Текст книги "Цена эмоций (СИ)"

Автор книги: Александр Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

   В один из тихих погожих вечеров, когда в потемневшем небе уже замерцали первые звёзды и повеяло прохладой приближающейся ночи, из невзрачного домика, что стоял на отшибе старой Волнер-стрит, вышел невысокий мужчина средних лет в потёртых джинсах, в видавшей виды рубашке навыпуск и стоптанных ботинках. Дополняла его убранство потёртая шляпа неопределённого цвета с засаленными полями.

   Мужчину звали грозно и величественно – Лев, хотя он давно уже привык к невыразительному и тусклому Лёва. Ну не вышло из него Льва Константиновича, что ж поделаешь? Не заслужил, значит, так и остался на всю жизнь Лёвой: бывший механик-космолётчик, потом бывший каторжник, а теперь... А теперь, как водится, никто...

   Закрыв расшатанную калитку на верёвочку (шпингалет давно проржавел и куда-то делся), Лёва отправился вдоль улицы, держа путь на Мейдан-стрит, а бросив мимолётный взгляд на небо, вдруг поймал себя на мысли, что уж слишком часто в последнее время вспоминает он космос, недоступный с некоторых пор. Мечтатель!.. Надо думать о приземлённых и более прозаических вещах, нежели звёзды. Проще говоря, в его теперешнем положении куда уместней было решать, как жить дальше, вернее, на что, ибо всё упиралось в деньги, с которыми у Лёвы сложились, прямо скажем, непростые отношения. Никак он не мог понять, как это они умудряются так быстро исчезать из карманов! Вот вчера, например, имелась у него вполне приличная сумма, потому что удалось-таки наконец сбагрить кое-как работающий универсальный зукрийский дегустатор, который нашёл он ещё во времена первых Походов на Свалку. С тех пор дегустатор этот так и валялся у него в сарае, благополучно окрещённый Лёвой Отстойником. А уже сегодня от вырученных денег остался шиш да маленько, только-только посидеть у Марка в баре, заплатив, естественно, за вход и заказав по самому минимуму. А на что потратился? Смех! Купил носки (старые-то совсем прохудились), универсальную ключ-отвёртку да несколько банок консервов у бакалейщика Грега. И всё! Хоть снова на Свалку. Но Завоз будет только завтра поутру, а с ним и конкуренты, и бродячие псы, и вонь, и местные докучливые насекомые.

   Вообще всё, что связывало его сейчас с этой, с позволения сказать, деятельностью, а по-большому, и жизнью, он величал про себя не иначе, как с большой буквы. И Поход, и Свалка, и Отстойник, и Сбыт, и прочее. Потому что поиск на Свалке более-менее пригодных и не слишком-то изношенных Вещей приобрели для него определённый смысл и хоть какую-то цель в жизни, когда решаешь, что можно приспособить к делу, а что, увы, уже никак, что возможно починить или отремонтировать, а что, к сожалению, надо просто выбросить. А ремонтником он был хорошим, не зря ведь в бытность свою ходил механиком на межпланетниках в своём Аргунском секторе, и руки у него, как говорил бригадир, росли откуда надо. Вот и пригодилось знание предмета. Разве мог он когда-нибудь представить, что станет со временем обыкновенным, никому не нужным старьёвщиком, никчёмным, в общем-то, человеком, зарабатывающим на жизнь тем, что продаст со Свалки? В кошмарном сне бы не привиделось! Но самое страшное – его затянуло со временем в этот процесс собирательства, потому что любое дело, которому отдаёшься весь, без остатка, даже такое неблагодарное и непотребное, подсознательно затягивает, более того, постепенно растворяет в себе без остатка. И одному Богу известно, во что бы он вскоре превратился, если бы у него не было одного своеобразного увлечения, одной отдушины, одного глотка свежего воздуха – вечернего просмотра у Марка в бар-клубе вечернего шоу-денса, самого прекрасного и великолепного зрелища, какое он только видел в своей жизни. Да он и жил-то, собственно, теперь лишь для этого, всё остальное его интересовало постольку-поскольку.

