Текст книги "Двойник полуночника"
Автор книги: Александр Грановский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Странное дело, ему было хорошо с этими ворами и убийцами (каждый человек по природе своей убийца, даже если еще не убил), которые почему-то с первого взгляда приняли его за своего, безоговорочно уступив лучшее на нарах место. И он лежал, по-стариковски прикрыв глаза, будто покачивался на волнах неторопливой реки времени, которая уносила его все дальше и дальше в никуда.
Иногда это было прошлое... и тогда из золотистых сумерек рассвета начинали проступать лица... Бледный, с чахоточным румянцем и виноватой улыбкой Яшка Свердлов, который чувствовал себя постоянно виноватым от собственной интеллигентности... Крупноголовый и тонко ироничный Каменев, иронию которого почему-то могли понимать два человека – Ленин... да Троцкий, который к тому времени уже стал как бы частью угасающего на глазах Ленина, заменяющей тому недостающее полушарие мозга, выжатого и выпитого революцией.
А вот и еще лица, и другие... и третьи... с придурковатыми ужимками спасителей народов. Сосредоточенно слушают одного из спасителей, горлана, главаря Троцкого, и хотя большей частью ничего не понимают – все равно его слушают, зачарованные картавым голосом облаченной во все кожаное фигуры, которая в любой момент может вскинуть в порыве то картуз, то маузер, то просто палец, а за увеличительными стеклами очков словно прицелились мушки глаз, и только ему, Кобе, известно, сколько за Ними таилось ярости и страха. А из желтоватых сумерек проступали все новые и новые лица. Некоторые он узнавал сразу, других приходилось вспоминать, но именно они оказывались потом на посмертных снимках истории, будто и в самом деле были соперниками по борьбе. Мордастые и задастые, все они хотели славы – этого пьянящего и дразнящего напитка любви, но вместо этого каждый получал свой маленький кусочек тени.
Ему, Coco, уже давно открылась истина, что настоящая История была другой. В конечном счете придумывают ее повелители, а записывают исполнители, то есть рабы. Он и сам столько раз переписывал ее набело, что начинал потом верить красиво поставленным словам. Но есть еще время, которое делает свой выбор, стирая цивилизации и города. Остаются только пирамиды да несколько имен... Главное из которых – Бог, который почему-то выбрал Его... Такого жалкого и ничтожного из целой свиты фаворитов судьбы. А это может означать только одно – что-то в нем от Бога, а что-то в Боге от... Него!..
Донесся какой-то шум. Звеня ключами, в дверях появился вертухай. Наверное, принесли ужин, а может, это еще только завтрак? Он уже давно потерял счет времени и сейчас, пожалуй, впервые за много лет был счастлив: время оставило его в покое. Вот так бы и лежать с закрытыми глазами, пока тонкий ручеек мыслей не сойдет на нет. Словно и не было никаких мыслей. Словно и его самого никогда не было... А слова, что слова – красивая упаковка лжи, чтобы не так больно и скучно воспринималась жизнь, которая на самом деле всего лишь сон... усталый причудливый сон разума, чтобы придумывать для человека все новых и новых чудовищ, без которых он как-то сразу утрачивает волю к борьбе. А значит, и к победе.
... И тогда восходит солнце. Огромное, в полнеба солнце с непривычки слепит глаза. Потом они начинают привыкать. Оказывается, это вода – журчит, играет, переливается всеми цветами радуги, сквозь мшистые камни продираясь в свету, срываясь поющими водопадами, и снова в мерцающей запруде набирая силу.
И нужно иметь бесконечное терпение горного ручья, чтобы со своего наблюдательного поста за кустом орешника дождаться, пока в запруде блеснет и шевельнется тень... Пока хитроумная форель потеряет свою осторожность.
Короткий взмах, расчетливый бросок – и вот еще одна умная и сильная рыба отчаянно бьется на траве, смешно, как Троцкий, выпучивая глаза, но он, Coco, должен быть безжалостен, как горный орел, и хладнокровно добивает ее ударом головы о камень.
