Текст книги "Последний идол (сборник)"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Пропадут желторотые, – вдруг подумал Ворон и неожиданно для всех взял вину на себя. – Мне, чахоточному, так и так гнить здесь, а они, может, еще жизнь увидят…»

Барон был мужик порядочный, он хоть и знал, кто ему кирпич на голову опустил, но за такой поступок зауважал Ворона и не настаивал на большом сроке. Накинули Ворону еще пять лет и по ходатайству Барона оставили его на зоне.

Авторитет Ворона у зэков после того случая стал непререкаемым. Воры выбрали его хранителем общака и патриархом – судьей зоны. Судил он хоть и строго, особенно за стукачество, крысятничество и отступничество от воровских законов, но всегда по справедливости.

После восемьдесят пятого года жизнь в стране стала круто меняться, но за колючую проволоку долетали лишь разрозненные слухи, из которых невозможно было составить полной картины происходящего. Впрочем, Ворон и не пытался понять, что такое перестройка, ускорение и гласность. Его здоровье резко ухудшилось, открылся туберкулез. Сам Ворон понимал, что земная его жизнь заканчивается, и с философским спокойствием ждал своего смертного часа.

«Всю жизнь по зонам, а вот лежать на тюремном кладбище с насильниками и мокрушниками чего-то мне неохота, – иногда думал он тоскливо. – Да жизнь не кино – обратно не перемотаешь».

Оживлялся Ворон лишь тогда, когда по другую сторону колючей проволоки появлялись дети охранников и вольнонаемной лагерной обслуги. Часами он мог, не шелохнувшись, сидеть у окна, наблюдая за их играми и проделками. По ночам на него стала вдруг наваливаться стариковская маета. Наглотавшись чифиря, лежа на своих паханских нарах, он мысленно прокручивал всю свою жизнь, и чаще всего память уводила его в далекие годы войны. Перед ним возникали как живые лица его фронтовых друзей-разведчиков и косоглазенькой казашки из Гурьева. Он живо, до родинки на теле, представлял детишек, не рожденных ими, и особенно внуков от тех своих не рожденных наследников. В грязном, пропитанном мерзостью бараке по ночам ему стали вдруг мерещиться их звонкий смех и голоса.

Еще он думал, могла ли его жизнь сложиться иначе, и ничего придумать не мог. Вспомнил он и сумасшедшего попа, который сказал ему, что над человеком есть только двое судей – Бог и он сам. Насчет Бога он придумать ничего не мог – если встанет перед ним, тогда и узнает, что он про раба своего Ворона думает, какой приговор ему вынесет…

А вот сам он о себе много чего думал. Например, чего он так всю жизнь за воровские законы стоял. Ведь и их не с неба спустили, а насильники, жулики и убийцы придумали, чтобы самим друг друга поменьше резать да мусорам сдавать. Вот и вся польза от этих законов… И молодым ворам на эти законы уже плевать – они свои устанавливают. Полковник Скорый, конечно, «оборотень» и сволочь, но ведь вел он себя чисто по-воровски: была возможность тайно от своих же ментов – крал у того же государства, что и Ворон, подставлял под ножи и пули невинных фраеров, с которыми по воровским законам можно творить что угодно… Так что ничуть он был не хуже его, Ворона, подельников. Да и его самого. Не лучше, конечно, но такой же…

Наверное, ночные эти мысли не проходили зря. Окружение Ворона скоро заметило, что старик сдал, размяк, в судьи уже не годится – беспрекословности и жестокости в нем нет. «Не дотянет старый Ворон до весны», – толковали простые зэки меж собой. Но молодым беспредельщикам весны ждать было уже невмоготу, они давно уже думали, как подмять зону под себя, и ночью кашляющего Ворона быстро придушили подушкой. Истерзанный болезнями старик почти и не дергался. На следующий день в зоне был уже другой патриарх.

