Текст книги "Я, Лунин…"

Автор книги: Александр Горский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Александр Горский
Я, Лунин…

© А.В. Горский, 2020

© «Центрполиграф», 2020

Глава 1,
в которой Лунин принимает участие в допросе

Голова гудела так, словно в ней нашел пристанище вылетевший из улья рой пчел. «Сейчас бы кофейку чашечку да пару таблеток от головной боли. Хотя нет, кофейку лучше тоже две чашки». Лунин с трудом приоткрыл тяжелые веки и взглянул на сидящего напротив него человека. Похоже, что человек ждал взгляда Лунина. Он дружелюбно улыбнулся и качнулся назад всем телом. Передние ножки деревянного скрипучего стула оторвались от пола. Казалось, еще немного – и человек окончательно потеряет равновесие и опрокинется, но спинка стула, с негромким стуком коснувшись стены, оттолкнулась от нее и двинулась в обратном направлении. Судя по выщербленной на стене краске, на стуле в этом кабинете качались не в первый раз. «Где они такую рухлядь нашли?» – устало подумал Лунин, вновь закрывая глаза. Смотреть на сидящего перед ним человека не имело никакого смысла. Все его действия можно было определить на слух. Вот стул в очередной раз скрипнул, отклоняясь назад, вот послышался легкий стук деревянной спинки о бетонную стену, вот еле заметно содрогнулся пол, это ударились об него, возвращаясь на место, передние ножки стула. И вновь негромкое поскрипывание. Звуки повторяются раз за разом, и это очень даже неплохо. Есть в этой ритмичности что-то от постукивания колес в поезде. Сразу же хочется забраться на верхнюю полку купе, подоткнуть поудобнее подушку и смотреть, не отрываясь, на мчащиеся мимо елки, сосны, березы и еще непонятно какие деревья, стремительно появляющиеся и также стремительно исчезающие в квадрате окна. А потом незаметно для себя самого заснуть. Что может быть лучше, чем спать под монотонное тук-тук, тук-тук? Разве что вот это: скрип, тук, тук. Скрип, тук, тук.

– Лунин, ты что, заснул?

Голос был неприятным, насмешливым. Подумав, Лунин решил не открывать глаза. Смысла в этом никого не было, а усилий требовало достаточно много. Ритмичное поскрипывание прекратилось. Было слышно, что человек встал со своего места, обошел стол и остановился позади Лунина. «Что на этот раз, голова или почки?» Тело сжалось в предчувствии очередной порции боли, уже неизвестно какой по счету за эту бесконечно долгую, бессонную ночь. Стоящий за спиной человек выбрал почки. Боль от и без того еще не пришедшей в себя после предыдущего избиения поясницы рассекла тело раскаленным лезвием, острие которого вонзилось прямо в мозг. Спустя мгновение последовал второй удар. Теперь левой рукой, потом вновь правой, а затем еще и еще. Лунин закричал. Кричать громко он уже не мог, сорвав голос еще в первые часы допроса, поэтому лишь тихо подвывал в тщетной надежде потерять от боли сознание. Но в этот раз сознание Лунина, уже дважды за эту ночь куда-то прятавшееся, никак не хотело покидать разрывающийся от боли мозг. Наконец, после очередного, особенно хлесткого, удара тело сидящего на табурете человека обмякло и начало заваливаться на левый бок.

– Господи, до чего ж тут воняет. Он что, у вас обделался?

Сознание еще не полностью вернулось к лежащему на полу Лунину. Голос доносился до него, словно через плотное ватное одеяло, искаженным, почти неразборчивым. На какой-то миг даже показалось, что голос был женским.

– По полной программе!

Второй голос был Лунину хорошо знаком. Это был голос любителя раскачиваться на стуле.

– Лучше бы он у тебя заговорил по полной программе.

К своему удивлению, Лунин понял, что первый голос на самом деле принадлежал женщине. «Неудобно-то как, при даме, в таком виде», – застонав, он попытался было сесть, но сил хватило, лишь чтобы судорожно дернуть левой ногой.

