Текст книги "Русский бунт-2000 (фрагмент)"

Автор книги: Александр Хабаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Хабаров Александр
Русский бунт-2000 (фрагмент)

Александр Хабаров

Русский бунт-2000 (фрагмент нового романа)

МОСКВА: ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ

Человек, о котором пойдет сейчас речь, не относился ни к номенклатуре, ни к богеме, ни, тем более, к рабочему или колхозно-крестьянскому классу. Хотя и он тоже был из "определенных кругов".

В этих-то "кругах", в которых одним из основополагающих принципов была их деклассированность, обзавелся Сергей Петрович Шелковников странным прозвищем – Вредитель. Он уже и сам не помнил происхождения клички: то ли еще на малолетке во время первой ходки какой-то остряк согласовал его фамилию с известным тутовым шелкопрядом, то ли еще раньше, за любовь к хулиганским шкодничествам окрестили Вредителем дворовые пацаны... а может быть, за деда, отсидевшего за "вредительство и шпионаж на трикотажной фабрике" без малого 25 лет...

В синем шелковом халате с белыми иероглифами Сергей Петрович прохаживался по просторной, с пятиметровыми потолками, трехкомнатной квартире в Большом Харитоньевском переулке, обставленной куражистым дубовым ампиром. Жилплощадь эта была занята им несколько дней назад – в результате сложных обменных комбинаций с помощью ловких риэлтеров из кооператива... ну, никак не мог вспомнить Сергей Петрович название, хотя оно мелькало обрывками в сознании – какие-то "дети", "тёти-моти", "дяди". Конечно, Шелковников и пальца не приложил к обмену – всем вертел Боря Макитрин по прозвищу "Жук", шестой номер в иерархии. На обмен Сергей Петрович дал сверху полсотни зеленых "штук" – и просто назвал район, где хотел бы поселиться, устроить, так сказать, центр управления полетами и разбора оных. Какая-то профессорша жила тут, но, видать, многовато для старушки квадратных метров, да и пенсия, конечно, только на фиг с маслом сгодится... А полста штук на дороге не найдешь... Ну, все бабки ей не дадут, конечно, но кое-что перепадет...

Шелковников был вовсе не ампир – коренастый и крепко сбитый шатен, неприметный нос, неприметные уши, простые зеленые глаза. Дважды в жизни ему приходилось участвовать в опознании в качестве подозреваемого, и оба раза очевидцы показывали на другого – неприметная внешность в Сергее Петровиче сочеталась с умением набросить на лицо маску полной открытости, добросердечия и учености. Впрочем, это была даже не маска, а, скорее, внутренняя суть Шелковникова, которую он подсознательно вытаскивал на свет Божий в трудные часы...

В кабинете Шелковников покормил рыбок живой артемией, редким и питательным кормом; в гостиной пообщался со своими любимыми канарейками. Тут же, на специальной полочке находилось хрустальное шарообразное обиталище дива дивного – трехсантиметрового, но вполне зрелого микрозайца. Его отняли за долги у известного лица, причастного к телепередачам о феноменах природы.

Откуда вообще взялся такой мелкий грызун – Вредитель не интересовался. Вся криминальная Москва знала о его любви к всевозможным феноменам природы, мутантам и выродкам. В прошлом году братва привезла из Чернобыля двухголового волка, но Шелковникову волчара не понравился: обе головы рычали и капали слюной как одна, ночью зверь – это еще на старой квартире, на Тверской, – выл дуэтом. Три раза приезжали менты, пришлось отмазываться. А вызывала ментов соседка – Элла Буслаева, толстая эстрадная, как сейчас говорят, "дива". Сто лет в обед, сплошной понт и голые ноги. Но серого все же отвезли от греха подальше в Малаховку, на дачу Корзубого, и выпускали ночью по периметру для устрашения отмороженных крадунов.

А вот лопоухого и косого лилипутика Вредитель с удовольствием демонстрировал гостям и частенько использовал его для многозначительных иллюстраций к всевозможным беседам.

– Видишь это животное? – сказал он как-то Марику Бармалею, явившемуся для консультаций по щекотливому вопросу. – Оно мало, но все равно именуется зайцем. Так и тот, о ком ты меня спрашиваешь, может быть, и велик, но все равно именуется "козлом" – и будет им всегда. А дальнейшие действия оставляю за тобой, Марик... Ты же не заяц и не козел?

