше современной ему астрономии и явился едва ли не единственным в это время убежденным последователем космологических идей Джордано Бруно. Все это никак не позволяет объяснить его непоследовательность в вопросах гелиоцентризма тактическими соображениями.

Разумеется, когда в письме к папе Урбану VIII в 1628 г. Кампанелла упоминал свои четыре книги «Астрономии», написанные «против Коперника и Птолемея и других языческих, иудейских и магометанских астрономов», это можно еще объяснять стремлением оправдаться перед римским первосвященником. Но о тех же четырех книгах «О движении звезд», написанных против Птолемея и Коперника, он сообщал в 1611 г. в письме Галилею. И книги эти были написаны, как писал Кампанелла, «в большей мере физически, чем математически» (25, стр. 167).

В этом и заключалось главное расхождение Кампанеллы и Галилея. В этом непонимании значения математической модели мира, в отказе принять математико-механическое объяснение небесных движений, данное новой астрономией, заключалась решающая причина компромиссной позиции Кампанеллы по отношению к коперниканскому гелиоцентризму. И если он говорит о коперниканской схеме мира как о математической гипотезе, то не потому, что вслед за кардиналом Беллармино видел в признании реальности гелиоцентризма опасность для теологии, а потому, что в его космологии первостепенное значение придавалось не математическим расчетам астрономов и не механической картине небесных движений, а качественному объяснению мира на основе активных начал и поималитетов.

Это противопоставление «физической», т. е. принятой в натурфилософии, картины мира механико-математической его картине лежало в основе полемики Кампанеллы против Галилея. Конфликт переходил в область научной методологии. «Галилей сильнее в математике, нежели в физике», – писал он в «Физических вопросах» (16, стр. 97). По существу спор был не о физической теории мира, а о полемике между натурфилософией Кампанеллы и атомистическо-механической теорией движения. «Галилей философствует недостаточно и, полагаю, неправильно, когда считает воздух и воду сочетанием атомов, более или менее отстоящих друг от друга» (16, стр. 318). «Я удивляюсь, что Галилей… признает очевидным только движение от телесного импульса, а не от силы качеств во всех действиях огня и холода… Если следовать его учению, то придется отвергнуть и действия качеств, так что согревание свелось бы к движению остроконечных атомов, а охлаждение – к движению атомов тупых и оказалось бы, что существует только местное движение без движущих причин, и пришлось бы изгнать из философии причины, и начала, и прималитеты. Такая позиция не только опровергнута в нашей „Метафизике“, но отвергнута и платониками, и пифагорейцами, к которым он примыкает, и стоиками, и мудрецами всех народов» (16, стр. 195). И в письме к Галилею по поводу его исследований плавучих тел Кампанелла осуждал учение, согласно которому в природе существуют «только атомы и отношения» тел, и призывал тосканского математика «вооружиться совершенной математикой и оставить атомы» (24, стр. 176–177).

В переписке с Галилеем Кампанелла доказывал истинность астрологии (25, стр. 177–178). Астрологические представления Кампанеллы основывались на его понимании всеобщей связи явлений в природе. Астрология естественно вытекала из учения Кампанеллы о всеобщей способности вещей к ощущению. Старой астрологии он давал телезианское, натуралистическое истолкование. «Кометы предсказывают голод, войны и смерть… действуя исключительно своим теплом. И, добавляя свой свет в воздух, которым дышат живые существа, они возбуждают гнев, желание мести, недовольство положением вещей, стремление к новшествам и иные страсти, отчего и происходят действия, меняющие положения вещей в мире. А от засух происходит неурожай, а от него – чума…» (26, стр. 289). Астрологию Кампанелла считал точной наукой. «Это необходимо, согласно законам природы», – говорит он об астрологических занятиях соляриев, основанных на «символических соотношениях между предметами нашего мира и того, что находится вне его» (5, стр. 123–124). В астрологических своих воззрениях Кампанелла был не одинок. Среди его современников отдали дань астрологии не только натурфилософы, но и астрономы, такие крупные, как Тихо Браге и Кеплер. Но именно с Галилея начинается разрыв астрономической науки с вековой астрологической традицией. Призывы Кампанеллы обсудить астрологические проблемы не были услышаны во Флоренции.

