Текст книги "Цена эмоций (СИ)"

Автор книги: Александр Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

   Толстяк тем временем уже расправился с горшочками и теперь налегал на десерт, ловко орудуя ложкой, запихивая в рот куски большого пудинга. Вообще-то толстяком его назвать можно было с натяжкой, скорее грузным, с оплывшей фигурой мужчиной, который просто любил вкусно поесть и которому заказать из ресторана этажом ниже пару фирменных блюд вполне по карману. А то, что он при этом так неряшливо их поглощает, так то никого не касалось. Одно было непонятно Лёве: зачем набивать своё желудок именно тут? Или, действительно, после «хлеба» ему так захотелось зрелищ, что он решил совместить приятное с полезным прямо здесь, не сходя, так сказать, с места? Воистину, непостижима порой человеческая логика и его природа, поэтому человек, наверное, и является вершиной эволюции. Другой вопрос, что это за эволюция, если у неё такая вершина?..

   В центре всё так же топтались, и Лёва скривился: разве это танцы? Так, потуги какие-то, пародия, суррогат, смех сквозь слёзы.

   А он любил танцы, ему безумно нравилось, позабыв обо всём, следить за уверенными, преисполненными чарующей грации и внутренней силой движениями танцоров. Он не знал значения слова «хореография», но догадывался, что такие утончённые, изумительные по красоте и восхитительные по исполнению танцевальные па и элементы не сотворишь просто так, на пустом месте, из ничего, без изнурительных тренировок и бесконечных повторов одного и того же движения бессчетное количество раз. Он мог только догадываться, какой титанический труд скрывался под непринуждённой лёгкостью и изяществом танцующих мужчины и женщины (особенно женщины), когда эта лёгкость и изящество скользили буквально в каждом отточенном движении ног, повороте головы, положении тела, завораживая и оцепеняя вас своей законченностью и завершённостью. И в результате каждый раз Лёва оказывался рядом с ними (к сожалению, лишь мысленно), погружаясь в танец, как в волшебный, несбыточный сон, но растворяясь в нём без остатка, до последнего нерва, легко повторяя про себя каждое выверенное движение и элемент, при этом искренне восторгаясь и буквально пребывая в экстазе от вдохновенной игры тел в объятиях музыки, а после окончания программы и сам был мокрым от пота и внутренне выжатым не хуже лимона,– ведь он бурно сопереживал, находясь мысленно рядом, соучаствовал и сочувствовал, и почти всегда, когда душевный подъём у него достигал своего наивысшего пика, накала, апогея, высшей точки, а растворение в танце становилось практически абсолютным, он мог с пугающей его самого лёгкостью, от которой так сладко замирало сердце, полностью, всецело отождествить себя с танцующей парой, с закрытыми глазами в точности повторить и воспроизвести все их движения от начала и до самого конца. При этом с бешено колотящимся сердцем и поющей душой...

   Только вот наяву не дано ему было ничего подобного: у Лёвы напрочь отсутствовал как музыкальный слух, так и чувство ритма. И хотя он давно понял, что с ним что-то не так, что в организме у него какой-то разлад, досадный и обидный вдвойне, но в голове его, как фон, как второй план, постоянно звучала музыка, а тело – непослушное, скованное, будто чужое, незримо переносясь туда, в центр зала, в ослепительный круг света, где скользила и выражалась в танце великолепная пара, это тело непостижимым образом обретало вдруг и удивительную лёгкость, и гибкость, и свободу, и раскрепощённость, и эмоциональную составляющую. В такие моменты душа его действительно будто бы пела и, ликуя, уносилась в неведомую высь, далеко-далеко, к самим звёздам, на самый краешек вселенной. И тогда он забывал обо всём на свете: не было старьёвщика Лёвы, неудачника и никчёмного человека, а было слияние и полное тождество с прекрасным, вдохновенное восхождение к самым вершинам искусства, полностью затмевающего этот убогий и уродливый мир.

