Текст книги "Ярмарка безумия"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ничего особенного от своего бескорыстного участия в исторических событиях Андрей не получил. Поклявшись больше никогда не служить в государственных учреждениях, он в конце концов оказался в должности рядового юриста частной фирмы, где, естественно, царили тоталитарные порядки, непробиваемое кумовство и чудовищное лицемерие. Объединяло всех сотрудников фирмы стремление что-то стырить по-быстрому и всепоглощающее желание халявы.

Общая обстановка в стране тоже не радовала. Но Андрей, хотя и не был слепым, не отказывался от идеалов свободы. Он приспособился к новым временам и нашел способ, как оставаться верным идеям революции, даже видя то, что творится вокруг. Оказалось, для этого нужно все больше и больше ненавидеть советскую власть. Чем гнуснее и нелепее становилась наступившая жизнь, тем более страстно и яростно клял он советское прошлое. В то время как все большее число людей согласно Пушкину – «настоящее уныло, что пройдет, то будет мило» – относилось к советскому прошлому все снисходительнее, он черпал силы для веры в свободу и демократию в постоянном усугублении своей ненависти. Его личные счета к советской власти становились все глобальнее и изощреннее. Поистине они приобретали гомерические размеры и библейский трагизм. Он описывал свою молодость такими черными красками, что Ледников порой с трудом верил, что ему приходилось собственными глазами видеть в те жуткие годы Андрея в самом веселом и счастливом расположении духа, в окружении завидно красивых женщин и беспечно веселых друзей, за столом, ломившимся от изысканных яств и напитков…

В последние годы, правда, в испепеляющей ненависти Андрея к прошлому появилось что-то профессионально занудное и по-стариковски негибкое, засохшее. А вот на трудовом поприще дела его стали налаживаться. Во-первых, с годами в нем обострилось умение отстаивать свое не только без всякого стеснения, но и со скандалами, на которые он от рождения был большой мастак. А во-вторых, Гланька без всякой застенчивости пригласила в одну из первых же своих телепередач хозяина фирмы, в которой подвизался Андрей. После передачи Андрей был моментально переведен на должность с куда более широкими перспективами. Никто из Востросаблиных не увидел в этом ничего предосудительного, потому что невероятное, заложенное от природы умение приспосабливаться к обстоятельствам было их семейной чертой.

Но трогать Андрея за хронически воспаленное место сегодня у Ледникова не было никакого желания. Не хватало еще ему затевать тут скандалы. Тут и без него желающих хоть отбавляй. И потому, спокойно глядя Андрею в глаза, он сказал:

– Да нет, конечно. Ничего я не хочу напоминать. Я совсем о другом. О том, что вокруг самоубийства Пуго тоже ходило много разных слухов. Действительно ли это было самоубийство и не помог ли им кто-нибудь? Ведь пуля вошла в так называемую «точку киллера» – ровно посередине воображаемой линии между виском и ухом. Обычно так стреляют профессиональные убийцы, делая контрольный выстрел в голову. У жертвы в таком случае нет никаких шансов на выживание. И хотя Пуго, когда его нашли, еще дышал, шансов у него не было…

Слушали его, затаив дыхание. Ледников выдержал эффектную паузу и продолжил:

– Ампилогов погиб после такого же точного, расчетливого выстрела. Непрофессионалы даже если стреляют так, то обычно выше. Кстати, во время расследования убийства Ампилогова все оперативники дружно говорили, что стрелял, скорее всего, профессионал. Во всяком случае, почерк – профессионала, совершенно неженский. Любому сыщику или следователю известно, что женщина обычно может выстрелить только спонтанно – в результате бурной ссоры, скандала, выяснения отношений… При этом женщины почти всегда стреляют в туловище, а не в голову.

– Почему? – деловито спросила Гланька.

– Тут, с одной стороны, боязнь промахнуться, потому как оружием они обычно владеют хуже мужчин. А с другой… Женщины много времени проводят перед зеркалом, для них любой недостаток на лице – страдание, у них всегда присутствует инстинктивный, неосознанный страх обезобразить человеческое лицо…

– Ледников, да ты у нас просто Фрейд! – захлопала в ладоши Гланька.