В том же первом письме Галилею, где он говорил о своей «Астрономии», Кампанелла упомянул и другое свое сочинение, которому придавал большой и глубокий смысл: «О признаках гибели мира в огне», – «но не о полной гибели, – пояснял он, – а о некоем обновлении, о котором свидетельствуют новые явления» (25, стр. 167). Мысль эта давно занимала Кампанеллу – едва ли не с проповедей о конце света в канун калабрийского заговора. «Я предсказал смерть мира в огне, как учили Гераклит и св. Петр, – писал он еще в книге „О способности вещей к ощущению“. – Следовательно, этот организм погибнет, но бог возродит его в какой-нибудь иной, более высокой форме» (24, стр. 33). «Когда все движения неподвижных и блуждающих звезд вернутся к их исходному началу, тогда завершится превращение всех вещей и путь мировой жизни и настанет то, что вечный Разум сочтет прекрасным и благим», – пророчествовал Кампанелла в «Великом итоге» (26, стр. 218). Данные астрономических наблюдений об изменчивости неба, о появлении новых звезд Кампанелла использовал для своей теории о всеобщей изменчивости космоса. И здесь он пришел в столкновение с коперниканством. В противоположность современной ему астрономии он не признавал вечности и «раз-навсегда-данности» небесных движений: реформа календаря не может быть вечной, писал он папе Урбану VIII, «потому что небо движется не так, как думал Коперник, или Птолемей, или Аристотель, или Платон и другие, но как желает бог» (25, стр. 224).

В теологической форме Кампанелла выражал мысль об изменчивости всего мира, в том числе законов движения небесных тел. «Я вижу, что Солнце приближается к Земле и постоянно находится в движении, как на то указывают пятна, открытые Галилеем; следовательно, все вещи нашей системы должны быть обращены в огонь, как учили Гераклит и апостол Петр», – писал он в «Космологии» (48, стр. 46).

Сама по себе мысль о том, что миры-системы, в том числе и наш мир-система, не вечны и, раз возникнув, неизбежно погибнут, была глубокой диалектической догадкой, правда принявшей теологическую форму. Мысль о предстоящем конце света и предшествующем ему глубоком и радикальном изменении, обновлении мира была связана с утопическими идеями Кампанеллы-политика. В движении звезд он хотел увидеть знамения приближающихся великих перемен. Астрономия сменялась астрологией, а та в свою очередь оборачивалась эсхатологическими пророчествами. «Теперь очевидна многообразная нерегулярность в движении звезд и положении планет и полюсов… и, следовательно, мы находимся в конце века…» (48, стр. 94).

Именно вопросы, затронутые в книге «О признаках гибели мира в огне», собирался обсудить с Галилеем Кампанелла, когда писал ему из неаполитанской тюрьмы свое первое письмо. А 20 лет спустя в Риме, получив «Диалоги» Галилея, он высказывал сожаление, что в сочинении его великого друга не затронуты «желательнейшие для меня вещи» – речь шла о тех самых «аномалиях» и отклонениях в движении светил, в которых калабрийский философ видел признаки грядущих перемен. «Все эти древние истины относительно новых миров, новых светил, новых систем, новых народов и т. д. суть начало нового века!» (25, стр. 240, 241).

Галилей не ответил. Новая наука рождалась ценой освобождения от мистических, магических, астрологических идей. Натурфилософ эпохи Возрождения и ученый Нового времени говорили на разных языках.