И никому не было дела до того, что в последнее время Ворон все чаще раскаивался в своих скорбных делах и очень жалел, что ему придется умереть здесь в зоне как паршивой собаке, и еще думал про себя: «Не по-людски ты жил… Не по-людски…»

А пожалело о смерти Ворона только начальство колонии, потому что с новым паханом здесь можно было ждать больших неприятностей.

1989–1991

Интимные обязанности

Городской прокурор Алексей Алексеевич Харитонов хмуро слушал следователя Альбину Петровну Шип, которая докладывала о проделанной работе по недавно поступившему в прокуратуру необычному заявлению. Заявление было озаглавлено «Понуждение к действиям сексуального характера», автором его была молодая еще женщина, работавшая бухгалтером в одном из городских учреждений.

Еще недавно невозможно было представить себе, что здесь, в старинном российском городе с прочными казацкими корнями и соответствующими нравами, кому-то в голову придет обратиться в прокуратуру с заявлением об этом и давать откровенные показания. А потом еще и быть готовой обнародовать все публично в суде! Во всяком случае, на памяти Харитонова и других опытных следователей-мужчин ничего не было. Поэтому Харитонов расписал заявление для проверки следователю Альбине Шип, женщине еще молодой, одинокой, но это одиночество уже явно тяжело переживающей. Мужики могли подойти к делу легкомысленно, а уж эта спуску не даст… Примерно так думал Харитонов. И теперь видел, что в своих расчетах не ошибся.

Из рассказа Шип следовало, что начальник одного из городских учреждений Василий Харлампиевич Хачериди, 44-летний мужчина с греческими корнями, что называется, положил глаз на новую сотрудницу Маргариту Могилевскую и стал настойчиво домогаться от подчиненной взаимности. Мужчина он видный, самоуверенный, избалованный вниманием в практически женском коллективе учреждения. Но замужняя Могилевская делала вид, что намеков начальника не понимает. Наконец, когда она пришла к нему в кабинет подписывать заявление на отпуск, тот прямо предложил укрепить служебные отношения – интимными. Получив отказ, Хачериди страшно оскорбился и предложил Могилевской хорошо подумать. А то ведь так можно и работу потерять, а по нынешним временам да при безработном муже оказаться без зарплаты…

– Из чего можно сделать вывод, – заключила Шип, – что Хачериди специально изучил семейное положение Могилевской и готовился к шантажу…

Харитонов автоматически кивнул.

Дальше – больше. Даже во время отпуска воспылавший страстью руководитель звонил Могилевской домой и прямо спрашивал: «Что надумала?.. Нет? Тогда пойдем по жесткому варианту…»

– Это что значит? – нахмурился Харитонов.

– Видимо, шантаж и давление, – объяснила уже разгорячившаяся от собственного рассказа Шип. – Домогательства продолжались, и когда Могилевская вышла на работу. Кроме угроз увольнения, в ход шли дорогие подарки и обещания более высокой должности и оклада… Причем оказалось, что это были не просто слова – Могилевскую назначили на более высокую должность, повысили зарплату чуть ли не на треть…

– Господи, чего он к ней пристал-то? – не выдержал Харитонов. Что она – красавица писаная?

– Да ничего особенного, – поджала губы Альбина Петровна. – Полноватая такая. Думаю, просто не мог смириться, что кто-то ему смеет отказать. Мужской шовинизм…

«Ишь, каких слов набралась, – мельком подумал Харитонов. – Сама-то, небось, только и ждешь, когда на тебя какой-нибудь шовинист внимание обратит. Вот будет радости!»

А пока Шип увлеченно продолжала рассказывать. Могилевская так и не захотела ответить на все знаки внимания начальника.

– Вот только Хачериди этот не учел, что женщина она современная, поэтому пошла к адвокату, – торжественно доложила Шип, блеснув глазами. Мол, знай наших!

– И тот, надо думать, объяснил ей, что доказать домогательство очень сложно, – скучным голосом сказал Харитонов. – Потому как надо доказать, что тебя пытались принудить к сексуальным действиям путем шантажа, угрозы уничтожения, изъятия имущества либо с использованием материальной или иной зависимости. Просто навязчивые ухаживания коллеги по работе под действие статьи не попадают…

– Объяснил. Но только Могилевская не сдавалась – купила и стала носить с собой диктофон, чтобы записать угрозы.