   Но вот в реальности, наяву, он даже близко бы не подошёл к центру зала, потому что боялся оскорбить его своим невежеством и неумением, вот почему заведение Марка стало для него своеобразной отдушиной, а в какой-то степени и смыслом жизни – забившись в самый дальний уголок, он в мыслях, в душе делал то, что не в состоянии был бы совершить наяву ни при каких обстоятельствах. И сейчас, находясь здесь, весь в предвкушении, он с нетерпением дожидался того момента, когда Марк объявит, наконец, начало танцпрограммы, тут же активирует голограф, и разговоры, шум, звяканье посуды непременно сойдут на нет и начнётся то, ради чего он и пришёл сюда – вечернее шоу-денс, единственное и неповторимое в своём роде действо. Бывший боцман, которому медведь тоже на ухо наступил, так же, как и Лёва, обожал эти бально-спортивные танцы, считая их по праву высшим достижением того, что человек может сотворить со своей пластикой и грацией, каких высот и вершин при этом достичь, оставаясь всего лишь в хрупкой и слабой человеческой оболочке.

   И публика, надо отдать ей должное, во многом разделяла его мнение, и так же восторгалась, и так же тихо вздыхала, и так же заворожённо смотрела, напряжённо следя за каждым выверенным движением, но вот хватало её, в основном, на первую часть. Марк, как хозяин и бизнесмен, прекрасно сознавал и отдавал себе отчёт, что занимать танцпрограммой весь вечер – всё же непозволительная роскошь, популярность бальных танцев ещё не та, одной духовной пищей сыт не будешь, надо думать и о бизнесе и прибыли тоже. Поэтому обычных зрителей, которые приходили лишь посмотреть кассету или м-диск, но ничего при этом не заказывали, он не жаловал. Даже таких, как Лёва, которых считал, в общем-то, завсегдатаями. И к его чести, именно таких. Но душа отчего-то постоянно требовала иного. Как и у Лёвы.

   В нижних слоях атмосферы, прямо над большим городом капсула-инвектор без особых усилий остановила своё безудержное падение, чтобы при помощи многочисленных датчиков слежения и сенсеров-уловителей осторожно войти в специфическое эмоциональное поле этого участка планеты. А для эмооса внутри капсулы, который уже практически раскрылся для его восприятия и настроился на выполнение своей миссии, это поле к тому же было единственно возможным для существования, как воздух, которым дышали существа, населяющие эту кислородную планету. Именно люди, даже не подозревая об этом, обладали тем, что так необходимо было эмоосу и его далёкой родине.

   Да, сегодня было что-то совсем невероятное, сногсшибательное. Зажигающее и воспламеняющее со стороны эмоций буквально с первого взгляда, с первого мгновения. «Искромётное», откуда-то из анналов памяти всплыло красивое и певучее слово. Именно такими они и были, эти танцы в проекции голографа – разлетающиеся искры от трепещущих языков пламени, где самим огнём являлась музыка...

   Пара выступала около часа, и весь этот час Лёва просидел у стойки ни жив, ни мёртв, боясь пошевелиться, с мурашками по коже, не дыша и не до конца понимая, где он находится и что за силуэты и расплывчатые фигуры в полумраке вокруг, да его это мало заботило и совсем не трогало. Он не сводил напряжённого горящего взгляда с танцплощадки в центре зала, где сейчас солировали Итен с Вионой, не мужчина и женщина с биологической точки зрения, а гораздо большее, спаянное в единое неделимое, неразрывное целое, имя которому – вдохновение; творили чудеса пластики и невообразимое для простых смертных движение, завораживающее своей отточенностью и потрясающей грацией, музыкальной композицией, огранкой и скрупулёзной шлифовкой сверкающего бесценного бриллианта под именем «танец-жизнь»...

   И когда Марк отключил голограф, Лёва некоторое время просто сидел, оглушённый и потрясённый до глубины души только что увиденным. Итен с Вионой, эти мастера, профессионалы в истинном смысле слова, эти, не больше, не меньше, кудесники, волшебники и маги танца, в проекции голографа предстали как живые – красивые, яркие, разящие движениями, как рапирой, и раскрепощенные той внутренней свободой и силой, которые достигаются и даются только благодаря невидимому глазу изнуряющим, изматывающим трудом где-то там, за кулисами...

