Текст книги "Ждите событий (сборник)"

Автор книги: Александр Бачило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Пора было рассказать ему обо всем. Я уже открыл рот, но меня поразила вдруг одна мысль. Стой, подумал я, ты что же собираешься ему говорить? Ты же собираешься ему подробно объяснить, откуда взялся весь его сегодняшний талант! Ты ведь заявишь ему сейчас, что он здесь совершенно ни при чем, а всему виной какие-то невообразимые девицы, насылающие на кого порчу, на кого – дар божий. И доказательства приведешь.

А если он поверит? Что ему тогда делать? Сидеть и ждать, когда им надоест развлекаться, они повернут рубильник, и все пропадет? У тебя телевизор выключится, ты повздыхаешь, скажешь: «Жаль! Занятный был феномен!», а Черняеву как быть? Нет, ничего ему нельзя рассказывать, намекнуть даже нельзя, ни про меня, ни про Вовку. Чертовы девочки!.. Я плюнул на все и стал разучивать свою партию.

Мы провозились до темноты. Сделали несколько пробных записей. Получилось отлично. Черняев блистал, я не уставал удивляться его находкам. В седьмом часу я с сожалением надел пальто и отправился домой.

Долгая дорога, набитый автобус – все пронеслось незаметно. Только выходя на своей остановке, я вспомнил, что не знаю еще Вовкиных результатов, и поспешил домой.

Открыв дверь в подъезд, я услышал громкие всхлипывания и различил в углу сгорбленную, судорожно вздрагивающую фигуру. Я подошел ближе, пригляделся и вдруг узнал… Антоху Таращука! Меня передернуло при воспоминании о том, как он исчез на моих глазах, интересно, что он чувствовал при этом? Подумать страшно. Или все-таки померещилось?

– Эй, Антоха, – сказал я. – ты чего ревешь?

Антоха перестал всхлипывать и поднял глаза. Мне показалось, что он долго не мог меня узнать.

– Лю-юди… – протянул он с тоской, – живут. А мне – конец!

Он опять всхлипнул и запричитал что-то нецензурное.

– Погоди ты! – сказал я. – Говори толком, что с тобой случилось?

– Допился я, – прорыдал Антоха, – до горячки допился! Сволочь! Сегодня такое было, вспомнить страшно. Не выдюжу я – ужас такой! Если еще раз случится – кончу себя, и все! Всем лучше будет…

Я с удивлением обнаружил, что Антоха совершенно трезв. Слова он выговаривал внятно, только очень волновался. Спиртным от него не пахло.

– Погоди, не реви! – в Антохин бред мне что-то не верилось. – Ты сегодня днем в автобусе ехал?

Он уставился на меня совершенно круглыми глазами.

– А ты откуда…

– Погоди, погоди, ну-ка, давай начинай с автобуса. Рассказывай!

– Рассказывай тебе! Меня, может, трясти начинает, как я вспомню про это, а ему – рассказывай! Я в этом автобусе, может, полжизни оставил! Оно же там как раз и началось все. Выпимши я был. Стою себе у двери, никого не трогаю. Вдруг – как ударило меня что-то! В глазах померкло, и больше я автобуса не видел, а оказался я…

Антоха рассказывал ужасно путано, повторял много раз одно и то же, забегал вперед, но постепенно мне становилось ясно, что именно с ним произошло.

Очнувшись, Антоха обнаружил, что сидит на бетонном полу. Сначала он подумал, что попал по обыкновению в милицию, но, оглядевшись, понял, что ошибается.

Он находился в гулком холодном коридоре с бетонным полом, стенами и потолком. Коридор плавно изгибался и просматривался всего метров на десять назад и вперед. Никаких дверей в стенах не было. Антоха поднялся на ноги и задрал голову, но и на потолке не было никакой дыры, через которую он мог свалиться в этот коридор. Он потрогал стену и пнул ее легонько ногой.

Стена никак не отреагировала. Она была влажная, в рыжих потеках и, по-видимому, очень толстая. Антоха повернулся и поплелся по коридору.