   Лёва снова посмотрел наверх, придерживая шляпу. Звёзды только-только выплёскивались на небо и, как всегда, завораживали взгляд. Да... Что у него в этой жизни осталось-то? Эти звёзды да те самые танцы с кассет, что Марк демонстрировал у себя в бар-клубе. Невероятное, непостижимое зрелище, красота необыкновенная, чудо движения и пластики – бально-спортивные танцы, искусство с далёкой Земли, необъяснимым образом получившие распространение и сумасшедшую популярность почему-то именно здесь, на окраинных секторах.

   Почему и как это случилось, пусть выясняют и разбираются социологи, для остальных то был просто свершившийся факт, данность, чудачество, если хотите, и очередной непредсказуемый зигзаг изменчивой моды, когда обычные развлечения уже как-то не прельщали, приелись и больше того, надоели до такой степени, что человеку прямо-таки позарез требовалось что-то новенькое, неординарное, доселе невиданное, чтобы аж дух захватывало. А спрос, как известно, всегда рождает предложения, пусть даже и такие экзотические и в некотором роде эксклюзивные. Но, как ни странно, выбор пришёлся ко двору: вы хотели чего-то необычного, неожиданного, ласкающего взор как настоящего эстета, так и простого обывателя и в то же время дающего обоим истинное наслаждение при виде того, что может сотворить человеческое тело, отданное во власть музыки и движения? Пожалуйста, получите и распишитесь. Вот вам бальные танцы, полузабытое искусство с самой Земли. Наслаждайтесь! И народ вёл себя соответственно.

   Тогда, шесть лет назад, работая по контракту механиком на планетолёте, Лёва принял это искусство всей душой и сердцем, и для него в том не было ничего удивительного или такого уж сверхъестественного: а чем прикажете занять себя после изнурительных вахт, когда книговизор предполагал хоть какую-то работу мысли, а думать ни о чём не хотелось, боевики с их извечным набором одних и тех же героев и сюжетных ходов осточертели до такой степени, что он швырял в голопроектор, что под руку подвернётся? А тут случайно увидел, как сосед смотрит м-кассету с танцующей парой, и просто остолбенел. Это было ново. Неожиданно. Смело. Но главное – красиво необычайно. До того красиво, что Лёва совсем потерял голову, с первого взгляда влюбившись в это зрелище, и продал свою душу, со всеми её потрохами, этому волшебному и необычайному искусству. И оно отплатило взаимностью, в свою очередь затронув в этой самой душе какие-то свои потаённые струны, в ответ разбудив в нём такие эмоции и чувства, о которых Лёва и не подозревал. Его заворожило, пленило и зачаровало навсегда.

   Очевидно, мало иметь душу, надо, чтобы она при этом ещё и жила, и дышала.

   А потом он попался на мелкой контрабанде, и всё полетело коту под хвост. И зачем он только с ней связался?! На жизнь ведь хватало, индивидуальный голопроектор даже присмотрел, подборку кассет... А как мечтал в отпуск слетать на Землю, чтобы воочию, живьём полюбоваться на выступления профессиональных пар! Ведь в голопроекции, пусть о очень реалистичной и динамичной, всё же многое не ощущается, многое теряется, та же атмосфера и обстановка, к примеру, или исходящая от пар мощная энергетика и аура, сводящая с ума и подчиняющая себе своей неистовой силой! Да и сам хотел кое-чему научиться (это, конечно, было из области несбыточного, но мечтать-то не вредно). А в результате – срок (пять лет с конфискацией и пожизненной дисквалификацией), Итшайские болота, трудлагерь и клеймо на всю жизнь. После лагеря вернулся обратно на Аргун. Одинокий (вырос в сиротском приюте), никому не нужный, без работы (кому нужен бывший каторжник?), он стал тем, кем... стал. Одно утешало: пока они там, на Итшае, осушали эти дьявольские болота, мода на танцы только-только распространилась здесь, в Аргун-сити, где он сейчас и живёт, сполна рассчитавшись за свою глупость, жадность и невезение. Во многом эстетическое, неординарное и своеобразное искусство, а вот поди ж ты, прикипело к нему намертво, оно просто не дало ему впасть в беспросветное отчаянье и сойти с ума от безысходности и безнадёжности. Особенно там, на Итшае, в трудлагере, когда, оцепенев от наслаждения, смотрел через старенький голопроектор вместе с другими поощрёнными танцпрограмму трёх, а то и четырехмесячной давности, переживая внутри все перипетии и нюансы танца. Именно внутри, ибо внешне Лёва всегда оставался человеком замкнутым и нелюдимым, даже угрюмым. Но только с виду. В душе у него всегда царила гамма разнообразных чувств и эмоций, которым вполне мог позавидовать и экспансивный, увлекающийся человек...