Туповатый на идеи, но восприимчивый к чужим словам "бригадир" Бармалей слушал Сергея Петровича с пересохшими губами: хотелось огрести много "баксов", но в случае неудачи можно было лишиться башки. Впрочем, Марик едва переступил порог "хазы" Вредителя – сразу проникся важностью дела. А демонстрация зайца и дальнейшие слова как бы приобщали его, Марика Бармалея, блатаря среднего пошиба, к неким "высоким идеалам" и "умным" тайнам сильных мира сего. Тайны эти глядели на него из-под очков в золотой оправе, висевших на носу Вредителя. И даже не очень обидно было слушать про зайца и козла...

Нынче Сергею Петровичу предстояло обдумать крупные проблемы, связанные с тревожной обстановкой в Зимлаге, так называемом "дальняке". Там кое-какие зоны стали "краснеть", попадать под пресс администрации и "козлячьих коллективов", а в некоторых, наоборот, власть переходила к самозванной "черноте", к "беспредельщикам" из числа "новой молодежи". Вопреки всем понятиям даже на некоторых строгих зонах стал править "кулак", "мускул". Мужик, опора блатоты, захирел духом и нынче стремился лишь к выживанию любой ценой, подобно "Укропам Помидорычам" и "Иванам Денисовичам" сталинских лагерей. Конечно, на то были объективные причины: за колючкой, как и на воле, возникли трудности с работой, массы зеков слонялись по баракам в голоде и холоде, без курева. Но – закон есть закон – и Сергей Петрович Шелковников, он же Вредитель, давший когда-то вечный воровской обет, обязан был исправлять положение любыми средствами. Уговоры уже не действовали, отдельные наказания отдельных личностей в виде пожизненных увечий и загонов на самое петушиное дно мало влияли на положение в зонах. Возникла необходимость революционных перемен. И первые шаги были сделаны: в Зимлаг засланы "малявы" с "установками", а вслед за "малявами" готовились к вылету гонцы с материальной помощью из спецрезервов "общака". Кадры верные: Чурка да трое его "кентов", Махновец, Дрючок и Теря. В Зимлаге, на строгой "семерке", тянул срок "не подарок" Монгол; на него-то и возлагались надежды последнего "сходняка". Казалось, какое дело свободным до несвободных? Ан нет: именно из несвободы рождались достойные кадры для мира, где обитал Шелковников. Именно там, за решеткой и колючей проволокой, происходил жесткий и бескомпромиссный отбор, отсев... От "несидевших" толку было мало, из десяти лишь один-два "тянули" на "блат", остальные быстро сходили с дистанции. Впрочем, "несидевших" и не допускали к верхам: пойди-ка, браток, помыкайся, поголодай в БУРах, покатайся по пересылкам, заслужи, докажи. Недостатка в кадрах не было: ушедшая в небытие советская власть ухитрилась пропустить через тюрьму чуть ли не треть населения. По крайней мере, не было семьи без зека.

Еще одна забота явилась перед Сергеем Петровичем в виде проститутки-прессы. И добро бы, как при Совдепии, боролись с преступностью; нет, щелкоперы и додики пера лезли во все дыры за денежками. Один петух, царствие ему небесное, посягнул даже на воровскую святыню – "общак" и нагло требовал доли, грозя опубликовать в своей газетенке номера счетов. Поэтому его и разослали с юмором в посылках по разным адресам: ноги в Ногинск, голову в Курган, тулово в Тулу, а писучие руки скормили пантере в передвижном зверинце... Об этом знали многие, но никто не шелохнулся; а ведь бесследно пропал мужчина в самом расцвете сил. Впрочем, никто журналистов не любил, одним меньше стало, и все...

Теперь присосалась одна бойкая телебэ, Нинель Пацюк: дайте интервью! Дадим, конечно. Бери.

– Ну что, Ништяк? Жалуйся! – обратился Сергей Петрович к зайцу, нервно суетящемуся и шуршащему в своем жилище не громче таракана. – Я сейчас морковочки нарежу, то-то в радость она по твоей малышачьей масти.