– Ну да… Это азы криминалистики, – поскромничал Ледников. – Еще, например, известно, что женщина – а тем более находящаяся в состоянии сильного душевного возбуждения! – если стреляет, то всегда выпускает всю обойму до последнего патрона. Практически никогда не ограничивается одним выстрелом.

– А это еще почему?

– Потому что в порыве ярости и гнева она не способна сразу оценить результаты стрельбы, не понимает, попала она или нет, убила или… Поэтому в экстазе она чаще всего палит и палит, как заведенная, боясь остановиться. Ужасаясь тому, что вот сейчас патроны закончатся, и она увидит, что натворила.

– Класс! – неизвестно о чем сказала Гланька. – И что из всего этого следует?

– С точки зрения классической криминальной психологии из этого следует, что в Ампилогова стреляла не женщина. Или…

– Или?

– Или женщина совершенно необычная, с повадками и навыками профессионального киллера.

– Киллера! – фыркнула Гланька. – Откуда его жена вообще знала, как с этим пистолетом обращаться? Что сначала надо снять его с предохранителя?

– Ну, это-то как раз для нее была не проблема, – вдруг спокойно сказал доселе не проронивший ни слова Андрей.

– Да? – слегка опешила от неожиданности Гланька. – Откуда ты знаешь?

– А они с мужем у нас на участке как-то устроили показательную стрельбу.

– Иди ты!

– Пришли в гости и притащили именной пистолет Ампилогова. И всем дали пострелять. Даже мне. И я помню, она палила очень ловко. Во всяком случае, куда лучше меня. Оказывается, у них это было обычное дачное развлечение. Кстати, следы от пуль в наших соснах до сих пор видны. Можно посмотреть, если есть желание.

– Как интересно! – загорелась Гланька. – А, Ледников? Как тебе поворот сюжета?

– Ну, палить для развлечения по воробьям и хладнокровно стрелять в человека – вещи все-таки разные, – пожал плечами Ледников, барабаня пальцами по столу. – И потом – как стрелять… Тогда выясняли, можно ли было произвести выстрел так, чтобы он не был слышен спящим в доме охранникам? Выяснили – можно. Только в данном случае выстрел должен быть сделан в упор. То есть пистолет надо вплотную приставить к виску, и тогда голова жертвы срабатывает как глушитель. Значит, Ампилогова должна была упереть ствол прямо в голову спящего мужа…

Тут он увидел, с каким ужасом смотрит на него Виктория Алексеевна, и подумал, что сеанс игры в следствие пора сворачивать. Что это он так разговорился? Неужели все из-за того, что ему хочется произвести впечатление на эту молодую нахалку? Ну, ты, Ледников, даешь! Наверное, все из-за того, что пребывание в этом семействе стало его уже порядком утомлять. Тут за каждым словом подводные рифы, неведомые ему тайны, намеки и упреки. Тут все готовы в любой момент сорваться в ссору, истерику, слезы, а потом целоваться в умилении. Взвинченный, непонятно от чего психующий по любому поводу Андрей, несчастная в каждом слове Виктория Алексеевна, будто взбесившаяся, откровенно презирающая самых близких людей Гланька, раздолбай Артем, которому на всех, кроме себя, наплевать… Что, у него своих проблем не хватает? С головой! Но никто из них об этом даже на секунду не задумался, даже не поинтересовался, а как он живет. Эти люди ведут себя так, словно он только и должен, что переживать и решать их проблемы!

Вдруг он почувствовал, как Гланька нашла под столом его руку и ласково, успокаивающе сжала. И тут в дверях возникли Артем и Лена.

Глава 8
Аффект

[8]8
  Внезапное бурно протекающее эмоциональное переживание, страсть. Убийство, совершенное в состоянии аффекта, является преступлением, влекущим уголовную ответственность.


[Закрыть]

Артем с дикарским воплем продемонстрировал публике бутылки коньяка и шампанского, которые он держал в торжественно вскинутых руках. Гланька оглядела их с ленивой усмешкой и, наклонившись к Ледникову, негромко сказала: «Точно натрахались!»

Андрей же вдруг вскочил и опять принялся куролесить и выламываться.

– А вот и герой нашего времени пожаловал! – провозгласил он, сгибаясь в шутовском поклоне перед Артемом.