«Что за муть? – думал он раздраженно, – я им, заразам, щас устрою». Ему казалось, что стоит дойти до людей, как он вдолбит кому надо, что с автобуса его сняли незаконно, перед ним немедленно извинятся и покажут, где тут выйти. Он даже начал вслух репетировать свою будущую речь и распалил сам себя настолько, что если бы встретил кого-нибудь в этот момент, то мог бы и побить сгоряча. Однако странный коридор все не кончался, а Аптоха шел уже минут десять.

Он остановился и огляделся. Коридор все так же плавно закруглялся сзади и впереди, и ровно ничего не изменилось вокруг, будто это было все то же место. Не изменился даже свет, падающий на стену из-за поворотов коридора, и можно было подумать, что кто-то специально уносит его источник все дальше. Антоха пустился вперед еще быстрее, и минут двадцать несся по коридору, не останавливаясь. Когда он совсем запыхался, ему в голову пришла интересная мысль:

«Елки зеленые, да я, никак, по кругу чешу! Ведь что придумали!» Он остановился и задумался, затем стал шарить себя по карманам и вытащил давно оторванную пуговицу от пиджака. Положив пуговицу на пол, Антоха отправился дальше. Теперь он глядел под ноги и одной рукой касался стены, чтобы не пропустить какую-нибудь замаскированную дверь. Через час это ему надоело. Пуговица не попадалась. Антоха плюнул и уселся на пол. Ему стало жутко и тоскливо. «Да что ж это? – думал он, – Куда ж это меня засунули? Я ведь и есть уже хочу!.. Эй, кто-нибудь! Сержант! Я здесь!» Крик его пропадал, казалось, сразу за поворотом коридора. Он снова поднялся и пошел, крича и время от времени ругаясь от души. Два часа пути измотали Антоху вконец. Он был бессилен против коридора. Привалившись к стене, он уснул сидя, прислушиваясь к урчанию в животе.

Проснулся он от смутного беспокойства. Где-то в невообразимой дали коридора слышались неторопливые приближающиеся шаги. Аитоха вскочил на ноги. Он хотел закричать, но что-то помешало ему. Что-то не так было в этих шагах, какая-то странная тяжесть, вызывающая тревогу. Он стоял и прислушивался, все больше поддаваясь страху. Грузные шаги приближались, не ускоряясь и не замедляясь, и этот ритм давил на голову, вытесняя из нее всякие мысли. Скоро к звуку шагов стал примешиваться другой звук – мерное сопение паровоза, разводящего пары. Порой слышался какой-то низкий рокот или рык. Антоха застыл неподвижно.

И вот из-за поворота коридора на стену упала огромная тень. Нечеловеческая тень.

Антоха вскрикнул и бросился назад. Он бежал, слабо соображая, что с ним происходит, пока не упал, обессилев. Некоторое время он ничего не слышат, кроме собственного дыхания, затем понял, что шагов больше нет. Он поднял голову да так и застыл. Прямо перед ним на стене была корявая надпись: «Антоха-выпивоха». Неожиданно совсем близко раздался противный голосок: «Смотри, Веркин-то опять в дымину. Дал Бог сыночка». Антоха резко обернулся и вскочил. Он был во дворе своего дома, возле самого подъезда. В скверике прогуливались мамаши с детьми, на скамейке, подозрительно поглядывая в его сторону, сидели дворовые старухи. Уже стемнело, и вдоль улицы горели фонари.

Ужас растаял вместе с коридором, Антоха неожиданно почувствовал свежесть вечернего воздуха, яркость фонарей и звезд, в общем – он ощутил вдруг, что жизнь прекрасна. И вместе с тем он испугался, он решил, что у него был бред. «Господи! – думал Антоха. – Допился ведь. До чертей допился!» Ему стало так жалко себя, что он расплакался.

В таком состоянии я и нашел его. Мне оставалось только постараться как-нибудь успокоить Антоху, ничего ему не рассказывая, и проводить его до дверей квартиры. Вернувшись домой, я накрыл одеялом неумолкающии телевизор, сел на диван и глубоко задумался.

Вот, значит, как. Коридор – это сильно. Жуть какая-то. Я вдруг вспомнил слова Лены: «Каждый получит то, чего заслуживает…» Выходит, Антоха заслужил этот свой коридор. Он, значит, заслуживает одного, а Алик Черняев – совсем другого. А я, значит, совсем третьего. А Вовка… Только кто же это решает, что заслужил Алик, а что Антоха? Девицы наши, полюбившиеся? Ходят за всеми по пятам и наблюдают: хороший мальчик – на тебе конфетку, плохой – к ногтю его?..

