Текст книги "Новая формула Путина. Основы этической политики"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

• либо подтягивать к себе, куда это общество совершенно не хочет;

• либо колонизировать его, всячески третировать как несовершенное.

Представим себе, что есть блондины, есть брюнеты.

Вот, блондины говорят брюнетам: «Вы недостаточны белы, ваши волосы слишком темные».

Брюнеты говорят: «Почему они должны быть белыми?»

Блондины говорят: «Посмотрите, как хорошо быть блондином. Вот блондин – это и есть человек, а брюнет – это просто несовершенный блондин, это почерневший блондин».

Как только начинается такая идея, тогда начинается торговля шампунями, краской для волос. Если блондину удается убедить брюнета, что нормативом является блондин, а брюнет является вырожденцем, просто плохо покрашенным блондином, в конечном итоге, если он сможет на своем настоять, за норму берется блондин, а брюнет рассматривается в качестве какого-то «недоблондина» или какого-то вырожденца – больной блондин, несовершенный, блондин-инвалид. Из этой картины ясно, насколько глупо такое сопоставление.

Тогда мы переходим на уровень экономического дискурса, когда надо развивающимся странам, например, объяснить, что приватизированный колодец гораздо более эффективен, чем бесплатный. Когда в Сомали были применены меры Валютного Фонда по насильственной реструктуризации экономики, эта страна, которая даже производила триго и маис и экспортировала в Саудовскую Аравию часть скота, просто впала в немедленную нищету, приняв эти нормы. Потому что с точки зрения Запада наличие бесплатной воды было непозволительной роскошью при ее нехватке. Колодцы были насильственным образом приватизированы. Вместо развития слабопроизводительных триго и маиса, которые давали очень небольшую прибыль, были насажены искусственным образом фруктовые деревья, дававшие бо́льшую прибыль. Экономика этой страны была мгновенно разрушена, начался каннибализм, люди стали гибнуть от голода.

Тем не менее принципы свободного рынка были наконец-то в этой стране утверждены за счет полного коллапса экономики. Это считается одним из ярчайших преступлений Международного Валютного Фонда, чьи предписания расистским образом: принудительно, тоталитарно – уничтожили экономику целой страны, ввергнув ее в бесконечную нищету, кошмар. Поскольку стоило поставить перед собой другую задачу – о том, что необходимо больше извлекать выгоды из тех или иных природных условий, – разрушилась многовековая модель баланса аграрных скотоводческих обществ, традиционные формы обмена, и эти общества, по сути, были уничтожены. Вот приблизительно так действует эта модель в международных отношениях.

Приезжают экономические эксперты и говорят: «У вас здесь все очень неэффективно. Вам надо сделать то-то». Уезжают – страна рушится. Они говорят: «Мы же сказали вам, что ничего у вас не получится. Давайте мы сами здесь поуправляем немножко, устроим здесь ядерные отходы. Это самое вам и место».

Так же приблизительно происходила перестройка в 90-е годы, когда приехали американские специалисты и стали думать о том, что делать с советской системой. Они нашли ее неэффективной, уровень ее роста – недостаточным, поэтому ее просто приватизировали. А те отрасли, которые могли составить конкуренцию западным производствам, они просто разорили, устроили там дискотеки и клубы.

Они взяли себя в качестве нормы, объявили, что блондин – это абсолютный человек, а брюнет – это просто дегенерат, и на продаже краски для окрашивания брюнета в блондина сделали колоссальное состояние. Приблизительно по такой же модели развивается теория экономического дискурса. Когда нам говорят, что какие-то общества развивающиеся, какие-то неразвивающиеся, какие-то плохо развивающиеся, это и есть не что иное, как просто формы расизма, – считают специалисты в постпозитивистских моделях международных отношений.

Расизма прямого, когда крупные развитые буржуазные государства захватывают другие, как в случае нападения коалиции на Кадаффи или на Ирак, в результате чего просто были поставлены под контроль нефтяные промыслы в этих странах. Когда необходимо повысить (изменить) баланс в экономике буржуазных стран, тогда она осуществляет прямое вторжение – это реалистская позиция.