   Перепрыгнув узкую канаву для сточных вод, Лёва свернул за угол и чуть было не столкнулся с Захом, местным аборигеном, похожим на большущего кузнечика с мощными длинными ногами, узким туловищем и уродливой башкой богомола. Вылупив фасетчатые глаза, тот нёс огромную коробку в четырёх суставчатых конечностях и как всегда, был донельзя доволен собой.

   – Привет, осторожней, как дела, и тебе того же! – выдав на ходу скороговоркой этот дежурный набор фраз, Зах запрыгал дальше, смешно выворачивая зад. Куда это он? Уж не на Свалку ли? Лёва проводил его заинтересованным взглядом, профессионально прикидывая, что такого полезного и нужного может быть в коробке подобного размера. Но абориген спешил, к сожалению, не к кормилице-свалке, а повернул к мисс Уилби, соседке Лёвы, склочной и вечно чем-то недовольной старухе. Интерес тут же угас. Понятно. Зах, являясь почтальоном их района, брал, как всегда, работу на дом. Ещё бы, с такими-то ногами, как у него, куда угодно допрыгаешь в два счёта. Хоть на край света.

   Несколько разочарованный, Лёва поплёлся дальше, сняв шляпу и привычно завертев её в руках. Дурная привычка. Руки постоянно должны быть чем-то заняты, в пустых ладонях ощущался неприятный зуд, и тогда он брал, что под руку подвернётся. Так называемый итшайский синдром, кожная болезнь, штука не заразная, но и приятного мало. Марк, в клубе которого Лёва считался завсегдатаем, вызнав эту его особенность, но, не зная причины, ухмыляясь, прятал от него всякую мелочевку, начиная с ложек-вилок и заканчивая тарелками-солонками. Разок не углядев (это когда Лёва выронил случайно вазочку с крикетами и всё, естественно, рассыпал), в сердцах посоветовал купить чётки, идеально, по его мнению, успокаивающие нервы. Но за крикеты тогда пришлось расплачиваться, благо, деньги были, ибо часом ранее он продал тому же Марку разделочный нож из настоящей тигийской стали, вещь в хозяйстве нужную, пусть и с треснувшей ручкой, но зато острее бритвы.

   А чётки – это хорошо, идеальный вариант, он и сам подумывал о нечто подобном. Только вот на что их покупать, если концы с концами никак не сходятся? И вряд ли сойдутся в обозримом будущем. Свалка лишь кормит (да и то не досыта), а на остальное денег как не было, так и нет. Мечты о волосяных биопроцессорах (поэтому и носил эту дурацкую шляпу, чтобы хоть как-то скрыть прогрессирующую плешь) и зубных протезах (половина своих повыпадала там, на Итшае) так и оставались пока мечтами. Эх, жизнь...

   Свернув ещё раз, Лёва дошёл до первого перекрёстка. Здесь было уже куда оживлённей и многолюдней, чем у них на улице (одно слово – задворки), отсюда уже начинал ходить монорельс и имелась стоянка автотакси. А если пройти подальше и свернуть на Парк-авеню, то оттуда можно было разглядеть искрящуюся сферу Делантик-сити и силовой стержень орбитального лифта. А уж если с Парк-авеню повернуть потом на Мейдан-стрит и подняться в навесной пентхауз к Марку в клуб, где у того ещё был и приличный бар с рестораном этажом ниже (но, главное, имелся отличный голограф с объёмным реалистичным псевдо-присутствием), то с такой высоты уже проглядывали купола Западного централа и даже угадывались приёмные мачты Аргунского космопорта и серебрящиеся чёрточки посадочных модулей. Правда, увидеть всё это можно было лишь днём, когда Сун, местное светило, плясало осколками и брызгами света на всём металлическом, пробивая своими лучами вездесущую дымку смога, что всегда сопутствовала каждому громадному городу, чьё население исчислялось миллионами.