– Залесский, если он у тебя здесь помрет, это только твои проблемы будут. – Женский голос звучал раздраженно. – В общем, так, я пойду к Михаилу Эдуардовичу, чайку попью. Через полчаса вернусь. Приведите его в божий вид хоть немного, чтобы с ним работать было можно. И я видела, у вас в обезьяннике сидят двое. Прикажи, пусть полы здесь начисто вымоют, я в таком гадюшнике сидеть не собираюсь.

– Как прикажете, Ирина Владимировна, можно и полы помыть. – Лицо мужчины Лунин не видел, но почему-то был уверен, что тот улыбается. – Только что толку, если он все равно ничего признавать не хочет?

Женщина ответила что-то невнятное, затем хлопнула, закрываясь, дверь. «Полчаса. Она придет через полчаса, – подумал Лунин, вновь проваливаясь в забытье. – Полчаса – куча времени. Можно успеть немного поспать».

Полчаса спустя он вновь сидел все на том же табурете, глядя на расположившегося напротив него человека. На этот раз человек не улыбался Лунину и не раскачивался взад-вперед, как делал тот, кто сидел раньше на этом скрипучем стуле. Человек смотрел на Лунина задумчиво, а на лице его отчетливо была видна смесь жалости и брезгливости, с какой обычно смотрят на собирающих милостыню безногих. «Девяносто процентов брезгливости и десять жалости, – оценил Лунин, – хотя десять – это, пожалуй, многовато. Процентов пять, не больше».

Он не угадал. Основной, если не сказать, единственной эмоцией сидящего перед ним человека был гнев. Шестаковой действительно было из-за чего сердиться. Всего десять минут назад, сидя в кабинете начальника уголовного розыска подполковника Головкова и попивая чай с шоколадными конфетами, вазочку с которыми подполковник доставал из шкафа лишь для особо приятных его сердцу посетителей, она узнала, что задержанному еще так и не предъявили ту единственную, но неоспоримую улику, которая позволяла вполне уверенно утверждать – именно он виновен в смерти, а точнее, в убийстве Дарьи Мещерской. С удивлением глядя на бумажный пакет, в котором лежала улика, Шестакова поставила на стол чашку с недопитым чаем.

– То есть вы хотите сказать, что Лунин ничего об этом не знает? И ваши люди просто так лупили его всю ночь, вместо того чтобы предъявить доказательства?

– Ну почему же «просто так», – Головков вовсе не выглядел смущенным, – мы ведь знаем об этом пакетике. И о его содержимом тоже знаем. Так что, просто так, дорогая Ирина Владимировна, здесь никого, как вы изволили выразиться, не лупят.

– Я все равно вас не понимаю, Михаил Эдуардович. Мне кажется, признание уже можно было давно получить, причем не прибегая к этим вашим методам убеждения.

– Может быть, и можно, – на лице подполковника появилась злая улыбка, – но, может быть, я хочу, чтобы он признался. Сам! Без всяких доказательств. Может быть, я хочу, чтобы он покаялся в том, что сделал. Вот прямо здесь, передо мной, в моем кабинете!

Голос Головкова дрожал от возбуждения. Последние слова он уже выкрикивал, вскочив на ноги и упираясь сжатыми кулаками в черную матовую столешницу. Шестакова почувствовала, как на лицо ей угодили несколько капель слюны, и брезгливо отстранилась.

– Такое ощущение, Михаил Эдуардович, что вы слишком близко к сердцу восприняли это дело. Я ошибаюсь или тут в самом деле что-то личное?

Головков опустил голову и некоторое время стоял молча, разглядывая свои сжатые, побелевшие от напряжения кулаки. Наконец он сполз обратно в кресло и еле слышно, не глядя на Трошину, пробормотал:

– Нет, вы не ошибаетесь. Здесь у меня личный интерес. Очень личный.

Лицо женщины Лунину нравилось. Четко очерченные скулы, тонкий прямой нос, изящные линии бровей. Подбородок, конечно, немного тяжеловат, но он не портит лицо, скорее, придает ему некую уверенность в собственной красоте. И, в довершение ко всему, глаза – огромные зеленые глазища, которые смотрят сейчас прямо на него, а быть может, пытаются заглянуть ему прямо внутрь. Хотя, чего там внутри интересного? Конечно, кроме отбитых почек.