"Молодец, Coco, говорит дядюшка Резо. – Из тебя большой охотник будет".
А вот и сам дядюшка Резо – бесшумно, как ворон в своей овечьей бурке, появляется на тропе и зовет обедать.
Жаль, что все хорошее так быстро кончается. И всегда оказывается, что это и было лучшее, которое не возвратить. Даже дядюшка Резо, хоть и прожил немалую жизнь, а так и не научился ловить хитрую форель. Он всегда спешил, этот дядюшка Резо, но почему-то дальше своей родной деревни так и не оказался...
– Эй, отец!.. Собирайся с вещами на выход.., – оглядываясь на вертухая, наконец пробился к нему вор по кличке Шнырь, который все эти дни заботился о нем, как о родном.
Они сразу чем-то приглянулись друг другу, словно встретились два старых каторжанина, которым достаточно полувзгляда, чтобы узнать друг о друге главное, и это главное было как приказ. Уж на что Шнырь был сам авторитет, но не только признал его за своего, а в какой-то одному ему ведомой иерархии поставил выше.
– А ну, выметайтесь, выродки! – нетерпеливо прикрикнул еще придурковатый со сна вертухай. – А то я это дело враз ускорю, – и он лениво замахнулся прикладом. Но Шнырь даже ухом не повел.
– Ты бы лучше, гражданин начальник, кипяточку сподобился. Не видишь, человек совсем замерз.
– Может, ему еще и бабу сюда... погреться... Из "Метро-поля...", загоготал сержант, и его без того узкие щелки глаз, казалось, совсем слиплись. – А вот это, лысый, гони сюда! – метнулся к нарам и вытащил у лысого мужичка по кличке Кашель заначку чая. – Или мне тотальный шмон устроить!? Чтобы кой-кому задницы здесь согреть...
– Зря вы так, гражданин начальник, – примирительно, но со скрытой угрозой заговорил Шнырь. – У нас даже в зоне было написано, что человек человеку друг, товарищ и брат.
– Тамбовский волк, таким как ты, товарищ, – с чувством морального удовлетворения сплюнул вертухай, отступая к двери.
По гулкому коридору без окон и дверей их вывели на какие-то задворки и, пока остальные спускались по ступенькам к мусорным ящикам, сержант успел сообщить Шнырю что-то напоследок. От этого сообщения Шнырь словно получил удар под дых, но, пошатнувшись, устоял. Медленно, ох как медленно, до него доходил ошеломительный смысл услышанного. Надрывая грудь кашлем, кое-как доковылял до поджидавших, чтобы сквозь спазму кашля выдавить:
– Гуталин гепнулся... Гу-та-лин...
– Не может быть!.. – даже отшатнулся от него Кашель.
– Вот тебе крест! – побожился, а потом изменившимся голосом запричитал Шнырь: – Нет нашего пахана уже... Не стало нашего хозяина-а...
И от сложности переполнявших его чувств, в которых слышалось все: горечь с яростью и какая-то еще непонятная тоска на исходе боли, и запоздалая радость, и... страх, что все рушится и вот-вот должен наступить конец света, а значит, и их жизням, которые все-таки были их жизнями, и надо это событие отметить, чтобы не было мучительно больно от сознания невозвратимости потери. Он даже подпрыгнул, словно попробовал взлететь. Необъяснимая легкость охватила все его тело, но сил хватило лишь, чтобы спикировать в сугроб...
На щеках и ресницах Шныря беспомощно таяли снежинки. Они собирались в подозрительные капли, которые цеплялись за поседевшую щетину и не хотели скатываться...
– А я-то думаю, и что это нас вдруг решили выпустить!? – только сейчас окончательно понял Шнырь. – Сколько лет живу, что-то такого не припомню. Не до нас им, брат, сейчас – не до собственной оскомины.