   Лёва держал путь как раз на Мейдан-стрит, к Марку. Вечерами тот крутил танцпрограммы через свой голограф, так называемые шоу-денс с участием высокопрофессиональных исполнителей бально-спортивных танцев, и Лёва спешил к началу, заранее предвкушая зрелище. Марк, хозяин всего заведения и которому Лёва приносил то да сё, иногда оставлял ему местечко возле барной стойки. Бывший боцман линейного ударного крейсера, тоже космолётчик, снисходительно поглядывал на бывшего космомеханика. Может, молодость свою бурную вспоминал, может, что ещё. По-большому, ни с кем близко в городе Лёва так и не сошёлся, хоть и прожил тут, на его Западной окраине, уже больше года. Он был одиноким человеком, крохотным винтиком в чудовищно-громадной махине гигантского мегаполиса, где человеческая жизнь имела исчезающе малую величину и сомнительную ценность.

   Но он даже представить не мог, что её величество Судьба уже пристально приглядывается к тощей фигуре в потрёпанной одежонке, оценивающе оглядывая Лёву.

   Ши-дарский игла-разведчик синхронизировал своё стасис-поле с физическими константами данного участка чужой вселенной и, протаяв уже как трёхмерное материальное тело со всеми присущими этому телу параметрами, мгновенно задействовал и перестроил внешние адаптёры на структурные основы и энергетические законы окружающего пространства. По корпусу тут же прошла лёгкая рябь – следствие гашения избыточного давления на чужую метрику. Одновременно он синхронизировал собственную атомную структуру со структурой данного континуума (человек сказал бы – сложил пазлы в одно целое). Пока шла необходимая физическая перестройка, мозг иглы-разведчика, самодостаточный биокристаллический элемент, всецело отвечающий за доставку и безопасность эмооса, быстро просканировал пространство в поисках эмоциональной составляющей (тот же человек сказал бы – принюхался). Та присутствовала, и это обнадёживало. Когда синхронизация и перестройка закончились, а метрика и физические константы пришли в относительную норму, над Аргуном, большой земной колонией в одном из удалённых секторов, окончательно проявился в видимом спектре длинный узкий корпус разведчика, облепленный блестящими шариками-адаптёрами неестественного зеркального цвета. Они постоянно меняли траекторию движения, вращались вокруг собственной оси против часовой стрелки, а сам корпус иглы-разведчика переливался и искрился в лучах Суна, его ходовая часть к тому же и слабо мерцала, окончательно гася векторную силу прокола времени-пространства. Определив, что структура местного пространства остаётся достаточно стабильной и вполне устойчивой, и разведчик успешно, без видимых последствий вклинился в чужую вселенную, мозг спешно отправил к мохнатому шару планеты (это и был Аргун) капсулу-инвектор с эмоосом на борту. В эмоосе доминирующим являлось женское начало, и то было не случайно. От успеха её миссии зависела жизнь и будущее целого мира, сейчас, за миллиарды парсек отсюда, там, в иной вселенной, неумолимо угасающего.

   Поднимаясь в скоростном лифте, Лёва поглубже нахлобучил шляпу, стараясь не смотреть на ухмыляющегося лифтёра, а когда лифт замер, мышкой прошмыгнул на этаж. Вот всегда так – косые взгляды, презрительные ухмылочки. А чего, казалось бы, стесняться? Или кого? Лифтёра? Ещё неизвестно, кому из них тяжелее. Лёва, по крайней мере, свободен и в поступках, и в мыслях, а тут катайся с этажа на этаж, как привязанный, да с подобострастной улыбочкой, да слова лишнего никому не скажи.