– Как я понимаю, свою вину вы признавать не хотите?

Приятный у нее голос, глубокий, с небольшой хрипотцой. Такая хрипотца бывает, если вчера много пел в караоке, ну или у каждого второго курильщика. Табачком-то от нее попахивает. Значит, курильщица. Когда женщина курит, это, конечно красиво. Сексуально. Целоваться, правда, с такими не очень приятно. Но так ведь это на мой личный вкус, да и потом, вряд ли у нас с ней до поцелуев дойдет.

– Вы меня слышите, Лунин?

– Я не могу признаться в том, чего не совершал. Даже если ваш дуболом забьет меня до смерти.

Как странно слышать свой голос. Что-то он у меня тоже похрипывать начал, хотя вроде из всех развлечений караоке здесь точно не было. Только танцы с бубном, и я в роли бубна.

– Поразительное упорство!

– Это похвала?

– Нет, это констатация факта.

А какие у нее руки. Ухоженные. Ноготочки один к одному. Знать бы, как этот цвет называется, фуксия или коралловый?

– Что? Лунин, вы о чем сейчас?

Похоже, я вслух про ногти спросил. Сейчас наверняка осерчает, позовет этого идиота, который стоит в коридоре под дверью. И все начнется по новой. Интересно, что он на этот раз выберет, голову или почки?

– Какие почки, Лунин? Вы себя как, хорошо чувствуете?

– Нет, не очень, – ну хоть в чем-то можно честно признаться, – когда меня долго бьют, я обычно всегда себя потом не очень хорошо чувствую.

– Знаете, Лунин, могу вас обрадовать, – одна изящная рука с аккуратными нежно-розовыми ноготочками легла поверх другой, столь же изящной, – бить вас больше никто не будет. Я обещаю.

Ну, хоть одна приятная новость за последнее время. А колечко-то обручальное она на левой руке носит. Неужто разведенка? Надеюсь, это я вслух не сказал, а то ведь еще передумает, позовет имбецила.

– Вы очень добры.

– Нет, Лунин, я отнюдь не добра, особенно по отношению к вам. Просто не вижу никакого смысла выбивать признание из человека, когда есть улики, прямо подтверждающие его вину в совершенном преступлении. Что вы так на меня смотрите, не верите?

– Верю, я во все верю. Говорят, был один, из воды вино делал. Почему вы из воздуха улики смастерить не сможете? Вы ведь женщина умная, по ногтям сразу видно.

– Из воздуха, говорите? Нет, Лунин, мне есть что вам предъявить, так сказать, более земного происхождения.

– Предъявляйте скорее, а то у меня сейчас почки от любопытства отвалятся.

Нет, саму драгоценную улику мне не дают. Наверно, боятся, что я ее уничтожу. На стол ложится всего лишь фотография. Точнее, не фотография, обычный лист бумаги, с распечатанным на нем черно-белым изображением. И что тут у них интересного?

– Что, Лунин, интересно? А еще интереснее, что экспертизе удалось обнаружить ваши отпечатки. Они ведь есть в базе, вы знаете. Кроме того, вот в этом месте, – розовый ноготь ткнул в угол фотографии, – была капелька крови, совсем маленькая. Можно даже сказать, след от капли. Но этого вполне достаточно, чтобы установить, что это кровь Мещерской Дарьи Владимировны. Понимаете, Лунин, все сходится. Причем сходится именно на вас.

Вот это удар, ничего не скажешь. Это будет посильнее, чем те удары, которыми всю ночь одаривал меня этот ублюдок Залесский. После такого удара остается только упасть и лежать, не дергаясь.

– Пишите!

Как же все глупо получилось. Не по-людски как-то.