– Записала? – поинтересовался Харитонов.

А сам подумал: «Вот вляпался мужик!»

– Не удалось, – разочарованно покачала головой Шип. – Как назло, Хачериди в этот момент перестал угрожать, а прибег к пылким признаниям и уверениям в необыкновенной любви… В общем, после повышения Могилевской он посчитал, что теперь отказа ему не будет. Однажды Хачериди вызвал ее и сказал, что ждет ее в номере гостиницы и протянул ключ. Она ключ взяла…

– И пошла в магазин, чтобы купить кинокамеру и запечатлеть все на пленку, – неосторожно пошутил Харитонов, которого эти страсти из индийских кинофильмов уже стали утомлять.

– Нет, – не приняла его шутку Шип. Она уже вся пылала.

– А зачем же она ключ брала? Ведь Хачериди явно понял это как знак согласия?

– Она решила пойти в гостиницу с диктофоном для решительного разговора. Или ее оставят в покое, или она идет в прокуратуру…

«Вот она, женская логика во всей красе! – подумал Харитонов. – Берет ключ, идет в номер гостиницы, чтобы… поговорить».

Каким-то чудом Могилевской удалось добиться своего. В номере гостиницы, где, естественно, был уже накрыт стол, она начальнику сказала, что быть его любовницей не хочет, тот, уже доведенный до кондиции близостью желанного, впал ярость, произнес массу угроз, которые она благополучно записала на диктофон. Правда, все могло кончиться печально, потому как Хочереди был совершенно не расположен согласиться на неудачу и готов был добиться своего силой. Но каким-то чудом Могилевской удалось выскочить в коридор. Собственно, чудо заключалось в том, что Хачериди после того, как Могилевская взяла ключ и согласилась прийти в номер, посчитал, что все уже на мази и просто в пылу бушующих страстей забыл запереть дверь…

– Ну, ладно, – прервал душераздирающий рассказ Харитонов. – Что он сам-то говорит?

– Отпирается. Говорит, ничего не было. Чисто служебные отношения. Я его приперла. У меня записи Могилевской, показаний свидетелей, работников гостиницы, квитанции об оплате номера…

– А их что – несколько?

– Как выяснилось, в этом номере гостиницы раньше бывали и другие сотрудницы, но они боялись и молчали…

«А может, им просто нравилось это дело?» – подумал Харитонов, но говорить ничего не стал.

– Ладно, раз ты такую работу провела, то давай заканчивай дело быстрее.

– Только я, Алексей Алексеевич, кроме «сексуальной» статьи, буду вменять Хачериди злоупотребление служебным положением.

– Это еще как?

– Он номер в гостинице для своих утех снимал за счет организации… – зло прищурившись, сказала Альбина Петровна.

– А-а, ну тогда… Только с квалификацией его действий вы там разберитесь еще…

«Да, не повезло мужику с бабами. Причем сразу с двумя, – подумал Харитонов, когда Шип ушла. – Эти его точно упекут, не помилуют. Причем по полной программе».

Надо сказать, сексуальная проблематика обрушилась на голову Харитонова как ливень, заставший посреди пустого поля. Во-первых, послесоветская жизнь была пронизана ею так, что спрятаться от нее было негде. Телевизор стало стыдно при дочке включать, газеты разворачивать. Женское тело победно перло со всех сторон. Однажды в первые перестроечные годы он увидел на улице небольшую очередь из сумрачных мужиков, которые покорно стояли у двери в какой-то подвал. Оказалось – видеосалон, где по телевизору с большим экраном крутили разных «греческих смоковниц». Харитонов представил себе, как эти потные мужики с пластиковыми пакетами и сумками в руках набиваются в душный и смрадный подвал и смотрят там запретные недавно прелести, а потом идут к своим раздобревшим женам…

Но главное было в том, что и сам Харитонов мучился по этому вопросу. Его жена умерла, когда дочка входила в колючий и непредсказуемый подростковый возраст, поэтому жениться снова, привести в дом мачеху он не решился. Однако естество брало свое, мужчина-то он был еще нестарый, вот и приходилось крутиться то там, то сям. И гостиницы, почти как у этого самого неугомонного Хачериди, тоже случались…

Незаметно у дочки подошло время всяких женских дел, прокладок и циклов, и он попросил одну из теток обстоятельно поговорить с ней на эту тему.