Артем, поначалу было насторожившийся, решил, что брата нужно поддержать в его удалом начинании, и принялся ему с охотой и облегчением подыгрывать:

– Спокойствие, граждане! Ценю ваши чувства, но постарайтесь держать себя в руках. Все остаются на местах. Объятия и поцелуи отменяются. Все садятся. И продолжайте, граждане, продолжайте выпивать и закусывать, пусть вас не смущает наше присутствие… Я и сам могу чашечку…

– Неужто соизволите? – заломил в восторге руки Андрей.

– Отчего же не соизволить? Еще как соизволю. Нам, знаете, ничто не чуждо.

– Нет, что делается! – заметался в восторге по комнате Андрей.

Он ловко, с гусарским шиком усадил Лену, а сам снова бросился к Артему.

– Просто душа замирает от восторга и благоговения! Вы уж на нас не сердитесь, Артем…

– Николаевич, – благожелательно кивнул Артем.

– А как же! Обязательно – Николаевич. Непременно! Мы же понимаем. Свое место знаем. Люди с понятием-с! А мы тут, знаете, по-простому так, по-дачному, чайком балуемся. Ну и коньячок тут, как же-с! Вы уж не судите нас строго, высокочтимый Артем Николаевич!

– Да уж я потерплю, придется. Куда от вас денешься! Чай-то хороший? Не спитой? Не из опилок, случаем?

– Да как можно?! – заломил руки от обиды Андрей. – Драгоценный вы наш! Да разве мы посмели б! Вас самолично – да из опилок!

Ледников покосился на Викторию Алексеевну. Она смотрела на дурачащихся сыновей во все глаза и выглядела совершенно счастливой. «Нет, семья, – подумал Ледников, – все-таки семья, несмотря ни на что! Все-таки самые близкие друг другу люди».

– У вас всегда было весело, – сказала Лена. – Причем без всякого повода… Я так всегда вам завидовала!

– Ну, как же без повода, – вдруг с садистской усмешкой сказала Гланька. – У нас повод ого какой! Всем поводам повод – хочешь смейся, хочешь гогочи!

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросила Виктория Алексеевна, промокая глаза.

– Ну, как же! Мы ждем прибавления в нашей большой и дружной семье. Ты что, бабуля, забыла?

– Мы? – ничего не поняла Виктория Алексеевна.

– Мы. Семейство Востросаблиных. Твой сын и наш дядя продолжает усердно размножаться!

– Ты чего несешь? Офонарела, что ли, от своей звездности? – наконец понял, куда она гнет, Артем.

– Я несу? – изумилась Гланька. – Это ты несешь нам радостные вещи. Или ты уже забыл, что сообщил сегодня всем поутру?

– Боже мой! – ахнула Виктория Алексеевна. – Я ведь тоже забыла!

– Простите, я не очень понимаю, о чем вы все время говорите? – растерянно сказала Лена.

– Мы говорим о том, что у них будет ребенок.

– У них?

– У них, у них! – радостно подтвердила Гланька. – У хорошо знакомого вам Артема Николаевича и его ненормальной жены.

– Так он же развелся, я слышала… – беспомощно сказала Лена.

– Кто тебе сказал? – неожиданно грубо и жестко спросил Андрей. – Зачем ему разводиться? Ему так удобнее – не разводясь. На всякий случай. А вдруг понадобится переночевать при случае? Ну и ребенка завести по ходу дела.

– Поздравляю, Артем… – с трудом, но спокойно выговорила Лена. – У вас действительно очень весело…

– Просто зашибись! – скривила губы Гланька и, глядя на Лену с нескрываемым торжеством, съязвила: – «Ярмарка безумия», действие второе, спектакль продолжается.

– Но мне пора. Спасибо.

Лена встала и пошла к выходу.

– Енот! Енот! – дернулся следом за ней Артем.

– Ты понимаешь, Ледников, его жена теперь из-за ребенка вернется к нему… – раздраженно бросил Андрей. – А мать не сможет с ней жить под одной крышей. И она, тварь, это знает… И специально это делает!

– Да, Валя, я стану лишней в собственном доме, – тихо сказала Виктория Алексеевна. – И здесь я теперь не могу жить. У меня отнимают все. Этот дом, квартиру, в которой мы жили с Колей… У меня отнимают все.