С О С О
Странное им овладело ощущение: будто наконец после долгих и мучительных усилий в нем наступило раздвоение, и в данную минуту одно его Я с каким-то даже неприличным интересом наблюдало за другим, которое в силу необъяснимых причин оказалось посреди улицы и недоуменно озиралось, хлопало себя по оттопыренным карманам, а вокруг безучастно проносились машины, обдавая его в морозном воздухе паром и всхлипами гудков, из которых, если вслушаться, начинала возникать музыка. Потом в эту музыку ворвались новые звуки недовольные скрипы тормозов, тоскливая ругань клаксонов, нетерпеливо акающий матерок шоферов, а он стоял посреди всей этой симфонии и не знал, что делать – то ли продолжать слушать музыку, то ли, очертя голову, прыгнуть в похожий на горную реку поток машин...
– Тебе, отец, куда? – прощально заглядывая в глаза спросил Шнырь. Но он только неопределенно пожал плечами. И в самом деле, куда? Кто ждал его в этом огромном городе, который был когда-то его домом, а теперь тюрьмой? Почему-то вспомнил Ольгу, единственную женщину, которая сумела понять его сразу и навсегда, став и любовницей и матерью в одном лице. Но Ольги уже давно нет, а сколько их было после (его гарему мог позавидовать сам Тамерлан). Или, может быть, дети? Которых он тоже когда-то любил, но в последнее время как-то потерял из виду, будто вычеркнул из списка утраченных надежд... – А то давай с нами. В малине оклемаешься, а завтра из Москвы надо делать ноги, пока снова не замели.
Нет, он пойдет своим путем и досмотрит спектакль до конца. Чтобы узнать имена героев и исполнителей. И, конечно, имя главного... исполнителя, который еще ничего не понял, не догадывается, и сегодня, возможно, займет его место – место главного узника Великой страны.
Движимый каким-то неосознанным порывом, с блуждающей улыбкой на потрескавшихся губах, извлек из кармана пальто самое ценное, что у него с собой было – хромированную зажигалку-пистолет и, не найдя слов, вложил Шнырю в ладонь. Словно передал эстафету смерти, которую в какой-то миг прочитал в измученных глазах этого бандита-человека. Его потом и в самом деле заметут со всей "малиной", и ошалевший от свободы и вкуса жизни Шнырь будет отстреливаться из его "игрушки" до последнего...
Последнюю же пулю он пошлет себе в рот, чтобы остаться свободным навсегда.
29.
Какое-то время шел наугад, жадно впитывая в себя приметы новой жизни, о которой по обыкновению узнавал из газет.
Еще утром в нем, казалось, не оставалось сил, а сейчас шел легко, словно открылось второе дыхание, шел как охотник в ожидании зверя, которого даже лучше не спешить пока убивать, чтобы как можно дольше длилось это ни с чем не сравнимое ощущение – Охоты.
Он шел, и огромные серые дома выстраивались в коридоры улиц, названия которых он пробовал читать, но все они, как на подбор, назывались именами мертвых, словно это был не город, а кладбище.
В какой-то момент ему остро захотелось закурить. Уже предвкушал, как до головокружения затянется горьковатым дымком, как все мысли отодвинутся на дальний план, станут немного прошлым и можно будет посмотреть на них со стороны или даже с разных сторон и увидеть все достоинства и недостатки.
Года полтора назад он заставил себя бросить курить и, Бог свидетель, дорогого ему это стоило. В первые дни просто бросался на всех и вся. Особенно на тех, которые, он знал, курили и будут курить, но уже без его участия. Точно заговорщики, которых давно подозревал, а сейчас получал неопровержимые доказательства.
В те дни его красный карандаш не знал пощады.
Знакомый запах "Герцеговины Флор" заставил сразу взять след. Наверное, смог бы распознать его из тысячи других. Упоительный запах власти и... смерти, которая почти всегда незримо присутствует рядом и так будоражит кровь.