Тетка заперлась с Галиной в комнате, а через час вышла из нее с изменившимся лицом.

– Ну, объяснила? – встревоженно спросил Харитонов, который все никак не мог поверить, что его дочь, вся сотканная из пуха и перьев, должна теперь жить непростой женской жизнью.

– Объяснила? – мотнула удивленно головой тетка. – Это она мне все объяснила да растолковала. Я ничего такого раньше и не знала! Это надо же, сколько лет прожила темная, как корова!

На этом просветительская работа с дочерью была закончена. Тем более что после убытия потрясенной открытиями тетки, Галина насмешливо сказала: «Пап, не надо заботиться о моем просвещении, ладно? Я уже сама все знаю».

А потом последовал звонок от классной руководительницы, которая попросила зайти в школу. Выглядела она взволнованной, хотя Харитонов ее встревоженности сначала не понял. Подумаешь, Галина в сочинении на тему «Мой любимый герой» написала, что ее героиня – гимназистка Оля Мещерская из рассказа знаменитого русского писателя Ивана Бунина «Легкое дыхание». Что из того? «А вы рассказ-то помните?» – укоризненно спросила учительница. В ответ Харитонову пришлось молоть чепуху про чрезвычайную занятость на работе и рост уровня преступности в связи историческим переломом, который постиг страну.

«Я все понимаю, Алексей Алексеевич, – с грустным сочувствием произнесла учительница. – И про уровень преступности, и исторический перелом. Но рассказ вы все-таки почитайте. И тогда мы с вами вернемся к нашему разговору».

Поздно ночью, Галина уже спала, Харитонов отыскал оставшуюся от жены книгу Бунина, нашел нужный рассказ и погрузился в чтение, хотя его еще ждала куча бумаг, принесенных с работы.

Чтение его увлекло. Тем более что после всего, что он узнал в школе, в молоденькой гимназистке с радостными, поразительно живыми глазами он видел свою ненаглядную Галину. Он с умилением читал про то, как нескладная девочка превращается в прелестную девушку, вызывающую всеобщую любовь и поклонение. Тут он совсем расчувствовался, но рассказ развивался дальше и дошел до места, где юная и прелестная девушка легко и чуть ли не радостно признается своей начальнице, что она давно уже не девочка, а женщина… И виноват в этом друг папы и брат начальницы…

На этом месте ошеломленный Харитонов вынужден был прервать чтение и сходить на кухню попить холодненького чайку.

Дальнейшее чтение привело его в еще большее смятение. Потому что в небесной красоты и чистоты девушку стреляет на вокзале казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, которого она, как выясняется, завлекла и с которым стала близка…

Ошеломленный Харитонов читал страницы дневника Оли Мещерской, в которых сама девушка рассказывала о ее совращении «другом папы», с полным ощущением, что он читает дневник своей дочери!

Ужас, охвативший его после чтения бунинского шедевра, не поддавался описанию. Он понимал теперь, почему вдруг учительница захотела с ним поговорить, но и ясно видел, что говорить-то не о чем, потому что сделать он ничего не может.