– Пишите! Я, Лунин…

Глава 2,
в которой Лунин выходит на работу, но не работает

Лунин сидел неподвижно, закрыв глаза, подпирая одной рукой левую щеку, а другой выстукивая незамысловатую дробь по столу. Тук. Пауза. Тук-тук. Тук. Пауза. Тук-тук. Тяжело. Тяжело возвращаться к работе после полутора месяцев, проведенных на больничной койке, а затем еще четырех недель домашнего отдыха[1]1
  См. книгу «Шоссе в никуда».


[Закрыть]. Это почти то же самое, как неожиданно протрезветь после длительного запоя. Организм, который долго привыкал и, наконец, привык к ничегонеделанию, не понимает, в чем дело, почему праздник жизни закончился, кто в этом виноват и как сделать, чтобы все вновь вернулось на круги своя.

Конечно, последние пару месяцев Лунин уверял себя и окружающих, что соскучился по работе, что ему надоело валяться в кровати без дела, смотреть однообразные сериалы и читать, как оказалось, не менее однообразные скандинавские детективы. И вот теперь, оказавшись в собственном кабинете, сидя за рабочим столом перед включенным монитором, Илья понял, что врал. Врал не только самому себе, что не так страшно, поскольку себя Лунин был готов простить незамедлительно, но и всем тем, кто периодически интересовался его состоянием, хотя таких людей на самом деле было немного.

– Врунишка, – не открывая глаз, пожурил сам себя Илья и зевнул.

Если пребывание в стационаре Лунина на самом деле изрядно утомило, то оказавшись наконец дома, он сполна ощутил все прелести оплачиваемого безделья. Проснувшись, как правило, в районе девяти, ближе к половине десятого Илья добирался, наконец, до кухни, где, включив небольшой, стоящий на холодильнике телевизор, неторопливо готовил себе завтрак под жизнерадостное бормотание ведущей, рассказывающей о том, как сохранить здоровье до наступления глубокой старости, а может быть, даже и на более долгое время. К удивлению Лунина, оказалось, что почти все телеканалы, из тех, которые, по его мнению, можно было отнести к «приличным», по утрам считали своим долгом осчастливить зрителей несомненно ценной, но в то же время исключительно скучной информацией о том, как уберечь свой организм здоровым, бодрым и исправно функционирующим. Чтобы соблюсти баланс между пользой от излучаемой с экрана информации и той тоской, которую она навевала, Лунин выставлял громкость телевизора так, чтобы было слышно, что в нем что-то говорят, но что именно, разобрать было невозможно. Завтрак Лунина всегда отличался от вчерашнего, хотя и готовился ежедневно из одного и того же стандартного набора продуктов. Собственно говоря, существовало всего два варианта завтрака, которые Илья чередовал день за днем – яичница из двух яиц и молочной сосиски, нарезанной на аккуратные тоненькие кружочки, и омлет из все того же количества яиц и все той же сосиски. Считая себя от природы гурманом, Лунин щедро добавлял к завтраку несколько ложек консервированного горошка, ибо, по его твердому убеждению, ничего вкуснее консервированного горошка в природе просто не существует, разве что тот же самый горошек, обильно заправленный майонезом.

Рокси тоже получала свою долю удовольствий. Насыпав белоснежной болонке очередную порцию сухого корма, Илья некоторое время пытался сопротивляться умоляющему взгляду маленьких черных глаз-бусинок, но в конце концов брал в руки вилку и откладывал собачонке несколько розовых сосисочных кругляшей, и они оба с аппетитом поглощали свой завтрак. Рокси управлялась гораздо быстрее, после чего забиралась на специально установленный для нее небольшой розовый пуфик, с которого ей было удобно любоваться своим хозяином, Лунин же ел неторопливо, иногда удивленно откладывая вилку в сторону, чтобы понять смысл действий суетящихся на экране людей из массовки, которые под руководством ведущей пытались изобразить вышедший из почек и теперь с трудом пробирающийся по мочеточнику камень.