А вот и он, ни о чем еще не подозревающий, обладатель запаха. Думает, что затерялся и потому спокоен... Даже позволил себе закурить... Но есть во всем его облике еще что-то... И это кургузое пальтецо... и поднятый воротник... и видавшая виды шапка... И то, как он держит руку, затягиваясь папиросой в кулаке... А за всем этим искусная маскировка... Профессионал...
"Да! Из тебя, Coco, получился бы замечательный наружник. Ты всегда отличался этой способностью – сразу взять след и вести... вести до изнеможения. Чтобы у ведомого не осталось сил даже на чувство самосохранения. Когда наступает момент, что уже не знаешь, кто из двоих кто. Словно связаны одним поводком пули, которая еще не выпушена (раздел инструкции для наружника № 8), но в самом крайнем случае... эту ситуацию можно создать. И сразу из хорошего наружника превращаешься в ничем не примечательного убийцу, каких много. Убийцу, который с каждым новым выстрелом убивает немного и себя. Ведь хороший наружник даже привязывается к своему ведомому (как, собственно, и ведомый). Они оба затратили столько сил, успели так изучить друг друга, что стали как одно целое, которое уже не разделить..."
Так или примерно так вдохновенно рассказывал ему полковник Рачковский Петр Иванович Рачковский, этот гений фальсификации и сыска, когда после очередного ареста предложил работать на Охранку. Предложил как профессионал профессионалу. В конце концов преступник и следователь оба совершают тот же путь, только преступник успевает преступить, а следователь нет. Уж кто-кто, а полковник Рачковский это умел понимать как никто другой. Ведь когда-то и сам был революционером-террористом, но после ареста тайной полицией перешел на сторону полиции и сделал себе головокружительную карьеру. Это он объяснил ему, Coco, что такое власть, и кто в действительности правит миром. Есть власть видимая, со всеми своими правителями, министрами, генералами и партиями, и есть власть тайная, которая в нужный момент дергает все эти мундиры за веревочки, убирая неугодных и выдвигая новых...
Так он, Coco, стал агентом № 7, самым секретным из секретных, самым талантливым. Самые сложные задания доверял ему полковник, став на какое-то время учителем и отцом. Научил балансировать на лезвии ножа и даже получать удовольствие от близости опасности. Это он, Рачковский, первым делом почувствовал начало великих перемен и опытной рукой мастера ввел его в большую игру, имя которой революция. А потом исчез, чтобы расчистить ему, Coco, путь. Обожженное до неузнаваемости тело полковника нашли при пожаре архива Охранки. Теперь о прошлом никаких улик. Он был единственный, кто знал его, Coco, в лицо. И лишь много лет спустя Рачковский снова напомнил о себе. Тогда это стоило жизни Ягоде.
30.
Он почти догнал его у входа в метро, приблизившись недопустимо, захотелось во что бы то ни стало заглянуть в лицо, в настороженно затаившиеся зрачки, в которых, как всегда, страх, отчаянное безумие страха, готового на все.
Сперва он шел за ним просто так: случайный прохожий, случайная игра. Но постепенно все больше и больше втягивался. И уже показалось что-то знакомое в этой мелькающей за спинами фигуре, в поношенной шапке... С приманкой "Герцеговины Флор", на которую он купился, как мальчишка. На самом же деле это не он вел, а его вели, или точнее, уводили – старый испытанный прием, разработанный еще гением французской Охранки, Фуше, чтобы отвлечь от чего-то более главного и важного, что должно было произойти... И пока наружник разберется что к чему – будет уже поздно.
Вот что такое грамотный наружник. На них держится любая власть. Уроки полковника Рачковского не пропали даром. Поэтому у него, Coco, сейчас лучший в мире департамент "О" (как в старые времена называли Охранку), а значит, и лучшая в мире власть. И разве не насмешка судьбы, что вот уже который день самые лучшие ищейки мира не могут взять его след. Не могут или не хотят?!
31.