В комнату вернулся распаленный, пылающий злобой Артем. Он наклонился к Гланьке и яростно выкрикнул:

– Кто тебя просил? Чего ты лезешь не в свои дела?

«Ну, вот, – подумал Ледников, – сейчас еще придется эту язву защищать от разбушевавшегося дяди». И в который раз за день подивился откровенности и накалу чувств, бушевавших в семье Востросаблиных. В его собственном семействе ничего подобного представить было нельзя. Мать и отец могли обидеться на какое-нибудь неудачное слово, даже случайно повышенный голос. Обидеться, замкнуться в себе, не разговаривать несколько дней…

Но Гланьке, похоже, ничьей помощи не требовалось. Она смотрела на бушевавшего Артема с холодным презрением, но без всякого беспокойства по поводу своей судьбы.

– Чего ты сюда вообще приперлась? – бесновался Артем. – Чего ты тут вынюхиваешь?

– Что – не обломилось? – рассмеялась Гланька. – А ты хотел и здесь попользоваться моментом? Перепихнуться под шумок и побежать дальше?

Артем буквально задохнулся от ненависти, но тут между ним и Гланькой встал Андрей.

– Она – моя дочь, – сказал он. – И она здесь – дома. Поэтому выбирай выражения. Ты не со своей хамкой-женой разговариваешь!

– Что вы лезете в мою жизнь? Какое вам до нее дело? – вдруг с искренней болью воскликнул Артем.

И Ледникову, хорошо знавшему цену его страданиям, тем не менее стало его вдруг по-настоящему жаль. Он быстро взглянул на Викторию Алексеевну. Та смотрела на своих сыновей с привычно печальным лицом.

– А никто и не лезет, – с вызовом сказала Гланька. – Я только сказала, что твоя жена ждет ребенка. От тебя. Чтобы наша прекрасная, но несчастная соседка знала, чего ей от тебя ждать…

– Да нет никакого ребенка! – прошипел Артем. – Нет! Понимаете вы это? Я наврал. Просто наврал. Представил себе утром, как вы начнете орать и разоряться по поводу того, что я опоздал на полчаса. Ну, и решил соврать что-нибудь, чтобы вас, припадочных, успокоить.

– Нет, ты правду говоришь, что наврал? – с надеждой спросила Виктория Алексеевна. – Значит, она не переедет к нам?

– Мать, откуда ты знаешь, что он и сейчас не врет? – устало сказал Андрей. – По-моему, он и сам не знает, когда говорит правду.

– Нет, ты правда не врешь сейчас? – никак не могла поверить своему счастью Виктория Алексеевна.

– Да правда, правда, – махнул рукой Артем, плюхаясь на стул. Он налил себе рюмку коньяка и хлопнул ее в одиночестве.

– Слава богу! – облегченно вздохнула Виктория Алексеевна. – Господи, как ты меня перепугал!

– Ну, вот мы уже и счастливы… – заключил Андрей. – Ледников, давай выпьем, а то ты сидишь тут среди ненормальных и думаешь: куда я попал? И за что мне такое наказание?

– Пусть привыкает! – с некоторым намеком выдала Гланька, многообещающе глядя Ледникову прямо в глаза.

И тут в комнату опять вошла Нюра. Привычно села на одинокий стол в углу комнаты, устало спустила платок на плечи. Вид у нее был озабоченный и усталый.

Вот так и должна приходить судьба, чтобы объявить свой приговор, подумал Ледников. Не в сиянии металлических доспехов, не с грохотом сапог командора, не в белом саване праведника, а в облике заморенной жизнью, но исправно тянущей свою ношу бабы в грязных сапогах, знающей, что за всеми не поспеешь, а стараться поспеть все равно надо. Недаром Достоевский говорил, что вечность очень даже может оказаться кособокой банькой с пауками. Потому судьбе пафос не нужен, на всех пафоса не напасешься…

Нюра молчала, погруженная в свои мысли. Глядя на нее, примолкли все, недоуменно переглядываясь. Первой не выдержала Виктория Алексеевна.

– Что-нибудь случилось, Нюра? – спросила она.

– Случилось, – отозвалась негромко Нюра. – Не уедете вы сегодня отсюда.