И только один раз за 40 лет Галилей удостоил ответом своего многолетнего друга, защитника, оппонента. Мы не знаем, дошел ли ответ до Кампанеллы. Но на полях одной из своих рукописей Галилей написал: «Падре Кампанелле. Я предпочитаю найти одну истину, хотя бы и в незначительных вещах, нежели долго спорить о величайших вопросах, не достигая никакой истины».

И много лет спустя один из учеников Галилея вспоминал высказывания учителя: «Сколько прекрасных мыслей, сколько блуждающих предположений зарождались в этом поразительном и блистательном уме, и все они обладали правдоподобием. И если бы они пришли на ум другим, то сразу же были бы явлены свету как новая и хорошо обоснованная философия. Но как вы думаете, что ответил он падре Кампанелле, который посоветовал ему это? Что он ни в коем случае не хотел бы сотней или большим числом видимых предположений относительно природных вещей опорочить и потерять преимущество всего десятка или дюжины им открытых, истинность которых была бы им доказана».

Когда М. Мерсенн предложил прислать новую книгу Кампанеллы Рене Декарту, тот ответил своему старому советнику и другу: «Те вещи Кампанеллы, которые я видел раньше, не позволяют мне ожидать ничего хорошего от его книги; я благодарен Вам за Ваше предложение прислать мне ее, но я не испытываю ни малейшего желания ее видеть».

Наука и философия Нового времени прощалась с натурфилософией Возрождения. Разрыв был болезненным, но он был необходим.

Глава 5. Сенсуализм и магия

В 1607 г. в письме к Антонио Кверенго Кампанелла разъяснял свой метод познания, противопоставляя его старой традиции: «Я больше узнаю из строения муравья или травинки (не говоря уж о восхитительном устройстве мира), чем из всех книг, какие были написаны от начала веков до сих пор, – после того как научился философствовать и читать божественную книгу природы» (25, стр. 134).

Новая картина мира, понятого из его собственных начал, требовала новой теории познания. Учение о способности к ощущению, разлитой во всей природе, позволяло вывести человеческое познание из свойств самой природы.

Органом человеческого познания является в натурфилософии Кампанеллы «жизненный дух», «телесный и изменчивый», состоящий «из тепла и тончайшей материи» (27, стр. 89, 94); «теплый, тонкий, способный к движению и ощущению» (26, стр. 328) жизненный дух, распространяясь по всему телу, и составляет собственно познающую «душу» человека, заложенную в нем от природы и определяющую способность к познанию мира. Это определение было направлено против Аристотелева учения о душе-форме, нематериальной душе.

Главным средоточием души Кампанелла считает мозг, но из него она по нервам распространяется по всему телу (19, стр. 37). С помощью органов чувств жизненный дух ощущает все предметы внешнего мира. При этом ни малейшего сомнения не вызывает у Кампанеллы факт реального существования внешнего мира – источника ощущений.

Всякое чувственное восприятие выводится Кампанеллой из соприкосновения. Не только осязание, но и вкус, и запах возбуждаются в органах чувств благодаря соприкосновению с ощущаемым предметом. Поэтому и зрительное ощущение он связывает с «прикосновением света от предмета с органами зрения», и слуховое возбуждение объясняет передачей по воздуху раздражений от источника звука. Органы чувств – это «пути и каналы, через которые чувственно воспринимаемые объекты вводятся в ощущающую душу» (19, стр. 45). Различаясь по своему устройству и объекту восприятия, органы чувств тождественны в отношении самого процесса ощущения: «Существует одна ощущающая субстанция во всех органах чувств… но многие способы ощущения благодаря множественности объектов, и нет общего чувства, отличного от частных, но это один и тот же жизненный дух», – писал он в первой части «Метафизики» (19, стр. 47).