   Но в душе он понимал, что всё это – сплошные отговорки, ибо у того же лифтёра, к примеру, был определённый статус, какое никакое, а положение в обществе, чего совсем не скажешь про него. И всё же Лёва был счастлив. Потому что сейчас, через какие-то полчаса, он увидит такое!.. По сравнению с предстоящим остальное казалось всего лишь пылью под ногами, ненужной мишурой и досадными мелочами.

   В клубе у Марка, как всегда в это время, народу хватало, ибо клуб (или, как называл его сам хозяин, бар-клуб) пользовался успехом и популярностью у жителей Западной окраины. Фактически, он был один такой, где можно было лицезреть танцевальные пары с самой метрополии, с самой Земли. Каким образом Марк добывал эти кассеты, знал только он. И хотя мода на просмотр бальных танцев как на экстравагантное и впечатляющее зрелище здесь, на Аргуне, пока ещё не вытеснила ни трёхмерное видео, ни ту же виртуалку, ни всевозможные бои без правил, ни прочие шоу, но всё шло именно к этому, и очень скоро у Марка наверняка появятся и конкуренты, и завистники, а с ними и заботы, и всевозможные осложнения, и прочие хлопоты и неприятности. Ну а потом, со временем (как это частенько бывает), танцы постепенно вытеснит какое-нибудь другое, не менее захватывающее зрелище, но пока... Ну а пока их популярность тут не достигла даже пика.

   Расположенный под самой крышей, этот бар-клуб был спроектирован так, что свободного пространства тут всегда хватало, по крайней мере, возникало такое ощущение. В центре, на потолке, была закреплена вогнутая чаша гологрофа, и Лёва, топчась в очереди у входа, глянул туда с благоговением, весь переполненный ожиданием, нетерпением и захлёстнувшими его эмоциями – ох, поскорей бы! И Лёве казалось, что многие в очереди так же, как и он, в нетерпении переминались с ноги на ногу, ожидая начала просмотра.

   А вот молодёжи было мало, та предпочитала ходить пока на другие шоу, смотреть, как за неё «отрываются» другие, да ещё в проекции, ей было не очень интересно. Клиентами Марка являлись, в основном, люди постарше, кое-что в жизни уже повидавшие, имеющие неплохой вкус и знающие толк в хорошем, эмоционально насыщенном, выверенным в каждой детали зрелище. Они приходили сюда выпить-закусить, решить пару-тройку неотложных вопросов, обсудить последние новости, а потом, как бы на десерт, насладиться и танц-шоу, благо обстановка позволяла: публика солидная, навязчивых женщин легкого поведения здесь не встретишь, ибо Марк, служивший когда-то боцманом звёздного ударного крейсера, на дух их не переносил (очевидно, достали в своё время). Так что дамы приходили сюда или исключительно по делу, или уже с кавалерами, или просто скоротать вечерок, и все без исключения не без пользы для себя – женщины в танцевальной паре никого и никогда не оставляли равнодушными. Но у представительниц слабого пола тут был свой, сугубо женский интерес: а какая в метрополии сейчас мода, на что обратить внимание? И, разглядывая танцующих, они критически оценивали и себя, делая в уме заметки о стиле, причёсках, макияже, нарядах и прочих женских штучках. М-да... Марк, наверное, за голову бы схватился, узнай он истинную причину их пребывания в его заведении. А в остальном бывший вояка придерживался вполне демократических взглядов: у нас свободный город в свободном секторе, любил приговаривать он, только не напивайся в стельку, не круши мебель, не бей посуду и морду соседа, кровь оттирать то ещё удовольствие, и всё будет в полном порядке – вы пришли ко мне отдохнуть и попутно насладиться великолепным зрелищем, которого нигде больше не увидите? Что ж, я предоставляю вам такую возможность, так давайте же уважать друг друга!

   Лёва уважал. И поэтому, заплатив за вход и отдав при этом почти все деньги, он снова мышкой проскользнул к самому дальнему концу подковообразной барной стойки, взобрался на вертящийся табурет, снял шляпу, привычно затеребил её в руках и осторожно покосился по сторонам.