Он отправился на кухню, вымыл пару морковин, бросил их в кухонный комбайн "HITACHI", нажал синюю кнопочку. Загудело. Морковки быстро превратились в сочные хлопья. Сергей Петрович высыпал их на десертное блюдечко.

Ништяк уже стоял на задних лапках, предвкушал удовольствие. Хозяин поставил перед ним блюдечко и взял с журнального столика "хорстовские" очки в золотой оправе.

– Без стекол и не разглядишь тебя, падлу, – пробормотал Сергей Петрович, цепляя на нос оправу.

Заяц быстро-быстро жевал хлопья. Он был очень аккуратен, ни одной крошечки не падало.

"И кушает чисто, как прописанный, – думал Вредитель. – Это ж надо такую пакость над животным умудрить. Зачем измельчили лопоухого? Зайчиху ему найти где-нибудь? Или, может, мышь белая прокатит? Тоже грызун вроде... А был бы ты нормальный заяц – на хрен ты был бы мне нужен, сожрали бы тебя, пса кудлатого, варежки бы из тебя, волка позорного, сделали бы, вот что!..."

– Найдем мы тебе бабу, Ништяк... Найдем. Если не сегодня, так завтра, а если не завтра, так сейчас.

Шелковников вытащил из кармана халата сотовую "Моторолу".

– Алёй? Шрам? Вредитель на линии. Слушай, ты моего зайчонку знаешь?

– Ха! А кто его не знает? – засмеялся Шрам, молодой, но, как и Сергей Петрович, консервативный "авторитет". – Известный в воровском мире пацан.

– Палку не перегибай... Лучше скажи: можно ему найти особь для совокупления? Ты же помнишь, мне Ништяка Шурик Тертый задарил, а к нему он прямо из Останкино выпал – "счетчик" включили доценту одному... Теперь Шурика нету – "отморозки" грохнули в Минусинске на стрелке. А Ништяк бесится, самку нужно ему. А где взять? Надо того телештымпа найти, пусть надыбает пару для ушатого... Или посоветоваться с ботаником каким-нибудь...

– Ботаник – это по пестикам, по травке, – поправил Шрам.

– Я же в переносном смысле, по фене... Суть-то уловил? Нажми на блатпедаль.

– Какой базар? Сегодня найдем кого-нибудь. Я Клопа с братвой пошлю в телецентр, пусть порыщут... – Шрам помолчал немного. – Слушай, у меня к тебе тоже тёрлово: этот пес из Дум-Банка РУОП малявами забрасывает. Двоих братков хомутнули, пришлось залоги в суд отстегивать.

– Залоги не налоги, дело святое. А псу пускай молодежь правилку сделает.

– Горбатый он. Не исправится уже...

– Горбатый? Тогда в мешок. А мешок – в Горки Ленинские, под высоковольтную опору. Что тебя учить, ты сам про все петришь не хуже ботаников. Только не откладывай на сегодня то, что можно сделать немедленно. А вечером расскажешь... – Сергей Петрович поморщился. – Воще, бутор все это, медь звонкая... Ты главное не забудь: зайчишку моего. И кстати: гонцы-то в Зимлаг вылетели? Вроде сегодня самолетик?

– Скоро взлет. Я с Васьком по сотовому базарил. Теря в зале уже двух телок разводит на интим.

– Молодежь... кхе, – добродушно покряхтел для виду вовсе не такой уж старый Вредитель (месяц назад стукнуло пятьдесят два). – Ладно, час в радость... Бывай, бродяга!

– И тебе душевно... Да, к слову: ты кино "Войны самураев" смотрел?

– Че, хорошее кино? – не удивился вопросу Вредитель.

– Конец хороший, ха-ха...

Связь окончилась. Теперь оставалось только ждать, пока Клоп пошустрит по телецентру и привезет, наконец, Верзиле ушастую самочку, самолет с воровскими эмиссарами долетит до краевого центра К., а председателя правления Дум-банка Вадима Анатольевича Севрюка вывезут в мешке в район Горок Ленинских для захоронения.