Утром, когда Галина убежала в школу, он, еще не отошедший от впечатлений от гениального рассказа, забрел зачем-то в ее комнату и обнаружил прямо на столе забытую пачку презервативов и видеокассету. Он сунул ее в видеомагнитофон и нажал кнопку воспроизведения. Это была самая грубая и мерзкая немецкая порнография. Глядя на противно сопящих и чмокающих гадов и гадин, совокупляющихся в разных видах, Харитонов не мог представить себе свою дочь, смотрящей эту мерзость по собственному желанию. Легче было верить, что кто-то вынуждает и принуждает делать ее это. Но умом он прекрасно понимал, что этим кем-то была жизнь. Именно она превратила его нежную и трогательную дочь в чужого человека, о мыслях и чувствах которого он почти ничего не знает…

Вот такие мысли и воспоминания овладели прокурором Харитоновым, когда неистовая воительница с мужским шовинизмом Альбина Петровна Шип покинула его кабинет. Можно было не сомневаться, что она доведет дело до суда и там любвеобильному Хачериди придется несладко. Вот только жизнь на этом не кончится и кто знает, чем она обернется для героев этого любовного детектива.

Харитонов как в воду смотрел. Даме с диктофоном суд и приговор счастья не принесли. Сначала от нее ушел муж, не поверивший в ее честность и то, что она отправилась в гостиницу с ключом от номера только для серьезного разговора. А потом ей пришлось уйти с работы – сотрудники теперь на нее косились, мол, вдруг все разговоры записывает, а сотрудницы, особенно те, у которых с Хачереди была связь, невзлюбили люто – ишь ты какая благородная да чистая. Устроиться же на новую работу ей никак не удавалось – начальники то ли не хотели с ней связываться, то ли мстили из мужской солидарности… А жена же Хачериди ничему не поверила и заявила на суде, что его оклеветали порочные женщины, потому что для него семья важнее всего, и она будет его ждать.

Что на сей счет думает Альбина Петровна, продолжавшая куковать в одиночестве, Харитонов не спрашивал. Ни к чему.

1995

Майские церемонии

Только уже повзрослев, он уяснил для себя, почему Руслан, его ровесник, худенький, рыжеватый, улыбчивый пацан с хитрыми глазами из дома напротив, стал для него с детства безусловным авторитетом и примером для подражания. А ведь Леня всегда был физически сильнее и здоровее его. Но Руслан все знал про окружающую жизнь, про ее законы и понятия, тайные и явные, про тех, кто сегодня в силе, с кем связываться можно, а с кем нельзя, кому нужно уступить, а кого послать подальше. Нет, он даже не просто знал, он это по-звериному остро чувствовал, и, самое главное, принимал без всякого колебания и смущения, потому законы эти и понятия, были и его собственные, тут не в чем было сомневаться. А вот Лене приходилось их постигать на собственной шкуре.

Поселок Майский располагался за городским вокзалом. Несколько улиц частных домов с садами и огородами, разделенных ухабистым асфальтом, по которому машины пробирались осторожно, словно наощупь. Здесь были и жалкие хибары, за полуразвалившимися, сгнившими заборами, и крепкие кирпичные дома с гаражами и пристройками по всему участку. Где-то заканчивали свой век одинокие потемневшие от времени и горя старухи, пережившие всех своих родных, никому давно не нужные. Где-то ютились многочисленные семейства, не знающие, как уместить в доме ораву детишек.

В Майском постоянно случались пожары. Закопченные стены сгоревших домов с обвалившимися крышами, которые годами не ремонтировались, превращали и без того не слишком веселый пейзаж в угнетающее зрелище. Из-за обилия собак и неумолкающего лая непривычному человеку заснуть тут ночью было непросто.

Здесь, кроме русских и украинцев, жили своим замкнутым кругом татары и цыгане, кто-то постоянно «тянул срок», кто-то торговал наркотиками, а кто-то самогоном. А еще – ожесточенно играли в карты. Несколько самых умелых игроков регулярно выезжали в Сочи – «попасти лохов».

Улицы стекались к центру поселка – заброшенному парку, который местные называли «парчок», двухэтажной школе и Дворцу культуры с облупленными античными колоннами, где показывали кино.

А уже за «парчком» тянулись панельные пятиэтажные «хрущобы». Там уже начинался сам город.