   Публика, по мнению Лёвы, была всё-таки какая-то не такая. Ну не было в ней той возвышенности, эмоционального подъёма, той одухотворённости, что всецело завладело им и которой он целиком отдался сейчас и сердцем, и душой. Не было! Люди просто занимались своими делишками.

   Через два табурета от него, например, восседал некто в кричащей ярко-малиновой водолазке, серых лактановых брючках, с серьгой в ухе в виде серебряной монетки; чёрные гладкие волосы зачёсаны назад, открывая широкий лоб с татуировкой. Та изображала часы, стрелки застыли на двенадцати – то ли полдень, то ли полночь. Тип что-то потягивал из высокого стакана через трубочку и равнодушно смотрел прямо перед собой. Кажется, ему было всё равно, что он тут пьёт и где находится. Лёва встречал подобный оловянный взгляд там, в лагере, взгляд человека, полностью ушедшего в себя, когда на поверхности остаются одни лишь инстинкты – глотать, дышать, жевать да моргать, от эмоций – ноль! Не вязался как-то его оловянный взгляд с эмоциональной составляющей человеческого "я", да ещё в предвкушении такого зрелища. Типу явно на всё было плевать.

   Ещё один персонаж. Чуть подальше, перед ажурными стеллажами с коллекцией местных экзотических цветов, расположился импозантный толстяк, этакая продувная нахальная морда вся в рыжей щетине, с маленькими хитрыми глазками, да с теми ещё манерами: ел он, вернее, жрал, чавкая, причмокивая и сопя над горшочком с чем-то ароматно-дымящимся, выуживая время от времени оттуда склизкими от жира пальцами особо лакомые кусочки. У Лёвы аж свело челюсти, но не от голода (хотя весь его сегодняшний рацион составляла банка фасоли, что он употребил на обед), а от обиды и возмущения. Он был убеждён, что нельзя вот так – прийти в предвкушении захватывающего действа, до этого экономя буквально на всём, чтобы потом прочувствовать и впитать каждой клеточкой тела, каждым оголённым нервом и каждым порывом души всю красоту и неповторимость этого самого действа, а самому в это время тут жрать, сопя и чавкая, или, как этот тип в малиновом, безразлично тянуть что-то там из стакана. Лёва понять не мог, как же так можно: прийти чуть ли не в храм (по крайней мере он так думал) и не предвкушать того, что скоро тут покажут? Заниматься обыденным и прозаическим? Тогда зачем вообще сюда приходить?! Набивай желудок у себя дома и там же напивайся, кто не даёт?..

   Если б ему сказали, что он просто идеальный зритель, о котором только и мечтают артисты – благодарный и благородный, за виртуозное мастерство и вдохновенное выступление в ответ отдающий частицу собственной души, он бы в ответ лишь отмахнулся. Лично для него это состояние было единственно возможным, более того, естественным. Как дышать, например. А разве может быть по-другому, удивлённо и озадаченно спросил бы он. Может, со вздохом ответил бы какой-нибудь скептик, и добавил бы – ты один такой чудак, остальные воспринимают всё происходящее как популярное нынче развлечение, как возможность скоротать очередной скучный вечерок, посмотрев заодно и предложенную танцпрограмму, посмотреть от нечего делать, запивая всё это дело пивом и дымя сигаретой. А ты... Ты слишком эмоционален и чувствителен для этого. Слишком!

   Лёве отчего-то взгрустнулось. И мысли-то какие-то не такие, как и публика вокруг. Чего, в конечном счёте, он от них хочет? Понимания процесса? Это вряд ли. Уж от этого чревоугодника понимания точно не дождёшься.

   Вздохнув, отвёл взгляд от толстяка, оглядывая зал дальше, машинально поворачиваясь вместе с табуретом. Кого он тут высматривал, Лёва вразумительно бы и не ответил. Наверное, таких же чудаков, коих всегда хватало во все времена.