– Почему это? – нахмурился Андрей.

– Так не будет машины сегодня. Не починят. Мне в конторе сказали: завтра только – к обеду. Я к вам не только поэтому зашла. Виктория Алексеевна, я что подумала… Не нравится вам ко мне, давайте его в школе поставим. Я сейчас как раз директора встретила, так он говорит, что не против…

– Что в школе поставим, Нюра? – замирающим голосом спросила Виктория Алексеевна.

– Да статую ту самую! Которая у вас в шкафу спрятана. Или вы что-то про нее сами решили?

Гланька закусила губу, чтобы не расхохотаться. Виктория Алексеевна беспомощно посмотрела на сыновей.

Нюра, не торопясь, поднялась.

– Так вы решайте – пора уже. Я вам мешать не буду – понимаю, что дело семейное. Только не откладывайте, а то знаю я вас…

Когда Нюра ушла, Артем вдруг заговорил первым.

– Вообще-то, надо действительно решить, что с этой штукой делать. Ну, давайте спокойно прикинем, – подчеркнуто деловым тоном обратился он ко всем. – Взять с собой в городскую квартиру? Невозможно. Выкинуть на помойку? Нельзя. Оставить здесь? Тоже не можем. Подарить кому-то…

– Еще чего! – вдруг взвилась Виктория Алексеевна. – Как можно такое – дарить?

– Ну, тогда действительно в школу отдайте, – вклинилась в их разговор Гланька.

– Не говори ерунду! – оборвал ее Андрей. – Нашла время свои дурацкие шутки шутить.

– Тогда нам остается одно, – руководящим голосом произнесла Гланька. – Ликвидировать объект. Чтобы не мучить себя и других.

– Что значит – ликвидировать? – не понял Андрей.

– Значит, сделать так, чтобы ее не было. Проще всего разбить. Разбабахать на мелкие куски, чтобы никто не догадался, что это было. И развеять прах по всему участку на память.

– Какой ужас! – содрогнулась Виктория Алексеевна.

– И чем прикажешь бить? – устало поинтересовался Андрей. Было видно, что он уже готов согласиться на что угодно, настолько все происходящее его достало.

– Да какая разница? Чем угодно. Ломом, топором… Какая разница!

Артем, доселе молчавший, спокойно сказал:

– Она права. Это единственный выход.

Андрей посмотрел на него и равнодушно произнес:

– Ну, тогда давай – бей его по голове топором. Или ломом.

– Я не могу больше это слышать, – схватилась за голову Виктория Алексеевна. – Делайте, что хотите, только без меня!

– Бабуля, ну успокойся ты! – уже с раздражением прикрикнула Гланька. – В конце концов, это же гипс, просто гипс, а не живой человек…

– Слушайте, вы, припадочные, хватить с ума сходить! Вам живых людей не хватает, вы теперь вокруг дурацкой статуи будете водить хороводы? Делать вам больше нечего? – насмешливо сказал Артем. – Ладно, не хотите ликвидировать, можно… похоронить.

– Класс! Мой дядя самых честных правил, он лучше выдумать не мог! – возликовала Гланька. – Похоронить! Изумительно! Черт, это должно было прийти в голову мне! Как элегантно, изысканно и трогательно одновременно. Вселенский плач! Священника приглашать будем? Вот перформанс получится! Зашибись! Можно еще и речи произнести с факелами в руках! Похоронить, а потом устроить поминки по русскому обычаю!

– Ладно-ладно, разошлась! – перебил ее Артем. – Я хотел сказать, что можно просто закопать его в саду. Вырыть яму поглубже и закопать. Земля сейчас мягкая, выкопаем быстро… Там его, кстати, никто не найдет и не тронет, если закопать поглубже. Пусть лежит.

– Земля еще мягкая, теплая… – пробормотал Андрей. – Мягкая и теплая могила.

Земля не была ни мягкой, ни теплой. Она была сырой до слякоти и тяжелой, будто свинец. Лопата все время натыкалась на перепутанные корни, их приходилось перерубать, самые толстые – топором. Ледников, вдруг оказавшись в роли могилокопателя, для развлечения пытался вспомнить, о чем там спорили между собой могильщики в «Гамлете». Артем и Андрей обещали помочь, но прошло уже уйма сколько времени, а их все не было. Ну и черт с ними, лучше копать, чем участвовать в их перманентном бедламе!