Впрочем, последнее меньше всего интересовало Шелковникова: хоть и помог Севрюк однажды в переводе крупной суммы корсиканской братве, но как был "козлом" – так и остался, ничему его не научило общение с правильными людьми. Тут даже неуместен был эпитет "правильные", ибо Севрюк, по понятиям, вообще к "людям" не относился, принадлежал к другому виду. "Человеком" была баня в зоне, "человеками" назывались теплый шарф и хороший чай... Вот и маленький заяц по прозвищу Верзила был – "человек", и волновал он Вредителя куда больше, нежели судьба паскудного банкира...

Еще вчера Шелковников подумывал: а не звякнуть ли самому Пыхте начет самки для грызуна, благо, что "кремлевку" накрутить – как два пальца обо...ть. Но все же решил сначала использовать свои, простые каналы, должников хватало, что в Кремле, что на телевидении.

Дельная молодежь, влившаяся в блатные ряды, припутала к "воровскому делу" даже американского сенатора, подставив голубому "дяде Сэму" соблазнительного "суперпетушка" Зюзю, специально для этой цели вытащенного из зоны на год раньше "звонка". "До чего страну довели!" – горестно подумал Сергей Петрович. – Пидор прямо из зоны едет в Вашингтон!" Но польза была и от Зюзи-пидора: запуганный сенатор лоббировал интересы "вредительской" группировки в Штатах.

Но "во власть" Сергей Петрович не лез и другим не советовал. Во-первых, западло, а во-вторых – не надо. И все. Он с презрением и удивлением наблюдал по ТВ важного и надутого народного избранника, еще совсем недавно суетившегося возле блатного дела, пытавшегося даже давать советы свои козлиные – кому, сучок? Твой номер – шесть, а время твое – нуль...

Сергей Петрович с удовольствием посмотрел на циферблат заказной "Омеги" – любил дорогие мелочи – и, сентиментально шмыгнув носом, вспомнил свои первые "котлы", снятые тридцать семь лет назад в автобусе с запястья гражданина.

Гражданин был хорош, не "карась" какой-нибудь, а настоящая "щука": "лепень" бостоновый, "гаврилка" через пузо, "уголок" в руке. "А который час, дяденька? – вежливо спросил юный Вредитель, тогда еще просто Серый. Дяденька радостно ответил: представилась возможность оттянуть бостоновый рукав и блеснуть часами. "А вы не знаете, дяденька, Гагарин сейчас на Кубе?" Дяденька обрадовался вопросу и стал рассказывать про Фиделя Кастро, космос и Гагарина, а в это время отрок Сережа Шелковников нагло расстегивал ремешок на часах потерпевшего – в три приема ловких пальцев.

Пуль, перепуль и – пропуль.

"Какое время прошло!" – взгрустнул Шелковников. И подумал красиво: "К прошлому возврата больше нет". Впрочем, иногда он вовзращался к прошлому смотрел по видаку фильм "Место встречи изменить нельзя", и особенно любил эпизод, когда Промокашка в исполнении артиста Бортника идет по улице за Шараповым. На Промокашке ватник, белый шарф, хромачи со скрипом, а на забубенной головушке – кепка-восьмиклинка. Такой друг был у Сергея Петровича, только кликали его не Промокашкой, а Васькой Барнаулом. Умер Васька на "особняке" в Ерцево...

Пора было заваривать. Сергей Петрович вновь отправился на кухню. Для приготовления чифира предназначалась специальная серебряная кружечка на треть литра, покрытая изнутри несмываемой чернотой "вторяка", а снаружи сиявшая замысловатой гравировкой. Чай был хорош: бенгальский "Садхам-12", любимый сорт английской королевы. Шелковников наполнил кружечку до половины чаем и влил кипяток. Потом размешал густую кашицу ложечкой и поставил "чифирбак" на конфорку электроплиты – поднять напиток до кипения для экстракции ништяковой горечи. После поднятия – накрыл сосуд десертным блюдечком для пятиминутной выдержки.

Сергей Петрович свято соблюдал свои проверенные временем обычаи. Чистота в квартире была идеальная, интерьер, может быть, и показался бы пошловатым рафинированному эстету, но все же имел особый стиль, выше китча. Гостиную украшали три полотна: "Разбой прибоя" знаменитого Лютова, "Сосны-великаны" безымянного лагерного мастырщика и, во всю стену, "Явление Христа народу" А. Иванова (Корзубый мазал, что подлинник, но Вредитель сомневался; впрочем, всякое могло быть, Третьяковку десять лет ремонтировали).