Дом у Руслана был небольшой, запущенный, дети ночью спали на полу, а все дни проводили на улице. Отец его, дядя Леша, был мужиком не злым, но выпивал крепко. А мать, тетя Рая, крутилась на всех работах, которые подворачивались, тянула семью, сыновей.

Пока была жива Ленина мама, Руслан любил забегать к ним – мама Лени всегда угощала чем-то вкусным, объясняла что-то про школу и уроки. Когда мама Лени умерла и в доме поселился ее двоюродный брат со своим семейством, Руслан ходить к ним перестал – сразу почувствовал, что делать ему теперь здесь нечего. Зато он стал Лениным покровителем на опасных улицах поселка, где без нужных знакомств можно было нарваться на любые неприятности. Несколько раз Руслан спас Леню от жестоких испытаний, которым подвергали в уличных компаниях новичков и слабаков.

Уже накатывали новые времена, прежнее государство рушилось, власть, играя в демократию, боялась всего, и уличное хулиганство, всегда процветавшее в Майском, приобрело небывалую доселе жестокость. Подростки, почувствовавшие, что устои рушатся и теперь нужно утверждать себя в новой жизни, теперь, вымогая деньги, могли не просто избить, но и забить насмерть случайного прохожего.

На улицах Майского теперь все чаще стреляли. Иногда на заказ, иногда сводя счеты, а иногда просто для самоутверждения или демонстрации собственной безнаказанности. Одно время завелась такая мода – разъезжали по улицам на мотоциклах с обрезами и палили по окнам через забор. Нужно было доказать, что ты теперь «крутой», что ты можешь разобраться с кем угодно и ничего тебе за это не будет. Для многих путь в «крутые» очень быстро оказался дорогой на кладбище.

Руслана интересовали две вещи – карты и деньги. Впрочем, одно было неотделимо от другого. Взрослые парни-каталы, уличные короли поселка, сразу поняли, что Руслан в этом деле уникум – зрительная память необыкновенная, «увидел, как сфотографировал», – и приняли в свою компанию. Сначала улица, потом вокзал, потом нелегальное казино в Доме культуры, а потом уже Сочи, Москва… Лохи легко велись на улыбчивого худенького пацана, который потом без всякой жалости обдирал их как липку.

Перемены в большой Советской стране и в отдельно взятом поселке Майский меняли жизнь до неузнаваемости. Кроме карт, Руслан вдруг занялся мясным бизнесом. Стал помощником Алика Джуса, работавшего мясником в гастрономе. Работа «по мясу» быстро сделала Джуса самым богатым и авторитетным человеком поселка. Схема была простой и сказочно прибыльной – поступавшее в гастроном по государственной цене мясо, минуя прилавок, моментально оказывалось на соседнем базаре, где продавалось по рыночным ценам. Держать весь процесс под контролем Джусу было некогда, за него все отслеживали помощники, среди которых Руслан оказался самым умным, четким и жестким. Подкупить, уговорить, обмануть его было невозможно. Скоро Джус стал контролировать уже весь рынок, а Руслан стал его правой рукой.

Однажды Леня услышал, как жена дяди зло шептала: «Как они деньги зарабатывают? Как! Звонят в дверь, хозяева открывают – им в морду „хлоп“, и выносят все ценное!.. И этот Русланка среди них, поганец малолетний!» – «А ты что сама видела?» – «А ты думаешь, я все придумала!»

Леню услышанное не слишком поразило. Это были годы, когда уже все вокруг торговали, чем могли, воровали, что можно, кидали при первой же возможности… Сам он в это время без особой охоты учился, оканчивал школу. Игра в карты у него не пошла – не было ни особых способностей, ни злого, безжалостного азарта, как у Руслана.