Уже на эскалаторе догнал его и остановился ступенькой ниже. Отсюда было удобно смотреть на проплывающие мимо лица, отлавливая в случайном взгляде, возможно, не случайный интерес. Минутная передышка, когда наружник может расслабиться и думать о себе хорошо. Для него сейчас очень важно – думать о себе хорошо. Думать и чувствовать, как распрямляются натянутые от напряжения складки лица, как постепенно начинает отпускать внутри и хочется вздохнуть... Еще минута – и ты уже другой... Другой разворот плеч, другая стать. Даже другое лицо. Некоторым и в самом деле удавалось настолько измениться, что их переставали узнавать...
Вот что значит думать о себе хорошо. Для этого достаточно закрыть глаза и вызвать в памяти картинку прошлого... Осенний лес, охота, визгливый лай распаренных от гона собак и резкий запах пота и прелых листьев... который издает его ведомый (в особых состояниях каждый человек издает свой запах). Словно на время гона и сам стал немного собакой со всеми ее повадками и чувствами. Особенно на запахи.
Еще один урок Рачковского – начальника ужасной Охранки, тайной царской полиции – самого загадочного человека из всех, кого он, Coco, знал. Казалось, даже революция не слишком повлияла на их давно сложившиеся отношения учителя и ученика. Правда, теперь Рачковский появлялся на горизонте значительно реже, но его незримое присутствие он, Coco, привык чувствовать всегда, словно уже не мог обойтись без своего ангела-хранителя ни минуты.
Кем он был на самом деле и какие силы представлял – оставалось только догадываться. В любом случае, эти силы не зависели от границ и государств, они даже не зависели от политических устройств и вероисповеданий. Иногда ему, Coco, казалось, что они не зависели даже от времени... и людей, которые их в данный момент представляли, и которые всего лишь исполнители... некоей верховной воли...
И всегда Рачковский появлялся именно тогда, когда он, Coco, заходил в тупик, когда, казалось, нет выхода и все повисало на волоске... Первый раз это случилось в мае 1924, когда умер Ленин и нужно было взять власть, к которой уже тянулись руки, но блестяще разыгранный сценарий – и он, Coco, обошел всех. Троцкий не хотел видеть на этой должности Бухарина, Бухарин Зиновьева, Зиновьев – Троцкого, а в итоге оказался он, Coco.
Последний раз они виделись с Рачковским в самом конце войны, когда решались вопросы нового мироустройства, в котором нашлось место и новому государству – Израилю. Но к тому времени он, Coco, уже понимал многое. Слишком знакомым показался почерк, слишком знакомая игра. "Если вы опасаетесь заговора, организуйте его сами, и таким образом все, кто мог бы к нему примкнуть, попадут под ваш контроль."
Собрать всех евреев в одном государстве... чтобы в любой момент иметь возможность покончить с ними навсегда.., а пока держать в заложниках.., чтобы диктовать свою волю... и контролировать...
Это, конечно же, иезуиты... Самая древняя из всех тайных организаций на земле, на побегушках у которой были даже Наполеон и Гитлер... А тем более Рачковский, который когда-то сумел привязать его, Сталина, к себе, и которому он, Coco, привык доверять больше, чем отцу родному... И вот сейчас Рачковскому ничего другого не остается, как оставить его в покое... Теперь уже навсегда.
...Другое дело ситуация замкнутых пространств (например, как сейчас), когда ведомому некуда бежать и даже самый опытный из них может потерять над собой контроль и начать нервничать. Не оттого нервничать, что кто-то беспардонно рассматривает его в упор и может узнать, а от внезапно нахлынувшего чувства обреченности, когда вдруг охватывает беспричинный страх, что конец близок...
Иногда, правда, такие ситуации подстраиваются нарочно, чтобы заставить ведомого запаниковать и, как следствие, совершать глупости. Но здесь сразу видно – профессионал. Отгородился газеткой – и был таков. Старый испытанный прием, и хотя действует больше психологически, но инициатива по-прежнему у него в руках. И ему, Coco, ничего другого не остается, как разглядывать газету с обратной стороны. Разглядывать, чтобы прочитать: "Умер вождь народов товарищ Сталин..."