Покончив с завтраком, Илья открывал на экране смартфона приложение, сообщающее ему о скорости дующего за окном ветра, температуре воздуха, этим ветром перемещаемого, и наличии солнца, наблюдающего за всем этим безобразием. Лунин подходил к окну, чтобы убедиться, что солнце действительно светит, а ветер не так уж сильно колышет еще не обрезанные ветки растущих во дворе дома тополей. Это означало, что для их предстоящей с Рокси прогулки нет никаких препятствий. Как правило, гуляли они достаточно долго, часа два, а порой и больше. В это время дня основными посетителями расположенного неподалеку сквера были в основном пенсионеры и мамочки с колясками. Лунин старался держаться подальше и от тех, и от других. Из колясок зачастую доносились душераздирающие, на всю округу, вопли, от которых у Ильи тут же начинала болеть голова. Что было не так со стариками, Лунин сказать затруднялся. Он прекрасно знал, что старость не является заразным заболеванием. Она передается по наследству и с рождения живет в организме каждого человека, скрываясь в нем до поры до времени. И все же он старался держаться от пенсионеров подальше, словно общение с ними могло ускорить его собственное неизбежное старение.

Нагулявшись вволю, Лунин с Рокси возвращались домой, где после сытного обеда устраивались на диване в гостиной и под негромкое бормотание телевизора, отличающегося от своего кухонного собрата значительно большим размером экрана, предавались каждый своему любимому занятию. Рокси, свернувшись клубочком в ногах Лунина, засыпала, а сам Илья, открыв очередную книгу, погружался в унылый и холодный мир шведских или норвежских полицейских, чьи флегматичность и отстраненное равнодушие к самым невообразимым в своей жестокости и весьма подробно описанным преступлениям удивительным образом сочетались с тонкой душевной организацией и бесконечной, словно январская ночь на севере Скандинавии, рефлексией.

Так проходил час за часом, пока не наступало время ужина, а на следующий день все повторялось, к полному удовольствию и Рокси, и Лунина.

И вот этой счастливой размеренной жизни пришел конец. На смену беззаботному утру и неторопливому завтраку пришли пронзительный звонок будильника и поспешное запихивание в рот еды, которую не воспринимали еще не успевшие проснуться вкусовые рецепторы.

Лунин открыл глаза. Стрелки висящих на противоположной стене часов показывали уже половину двенадцатого. Начальник Среднегорского областного управления следственного комитета генерал-майор Хованский, пообещавший вызвать Илью к себе в первой половине дня и озадачить его первым после длительного перерыва делом, явно не торопился выполнять свое обещание. «Еще немного продержаться, и обед, – мысль о предстоящем перерыве в так и не начавшейся работе придала Лунину сил, – а пока можно посмотреть прогноз погоды на вечер. Ведь вечернюю прогулку с Рокси никто не отменял».

Негромкий стук отвлек Лунина от созерцания карты осадков. Илья покосился на так и не открывшуюся дверь и произнес голосом человека, которого оторвали от бесконечно важной и не терпящей отлагательства работы:

– Да.

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель проникло робко улыбающееся лицо.

– К вам можно? – Голос, как и лицо, принадлежал женщине лет шестидесяти, высокого роста, худощавой, той распространенной, особенно в сельской местности, породы, которую принято называть жилистой. Что именно в облике женщины навеяло Лунину ассоциации с деревней, Илья не понял, но мысль о том, что она не из Среднегорска, пришла к нему сразу.

– Заходите, – бросив прощальный взгляд на надвигающийся с запада циклон, Илья закрыл окно браузера. – Чем обязан?

Вошедшая в кабинет женщина не торопилась занять стоявший по другую сторону стола стул для посетителей. Застыв у двери, она пристально разглядывала Лунина, от чего Илья вдруг почувствовал себя неуютно, что в его собственном кабинете бывало не так уж и часто.

– Вы по какому вопросу? – Илье показалось, что пауза чересчур затянулась.

– Лунин? – с сомнением произнесла женщина. – Илья?

– Илья Олегович.

Не любивший фамильярности Лунин нахмурился. Ему вдруг показалось, что визит женщины сулит ему некие, пока неизвестные, неприятности, избавиться от которых можно лишь выставив посетительницу за дверь.

– А матушка Ольга Васильевна, верно?

Брови Лунина медленно поползли вверх и, достигнув максимально возможной точки, замерли, изогнувшись удивленными запятыми.