Конечно, хорошо чифирнуть не "сам на сам", а с путевым человеком вроде покойного Васьки Барнаула, но ждать было некого: до окончания зимлаговской бузы Вредитель решил ограничить личное деловое общение телефоном. В спальне стоял компьютер "Pentium-III", подключенный к Интернету; Сергей Петрович легко овладел премудрой техникой, но, честно сказать, выше уровня рядового пользователя-юзера не поднялся: завидовал по-доброму Лёшику Чиканутому, подчищавшему с помощью компьютера банковские закрома и сусеки частных вкладов. Шелковников прогресса не чурался и консерватизм свой распространял лишь на балбесов из масти "ни отрубить, ни отпилить, ни украсть, ни покараулить". Профессионалов Вредитель всячески культивировал и хакера Чиканутого ставил в один ряд с недавно почившим супермедвежатником Степой Ветераном и с еще живым и почитаемым щипачем Невидимкой.

(Степа Ветеран начинал в тридцатые годы, с примитивных несгораемых шкафов, а закончил электронными спецсейфами одного бельгийского банка: взял три лимона "зеленых" плюс путевых бумажек на двадцать пять; "общак" пополнился, через край потекло. Теперь Степа, насмерть сраженный острым панкреатитом, уж год лежал на Ваганьковском под гранитной плитой со скромной надписью "Степан Рогов" и чуть ниже – "Не забудем никогда. Каторжане". Несведущий человек мог бы подумать, что под плитой лежит какой-нибудь неизвестный широким кругам народоволец или большевик: даты не было.

Живой и здоровый специалист карманной тяги Серж Невидимка был чуть помоложе, но творил чудеса покруче Копперфильда или Акопяна: "шмели" и "лопатники" чуть ли не сами вылетали из раскоцанных красных лепешков и кашемировых "польт". Чуть нервный, шухерной и веселый, как все щипачи, Невидимка на спор, жиллетовской "моечкой", спорол даже как-то рукав пальто одному лоху: братва ухохоталась.)

Вредитель не любил "новых русских": они были нисколько не похожи на "деловых" и "цеховиков-теневиков" прошлых лет, собиравших состояния медленно и верно из осадков расточительного Госплана, вкладывавших деньги в производство пусть "левого", но своего товара. "Новые" вкладывали деньги лишь в самих себя, и "дна" ни у кого из них не было, им было мало, мало, мало. Они продавали то, что, в общем-то, и нельзя было продавать: российский "общак", ресурсы, ископаемые, энергию.

"Мародеры, трупогрёбы," – определял "новых" Сергей Петрович. – "Родину едят. Посредники, бля..."

В равной степени Шелковников не любил еще ментов, но не вообще и не тех, что рыскали и шустрили под ножами и пулями за нищенскую зарплату, а тех, например, кому он сам регулярно оплачивал услуги. Он и плату положил им как валютным "шкуркам", по банной таксе. Сам он с иудами не встречался, но из-за шторки наблюдал – как один майоришко пересчитывал купюры, потея от страха и удовольствия. Аж слюни потекли. Вредитель, к стыду своему, на мгновенье почувствовал себя зоновским оперативником, "кумом", принимающим доклады стукачков – за чайную заварку, за маргарин и конфетки.

Само нынешнее время было внутренне ненавистно Вредителю: лет двадцать назад только в кошмарном сне могли привидеться "стрелки" и "разборки" со своими братанами из-за чужих денег. Тогда были все заодно, "общак" распределялся равномерно, зоны подогревались, может быть, не так тепло материально, но с душой, с идейным интересом. А какие "малявы" отсылались в "крытки"!

Сергей Петрович отвернулся от компьютера, потянулся и достал с книжной полки небольшую синюю папку под размер школьных тетрадок. В папке была единственная бумажка – "малява" от Похороныча, считавшегося наряду с Бирюзой и Страх-Иваном одним из идеологов и конструкторов воровского мира.