   В эмоциональном поле этого участка было множество примесей, в первую очередь на него накладывалось информационное, эмоосу сейчас совершенно ненужное. Ещё одно поле, энергетическое, пощипывало и щекотало внешние рецепторы, но это было скорее приятно, нежели раздражающим. Было что-то ещё, исходящее от инфраструктуры в целом и образующее общий, очень загруженный, беспрерывно пульсирующий и неразборчивый фон, исследовать который не было ни времени, ни смысла, ни особой необходимости.

   А вот эмоциональное поле (и это вселяло надежду) было весьма насыщено и, главное, устойчиво, но всё же недостаточно мощное, и для успешного выполнения миссии в таком виде никак не годилось. Нужен был мощный выброс, настоящий эмоциональный фонтан, а датчики-инвекторы регистрировали, в основном, незначительные всплески, реже – волны. Хотя иногда вырастали даже целые пики, результат повышенной эмоциональной возбудимости и чувственного настроения (радости, горя, веселья, грусти, любви, ненависти), но они, не набрав достаточной силы и интенсивности, быстро опадали. В целом эмоциональный фон был хаотичен, неустойчив и, как следствие, нестабилен, недостаточен и не востребован. Пребывал он сам в себе, и сам себя подпитывал, не неся совершенно никакой общеполезной нагрузки. На Ши-даре, родине эмооса, такое явление и стало предпосылкой всеобщей катастрофы. Оставалось одно – искать глубже, на самом «дне» этого поля, а не сканировать поверхностный слой, ибо время неумолимо уходило и истончалось.

   В целом данный мир всё же не располагал достаточными ресурсами. Да, они были, но – сиюминутными, скоротечными. Эмоциональное поле хоть и присутствовало, но существа, благодаря которым оно возникало и создавалось, совершенно не умели им манипулировать и насыщать пространство, а тем более варьировать его в различных диапазонах и частотах. Для эмооса такое положение вещей было странным, необычным и где-то непонятным, ведь на его родине эмоциями жили как в переносном, так и в прямом смысле. А здесь... Здесь каждый индивидуум создавал почему-то только свой эмоциональный фон, причём очень слабый, нисколько не заботясь о социуме в целом. Но это на поверхности. Может быть, ниже что-то изменится?

   Стараясь не думать о возможной очередной неудаче, он осторожно раскрыл тонкий и самый чувствительный из эмовекторов и пошёл вглубь, надеясь на провидение (человек сказал бы – на Бога), бережно сканируя, просеивая и впитывая внутреннюю составляющую поля, и, о, чудо, сразу почувствовал что-то неординарное, выделяющееся из общего эмоционального «шума», но пока едва различимого в этой общей массе всевозможных эмооттенков и невнятных эмограмм. Неужели?.. Встрепенувшись, эмоос, но опять же осторожно, по чуть-чуть, раскрыл и задействовал остальные эмовекторы и тут же направил свою капсулу в ту сторону, где намечался не всплеск, и даже не пик, а настоящий взрыв, тот самый фонтан той частоты и интенсивности, которая и была так необходима эмоосу. Где-то внизу одно из существ буквально переполняли эмоции, они выплёскивались из него неудержимым потоком и всё продолжали набирать силу, а с ней и мощь. Эмоос, боясь верить (человек сказал бы – боясь сглазить), стал спешно подготавливать свою доминантную, женскую эмоорганику. Если бы у него имелись руки, то они заметно бы дрожали. Но ничего такого он не имел, его переполняли совсем другие чувства и эмоции, даже малой толики которых с лихвой хватило бы на то, чтобы человек, которого бы они случайно или намеренно коснулись, получил бы настоящий эмоциональный нокдаун и, как минимум, потерял бы сознание от эмоционального шока. Но эмооса это не интересовало. Для него существовала одна цель – спасти свой гибнущий мир. И он готов был сделать это любой ценой...