Процесс познания Кампанелла выводит из ощущения. «Ощущение есть чувственное возбуждение, – писал он в книге „О способности вещей к ощущению“, – сопровождаемое умозаключением относительно действительно существующего предмета…» (6, стр. 163). Выступая против учения томизма о том, что в процессе познания душа воспринимает форму предмета и уподобляется ощущаемому объекту, Кампанелла показывал, что душа не воспринимает сам предмет и его форму, но лишь испытывает воздействие от него. «Когда мы ощущаем какой-нибудь предмет, например видим камень, мы не воспринимаем всей его силы и формы. Ведь камень не может сам лишить себя своей собственной формы, и никто не в состоянии лишить его ее, но свет, рассеиваемый таким образом, что, исходя от окрашенной поверхности камня, он проникает в глаз, производит впечатление на душу, причем возбуждение исходит от поверхности камня, которой возбуждается и сам свет. Таким образом, душа ощущает не потому, что ею в самом деле воспринимается форма камня, ибо в таком случае возникал бы камень. Следовательно, – заключает Кампанелла, – ощущение происходит не благодаря восприятию, как полагает Аристотель, а благодаря изменению состояния». «Ощущение есть возбуждение чувств и изменение состояния» (6, стр. 163).

Кампанелла отбрасывает схоластическое деление души по ее способностям на растительную, чувствующую душу и интеллект – разум. Душа едина, ибо един составляющий ее жизненный дух. В одной душе происходит весь процесс познания – от непосредственного ощущения объекта до умозаключения и интеллектуального знания. «Мысль есть движение жизненного духа», – писал Кампанелла в «Великом итоге» (26, стр. 182). «Одна и та же растительная и чувствующая душа», – писал он в трактате «О человеке» – четвертой книге «Богословия» (43, стр. 24). Все ступени познания: память, фантазия, рассуждение – «все они действие одного духа». Рассуждает все та же «чувствующая душа» (43, стр. 28, 30).

Кампанелла отвергает противопоставление чувственного и рационального познания и сводит весь процесс познания к ощущению. «Ощущение есть не только возбуждение, – писал он в книге „О способности вещей к ощущению“, – но и выражаемое в понятии знание о предмете, вызывающем возбуждение, на основании производимого им возбуждения, и оно сопровождается столь быстро совершающимся процессом умозаключения, что этот процесс не замечается. Ведь суждение о целом огне по части тепла или света есть силлогизм» (6, стр. 164).

Ощущение вещей, сходных с уже пережитыми, вызывает сходное действие: вид моря и корабля может вызвать у человека ощущение морской болезни. Поэтому память Кампанелла определяет как предвосхищение ощущения. «Воспоминание же есть возбуждение его в подобном ему ощущении» (6, стр. 164). Фантазия, воображение также связаны с ощущением: человек не может вообразить ничего, что не было как-то связано с предшествующим ощущением, и даже самые невероятные порождения человеческой фантазии являются пусть искаженным, но все же воспроизведением каких-то комбинаций реально воспринятых ощущений. «И сама душа, комбинируя впоследствии различные движения различных тел, соединяет вместе различные ощущаемые предметы или, разлагая одно и то же движение, создает какой угодно неполный или сложный образ, и притом по различным поводам: во сне такие образы возникают преимущественно произвольно…» (6, стр. 169).

Из ощущения Кампанелла выводит и рассуждение, дискурсивное знание. «Умозаключение же есть ощущение подобного в подобном, и, сколько в мире оказывается родов сходств или сущностей, или количества, или качества, или деятельности или возбуждения, или места, или положения, или причины, или фигуры, или цвета, столько же существует и умозаключений и силлогизмов… Итак, ощущение есть не только возбуждение, но и сознание возбуждения, и суждение о предмете, вызывающем возбуждение» (6, стр. 164–165).

Разумное познание неотделимо от чувственного. «Разум же не отличается реально и в основании от ощущения и фантазии, но они суть действия одной и той же души», – писал он в «Метафизике». «Рассуждать – значит ощущать нечто не в нем самом, но в ему подобном. Всякое же дискурсивное знание возникает из предшествующего ощущения» (19, стр. 54–55).