С Русланом, бесконечно занятым, они виделись все реже. Тот смотрел снисходительно, но дружелюбно. Посмеивался: «Давай соображай быстрее, чем заняться…» Леня знал, что если попросить, Руслан пристроит к «мясу», но туда его не тянуло. А потом их обоих вызвали в военкомат. Тогда все родители боялись, что отправят в Чечню. Леня услышал, как жена дяди сказала про него с надеждой: «Может, к чеченам пошлют!» Надежда ее была понятна: чтобы не вернулся…

Когда дело дошло уже до отправки, выяснилось, что Руслан «откосил». Видимо, Алик Джус откупил своего помощника. На прощание Руслан с улыбкой сказал Лене: «Там тебе объяснят, что к чему и почем». «А ты не хочешь узнать?» – спросил Леня. Руслан беспечно рассмеялся: «А я уже все без них знаю!»

Отпахав в десантных войсках два года, побывав в «горячих точках», где люди расправлялись друг с другом самым зверским образом, Леня вернулся домой. Там его никто не ждал. Надо было искать, где жить. Помог Руслан – нашел однокомнатную квартиру в «хрущобе» за «парчком». Сказал, что о деньгах пусть не беспокоится – эту квартиру он «взял» у одного фраера в счет долга.

Потом беспечно спросил: «Ну, и что теперь? Как жить собрался, братан?»

Наверняка, Руслан предложил бы свою помощь, но что-то по-прежнему мешало Лене просить его об этом. Может, понимал, что придется быть на побегушках… И он, не особо задумываясь, сказал: «А мне наш ротный посоветовал в школу милиции поступать. Говорит, там таких, как ты, с мускулами и мозгами, раз-два и обчелся. Ты там хорошую карьеру сделаешь».

Он ожидал, что Руслан начнет над ним потешаться, в поселке «мусоров» не жаловали, но тот вдруг задумался и с явным одобрением сказал: «В менты значит? А что… Что-то в этом есть. А мне даже в голову не приходило! Давай, братан».

Пока Леня в окружении многочисленных отпрысков «милицейских династий» готовился стать оперуполномоченным уголовного розыска, Руслан становился в масштабах поселка все более серьезным авторитетом, постепенно расширяя сферу своих интересов за пределы Майского на весь город. Встречались они нечасто, но вполне по-дружески. Из разговоров становилось ясно, что Руслан знает о милиции много такого, чему в школе не учат. Он ни о чем никогда не просил, наоборот, предлагал любую помощь, но Леня знал, что придет время, когда Руслан попросит… И это будет очень серьезная просьба.

Получив погоны лейтенанта, Леня приступил к службе в городском отделе внутренних дел. Служба началась с грандиозного события – в своей машине был взорван главный авторитет Майского – Алик Джус. Взрыв был такой силы, что от Джуса практически ничего не осталось. Никто не знал, что там хоронили в закрытом гробу из красного дерева.

Таких похорон Майский не видел никогда. Гроб пронесли по улицами поселка. Следом шли десятки мужчин в дорогих черных костюмах с охапками роз, булыжными физиономиями и каменными затылками, за ними медленно, как стадо коров, двигались бесчисленные джипы и «мерсы»…

Леня, мобилизованный для охраны порядка и ведения оперативного наблюдения вместе со всем отделом, с любопытством разглядывал это невиданное шествие. Было понятно – это не просто похороны, это демонстрация новой силы, воцарившейся в городе и уже ничего не боящейся. Той силы, с которой Леня должен был теперь по долгу службы бороться.

Среди самых близких к гробу людей шел Руслан с напряженным, но спокойным лицом. Лене показалось, что он заметил его в толпе и чуть заметно кивнул.

Люди шепотом говорили, что в гробу вовсе не Алик Джус. На него никто не посмел бы поднять руку. Просто он решил свалить и сейчас, живой и здоровый, веселится где-то за границей на берегу теплого моря. Уже в отделе Леня услышал другую версию – Джуса заказал Руслан, который давно уже слишком много о себе думает. А Леня думал, что могло быть все, что угодно, вот только никто никогда не узнает правды, потому что Руслан умеет прятать концы основательно. Тогда он еще понял окончательно, что нет уже соседского пацана и уличного друга Руслана, а есть способный на все деловой человек Руслан Алексеевич Галеев.