– А дедушка, царствие ему небесное, Василий Захарович был, правильно я говорю?

Мысль о том, что женщина знает всех его родственников, включая усопших, и сейчас собирается перечислить всех поименно, подтолкнула Илью к более решительным действиям.

– Вы кто? – Он вскочил, оттолкнув стул ногой, отчего тот звонко ударился о стену. – Вам что нужно?

– Я? Я – Татьяна Васильевна. – Женщина беззащитно улыбнулась смутно знакомой Лунину улыбкой. – Лунина Татьяна Васильевна, Олина сестра, – торопливо добавила она, делая наконец шаг вперед и кладя на стол развернутый паспорт.

Илья машинально взял в руки документ. С фотографии, сделанной лет пятнадцать–двадцать назад, на него смотрело совсем другое лицо. Лицо пусть и не очень молодой, но еще достаточно красивой, уверенной в себе женщины, снисходительно позволяющей объективу фотоаппарата любоваться ее красотой. Лунин помнил это лицо, очень смутно, но помнил. Тогда оно было еще лет на десять моложе, чем на фотографии, еще красивее, и с него почти не сходила заразительная белозубая улыбка, глядя на которую всегда хотелось улыбнуться в ответ. На лице стоящей перед ним женщины не было и тени улыбки, и все же это было то самое, только очень постаревшее, осунувшееся лицо, с неровными складками морщин над переносицей, тяжелыми веками и покрасневшими, слезящимися глазами.

– Тетя Таня? – неуверенно произнес Илья, выбираясь из-за стола. Он остановился в полуметре от посетительницы, не зная, что делать дальше. Слишком много лет они не виделись, слишком много того, что он силился сейчас вспомнить, стерлось из памяти, и теперь эта пустота в воспоминаниях не давала Лунину сделать еще один шаг вперед.

Посетительница сделала этот шаг сама. Она метнулась навстречу Илье, с силой уткнулась лбом ему под подбородок, а уже в следующее мгновение все ее тело содрогнулось от беззвучных и от этого особенно пронзительных рыданий. Лунин, все еще сжимавший в правой руке паспорт так неожиданно объявившейся спустя четверть века тетки, растерянно замер, не зная, что предпринять. Плечи рыдающей тети Тани вздрагивали все сильнее, а затем, откуда-то из-под ее головы, послышался вначале едва слышный, но постепенно становящийся все более громким вой: «Ооо…я, ооо…я!»

– Оооля! – наконец смог разобрать Лунин.

Бросив паспорт тетки на стол, Илья попытался отстраниться от плачущей женщины, чтобы иметь хоть какую-то возможность понять причину ее страданий из-за неведомой ему Оли, но это оказалось не так просто сделать. Женщина обеими руками обхватила Лунина за спину, и разомкнуть ее объятия, не приложив изрядного количества физических усилий, не представлялось возможным.

Спас Илью неожиданно распахнувший дверь Хованский.

– Ну что, тунеядец. – Улыбающийся начальник управления стремительно ворвался в кабинет и замер, осекшись на полуслове.

Услышав за спиной чей-то энергичный голос, Татьяна Васильевна вздрогнула и на мгновение ослабила хватку, чем Илья тут же и воспользовался, освободившись из ее цепких объятий.

– Вот оно как, – вид плачущей шестидесятилетней женщины несколько снизил градус жизнерадостности генерал-майора, – с населением, значит, работаешь.

Лунин быстро кивнул, следя за тем, чтобы тетка вновь не кинулась ему на шею.

– Ты, как с потерпевшей закончишь, зайди ко мне. – Хованский исчез за дверью так же стремительно, как и появился.

Вновь оказавшись в пустынном коридоре, Дмитрий Романович поплотнее прикрыл дверь кабинета Лунина, чтобы доносящиеся из него всхлипывания не отвлекали остальных сотрудников.

– Плачет девушка в автомате, – пробубнил себе под нос он слова неожиданно вспомнившейся ему песни. – Потерпевшая… Интересно, откуда у Лунина потерпевшая, если я ему еще никакого дела не поручал?