"Мир всем бродягам! А тебе, молодой и вредный, особое почтение. Наслышан о твоей битве с нечистью на берегах Днепра и о достойной победе. Зело борзо. Падлу надо искоренять, выжигать каленым железом, щемить по всему замкнутому пространству всесоюзной кичи. Пусть неумные фрайера отделаются кулачным замесом, но вот ренегатов каутских, этих валетов бубновых и единорогов таежных, надо мочить до последней капли их жидкой кровушки. Другим же – урок и недоумение. Краснота повсюду, сам знаешь, а что в Златоусте творится – одному Богу ведомо. И мы с тобой не крадуны, а воры, нам красть нечего и некогда, у нас крест на груди, а за спиной – население, мужики-горемыки. Уркам своим скажи: тех, кто жизнь понял, не гоняйте ногами и палками, проку нет. Если укроп с ботаником повязаны зоной – кто они есть? Пассажиры, перекати-поле. Так и колхознички дорогие, мешконосы и капустники – что им зона? Эпизод их чудной жизни. Пусть сами себе думают, тянут срок по желанию. Петушиную озабоченность пресекай, брат, это дело паскудное: сегодня он с тылу, а завтра ему в тыл. А ежели кто говорит, что все ему по хрену, то, верняк, опасен. Такого учить надо. Сегодня он перед мусором гоношится, мочит козлотню и даже в БУРах как свой брат чалится, а завтра метнется в другую сторону – ему ж по хрену все, скотинушке рогатой. Это, брат вредный, беспределом называется. Знаю, что ты молод, бродяга, но цепок и слухом не обделен, как некоторые, уважишь меня, старика, исполнишь заветы. Что там дальше будет – тоже ведаю. Настанут времена тяжкие, хуже посленэпщины, дело к тому идет – видал, как бояре наши расхапужничались? А это беда. Власть властвует, вор ворует, крадун крадет, а мент ментует. Всякой масти свой закон. А когда каждому всего понемножку – прощай, родина, начинается время голимого фрайера. А то и козла, прости, Господи... Не веришь – прими за сказку.

Блага всем и мира.

Похороныч, седой и старый, но не волк."

Так он все малявы подписывал.

Это письмо Вредитель показал Лешику Чиканутому, как признанному грамотею. Лешик читал серьезно, вдумчиво. "Не Похороныч, а протопоп Аввакум", – сказал он по прочтении. – "И ни одной ошибки... Он, не знаешь, учился – где?" "Ты чё, пацан?!" – засмеялся Сергей Петрович. – "Похороныч с шести лет, с беспризорных еще... Даже октябренком не был, не то, что мы, греховодники-пионеры...".

Похороныч умер – он сам бы сказал: почил в Бозе – два года назад. Хоронили его все, и враги и соратники: в гроб легла эпоха, Похороныч олицетворял ее правомерней, чем многие из тех, о ком вещали некрологи в газетах: "Память о нем вечно будет жива в наших сердцах". Забывали завтра же... А то и начинали обсерать бессовестным образом.

Похороныч, как оказалось, финансировал строительство православного монастыря в Нечерноземье и был там же, в ограде монастыря и предан земле как грешный, но щедрый жертвователь. Братки-монахи теперь всякий день тихо молились за упокой его души. Газеты, наборот, этот факт громко раздували казалось, вот-вот самого Господа Бога помянут как связанного с оргпреступностью.

Шелковников щелкнул "мышкой" по значку "Интернета" на экране, набрал пароль. Подключившись, прошелся по новостям: ничего заслуживающего внимания не было: президент, коррупция, доллар, газ, нефть, три войны сразу, СПИД. Чья-то жопа в углу экрана предлагала "щелкнуть по ней мышкой", обещая взамен большую виртуальную любовь...

Вредитель, чуть подумав, открыл мэйлер, набрал сообщение: "Братан, обнимаю как родного, ждем всем миром – С. П." – и отправил его в тюрьму Рэд-Билли-Хаус, Витяну Корейцу, тоже любимчику покойного Похороныча. Кореец сидел в Штатах уже пятый год, через три месяца откидывался по звонку. Он навел там шороху – пока премьер-министр страны по телефону вежливо беседовал с дегенеративными чуранцами, захватившими дурдом в Котовске, вор в законе Кореец, после суда, когда выводили из зала заседаний, разбил ногой видеокамеру корреспонденту Эй-Би-Си, плюнул в рожу другому щелкоперу короче, достойно представлял Родину. И в тюрьме не простоволосился – держал мазу крепко, не давал спуску ни черным, ни белым... Конечно, отсидка в Штатах – это не Вятлаг, Краслаг и Зимлаг. У Корейца в камере телевизор, холодильник, кондиционер, и за компьютером, наверно, можно поторчать пару часов в день... Но все же кича, она и в Америке кича... Неволя, значит...