Ощущение стоит выше дискурсивного знания, выше умозаключения. «Чувственное знание более достоверно, чем всякое иное наше знание, как интеллектуальное, так и дискурсивное, и чем память, – писал Кампанелла в книге „О способности вещей к ощущению“, – потому что в них все сведения порождены чувством, и когда эти виды знания не обладают уверенностью, то они уточняются и исправляются на основе ощущения». Более того, сами виды интеллектуального познания суть не что иное, как «слабое, отдаленное и утомленное ощущение» (24, стр. 143–144). Само наличие доказательств в умозаключении, по мнению Кампанеллы, свидетельствует о его слабости по сравнению с ощущением: «Ощущение точно и не требует доказательств. А доказательства приводятся из других точных ощущений» (24, стр. 146).

Интеллектуальное познание позволяет познать неизвестную вещь «через другую, подобную ей и известную ощущению», писал Кампанелла в книге «О способности вещей к ощущению» (24, стр. 144). Отвлечением от частностей объяснял Кампанелла происхождение общих понятий. Они возникают «потому, что во множестве подобных вещей имеются вещи, общие им всем. Таким образом, духу через органы чувств представляются эти общие вещи, в которых они согласуются, и частные – в которых они расходятся, а потом в памяти остается общее сходство, ибо оно воспринималось множество раз во многих предметах» (26, стр. 471). «Когда душа ощущает многие предметы как сходные, поскольку они вызывают в ней сходные и даже одинаковые изменения, то она и воспринимает эти многие предметы как один, и дает всем им одно общее название» (6, стр. 170).

Универсалии – общие понятия – возникают в человеческом сознании как обобщение сходных признаков предметов, они возникают из частностей, более того, они «не что иное, как эти же частности, понятые по сходству как единое» (24, стр. 105). Непосредственное знание общих понятий невозможно, утверждает Кампанелла. «Если ты утверждаешь, что можно познать общее, не познав частного, то ты заблуждаешься, – писал он в „Метафизике“. – Разум не воспринимает объекты вовне, но лишь внутри, уже доставленные ощущением». Поскольку «объект чувственного и рационального познания один, то, когда разум абстрагирует общее от частного, он сперва знает частное. Сначала частность воздействует на разум, а затем абстрагируется общее понятие» (19, стр. 55–56).

Вопреки схоластической традиции Кампанелла считает основой научного знания не знание общих понятий, универсалий, но знание частных предметов и свойств. Знание общего он сравнивает с неразвитым детским представлением: ведь именно маленький ребенок называет всех мужчин «папа» или «дядя» и лишь впоследствии начинает различать частное. Знание общего смутно и неопределенно: мы видим в отдалении черную точку, затем различаем предмет, затем понимаем, что движется что-то живое, затем видим, что это человек, и только вблизи узнаем Петра. Поэтому «величайшая глупость полагать, что наука заключается в знании общих понятий» (24, стр. 106). Напротив того, в знании частного – основа науки, и «истинно мудр тот, кто не только знает, что Петр человек, но знает и его частные свойства» (26, стр. 475).

Основой возникновения общих понятий служат реальные свойства вещей и явлений. Общие понятия не фикции человеческого ума, они должны вытекать из природы вещей. Самые абстрактные понятия, в том числе математические термины, основываются, по учению Кампанеллы, в конечном счете на реальных свойствах реальных тел и потому могут быть обоснованы ощущениями. В первой части своей незавершенной «Математики» он объяснял, что «величина, и число, и вес представляются нам величиной, числом и весом тел и состоят из телесной массы. И однако, они взяты по аналогии из всех вещей… И поэтому мы говорим, что в нашей математике речь идет о числе, извлеченном из телесного мира…» (29, стр. 203).