Выпрямившись, он вдруг увидел Лену, которая, кажется, давно уже стояла тут и смотрела за тем, как он возится в грязи. Ледников оперся на лопату и посмотрел на нее снизу вверх. Лена ему всегда нравилась, вернее, была симпатична. Других мыслей относительно нее ему и в голову не приходило, потому что она всегда была девушкой Артема. И в дачном поселке, и среди их друзей считалось, что они влюблены друг в друга с детства и неминуемо должны стать мужем и женой. Но так как Ледников наблюдал Артема в весьма щекотливых ситуациях, порой ему было просто жаль Лену. И когда они расстались, он за нее даже порадовался. Потому что в глубине души считал, что Артем ее недостоин. А она достойна лучшего, чем друг его юности.

– Ты думаешь, он тебе поможет? – прямо спросил он.

Лена и не думала делать непонимающий вид. Они с Ледниковым всегда были очень откровенны друг с другом. Прямо как бывшие любовники.

– Не думаю. Я просто не думаю.

– Смотри, потом тебе будет еще хуже.

– Когда потом?

– Когда окажется, что ты просто подвернулась ему под руку. И только.

– Наше дело не рожать… Помнишь эту вашу идиотскую шутку? Ты думаешь, что ребенок…

– Да нет там никакого ребенка! Одно сплошное вранье!..

– Это точно?

– Господи, Лена, откуда я знаю! Во всяком случае, он так сказал… А может, и есть ребенок. От него же всего можно ждать! Ребенком больше, ребенком меньше – что ему, жалко? Тебе-то это зачем?

– А если это любовь? На всю жизнь. Мы же с ним вот тут в одном корыте голыми в детстве купались… Вода была такая теплая… А кто-то нас из шланга поливал… С тех пор вот не могу забыть…

– Ну, если в одном корыте! Да еще голыми! То… Если это любовь! Любовь в одном корыте! – вдруг разозлился Ледников. – Тогда деваться некуда. Вперед и с песней. Любовь! Предупреждать надо. Я тут токую, как глухарь, а у них любовь, понимаешь… Кто не спрятался, я не виноват!

– Не злись, – мирно сказала Лена. – Ну, такая вот оказалась… Нескладная. Я пойду.

Глядя ей вслед, Ледников пробормотал про себя, разрубая самый зловредный корень:

– И она умчалась от них на крыльях любви… не касаясь земли… и весь облик ее был прекрасен! Красивая женщина всегда выглядит очень значительно, когда молчит. Почему-то кажется, что ей известно нечто такое… А на самом деле ни хрена ей не известно, даже про саму себя. Ладно, наше дело – копать.

Артем появился, когда яма была уже готова. Заглянул в нее и распорядился:

– Да хватит уже! Раскопался, понимаешь, как экскаватор! За тобой не уследишь. Сюда уже живого человека закопать можно.

– Хватит так хватит, – покладисто согласился Ледников. – Как скажешь, хозяин.

– Пошли лучше выпьем.

– И это можно.

– И давай скорее эту чертову статую закапывать, а то уже стемнеет скоро…

Это была та еще картина. Уже в сгустившихся сумерках, скользя по расползающейся под ногами слякотной земле, от дома с желтеющими окнами в глубь участка, где темные деревья казались непроходимой стеной, продвигалась странная процессия. Впереди шли Андрей с Артемом и несли на носилках белый бюст, который покачивался в такт каждому их шагу или неловкому движению. Следом шел Ледников с лопатой в руке. А за ним Гланька вела, поддерживая за локоть, Викторию Алексеевну, которая совершенно расклеилась, но упрямо твердила, что она должна увидеть все своими глазами, хотя мало что видела из-за бессильно проливаемых слез.

Ледников шел и думал, как глупо и необъяснимо все выглядит со стороны – натуральный сумасшедший дом и его обитатели. Но ведь когда ты сам оказываешься погружен в эту жизнь со всеми ее подноготными тайнами, истериками и видениями, выясняется, что это – единственный нормальный выход и ничего другого сделать нельзя. В возбужденном воображении Виктории Алексеевны все это сумасшествие наверняка выглядело едва ли не как новые похороны мужа, и ей хотелось, чтобы все выглядело пристойно и серьезно. Что ж, немногим достается хоронить мужа дважды…

Андрей и Артем, добравшись до ямы, опустили носилки на землю и остановились, то ли поджидая остальных, то ли не зная, что делать дальше.