А может быть, никто ничего не решает, никто ни за кем не наблюдает, а все случается почти само собой? Может быть, они в самом деле, повернули рубильник и дали возможность происходить тем событиям, которые должны произойти, но миллионы случайностей до сих пор все оттягивали их. А? Вообще, это интересно.

Ведь есть же у Черняева талант, безо всяких чудес – есть! Стало быть, стоит ему чуть-чуть помочь, избавить от каких-то мелочей в сознании, отнимающих время, заставляющих продираться через горы бесполезных ошибок, предрассудков и неведомо чего еще, и он сам, как толковый ученик, смог понять и закончить мысль учителя.

А Антоха? Что такое его жизнь? Не похожа ли она, как две капли воды, на этот самый коридор с ограниченной видимостью и нескончаемым однообразием стен, пола и потолка? Может быть, он просто выпал в этот узкий, мрачный мир, когда дошел до такого состояния, что уже больше соответствовал ему, чем миру нашему, и не в Антохину ли пользу свидетельствует тот факт, что он сумел вернуться оттуда? Может быть, в самом деле, это путешествие было полезно для него?

Я встал и заходил по комнате. Мне стало казаться, что я близок к истине. Как это все делается? Пока не знаю, только никакой чертовщины здесь нет. Далеко не все еще известно об окружающем мире. Может быть, это чей-то эксперимент, может быть, это действует доселе не открытый закон природы. Известно одно: самые невероятные вещи вырвались на свободу и быстро распространяются по городу, а может, уже и по планете, но это не слепые стихийные силы, сметающие жизнь и несущие смерть без разбора, а наоборот, события, только зависящие от сознания человека, с которым они происходят. Вероятно, ими можно управлять. Конечно, можно! Нужно только не давать мозгам заплывать жиром, стараться понять себя и окружающее, толкаться и продираться, чтобы двигаться вперед, непрерывно создавать, переделывать, думать!

Я подошел к окну. Тысячи огоньков ползали и перемигивались по всему городу. Что там сейчас происходит? Черняев сейчас, наверное, творит. Он, конечно, титан, а мы с Вовкой… Ну что ж, что заслужили, то и получили… Однако кто это сказал, что все кончилось?

Судя по тому, что происходит, главное – впереди!..

Всех, между прочим, касается. И вас лично тоже.

Так что ждите событий и имейте в виду: что именно с вами произойдет, зависит только от вас.

ИНЪЕКЦИЯ СЧАСТЬЯ

Дождь то совсем заливал ветровое стекло, то вдруг отступал, словно отбрасываемый светом фар, и тогда впереди мелькали мокрые стволы деревьев и низкорослые кусты. Холодная сырость проникала сквозь ветхий брезент в кабину, и даже бешеная тряска не могла меня больше согреть. Дороги не было. То, что я принял за дорогу, оказалось всего лишь просекой, неизвестно куда ведущей сквозь лес. Но поворачивать назад не хотелось. Если я еще не окончательно потерял направление, где-то здесь должен проходить тракт. Рано или поздно я выберусь на него, мне просто больше ничего не остается, и вот тогда… какой же русский не любит быстрой езды!

Далеко впереди вдруг мелькнул свет, и скоро отчетливо стали видны фары приближающегося автомобиля. Ну, так и есть! Вероятно, просека выходит прямо к тракту. Вот это удача!

Я не мог прибавить газу, опасаясь налететь на пень или засесть в какой-нибудь канаве в двух шагах от дороги. Однако встречный автомобиль тоже двигался очень медленно, и скоро я с удивлением заметил, что его также кидает на кочках и рытвинах. Что за черт? Еще один горе-путешественник пробирается по просеке? Нет, это, наверное, трактор из лесничества или деревенские браконьерят потихоньку?

Когда до машины оставалось метров тридцать, я уже заподозрил неладное. Навстречу мне двигался точно такой же старенький «газик», как у меня. Он совершенно синхронно с моим проваливался в рытвины и подпрыгивал на ухабах.