32.
Эскалатор вытолкнул его на подземную станцию метро. Сотни и тысячи людей бессмысленно кружили в переходах, словно искали выход, но не находили. Они растерялись от навалившегося на них горя и не знали, как жить дальше. Казалось, погасло светило – умер Бог! Но боги не умирают, не должны умирать, иначе все рушится и превращается в песок – целые океаны зыбучего песка, под которым кладбище... А над всем этим снова ночь и звезды... И с ревом несущийся вагон. И черные пропалины тоннеля, который тянется к центру земли. И замерзшие в последнем оцепенении люди. И, конечно, страх, панический выплеск страха, холодным щупальцем скользнувший к горлу – страх потери... И удивительная ясность ума, которая порой бывает перед самым концом, и понимание высокой цели... Почему выбрали именно его?.. Ведь неспроста послано столько испытаний... А значит, и все приписываемые ему жертвы (которые на поверку всего лишь пресловутые жертвы жертв), но главная истина, как всегда, одна (а может, и нет никакой истины?)... И следует приближаться к ней до бесконечности... Быть близко и не дойти. И по обыкновению просто устать, растерять силы. Наверное и он устал, утратил все желания. И оттого спокоен. Спокоен, как может быть спокоен смертник, который месяц за месяцем и год за годом ждет своей пули и незаметно сходит с ума. Или привыкает... что уже мертв. Он и в самом деле давно мертв. Возможно, он и родился мертвым, но этого просто никто не замечал... не хотел замечать... Ведь мертвому все позволено. Почти как богу... Который своею смертью смерть поправ, видно, неспроста поспешил убить в себе человека. Убил, чтобы показать, какая это дрянь – человек... человеки... Мерзкие копошащиеся муравьи, на которых нет управы! С каждым годом их муравейников все больше и больше. Даже на его даче посмели они строить свои гнусные города. Сколько раз он обливал их керосином и жег, с мрачным удовлетворением наблюдая, как корчатся в огне, потрескивают и подпрыгивают сотни и тысячи маленьких черных человечков...
...Одного из которых он в последний момент все-таки успел узнать, но к тому времени это уже не имело никакого значения.
ЭПИЛОГ
С О С Е Л О
До какого-то момента он помнил все в мельчайших подробностях. Вот подхваченный обезумевшей толпой – очутился на улице Грановского, где за суровыми фасадами домов затаилась жизнь. Даже представил свое появление, например, в квартире Кагановича... Смертельно бледное одутловатое лицо... А главное – представил его дочь, Розу, которая, конечно, сразу потеряет сознание... Или Молотова... который отстоял в почетном карауле у гроба, а сейчас к нему явился сам труп... чтобы попросить пропуск на собственные похороны...
Потом он ехал сперва в вагоне метро... а оказалось, поезда ... словно во сне... Но почему-то правильно. Мелькали какие-то люди, которых он не знал, дремучие старики, с окладистыми бородами, вперемешку с похожими на воронов членами политбюро, грудастые пионерки в кроваво-красных галстуках, с лихорадочным блеском в глазах, какие-то генералы-лилипуты, которые всю дорогу обсуждали, нужно или не нужно было Кутузову сдавать Москву французам в 1812 году и почему масон Наполеон так и не смог договориться с масоном Александром полюбовно, хотя оба состояли членами одной партии... Потом они начали спорить с Климом Ворошиловым, как повернулась бы тогдашняя война, когда бы армия Кутузова была обеспечена десятком тачанок с пулеметами или на худой конец хотя бы одним танком Т-34, даже без боевого комплекта... Несколько раз под видом то крестьянина, то проводника к нему пробовал пробиться полковник Рачковский, но к тому времени Ворошилов уже поставил возле него, Coco, охрану из ворошиловских стрелков, которые пропускали только по специальному мандату, заверенному начальником охраны Кремля генералом Власиком...