«Идиотское ощущение, – подумал Ледников, стоя у края выкопанной им ямы. – Невольно начинаешь вести себя, как на настоящих похоронах, – придаешь лицу скорбное выражение и делаешь вид, что задумался о чем-то высоком».

Виктория Алексеевна всхлипнула. Гланька повернулась к Ледникову и яростно показала: давай, мол, заканчивай. Ну что ж, на похоронах, как заведено, распоряжаются не близкие покойного, дело которых скорбеть, а люди, специально для того приглашенные.

– Ну, опускаем, что ли? – негромко спросил он.

– Дурацкое чувство какое-то, – пробормотал Андрей. – Всякая чушь в башку лезет. Прямо хоть речи произноси…

– Ну и произнеси. Как старший в доме, – криво усмехнулся Артем. – А мы послушаем, что ты скажешь… Ну, давай, произноси!.. Скажи, как трудно нам сейчас одним, когда все надо брать на себя. Скажи, что нас выгоняют из дома, который он построил, а мы, два бугая, ничего не можем сделать! Скажи, что его жене негде жить, потому что его сыновья не хотят жить с ней… Если тебе так хочется говорить, говори! Только говори правду! Скажи еще, что все, во что он верил, оказалось ложью и бредом! Что мы продали и пустили по ветру все, чему он поклонялся, чему служил. Что нам не во что и не в кого верить. А чтобы верить в себя, мы слишком слабы! Ну, говори же, что ты молчишь? Скажи, наконец, что-нибудь, потому что надоело ждать! Мы все ждем твоего слова который год и никак не можем дождаться!

Андрей, молчавший во время всего этого неожиданного и безобразного ора, который закатил Артем, вдруг потянулся к валявшейся на земле лопате, взял ее в руки и медленно, словно преодолевая себя, замахнулся… Артем, надо отдать ему должное, ничуть не испугался. Он даже не сделал попытки отклониться, просто стоял и презрительно усмехался.

– Андрей! Артем! – раздался жалкий и бессильный вскрик Виктории Алексеевны.

Ледников шагнул вперед, легко вырвал лопату из рук Андрея, отбросил ее в сторону и встал между братьями. Андрей, кажется, этого и не заметил. Он был словно не в себе.

Гланька с криком «Папа!» тоже бросилась на помощь Ледникову, оставив на мгновение бабушку.

И никто из них не заметил, как Виктория Алексеевна, у которой закружилась голова, вдруг завалилась набок, и тело ее стало сползать в вырытую яму.

Первой заметила это Гланька.

– Бабушке плохо! – закричала она и метнулась к Виктории Алексеевне, бессильно цеплявшейся за край ямы обеими руками. Гланька схватилась за ее дубленку и изо всех сил стала тянуть ее из ямы.

– Вы что, совсем очумели! – отчаянно заорала она. – Идиоты! Вы ее в могилу сведете!

Андрей и Артем, словно очнувшись, бросились к матери. Мешая друг другу, они вытянули ее из ямы и поставили на ноги. К счастью, Виктория Алексеевна уже пришла в себя и жалко улыбалась в руках сыновей. Гланька молча отряхивала ее безнадежно выпачканную и промокшую дубленку.

– Ведите ее домой, – приказала она. – А то у нас тут настоящие похороны начнутся! Мы с Ледниковым все сами сделаем.

Андрей и Артем послушно повели вдвоем мать к дому, который выглядел со стороны таким теплым и уютным со своими освещенными окнами.

Ледников и Гланька смотрели на них и молчали.

Гланька, разумеется, пришла в себя первой. Она чувствовала себя, как режиссер на съемочной площадке, который руководит всеми событиями и единственный знает, в чем их подлинный смысл.

– Ну, Ледников, заканчивай этот бардак. Больше, как видишь, это сделать некому.

– Слушай, они там в доме друг друга не поубивают? – озабоченно спросил Ледников. – Может, тебе лучше пойти за ними присмотреть?