На закрытом сайте "www.urka.ru" Шелковников, набрав пароль входа, нашел для себя интересную информацию: какой-то московский жучила провернул сделку с колумбийцами на пятьсот зеленых "лимонов", латиносы сделали полную предоплату. Где же сейчас эти "бабки"? Не Бармалея ли это клиент? Поискать надо.

Чифир достиг кондиции. Сергей Петрович, придержав нифеля ложечкой, перелил тягучую массу в фарфоровую чашку и сделал три небольших глотка самых боевых, подъемных. Захотелось курить, но, однажды бросив, Шелковников изгнал из дома весь табак и курить в квартире позволял лишь нескольким старым кентам, уважая их возраст и бродяжье сердце. Чуть ли не год прошел, а все равно хотелось потянуть дымок из хорошей сигаретки. Но Сергей Петрович не сдавался, принципами не поступался, назад не возвращался. Давно привыкнув к ограничениям, Шелковников, проснувшись, никогда не нежился в постели, а из-за стола всегда вставал чуть голодным, отдернув руку от последнего ломтя с икоркой, севрюжкой или буженинкой.

Он снял с книжной полки толстую книгу в синей бархатистой обложке и увалился в мягкое удобное кресло. Чтение книг было обязательным, как чифир, мероприятием: чего простеца корежить вроде Промокашки киношного? Во время последней отсидки Сергей Петрович, подобно большинству зеков, в течении всех семи лет выписывал около двух десятков журналов, в основном специальных и литературно-художественных. Тут были и "Вопросы философии", и "Новый Мир", и "Москва", и "Юность" и даже "Системы управления". А вот газеты Вредитель презирал, придерживался излюбленных старых "понятий" и любую газету, независимо от направления, называл "сучкой".

Особо любил Шелковников стихи, знал наизусть чуть ли не всего Есенина, да и новых разных жаловал. Вот в "Юности" как-то было: "Душил "наседку" старый вор..." и так далее, Домбровский написал, видно, с понятием был мужик. Журнал "Москва" тоже печатал, про этап на зону:

"Поезд шел, как линкор, разрезая Сибирь

На равнины, озера, хребты.

За кирзой голенища точеный снегирь

Уготовил кому-то "кранты".

Сильно сказано, а вот автора Вредитель забыл, фамилия простая, негромкая... И журнальчик "заиграл" какой-то штымп.

За такими мыслями Шелковников не успел перевернуть ни одной страницы в выбранной книге, задремал. Томик выпал из рук и остался лежать на персидском ковре обложкой вверх: "Капитанская дочка".

МУСОРОПРОВОД

1

Галина Ильинична Лесовицкая никак не могла предположить, что ее тихая и кроткая Мариночка, доченька ее послушная, неожиданно, да еще и с детьми, отправится в аэропорт Домодедово, чтобы лететь в ужасный край, в Зимлаг, в Злоямово! Только что она позвонила и сообщила это пренеприятнейшее известие! Впрочем, Галина Ильинична пометалась, нервничая, недолго: вспомнила себя – и покойного мужа в Иркутлаге. Она, молодая и красивая, тоже ездила, Боже мой, в общем вагоне – в такую даль! И поездка не принесла ничего – ни ей, ни Грише. Свидания не дали, жить и работать было негде, видела она мужа лишь один раз – когда вели по "коридору" из колючей проволоки на завод ЖБИ стропить и грузить на платформы огромные плиты. Она его узнала сразу в серой массе, не могла не узнать, да и он вдруг поднял голову, кивнул ей и даже чуть махнул рукой. Вот и все.

В нынешнее время в лагерях свидания почти без проблем, и, говорят, заключенному даже могут дать отпуск по чрезвычайным обстоятельствам – для этого нужно, чтобы внезапно умер близкий родственник (это буду я, знала старушка) или случилось стихийное бедствие: землетрясение, ураган, пожар...