Начиная догадываться, в чем дело, я остановился и вышел из машины. Возле открытой дверцы «газика» тоже стоял человек. Помахав рукой, я убедился окончательно – передо мной было мое собственное отражение!

Сразу вспомнился эпизод из «Великолепного»: шпионы натягивают на горной дороге большой лист фольги, и герой, пытаясь отвернуть от «встречной машины», летит в пропасть. Но кому понадобилось так тонко шутить здесь, в лесу?

Подняв воротник, я направился навстречу своему отражению, желая вблизи рассмотреть и потрогать неведомую преграду, однако зеркальная поверхность была настолько чиста, что, даже подойдя вплотную, я никак не мог ее увидеть. Мало того, на ней не было ни одной капли воды, а ведь дождь продолжал лить, и его струн метались в разные стороны, подчиняясь порывам ветра. Что же это за материал? Я вытянул руку навстречу зеркальному двойнику и вдруг с ужасом ощутил прикосновение его влажной и теплой ладони.

Не успев сообразить, в чем дело, я без оглядки бросился к машине. Мне казалось, что ожившее отражение, усмехаясь, глядит мне вслед. Оказавшись в машине, я почувствовал себя в относительной безопасности и рискнул поднять глаза. «Газик» двойника стоял на прежнем месте, но его самого не было. Видимо, он продолжал разыгрывать из себя отражение и тоже залез в кабину. А может быть, все-таки показалось?

Посидев минут десять без движения, я стал замерзать, и это придало мне храбрости. Медленно отворив дверцу, я выбрался из машины и, останавливаясь после каждого шага, снова приблизился к незримой черте, отделявшей меня от него.

– Спокойно! – сказал я, обращаясь к нам обоим, – не надо нервов!

Снова медленно поднялись руки – моя правая и его левая – и снова встретились. Да, это без сомнения была человеческая ладонь, хотя я и не мог ее толком ощупать, так как пальцы всегда натыкались на пальцы. По той же причине мне поначалу никак не удавалось дотронуться до какой-нибудь другой части тела двойника. Я попытался было делать обманные движения и даже внезапно падать на землю, но это ни к чему не привело. С тем же успехом можно было проделывать подобные упражнения перед зеркалом. Страх постепенно проходил, уступая место любопытству. Неужели передо мной в самим деле зеркальный двойник? Но как пойти с ним в контакт или хотя бы дотронуться до него? В конце концов я нашел решение и коснулся его лбом, затылком, спиной, коленом и носом. Сомнений не было – это не отражение, а живой человек, однако общаться с ним совершенно невозможно, ибо любые мысли приходят нам в голову одновременно и все действия абсолютно синхронны. Я не мог ни договориться с ним, ни обойти, ни оттолкнуть. Передо мной была идеальная преграда – я сам.

Откуда-то из леса послышался треск сучьев, человек или зверь продирался там через бурелом. Шум постепенно приближался, но откуда именно он идет, определить было трудно. Я замер прислушиваясь.

Вдруг впереди, за спиной двойника, качнулись кусты и из чащи на просеку выбралась темная фигура. За ней показалась другая, третья, четвертая. Выстроившись цепью, они медленно побрели ко мне. Свет фар упал на их лица, вернее, на их лицо, потому что у всех четверых оно было одно, мое.

Я быстро оглянулся. Нет, сзади никого не было, они действительно шли только оттуда. Один из них, приблизившись к «газику» двойника, открыл дверцу и влез внутрь. Остальные трое последовали за ним. Прогудел сигнал, и двойник, до сих пор прилежно игравший роль моего отражения, вздрогнул, повернулся и побежал к машине. Он сел за руль, завел мотор, и «газик», развернувшись, быстро укатил в темноту, исчезли даже его огни.

Я не знал, что подумать. Любой нормальный человек на моем месте давно бы мчался в противоположную сторону и газу бы поддавал. По я уже не чувствовал себя нормальным человеком и, видимо, поэтому продолжал неподвижно стоять на месте, будто ждал продолжения событий.