Несомненно, в противопоставлении чувственного знания рациональному, в недооценке научной абстракции, в стремлении свести задачу научного познания к знанию конкретных вещей и явлений сказалась историческая ограниченность материализма Кампанеллы. Необходимо, однако, исходить из конкретной ситуации, сложившейся в европейской науке и философии XVI–XVII столетий. Противоречия между потребностью в новом естествознании, основанном на непосредственном исследовании природы, и схоластической абстракцией, между выродившимся в игру дефинициями дедуктивным методом Аристотеля и задачами, вставшими перед экспериментальной наукой, требовали не ограничиваться Аристотелевой силлогистикой, а развивать индуктивный метод познания. «Сколько рассуждений имелось у философов относительно вещей, которых они не ощущали, и их исправлял любой простой человек, который видел эти вещи сам», – писал Кампанелла в книге «О способности вещей к ощущению» (24, стр. 144).

Сам Кампанелла не стал ученым-экспериментатором. Правда, еще в Неаполе он вместе с Джамбаттистой делла Порта, несомненно, занимался исследованием природных явлений, но между собиранием и первым осмыслением фактов и наблюдений и новым экспериментальным естествознанием была еще пропасть. А в дальнейшем он и практически не мог осуществить тех исследований, к которым призывал в своих книгах: неаполитанские подземелья были плохой лабораторией. В естественнонаучных сочинениях Кампанеллы мы наряду с глубокими догадками и интересными наблюдениями столкнемся с самыми фантастическими объяснениями, в которых запомнившиеся с детства поверья калабрийских крестьян сочетаются со ссылками на факты, вычитанные из древних и новых авторов научные соображения с магическими и астрологическими построениями. И все же заслуги Кампанеллы в подготовке нового естествознания бесспорны. Отказ от схоластической традиции, требование непосредственного изучения природы на основе ее собственных начал, сенсуалистская теория познания, индуктивный метод – все это создавало важнейшие теоретические предпосылки новой науки.

Разрабатывая сенсуалистскую теорию познания, Кампанелла неизбежно должен был столкнуться с проблемой достоверности научного знания и критерия его истинности. В самой общей форме он определяет истинность познания как соответствие человеческого знания сущности вещи: «Ведь истина есть сама сущность вещи» (6, стр. 170). Истинным знанием является знание, соответствующее действительной природе вещей. Но возможно ли достоверное знание? В ранних сочинениях, излагая сенсуалистскую теорию познания, Кампанелла удовлетворялся общим заявлением о большей достоверности непосредственного чувственного знания по сравнению с рациональным познанием. Однако созерцательный телезианский материализм не давал иного доказательства достоверности знания, кроме чувственной очевидности. В «Метафизике» Кампанелла попытался по-новому поставить и решить проблему достоверности знаний. Он начинает с подробного изложения 14-ти сомнений в достоверности знания. Доводы скептиков следующие: наше знание неполно, мы знаем лишь ничтожную часть окружающего нас мира, мы видим лишь поверхность вещей, обладаем «лишь частичным и внешним знанием». Но и эту ничтожную часть мира мы не знаем достоверным образом, ибо знание общего недостаточно; и «универсалии Аристотеля суть не что иное, как подобие частного»; и, познавая общность вещей, мы не постигаем их сущности. Частное тоже недоступно познанию, ибо оно бесконечно. «Кроме того, вещи подвержены гибели, вот они существуют, а вот уже их нет, они находятся в постоянном потоке» (19, стр. 7). Чувственное знание недостоверно: известны случаи обмана органов чувств. Фантазия и воображение способны исказить картину действительного мира. Познаваемая нами реальность изменчива и уже потому не поддается адекватному познанию. В потоке изменчивой действительности изменяется и сам человек. Он не способен достоверно познать даже самого себя. Философы постоянно впадают в ошибки и заблуждения, между ними идут непрекращающиеся споры – не свидетельствует ли это вековое разногласие о невозможности достичь достоверного знания мира? Да и сами философы, и Священное писание разве не говорят о тщете познания (см. 19, стр. 6—28)?