Никак не могла Галина Ильинична полновесно осудить дочь за ее самовольство. "Пусть, пусть... Пусть она сама увидит жизнь во всей ее, ха-ха, красе...". Когда Виктор сел первый раз, Галина Ильинична сама возила дочь: пока Мариночка двое суток пребывала на свидании с Виктором, мать ее жила в грязной двухэтажной гостинице с неуместно игривым названием "Гнездышко" – кроме нее "гнездовались" два снабженца и старичок-отец, приехавший, как и Лесовицкие, на свидание к сыну.

"Мама, не забудь о "Добрых Людях! Четырнадцать ноль-ноль! – кричала в трубку дочь. – И Андриану дай пятьсот долларов! – если возьмет, конечно..." (Марина была уверена, что Голощапов будет благородно отказываться, но знала, что мать настоит на своем).

Галина Ильинична ничего не забыла и уже с 13.30 выглядывала в окно: не подъехала ли та красивая машина с риэлтерами? На улице ничего не происходило, если не считать того, что трактор, экскаватор и группа людей в оранжевых жилетах разбирали завал камней на месте ночного бара "Русский Самурай". Двое мужчин (один, что странно, нес ведро) вышли из подъехавшего авто и пошли в подъезд, но это были не риэлтеры, да и авто не иностранное, а наше, русское. "Москвич". (Галина Ильинична безошибочно отличала иномарки от отечественных машин, но все отечественные упорно называла "москвичами", абсолютно не замечая разницы).

А в 13.55 к дому подъехала иномарка с "Добрыми Людьми" – старушка сразу узнала красивую, выдержанной формы, машину. Вышли те самые, что были в прошлый раз, вежливые и приятные молодые люди (впрочем, один был неопределенный какой-то – из-за бритой – ах, мода! – головы). Он-то и заметил Галину Ильиничну в окне, приветливо махнул ей рукой и что-то, улыбаясь, сказал товарищу. Тот закивал головой...

2

– Карга старая уже в окне засветилась, усекла нас, – сказал Ваня Хлюпик и помахал рукой. – Лыбится.

– Ништяк, доулыбалась, – подтвердил Ширяйка, посмотрел налево и увидел руины "Русского Самурая". – Глянь, братан: землетрясение, что ли?

– "Дорожный патруль" смотреть надо. Сказали: бомба с механизмом. Абубакара-Черныша на части разорвало, а Жир-Хан – я с ним на Вятлаге чалился – задохнулся под обломками. И х.. с ними, двумя зверями меньше стало...

Под козырьком подъезда качались два только что опохмелившихся мужика в "польтах" и кроличьих шапках: типичные алкаши из "спального" района, явно безработные или малооплачиваемые. Рядом стояло ведро с мусором, а чуть поодаль – бутылка с остатком водки.

– Ну, и чё, чё? – бормотал тот, что повыше. Он был совсем пьян, его "вело" в сторону, но он хватался за товарища, а тот все пытался отцепить чужие пальцы от своего рукава. – Ты мне адрес напиши, куда ехать. Я же по шестому разряду пахал, на все руки, бля...

– Ручки нет, – отвечал второй, пониже ростом, коренастый.

– Как – нет? – пьяный повернул голову и мутными глазами посмотрел на идущих к подъезду Хлюпика и Ширяйку. – Мужики, ручка есть, а? на айн момент, а?

У Хлюпика был "Паркер" с золотым пером (он "заиграл" его у Голощапова еще месяц назад – и не отдал). Ваня не хотел давать какой-то пьяни хорошую ручку и толкнул Ширяйку:

– Есть ручка? Дай мужику.

– Да откуда? Что я, писарь, что ли? Сам дай.

Высокий схватил Хлюпика за рукав:

– Земляк, адрес запишу – и все, а? Дай!

– Ладно, – сжалился Хлюпик. – Только не дави сильно.

– Да что я, семижильный, что ли? – обиделся высокий. – Щас в подъезде, на приступочке... Пойдем, Шурик!

Алкаши, качаясь, провалились в подъезд, однако Шурик ведро с мусором не забыл, успел подцепить его костлявым пальцем. Ширяйка и Хлюпик вошли следом.