Я не ошибся, В лесу снова послышался треск, и на просеке показалась еще одна фигура. Но это был не двойник. Ко мне, жмурясь от света, приближался немалого роста бородатый старик в длиннополом плаще. Подойдя вплотную, он небрежно, как старому знакомому, сунул мне широкую ладонь и, глядя на машину, произнес:

– Бог в помощь, странничек… Чего озираешься-то, напугал кто?

– Да нет, – ответил я, внимательно разглядывая его, – кто меня мог напугать?

– Ну, мало ли, – он безразлично пожал плечами, – бывает, померещится… А едешь откуда?

Я рассказал ему, что сбился с дороги.

– Это с тракту, что ли? Далеко ж тебя черти занесли… Тут, парень, до тракту знаешь сколько? К утру тебе не доехать. Давай глуши мотор, пойдем греться, сыро.

Я огляделся по сторонам. Оставлять машину на просеке не хотелось.

– Может, поближе подъедем?

Старик покачал головой.

– Ближе не подъедешь. Да и не сделается ничего с твоим лимузином, тут недалеко…

Мы прошли около километра, продираясь сквозь густой ельник, и оказались на большой поляне у подножья лохматой сопки. Дождь кончился, и над лесом повисла крупная луна, освещая двухэтажный бревенчатый дом в центре поляны. Старик прибавил шагу. Я немного отстал, оглядываясь по сторонам, но, кроме низенькой по стройки в стороне, от дома, ничего особенного не за метил.

Неожиданно откуда-то сверху, как мне показалось, с крыши дома послышался тихий, встревоженный голос:

– Что, все уже?

– Все, все, – буркнул старик, торопливо поднимаясь на крыльцо.

– А что вы с ним сделали?

Старик на мгновение замер у двери.

– Ну, ты! – гаркнул он вдруг, – чего несешь-то спросонья, спать ложись! – И, повернувшись ко мне, кивнул головой: – Заходи, заходи.

Он открыл дверь, и тусклый свет керосиновой лампы упал на крыльцо.

– Ох! – раздалось наверху, и луна блеснула в чьих-то широко открытых глазах, с удивлением уставившихся на меня.

– Н-ну? Скоро? – спросил старик, обращаясь не ко мне, а к человеку на крыше.

– Да, ладно, ложусь уже, прячьтесь, – ответил тот. Мы вошли в дом и, миновав заставленные разной рухлядью сени, оказались в просторной комнате с длинным столом и печью у стены. За столом, уронив на руки сизую испитую ряшку, дремал парень в грязной майке и матросских клешах. Руки его до плеч были расписаны похабными узорами, и только майка мешала рассмотреть, вытатуировано ли что-нибудь на спине.

У окна, устремив вдаль твердый, чуть ироничных взгляд, стоял видный седой мужчина в дорогом сером костюме. И, наконец, в углу, спиной ко всем, верхом на колченогом стуле, сидела и курила каноннчески стройная белокурая девица в джинсах и сапогах на высоком каблухе, вся в ремешках и на замочках. Она даже не обернулась, когда мы вошли, и продолжала задумчиво пускать дым в потолок. Седой же, напротив, любезно мне улыбнулся и раскланялся не без изящества. Узорчатый парень поднял голову, окинул меня с ног до головы мутным взглядом и хмыкнул.

– Доктор, – произнес старик, снимая плащ, – ты, что ли, сегодня кухарил? Подавай.

Седой, не меняя гордого наклона головы, величественной поступью подошел к плите, снял с нес большой чугун, накрытый облупленной эмалированной крышкой, и поставил его на середину стола.

– Какую миску дать молодому человеку, Хозяин? – осведомился он у старика.

– Студентову давай. Он на крыше нонче…

– Спасибо вам большое, – сказал я старику, хотя неестественность этого странного сборища сильно действовала мне на нервы, – выручили вы меня. Вот только, извините, имени и отчества вашего не знаю…

– А не надо тебе мое отчество. Хозяином зови. Они так зовут, и ты зови. Тут, парень, все без отчества. Это вот – Доктор (Седой кивнул и принялся разливать по мискам красный борщ), этот в майке – Блатной, а вон то, – Хозяин указал на девушку, все еще сидевшую к нам спиной, – вон то – Заноза…

– И если вы обратили внимание на крышу, – вставил Доктор, – то могли видеть там еще одного члена нашего маленького общества, так называемого Студента.