   Едва закончилась программа, Лёва тут же ушёл, но совершенно не помнил, попрощался ли с Марком, не помнил о времени и вообще смутно представлял, где он находится и что делает. Он передвигался как сомнамбула, шёл домой механически, как лунатик, или как пьяный на «автопилоте», только переполняли его эмоции, а не алкоголь. С ним творилось что-то невообразимое, в душе царила настоящая эмоциональная буря, ибо перед глазами и внутри него всё жила и совершенно не собиралась умирать только что увиденная магия танца, колдовство движения и очарование пластики, мистицизм гибкости и изящества, волшебство безупречных линий и гармония красоты и музыки. Но где-то ещё глубже, под поверхностью этого неземного, завораживающего видения, пульсировало внутренней, саднящей болью и другое – острая жалость к самому себе и горькое понимание того, что вот т а к он не сможет никогда в жизни, и осознание этого так же рвало душу.

   Наверное, только скрипач, хоть раз сыгравший на бессмертном творении великого Страдивари, его изумительной скрипке, заглянув в эти мгновения в душу одновременно счастливого и несчастного Лёвы, смог бы в полной мере понять, оценить и разделить его чувства. Грустью собственной души и неповторимости своих ощущений от прикосновения к великому и нетленному.

   Расположившиеся на небе звёзды равнодушно поглядывали на спотыкающуюся фигуру. Они тоже кое-что понимали, только с высоты Вечности, несоизмеримой в своём одиночестве.

   Лёва утёр повлажневшие глаза, не различавшие сейчас ни дороги, ни окрестностей, ничего, ибо видели они совсем иное – к а к танцевали Итен с Вионой.

   Особенно поразило и потрясло его танго, это невозможное, ослепительное танго. На других кассетах другие исполнители тоже творили чудеса, тоже заставляли и душу, и сердце рваться из груди в каком-то неосознанном порыве, но только Виона и Итен довели это танго до полного совершенства, до той грани, той логической точки, после которых остаётся одна лишь пустота, один лишь пепел... О, если б боги, то ли по своей прихоти, то ли по недоразумению, сошли бы на землю и вселились бы на время в людей и захотели бы вдруг что-то станцевать, то непременно бы выбрали это танго под личинами Итена и Вионы.

   Буря чувств, среди которых восторг занимал едва ли не последнее место, сотрясала Лёву, как десятибалльный шторм утлое, ветхое судёнышко. Но если он и желал тихой гавани, то только не сейчас: душа пела и рвалась к звёздному небу, в голове ясно, отчётливо звучала взрывная, экспрессивная мелодия танго, а перед глазами, подчиняясь этой экспрессии, этой музыке и в то же время совершенно свободные от её цепей и оков, её обволакивающей власти, Итен и Виона творили из слабой, ненадёжной человеческой плоти то самое божественное начало. И это было прекрасно...

   И, двигаясь по улице и не замечая её, он был сейчас с ними, находился там, в круге переливающегося света под чашей голографа, фактически вместо них, представляя себя на их месте, постигая эту глубину и божественное начало и одновременно и одномоментно изменяя свою внутреннюю сущность, даже не подозревая, эмоциональный взрыв, эмоциональный импульс, эмоциональный гейзер какой силы рвётся сейчас из него на свободу, словно ослепительный луч прожектора, разрезающим конусом света устремившийся в тёмное нависшее небо...

   Даже эмооса, который уже покинул капсулу, безошибочно вычислив Лёву из тысяч существ внизу по небывалой эмоциональной насыщенности, на миг ослепил этот эмоциональный луч, бьющий из Лёвы с невероятной силой, да только для эмооса он был словно живительная влага для иссохшейся и растрескавшейся почвы.