Он не знал, сколько уже прошло времени, но в одно прекрасное утро вдруг со всей очевидностью понял, что почти дома.
В свою горную деревню он добрался на каком-то ослике к обеду. На горных склонах еще лежал снег, а у дома дедушки Резо уже вовсю расцветал горький миндаль.
Странное дело, но за годы отсутствия вокруг почти ничего не изменилось. Только старая чинара дала еще одну трещину, которую дедушка Резо заботливо замазал глиной. Все так же кудахтали куры и нетерпеливо блеяли в загоне овцы. Они, словно первые почувствовали весну и просились на свободу.
Несколько длинномордых свиней блаженно нежились в грязи на солнышке.
– Сосело! – с охапкой дров, как ни в чем не бывало, встретил его дедушка Резо, словно внук вернулся с охоты или рыбалки. – Лишь старая Асмат со слезами прижалась к его широкой мужской груди.
А в дом уже потянулись гости – столетние аксакалы в черных бурках, с георгиевскими крестами и медалями на застиранных добела гимнастерках, позванивая газырями и кинжалами. Многие из них помнили Coco еще совсем мальчишкой и сейчас, как водится, пришли посмотреть, что сделала с ним жизнь. Но сперва, по обычаям, по глотку терпкого вина... Из большого праздничного рога в серебряном окладе и с цепочкой.
– А скажи-ка нам, Сосело, кто там внизу сейчас царь? – наморщив похожий на орлиный клюв нос, с хитрецой в глазах спросил самый старый аксакал Вахтанг. – А то у нас тут спор зашел. Батоно Самсон говорит, что правит сейчас Николай третий, а я говорю...
Но дедушка Резо уже затягивал песню. Старую грузинскую песню гор, которую мужчины исполняют стоя, откинув назад бурки, руки на плечи, чтобы чувствовать, как по кругу пробегает дрожь.
И он, Сосело, запел вместе с ними. Словно и не было всех этих революций и войн, самых грандиозных достижений и побед. А праздник продолжался и набирал силу. И прекрасные девушки, поигрывая черными, как ночь, глазами, все чаше и чаше наполняли кувшин вином. И уже, казалось, пели горы, бесчисленным многоголосым эхом мертвых, которые когда-то ушли и не вернулись, а он, Сосело, вернулся... вернулся, не смотря ни на что, вернулся, как возвращается по утрам солнце или приходит весна... и это было сейчас главной его победой.
Но на то они и праздники, чтобы сменяться буднями. И вот уже под развесистой чинарой собрался совет старейшин. Законы гор суровы. Сама жизнь когда-то написала эти законы, чтобы уцелеть. Своего рода – диктатура гор. Когда каждый человек должен делать свое дело, а все вместе они, как один, сжатый до онемения, кулак, который, казалось, не разъединить никакими силами.
После недолгих прений совет постановил послать его, Сосело, пасти отару. Обычно это делали в деревне мальчишки, но старейшины почему-то выбрали его, наверное, как самого из них молодого. А что касается мальчишек... Дедушка Резо рассказывал, что все они когда-то давно спустились вниз, будто бы посмотреть, как там, внизу, стригут баранов, но почему-то так до сих пор назад никто и не вернулся. И дедушка Резо в задумчивости затянулся трубкой, из которой вдруг пахнуло таким знакомым запахом самосада "Герцеговины Флор".., что он, Сосело, поспешил тотчас отправиться к своим баранам.
Молодой пружинистой походкой он пересек двор и сбежал с пригорка к сараям.
Яркое солнце до слез слепило глаза. Весна стремительно наступала по всем фронтам. Еще немного, и потянутся первые птицы. А значит, дедушка Резо снова возьмет его, Сосело, с собой на охоту.
Крым, Керчь-Симферополь
1994-1996 гг.