– Обойдутся, – отрезала Гланька. – Ты за них не беспокойся! Сейчас у них по расписанию начнется выпивон – поорали немножко, пора и расслабиться, чтобы прийти в себя. Вот увидишь, когда мы все сделаем и вернемся в дом, они будут со смехом вспоминать, как чуть не поубивали друг друга. А бабуля будет смотреть на них счастливыми глазами и умиляться… Так что, когда мы туда вернемся, перед нами предстанет святое семейство в лучшем виде. Во всем своем великолепии!

– Интересный вы народ! Ты-то речи произносить не будешь? – шутливо поинтересовался Ледников. – А то вы без речей не можете, я смотрю.

– Я-то? Нет, это не мой жанр, я по другому профилю… Дай-ка я тебе лучше помогу.

Гланька подошла к бюсту, стоявшему на краю ямы, поставила на него ногу и несильно толкнула. Бюст легко и беззвучно съехал вниз и плюхнулся в темную холодную жижу.

– Вот и все, – беспечно сказала Гланька. И символически отряхнула ладони. – Хватит уже, надоело. Нашли себе развлечение!

Ледников вдруг вспомнил, что судью Востросаблина нашли мертвым в такой же яме в нескольких десятках метров отсюда…

А теперь вот так же валяется в снежной жиже его бюст. Какое дикое, нелепое совпадение! Что за кощунственное издевательское представление устроили они тут? И ведь никому из них в голову не пришло, что они как будто злобно пародируют страшную гибель судьи…

Ледников хотел сказать об этой поразившей его мысли Гланьке, но та смотрела на бюст с таким угрюмым сосредоточением, что он решил не напрягать ее. Просто взял лопату и стал быстро закидывать яму землей. Представление действительно пора заканчивать, иначе ему тоже начнет что-то мерещиться.

Гланька стояла молча и смотрела, как белый бюст покрывают черные липкие комья. И вдруг вцепилась Ледникову в руку.

– Погоди, мне тут пришло в голову… – забормотала она что-то невнятное. – Как же я забыла?! Вот дура!

– Алло, с тобой все в порядке? – ничего не понимая, спросил Ледников. Неужто даже психика этой молодой дьяволицы не выдержала невротического напряжения, в котором пребывает последнее время ее семейство?

– Ледников, там же тайник! – буквально прошипела Гланька. – Я вспомнила!

– Где? Какой тайник? О чем ты?

– В бюсте! – глядя на Ледникова сумасшедшими глазами, проорала Гланька. – Он же полый изнутри, понимаешь! И мы с дедом, когда я еще маленькой была, устроили там тайник, о котором никому не говорили. Он оставлял там для меня подарки! Когда меня привозили на дачу, я первым делом лезла туда… Надо посмотреть там, внутри! Дед знал, что я обязательно загляну туда, если с ним что-то случится…

Ледников посмотрел на полузасыпанный бюст, пожал плечами и нехотя спрыгнул в яму. Бред какой-то! Эта семейка кого угодно доведет до белой горячки.

Бюст лежал на боку, и в основании его действительно чернела дыра с неровными краями. Он сунул в нее руку, и когда она вошла туда по самое плечо, уже где-то внутри головы бюста пальцы его нащупали какой-то сверток.

– Что-то есть, – сказал он почему-то шепотом.

– А-а! – завопила Гланька и запрыгала по краю ямы. – Йес! Мы сделали это!

Это оказалась пластмассовая папка на застежке, внутри которой была толстая тетрадь. Ледников протянул папку Гланьке и выбрался из ямы.

Гланька тут же повисла у него на шее, а он стоял, расставив грязные руки в стороны, как пингвин, боясь испачкать ее шикарную шубу. Она шептала ему что-то яростное и нежное одновременно, но он ничего не слышал, зато понимал, что такие губы, волосы, запах могут принадлежать только женщине, которая ему нужна….

Потом он снова взялся за лопату. Когда все было кончено, повалил густой липкий снег. Они с Гланькой медленно пошли к дому. Снег был сильный и накрывал землю столь стремительно, что, пока они шли, место захоронения занесло так, что его уже нельзя было различить, как оглянувшийся Ледников ни старался.