   Захлёбываясь от наслаждения, эмоос тут же начал впитывать в себя мощные эмоционально-чувственные потоки, что исходили от Лёвы. Впитывал, как пересохшее русло впитывает в себя без остатка долгожданную воду после обильного благодатного дождя. И под их воздействием и напором полностью и окончательно раскрылось и заняло своё доминирующее положение его женское начало, а потом, в мгновение ока, под эмоциональными импульсами Лёвы произошёл последний качественный скачок, и эмоос целиком стал женской особью. Она тут же ускорила движение к источнику небывалого эмоционального взрыва, чтобы полностью вобрать в себя его энергию, впитать всю эмоциональную волну без остатка, до самой последней капли, и на её несущем гребне зачать в себе новое поколение, насыщенное иными, ранее не ведомыми эмоциями (человек сказал бы – свежей кровью), чтобы затем, появившись на свет, поколение это смогло бы со временем полностью преобразить, обновить и заново перестроить распадающееся сейчас на части, погружающееся в себя, как в нирвану, угасающее, деградирующее Ши-дарское сообщество, живущее и питающееся за счёт эмоций. Всё, что мешало выполнению данной миссии, и ради чего, собственно, эмоос и прибыл сюда из далёкой чужой вселенной, было безжалостно отброшено вон.

   Она полностью раскрыла своё лоно и с максимальной нагрузкой задействовала все свои эмовекторы, даже резервные, в доли секунды превратившись как бы в гигантскую ненасытную «губку», впитывающую в себя чужие, неведомые эмоции, даже не задумываясь при этом, какой непоправимый вред она наносит чужеродному организму, явно не готовому к подобному контакту. Просто в её мире такой уровень эмоциональных «калорий» когда-то считался обычной суточной нормой. Но то было когда-то.

   Продолжая впитывать и вбирать в себя всю эмоциональную составляющую Лёвы, она даже успела испытать что-то вроде оргазма, смешанного с экстазом, настолько необычного и своеобразного, что всё в ней сжалось, затрепетало от ни на что не похожих ощущений, идущих от обнажённых и полностью раскрытых для восприятия стремительно вбираемых эмовекторами чувственных потоков Лёвы. На короткое мгновение она почувствовала себя сопричастной с чем-то поистине непостижимо-прекрасным в своём величии и бесконечно далёким по сути, но очень и очень близким по духу и восприятию. Она даже успела на время полностью проявиться здесь, прямо над Лёвой. Проявиться в этом мире, дающим её родине новую жизнь и веру в будущее, проявиться, чтобы завершить последнюю стадию – вобрать в себя ауру и остаточную биоэнергетику этого поистине богатейшего источника, но...

   Но всё внезапно оборвалось. Всем раскрытым, ждущим и жаждущим естеством своим она вдруг прияла в ответ такой колоссальный эмоциональный разряд-импульс боли, ужаса и шока, что вся её эмоорганика мгновенно съёжилась, как лист в огне, а следующего импульса, в котором не осталось ничего, кроме всеобъемлющего отчаянья и тоски, невысказанной словами, с лихвой хватило, чтобы эмоорганика окончательно распалась и словно выгорела, как выгорает свеча до самого основания.

   Человек сказал бы – не выдержало сердце.

   У Лёвы оно перестало биться чуть раньше...

   Когда он свернул на свою Волнер-стрит, в глубине его души всё продолжала звучать музыка, а перед глазами проносились видения божественного, бесподобного танго, доводящее отточенностью движений и изумительной грацией до умопомрачения. Душа пела от охвативших её чувств, а тело мнилось лёгким, невесомым, готовое, казалось, вот-вот устремиться в неведомую даль, когда неожиданно вдруг что-то случилось с его головой и сердцем. Он покачнулся, инстинктивно схватился за грудь и едва не упал – такая слабость и головокружение охватили его. Ему вдруг показалось, что голова стала звеняще пустой, а из груди, прямо из сердца бьёт неудержимый, болезненный фонтан света, и вместе с ним его кружит, вертит и засасывает в такую чудовищно-разверстую воронку, что внутри него мгновенно всё опустошилось, будто невидимый, но ощутимый смерч невиданной силы высосал все его чувства, мысли и эмоции без остатка, до самого донышка. И ещё ему показалось, что одна из звёзд вдруг сорвалась с небес и совершенно необъяснимым образом превратилась неожиданно в вытканную из ажурного серебра огромную красивую бабочку с трепещущими прозрачными крыльями, сквозь которые проглядывало ночное небо с мерцающими рисунками созвездий. Бабочка смотрела на него почему-то вполне человеческими, слегка раскосыми глазами, в которых отражалась сама ночь со звёзднооким небом. Лёва успел удивиться, почему у этой прекрасной бабочки человеческие глаза с мерцающими рисунками звёзд, пока на последнем вздохе ему не открылось, что это и не бабочка вовсе, а неземной красоты женщина, недоступная и величественная, неуловимо похожая на ту, в танго, но не естеством своим, а той неуловимой грацией, пластикой, отточенностью форм и самим движением изумительного тела. Всё это открылось и прочувствовалось им с последней отлетевшей искрой озарения, что дарует сознание перед вечной тьмой и забвением...