– А вы здесь просто так собираетесь, – спросил я как можно беззаботнее, – или у вас учреждение?

У девушки вдруг затряслись плечи. Она выронила сигарету и прижала ладони к лицу, Я думал, она разрыдается, но оказалось, что ее сотрясает безудержный хохот.

– У-учре… Ой, не могу! Учреждение! Слу-слушай! Санаторий тут! У-умора! Курорт!

Она, наконец, повернулась лицом ко мне. Очень симпатичное лицо. Даже красивое.

– Но, ты даешь, Пациент!

Кличка, данная мне девушкой, приклеилась мгновенно. В следующей же фразе Доктор назвал меня Пациентом, Блатной произносил это слово с трудом, но переиначивать не пытался, что же касается Хозяина, то ему было совершенно все равно, как меня называть, и поэтому он удовлетворился этим именем, как первым попавшимся.

Заноза между тем продолжала веселиться:

– Хозяин! Когда пойдем на процедуры?

Блатной снова хмыкнул, но Старик нахмурился:

– После. Поесть-то надо, нет?

Он пододвинул к себе миску и, ни на кого не обращая внимания, стал хлебать борщ. Остальные, заняв свои места у стола, тоже принялись за еду. Я решил ничему не удивляться, по крайней мере до тех пор, пока не отогреюсь и основательно не закушу.

Некоторое время все молчали.

– Завтра на крыше Блатной, – сказал наконец Хозяин.

– А кухарит Заноза…

– Кстати, продукты кончаются, – заметил Доктор, – и, с позволения сказать, кухарить становится затруднительно. Надо бы кого-нибудь послать в деревню.

– Ничего, – буркнул Хозяин, – может, скоро на машине съездим…

Я поднял голову и вдруг заметил, что Блатной, разинув рот, с испугом смотрит куда-то мимо меня.

– Во! – произнес он, указывая, как видно, на окно у меня за спиной. Заноза, сидевшая рядом с ним, тоже подняла глаза и сейчас же сморщилась, как от боли.

– Гадость какая… – прошептала она.

Я резко обернулся, но увидел лишь чью-то огромную спину, удаляющуюся в темноту. Спина была голая и иссиня-белая.

– Слушай, Блатной, – сказала Заноза, – выйди, разбуди его. Что он, в самом деле, нельзя же так!

– Во тебе, – спокойно ответил Блатной, – сама выйди.

– Цыц! Пусть спит, – сказал Хозяин, – все нормально, ясно? Дохтор, ты чего сидишь? Компот давай!

Самое страшное – я представления не имел, как себя вести. Кого они хотят будить? Неужели эта голая туша за окном – Студент?

– У него что, лунатизм? – осторожно спросил я.

– У кого? – не понял Хозяин.

– У Студента.

Доктор поставил передо мной стакан с компотом.

– Знаете что, Пациент, – сказал он, – вы не обращайте внимания. Ей-богу, ничего интересного не происходит. И со Студентом все в порядке – он спит на крыше. Там, видите ли, свежий воздух. А завтра на крыше будет спать Блатной. По той же причине.

– Я же говорю – санаторий! – хихикнула Заноза.

– Ну, допивай компот и пойдем, сказал мне Хозяин, – покажу помещение.

По широкой скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж и оказались в небольшом коридоре, по обеим сторонам которого было несколько дверей. К моему удивлению, некоторые двери были аккуратно подписаны; слева: «Доктор», «Блатной», справа: «Студент», «Заноза». Хозяин открыл самую дальнюю дверь по правой стороне, зажег огарок свечи и протянул его мне.

– Вот, располагайся. Отдохнешь хорошенько, а утром поговорим…

Он повернулся было, чтобы уйти, но спохватился:

– Да! Если, часом, захочешь по нужде – вон в ту дверь. На двор не ходи. И окна не открывай…

– А почему? – спросил я.

Хозяин посмотрел на меня укоризненно.

– Ну, сказано – не ходи, и не ходи, не открывай – стало быть, не открывай. Мало ли что? Время ночное…

Он покачал головой и ушел.

Комната была совсем маленькой, железная кровать, покрытая бледным от старости одеялом, занимала почти все пространство от двери до окна. В углу, на облезлой деревянной вешалке висели драные плащи, телогрейки и какое-то древнее пальто.