Ответа на вопрос у Хованского не было, и это начальника управления необычайно расстраивало и даже в какой-то мере нервировало. Он даже дотронулся до дверной ручки, намереваясь получить ответ у самого Лунина, когда из кабинета глухо донеслось очередное «О…я, ооо…я!». Отдернув руку, Дмитрий Романович тихо выругался. Нежелание находиться в одном пространстве с рыдающей гражданкой было еще сильнее, чем раздирающее его любопытство.

– Ладно, потом придет, сам расскажет, – буркнул Хованский и, сунув руки в карманы и, сутулясь чуть больше обычного, направился в сторону своего кабинета.

Вновь оставшись с рыдающей родственницей один на один, Илья решил перейти к более активным действиям. Прежде всего надо было чем-то занять цепкие руки тетки, а заодно попытаться вытянуть из нее хоть что-то, кроме уже начинающих действовать на нервы «Ооо…я». Наполнив кружку еще теплой водой из чайника, Лунин протянул ее Татьяне Васильевне. Та мгновенно схватила кружку двумя руками и прижала к себе, словно надеясь в ней найти утешение своему горю.

– Вы водички-то попейте. – Илья осторожно, указательным пальцем надавил снизу на дно кружки, заставляя тетку поднести воду к губам.

Сделав небольшой глоток, Татьяна Васильевна еще раз по инерции всхлипнула, после чего залпом втянула в себя оставшуюся воду. Лунин одобрительно кивнул и моментально наполнил кружку по новой, справедливо полагая, что на полный желудок, пусть даже полный одной только кипяченой водой, любая беда переносится значительно легче, чем натощак. Заметив, что глотки стали более неторопливыми, Илья придвинул тетке стул для посетителей и аккуратно надавил ей на плечи. Татьяна Васильевна сползла вниз и притихла. Довольный тем, как развиваются события, Лунин обогнул стол и вернулся в свое кресло. Почувствовав, что его тылы надежно прикрыты, а между ним и убитой горем родственницей высится надежный оборонительный рубеж письменного стола, Илья окончательно осмелел и еще не совсем забытым за долгое время вынужденного ничегонеделания тоном профессионального бюрократа полюбопытствовал:

– Итак, что за Оля и что с ней приключилось?

– Толя, брат твой, – Татьяна Васильевна поставила кружку на стол, и Лунин, быстро вытянув руку, тут же отодвинул ее от края, – арестовали его.

– Здесь, в Среднегорске? – машинально уточнил Илья вопрос подследственности.

– У нас, в Одинске. – Тетка отрицательно качнула головой и уставилась на Лунина покрасневшими от слез глазами. – Помоги ему, Илюшенька! Хоть ты помоги!

Некоторое время спустя, после того как тетка выпила еще кружку воды, две кружки чая и сходила в расположенный в противоположном конце коридора туалет, картина произошедших более чем в двухстах километрах от Среднегорска событий предстала перед Луниным если и не во всей, то в весьма откровенной неприглядности. Двоюродный брат Лунина, Анатолий, тридцативосьмилетний, дважды разведенный холостяк, был вначале задержан, а затем, два дня спустя, арестован за убийство своей собственной невесты. Таковы были факты, которые Илья, как опытный следователь, смог извлечь из потока обрушившейся на него противоречивой информации. На самом деле фактов было еще меньше. Была ли убитая в действительности невестой Анатолия или же отношения между ними не сияли радостной перспективой предстоящей свадьбы, выяснилось не до конца. Тетя Таня, точнее Татьяна Васильевна, как начал называть ее Лунин, перейдя на более официальную манеру общения, в показаниях путалась и всякий раз, когда Илья силился вытащить из нее новые подробности происшедшего, норовила вновь зарыдать, подрагивая худыми, костистыми плечами.