   Столики в зале были разные, чтобы угодить любой компании. В одной такой сидел некто Грум, которого Лёва наглядно знал. Антиквар средней руки, предприимчивый делец, и в общем-то, неплохой человек. Пару раз Лёва относил ему кое-что – это когда случайно наткнулся в самом дальнем углу Свалки на вещи местных аборигенов, выкинутые кем-то неразборчивым. Пойти поздороваться и перехватить пару бексов? Тот иногда выручал, когда был в настроении. Лёва сполз, было, с табурета, но тут чья-то цепкая пятерня поймала его за плечо. Он испуганно обернулся.

   Это был Марк собственной персоной. Как обычно, в своей парадной боцманской униформе с позолоченными пуговицами и воротником-стойкой; волосы ёжиком, пушистые усы, внушительный подбородок с ямочкой и высокий лоб античного мыслителя. На среднем пальце правой руки массивный чёрный перстень с конусообразным возвышением – спир, оружие ближнего боя десантников-бейберов. В центре возвышения мерцал зловещий алый огонёк. То был кончик плазменной спирали, упрятанной в магнитной камере, миниатюрный образец которой и выполнял увесистый перстень. Марк иногда использовал спир как обыкновенную зажигалку.

   – О, ты-то мне и нужен.

   При виде Марка Лёва всегда робел и терялся, тот олицетворял для него всё начальство мира.

   – З-зачем?

   – Можешь раздобыть там... э-э... у себя кухонный конфигуратор, но желательно старый, с ручной настройкой. Сделаешь? За ценой не постою.

   Лёва даже расправил плечи: вот ради таких моментов и стоило жить на этом свете, жить, а не прозябать – в тебе всё-таки нуждаются, ты хоть кому-то нужен. Это было приятно и здорово одновременно.

   – Я постараюсь, Марк...

   – Да уж постарайся!.. Выпьешь чего-нибудь?

   Лёва тут же скис. Выпить хотелось, да только денег на подобное удовольствие практически не осталось.

   – Попозже,– нашёлся он и задал давно мучивший его вопрос.– А кто сегодня танцует?

   Марк расплылся в улыбке, даже усы встопорщились, как у кота при виде полной миски сметаны.

   – Сюрприз! Новая кассета, которая стоит, между прочим, кучу денег!

   У Лёвы замерло сердце. Новая кассета... Сегодня явно неплохой день. Он посмотрел на пустую площадку в самом центре зала, потом перевёл взгляд наверх, на вогнутую чашу гологрофикатора, впаянную в потолок, выложенный шестиугольными зеркальными плитками. Тут же сладко заныло внутри, а голове стало жарко от прилившей крови, и было отчего – через каких-то полчаса оптический фокус гологрофа спроецирует объёмное изображение танцевальной пары, в обиходе именуемое «динго», а по-научному названное «оптическое динамическое голографирование», и Лёва тут же забудет обо всём, всецело наслаждаясь самым прекрасным и восхитительным зрелищем, какое он только видел в жизни...

   Капсула-инвектор вошла в атмосферу планеты, заключённая в собственное стасис-поле, чтобы избежать трения и как можно меньше воздействовать на местное структурное составляющее, а так же не терять скорость,– слишком ценный груз на борту и слишком мало времени у эмооса для выполнения возложенной на него миссии, даже при условии, что в наличии будут все необходимые факторы. Инородное тело, каковым и являлся игла-разведчик здесь, в чужой далёкой вселенной, местный континуум со временем непременно отринет, как соринку из глаза (так сказал бы человек), и поэтому большая часть энергии у того уходила на поддержание стабильности и статус-кво в этом самом континууме, чужом и непредсказуемо опасном. И всё равно пространство волновалось, «дёргалось», корёжилось. Внешние адаптёры, как могли, гасили всевозможные искривления, уходящие от разведчика, как волны от брошенного в пруд камня – давление на чужую метрику неумолимо возрастало. Мозг даже просчитал вероятные последствия их присутствия здесь, в ином структурном образовании, и выводы оказались совсем неутешительными. В любом случае всё заканчивалось глобальной свёрткой пространства и времени, а в итоге – глобальным коллапсом, причём, в галактическом масштабе. Мозг рассчитал, через сколько это произойдёт. Получалось, где-то через час с небольшим по местному времени. Только-только раскрыться эмоосу. Если, конечно, позволят обстоятельства и найдётся достойный объект. Предпосылки пока имелись. Но не более.