   Он рухнул замертво и уже не видел, как истончились, истаяли и растворились прямо над ним в ткани мирозданья огромные невесомые крылья, и отчетливей проступила ярко-звёздная перемигивающаяся россыпь.

   Через минуту слабый ветерок принёс лёгкую серебристую пыльцу (всё, что осталось от эмооса), в темноте похожую на пепел, и прикрыл ею, словно невесомым саваном, тело Лёвы, лишь не коснувшись лица с широко раскрытыми глазами, невидяще устремлёнными туда, в просеребрённое небо. Он пролежал так до утра, безжизненно раскинув руки, словно собираясь это величественное небо обнять...

   ...Ранним серым утром, по иронии судьбы, первым на него наткнулся водитель большегрузного мусоровоза. Он, как и положено, вызвал полицию, потом давал показания, в основном сведшиеся к пожиманию плечами, был отпущен и благополучно отбыл на свалку Западного округа вываливать слежавшийся мусор. Через полчаса водитель уже позабыл о неприятном инциденте, занятый работой, и вспомнил о мёртвом парне, лишь возвращаясь обратно. Здесь уже никого не было, да и как иначе? Какой-то бродяга, таких за ночь с десяток находят – громадный мегаполис делал очередную отрыжку. Проезжая мимо, водитель покосился на то место, припомнил странно умиротворённое лицо мёртвого, поёжился, сплюнул, пожелал себе хорошего, без каких-либо ЧП, дня и выкинул всё из головы.

   В морге тело приняли и оформили как бродягу (при себе из документов ничего), не обратив внимания на серебристый налёт, что покрывал одежду трупа – ночка выдалась та ещё, везли одного за другим, то обколотых, то упившихся вусмерть, каждого разглядывать ни времени, ни персонала. Правда, после вскрытия констатировали довольно странный случай – кровоизлияние в мозг с попутным обширнейшим инфарктом (сердце будто взорвалось), хмыкнули, недоумённо пожали плечами и благополучно забыли об этой патологии через пару дней.

   Лёву, как одинокого и неимущего, кремировали на третьи сутки за счёт муниципалитета того же Западного округа согласно закону, оставив урну с прахом в соответствующем заведении, где она должна будет храниться ровно месяц. Потом прах развеют...

   А Ши-дарский игла-разведчик из далёкой чужой вселенной, так и не дождавшись эмооса обратно и исчерпав практически весь лимит времени (вот-вот могла начаться фазовая перестройка вакуума, грозившая вселенским катаклизмом), задействовал адаптёры обратно на структуру родного пространства, высвободил суб-время и стасис-поле из данного метрического континуума и истаял с орбиты планеты как трёхмерное материальное тело, а капсула-инвектор в атмосфере Аргуна тут же самоликвидировалась, не оставив после себя даже атома.

   В своей вселенной, на орбите Ши-дара, уже полностью закуклившегося и неотвратимо гибнущего, не имея подпитки извне, игла-разведчик снова протаял как физическое тело, но уже с постоянными, а не скорректированными, метрическими константами своего пространства, погасил всё же неизбежные, остаточные его колебания до приемлемого уровня и стал ждать следующего эмооса, послав предварительно кодированный сигнал о неудачно закончившейся миссии. Он был автоматом с заданной программой, пусть и высокоорганизованным, но без чувств, эмоций, без души и сердца, и мог ждать сколь угодно долго.

   Но так и не дождался...

   *******************************************************

Пенза, 2009 г.

   Эмоос – эмоциональная особь-организм, питающаяся и живущая исключительно за счёт эмоций (Прим. Автора)