Я задул свечу и подошел к окну. Луна освещала серебристую после дождя поляну, над верхушками елеи проносились небольшие темные облака со светящимися лохматыми краями. В доме все утихло, снаружи тоже не доносилось ни звука. Некоторое время я вглядывался в кромку леса, мне все казалось, что там копошится какая-то бесформенная масса. Но это мог быть и туман или просто рябь в глазах.

– А идите вы все… – подумал я, разулся, повесил мокрую куртку на спинку кровати и залез под одеяло. – Спать я хочу – вот что…

…Мягкий лунный свет заливает комнату и шепчется о чем-то с притаившимися в углах тенями. Тихо-тихо открывается дверь, и на пороге появляется девушка в белом платье. Она бесшумно подходит и склоняется надо мной. Я чувствую прикосновение ее нежных пальцев. Она что-то говорит мне на ухо…

Я вздрогнул и окончательно проснулся.

– Вставай, вставай. Пациент, – говорила Заноза, толкая меня в плечо. Она была в длинной ночной рубашке, ее распущенные волосы задевали меня но лицу.

– В чем дело? – спросил я, садясь на кровати.

– Тсс! Ты вот что, Пациент, если хочешь живым отсюда убраться, пусти меня в свою постель.

Она говорила это таким естественным и убедительным тоном, будто предлагала помидоры со своего огорода.

– Гм! – сказал я, – однако ты даешь!.. Уж больно неожиданное предложение…

– Идиот! – возмутилась Заноза, – ты что считаешь, я сюда любовью с тобой заниматься пришла? Да ты посмотри на себя! Каракатица… А впрочем, черт с тобой. Пожалуйста, мне не жалко. – Она вдруг принялась стаскивать с себя рубашку, – Только быстро давай, чтоб до прихода Хозяина… Ты потом спрячешься под кроватью, а я останусь вместо тебя, понял?

Заноза, наконец, справилась с рубашкой и комкала ее в руках, глядя, куда бы бросить. Она была чертовски хорошо сложена, эта сумасшедшая девица, одетая в жемчужное сияние лунного света, но мне было, признаться, не до ее красоты.

– Ты погоди раздеваться-то, объясни толком! – зашипел я, – что там про Хозяина? Зачем это он сюда придет?

– Дурак, – неожиданно спокойно произнесла Заноза, – я же говорю – санаторий здесь. Вот и всадит тебе Хозяин этой ночью прививочку. А от прививочкн этой ты, Пациент, навсегда Пациентом останешься, и уж никакого имени-отчества у тебя не сбудет больше…

– Ну а ты-то зачем лезешь на мое место? – спросил я.

– А мне все равно! Я в свое время разок попробосала. Так что без Хозяина мне теперь долго не протянуть. Да и никому здесь не протянуть, а он, сволочь, пользуется этим и веревки из нас вьет. Сегодня меня без дозы оставил…

– А-а! – Я начичал понимать. – Он что же, наркотики вам колет?

Заноза подошла к окну, выглянула во двор и сейчас же задернула занавеску. Стало совсем темно.

– Нет, Пациент, тут вещь посильней наркотиков. Он нам счастье наше продает…

– Как это – счастье?

– А так. Именно так, как ты его себе представляешь…

Я хотел было спросить еще что-то, но Заноза вдруг подскочила ко мне и прямо в лицо сунула свою скомканную рубашку.

– Тсс! Слышишь? Идет! – прошептала она и, толчком усадив меня под вешалку, обрушила сверху тяжелое, пропахшее нафталином пальто. Покончив со мной, она улеглась в постель и натянула на себя одеяло. В ту же минуту дверь тихо открылась и кто-то осторожно заглянул в комнату. В темноте почти ничего не было видно, но я не сомневался, что это Хозяин.

И действительно, скоро очертания его массивной фигуры проступили на фоне стены, двигаясь уверенно, но почти бесшумно, он подошел к постели и наклонился. Наступила долгая тишина. Казалось, ни одной живой души нет на сотни километров вокруг, и это жуткое безмолвие тянется уже сотни лет. Наконец что-то тихо звякнуло, и в комнате вдруг запахло жженым сахаром. Хозяин выпрямился и быстро вышел из комнаты.