Руслан неожиданно вызвал его на встречу где-то через месяц. Сидели в отдельном кабинете лучшего городского ресторана. Руслан выглядел непривычно утомленным, сказал, что много хлопот с дележом наследства – Алик Джус к смерти не готовился, поэтому наследников и шакалов объявилось много, рвут весь бизнес на части. Им объясняешь, что делу от разделов только вред будет, – ничего знать не хотят.

Руслан вдруг посмотрел на Леню цепко, оценивающе. У Лени сразу засосало под ложечкой – сейчас начнется. Сейчас он о чем-то попросит. О чем-то таком…

– Там у вас на Дрючка ничего нет? – рассеянно поинтересовался Руслан. – Ничего по нему не затевается?

Сема Дрючок, подручный Алика Джуса, был одним из тех «шакалов», что теперь драли его наследство.

– Да вроде ничего конкретного, – неохотно сказал Леня.

– Дрючок завтра в «парчке» будет брать партию дури… Чисто конкретно, – засмеялся Руслан. – Часиков так в восемь вечера, когда там уже никого нет. У бывшей «Комнаты смеха». Помнишь такую? Где мы в зеркалах кривых друг над другом потешались?

– Помню, – сказал Леня.

– Ну, вот и хорошо, – опять улыбнулся Руслан. – А мне пора… Да и вообще нам лучше вдвоем не выходить.

Подмигнув, Руслан стремительно исчез, а Леня остался один за шикарно накрытым столом. Остался решать задачку, которую ему задал Руслан.

Дрючка действительно взяли у бывшей «Комнаты смеха» с партией дури. А через пару недель Руслан сообщил о квартире, где спрятано оружие. Операция и там прошла успешно. Потом был чиновник администрации, бравший взятки за сдачу участков городской земли в долгосрочную аренду.

А потом Леню вызвал к себе заместитель начальника городского отдела внутренних дел подполковник Грибанов, грузный мужик, уже подумывавший о выходе на пенсию, так что много чего повидавший и много чего позволявший.

– Ты, Леонид, парень неглупый, так что я с тобой буду говорить напрямую, – сразу отрубил Грибанов. – Как ты думаешь, наш отдел собственной безопасности долго будет просто наблюдать за твоими контактами с Русланом Галеевым?

– Товарищ подполковник, мы друзья детства, росли вместе… – забормотал Леня.

– Это я знаю. Ты давай не юли… Думаешь, не догадываюсь, откуда у тебя информация про Дрючка? Про квартиру с оружием? Про взяточника этого? Леня, Руслан свои вопросы таким образом решает, конкурентов убирает… Тебе это растолковывать надо?

– А нам-то что с того? – несильно упирался Леня. – Информация зато точная. Взяли с поличным. У каждого оперативника должна быть агентура, информаторы… Чем больше, тем лучше.

– Агентура? – зло выговорил Грибанов. – Это Руслан Галеев твоя агентура? А ты не думаешь, что для других все наоборот?

– Что наоборот?

– А то, что на их взгляд, это ты для него – агентура. Ты для него свой человек в органах. Может, это он тебе посоветовал в милицию пойти?

У Лени что-то екнуло внутри, вспомнился давний разговор с Русланом после возвращения из армии. По возможности твердо сказал:

– Товарищ подполковник, я ему никакую информацию не сливал. Он и не спрашивал…

– А если спросит?

Леня опять внутренне сжался. Грибанов вслух задал вопрос, который он много раз задавал себе сам.

– А он обязательно спросит! – Грибанов даже кулаком по столу пристукнул. – Друг детства! Руслан – бандит. Хитрый и беспощадный, жалости не знающий. Всех под себя в поселке и городе подмял.

– А я думал – бизнесмен, – продолжал упираться Леня. – Его вон и в администрацию городскую приглашают, за благотворительность хвалят, в пример ставят…

– Им надо – они и хвалят. У них политика. А мы с тобой знаем, кто он такой. Знаем точно. Я тебя предупредил, Леонид. Смотри, подставит он тебя. Обязательно подставит. Можешь не только со службы вылететь, но и чего похуже схлопотать… Ладно, иди и думай.