   Эмоос, зависший в центре спускаемой капсулы-инвектора, всеми этими данными, естественно, располагал, но значения им придавал постольку-поскольку. У него были совершенно другие задачи и цели: он подготавливал сейчас внешние эморецепторы (человек сказал бы – массировал пальцы перед тонкой и сложной работой), не трогая пока самую главную, основную и ценную часть своего организма – эмовекторы, обладающие чудовищной операбельностью и колоссальной чувствительностью, ибо как только мозг капсулы-инвектора (один из сегментов самого мозга разведчика) определит подходящее место и достойный внимания объект, эмоос тут же начнёт обратный отсчёт времени и уж тогда всецело задействует свою доминантную, женскую эмоорганику и составляющую. Вот тогда-то и начнётся основная миссия. По крайней мере, эмоос очень на это надеялся (две предыдущие попытки успехом не увенчались). А иначе – всё напрасно! И Шидар, родная планета эмооса, неминуемо погибнет...

   Лёва всё же наскрёб на лёгкий коктейль и, потягивая кисловатый напиток, совсем извёлся от нетерпения. Ну когда же, когда? Скорее бы! Сегодня, как сказал Марк, он покажет Итена с Вионой. Лёва о них слышал, но ещё ни разу не видел. Восходящие звёзды шоу-денс. И поэтому справедливо полагал, что ждёт его нечто совсем уж фантастическое и потрясающее.

   А в клубе тем временем бурлила своя жизнь, и до переживаний Лёвы тут никому не было ровным счётом никакого дела. Лавируя между столиками, сновали вездесущие официанты, разнося выпивку и закуску на круглых щитах подносов. Люди разговаривали, смеялись, курили, пили, ели, словом, отдыхали и расслаблялись, как могли и умели. А Лёва наблюдал за всем этим и предавался невесёлым размышлениям.

   Ещё со времён Древнего Рима народ вывел для себя нехитрую и подходящую жизненную философию – хлеба и зрелищ! Самое интересное: практически без изменений этот немудрёный постулат и жизненная позиция сохранилась и до эпохи межзвёздных перелётов, когда думаешь, как набить своё брюхо чем повкусней, а потом хорошенько развлечься, это брюхо поглаживая. Правда, со временем зрелища и поразнообразней стали, и подоступней, это не бои гладиаторов или та же коррида, сейчас одна виртуалка чего стоит! Но ведь экспрессии и накала страстей в том же танц-шоу ничуть не меньше. Если не больше! Может, в этом-то всё и дело, а?

   А вообще, массовая популярность – штука тонкая и абсолютно непредсказуемая, сегодня одно, завтра – другое. Но в данном случае можно только порадоваться вкусу обывателя и его предрасположенности именно к такому развлечению, ибо оно того стоило!

   Лёва допил из стакана и отставил его в сторону. Ну когда же, наконец, закончится это беспрерывное мельтешение и суета вокруг и начнётся то, ради чего, собственно, он и пришёл сюда, ради чего экономил буквально на всём и ради чего ловил на себе косые, насмешливые взгляды того же официанта, к примеру, который, проходя мимо, умудрился одним вскользь брошенным прищуром выразить полное неудовольствие непрезентабельным видом потенциального клиента, мгновенно срисовав Лёву от макушки до старых штиблет на ногах. Лёва привычно стерпел, подобные мелочи его давно не трогали. Он снова посмотрел в центр зала, где топтались сейчас три-четыре парочки из числа посетителей клуба; женщины полуобнимали партнёров и все, как одна, улыбались неискренними, дежурными улыбками. Кажется, чувствовали они себя не совсем в своей тарелке – в зале преобладали в основном мужчины, и дамы частенько ловили на себе оценивающие, откровенные взгляды. Но всё было в пределах дозволенного. Как Марк ухитрялся поддерживать в своём заведении почти образцовый порядок, оставалось лишь догадываться. Что ж, боцман он и есть боцман, даже на «гражданке», это уже в крови, это навсегда.