Когда в коридоре затихли его шаги. Заноза отбросила одеяло и села на кровати.

– Ну что? – спросил я.

– Молчи, сейчас увидишь. Вот! Начинается!

Она поднялась, и я вытаращил глаза от изумления – на ней было черное блестящее платье, голые плечи укрыл газовый шарф, а на лице появилась бархатная полумаска. В комнате вдруг стало быстро светлеть, но вместо стен и потолка с отступлением темноты открывалась невообразимая даль. Я глянул под ноги и застыл: земли не было, где-то далеко внизу клубилась белая пелена облаков.

– Скорее, – сказала девушка, – меня ждут!

Она шагнула, словно в пропасть, с невидимой площадки, которая была когда-то полом комнаты, и закружилась в свободном падении, стремительно удаляясь.

– Не отставай-ай! – услышал я, и опора подо мной вдруг исчезла…

Я, к своему счастью, не верил в реальность происходящего, иначе скончался бы в первое же мгновение полета.

Ветер засвистел у меня в ушах, и облака стали медленно приближаться. Кувыркаясь в воздухе, я увидел красный шар солнца – он тоже падал в гуманное море. Мы врезались во мглу одновременно со светилом. Облачный слой был, видимо, очень толстым, и по мере погружения в него молочно-белая пелена, окутавшая меня, сменилась светло-серой, быстро превратилась в темно-серую и, наконец, стала черной. Я падал в полной темноте.

И вдруг совсем близко вспыхнуло море огней – подо мной был большой город! Светящиеся стрелы улиц со всех сторон вонзились в яблоко-площадь, пылающее золотым огнем. Все это быстро приближалось, и вот уже деревья какого-то парка стремительно бросились мне навстречу. Я зажмурился, ожидая удара, но вместо этого ощутил легкий толчок в спину.

– Эй, приятель! – крикнул кто-то у меня над ухом, – посторонись немного или шагай веселей, а то опоздаем на площадь!

Я открыл глаза и обнаружил, что стою на песчаной дорожке парка, а мимо меня валит пестрая толпа в карнавальных нарядах. Смирный гнедой пони, запряженный в тележку, увитую цветами и лентами, тихонько подталкивал меня сзади. В тележке сидел румяный толстяк в зеленом жилете, разлинованный как арбуз, и две девушки в масках и нарядных платьях. Они смеялись и бросали в меня серпантин.

Я посторонился, пропуская пони, и пошел рядом с тележкой. На мне, как оказалось, тоже был надет какой-то шутовской балахон с кружевным воротником. Он был белый, с черной, украшенной завитушками, заглавной буквой П на груди.

Вся праздничная толпа двигалась к выходу из парка, чтобы влиться в людскую реку, текущую по широкой, залитой светом улице.

В небе над нами то и дело вспыхивали букеты разноцветных ракет.

– Эта буква П у вас на груди означает, как видно, «Пьеро»? – смеясь, спросила одна из масок, сидящих в тележке.

– Ах, если бы кто-нибудь мог это знать! – ответил я.

– А я знаю, – сказала другая.

– Ну и что же, по-вашему, означает эта П? – спросил я, улыбаясь.

– «Пациент», – произнесла маска, и я сейчас же узнал ее. Но тут пони, выбравшись на широкую дорогу, пустился вскачь, и скоро я потерял тележку из виду.

Улица была полна крика и смеха, музыки и веселья. Люди, фонари, лошади, дома – все плясало, в то же время дружно двигаясь вперед. На больших платформах, влекомых шестерками лошадей, возвышались громадные конструкции, усыпанные цветами, фонариками и мальчишками.

Я оказался вблизи одной такой платформы. На ней была установлена высокая пирамида, состоящая как бы из колец разного размера, нанизанных на одну ось. На уступах пирамиды расположились пестро раскрашенные клоуны, жонглирующие апельсинами, шляпами и даже горящими факелами. На самой вершине стоял атлетического сложения красивый молодой человек и держал на плече тоненькую девушку в разноцветном трико. Их лица тоже былн ярко раскрашены, а на голове у гимнастки красовалась островерхая шляпка с бубенцами.