И все же какие-то детали Лунину узнать удалось. Все началось с того, что восемь дней назад Анатолий, или, как его называла Татьяна Васильевна, Толик, выпил. Само по себе это событие не предвещало никаких печальных последствий. Толик, почти сорокалетний, крепкий мужик, от выпивки никогда не отказывался, однако, в отличие от многих своих ровесников, в пьянстве знал меру, как правило ограничиваясь одной, редко когда двумя бутылками водки (при этих словах тетки Лунин уважительно причмокнул губами), а будучи подшофе, всегда пребывал в настроении благодушном, и максимум, что мог себе позволить такого, чего, как правило, не делал в состоянии трезвости, так это спеть несколько песен, аккомпанируя самому себе на гитаре.

– А что, трезвый он не пел никогда? – удивился Илья.

– Не пел. Я уж и просила его сколько раз, голос ведь у него замечательный, душевный. Так нет же, нахмурится сразу, голову опустит и бормочет что-то непонятное, мол, настроения у него нету.

Татьяна Васильевна громко шмыгнула носом и, нашарив в сумке носовой платок, уткнулась в него носом. Высморкавшись, она продолжила:

– Это как Оксанка, жена первая, его обидела, сказала, что от его песен у нее зубы сводит, так он с тех пор петь и бросил. Главное, уж развелись давным-давно, а так обида та его и гложет.

Повод для выпивки у Анатолия, а также еще нескольких, бывших с ним в одной компании, мужиков был серьезный. У Эдика Кравцова, жившего на соседней улице, – а жил Анатолий не в самом Одинске, а в расположенном в десяти километрах от него селе Старое Ясачное, – родился ребенок.

– Не абы какой, – еще раз трубно дунув носом в платок, добавила Татьяна Васильевна, – мальчик, первенец. Ну как тут не отпраздновать? Они с Лариской, женой, семь лет ждали, дождаться не могли. Понятно, если он у тебя восьмой по счету, так можно и не праздновать уже.

Лунин на всякий случай кивнул, предпочитая тетке пока не возражать, но, очевидно, сдержанного кивка ей показалось недостаточно.

– А что ты думаешь, и по восемь бывает. – Она наконец спрятала платок обратно в сумку. – Вон у нас в селе Ильхамовы живут, азербайджанцы. Коров держат. У них каждый год кто-то родится, так я и не видела, чтобы они праздновали.

Тетка неодобрительно нахмурилась и, непонятно зачем, уточнила:

– Два десятка коров у них, во как.

– Может быть, вернемся к Анатолию? – предложил Лунин, которого не очень заинтересовала информация о численности детей и коров в семье незнакомых ему азербайджанцев.

– Давай вернемся, – вздохнула тетка, и на глазах у нее вновь выступили слезы.

Веселье было в самом разгаре. По округе разносился запах жареного мяса, а Толик уже настраивал принесенную Эдиком гитару, когда во дворе Кравцовых появилась Даша. Окинув взглядом сидящую за столом компанию и проигнорировав приветственные возгласы подвыпивших мужчин, она подошла к сидевшему чуть в стороне на здоровенной лиственничной колоде Анатолию и, наклонившись, начала что-то выговаривать ему прямо на ухо.

– Поначалу-то тихо говорила, никто ничего не слышал, – объяснила Татьяна Васильевна, – хотя мужики-то уши, конечно, сразу развесили. Вы ж сплетни больше нас собирать любите. – Она укоризненно стрельнула взглядом в сторону Лунина, но, как показалось Илье, промахнулась. – А потом разговор все громче и громче у них пошел.

Как оказалось, Анатолий, не смогший отказаться от участия в дружеской попойке, совершенно забыл об одном очень важном обстоятельстве, а именно о данном им обещании поехать вместе с Дашей в Одинск, походить по магазинам, а заодно и поужинать в каком-нибудь ресторанчике.

– Неприятная ситуация, – пробормотал Лунин, у которого перед глазами вдруг всплыло лицо его бывшей жены Юленьки, развод с которой был оформлен всего несколько недель назад.

Илья потер веки, прогоняя дурное видение.

– И что теперь? – вскинулась тетка. – У нее и своя машина есть, раз уж так ей приспичило в город ехать. Можно подумать, в этом городе есть что стоящее. Разве ж это повод на мужика так орать, перед всеми его позорить?