Вторая идея. Здесь, кстати, очень важен закон Фридриха фон Листа (немецкий экономист), который, занимаясь в XIX веке развитием Германии, размышляя над тем, как действуют законы Адама Смита относительно того, что открытые общества (фритредерство) дают автоматический эффект подъема экономик, заметил следующую вещь: да, дает, но только той стране, которая более развита.

Если представить себе два государства: одно с развитой экономикой, другое с менее развитой экономикой, – которые открывают между собой границы, то станет ясно, что мерного распределения потенциала между ними не происходит. То, которое вступает в это взаимодействие на лучших позициях (более развитое), становится еще более развитым, а то, которое менее, наоборот – менее развитым. Несмотря на то, что какие-то сектора сегментно могут дать определенный эффект, по большому счету, эта пропорция не сокращается, а возрастает. При этом, конечно, если неразвитая экономика не входит во взаимодействие с развитой экономикой, она тоже отстает, тоже происходит отставание.

Отсюда Лист выдвинул принцип автаркии больших пространств, предложив организовать таможенные союзы (Zollverein) между теми странами и теми обществами, которые находились в относительно равном экономическом развитии, для того чтобы создать максимальные условия для межстрановой конкуренции. Это он воплотил в жизнь: Бисмарк на основании его теории объединил германские земли. В результате германские территории, которые были абсолютно отсталыми и захудалыми, сделали мощной рывок и в значительной степени вышли на уровень, сопоставимый с Англией. Вот как на практике эта идея свободной торговли была, скажем, опровергнута, а эффективность альтернативной модели с точки зрения теории больших пространств доказана.

Сторонником Фридриха Листа был и Сергей Витте (русский экономист), и Ленин, и Вальтер Ратенау (автор германского экономического чуда). В общем, идеи Листа сейчас лежат в основе, кстати, объединения Европы, с одной стороны, с другой стороны – Евразийского Союза у нас. Поэтому актуальность этой идеи автаркии больших пространств как альтернативы фритредерству тоже имеет и теоретическую, и практическую доказательную историческую базу.

Так вот, с точки зрения тех, кто анализирует экономику в постпозитивистском ключе, мы видим, что идея либерального продвижения одних и тех же фритредерских законов на самом деле приводит не к уравновешиванию обществ, а, наоборот, к тому, что общество, которое менее развито, оказывается еще менее развитым в сравнении с обществами более развитыми. Экономическая глобализация не приводит к уравниванию шансов и позиций тех, кто в нее вступает, а, наоборот, создает все большие противоречия. Это критика позитивистов в адрес либералов, чей пацифизм они ставят под сомнение, рассматривая это как форму особой модели империализма.

Есть прямой империализм, который часто отстаивают реалисты, и есть косвенный (глобалистский) империализм, который приводит к тем же результатам, но с другой точки зрения – с точки зрения распространения фритредерства и создания транснациональных корпораций, которые не уравновешивают шансы различных обществ на экономическое развитие, а создают привилегированные условия для тех, кто является источником или субъектом глобализации, а другие экономики (другие общества) становятся объектами глобализации. Происходит та же самая реификация, та же самая материализация – превращение субъекта в объект, о котором мы уже говорили.

Вот каков контекст различных моделей понимания экономики в этих парадигмах.

Последнее замечание по этому вопросу: в теории многополярного мира экономика рассматривается в модели Фридриха фон Листа: в модели Таможенного союза идея объединения экономической интеграции обществ со сходным уровнем развития экономики рассматривается в качестве доминирующей. Каждая цивилизация, каждый полюс в многополярном мире должен расширяться, должен быть открытым в первую очередь по отношению к тем обществам, которые находятся в сходном экономическом состоянии. А по отношению к более развитым и к менее развитым должны существовать таможенные преграды.

Нечто подобное мы видим в современном Китае, где модель внешней торговли, с одной стороны, поощряется в тех случаях, когда она служит государственным интересам, а в других случаях, когда речь идет о возможности зависимости китайской экономики от внешних игроков, наоборот, подобного рода интервенции или эти аспекты глобализации как раз ограничиваются.

Соответственно, в этой модели многополярного мира, или автаркии больших пространств, развивается теория многополярного мира. Теория многополярного мира – это не либерализм, не меркантилизм реалистский, не марксизм в классическом его понимании. Но многие элементы критики экономоцентричной модели из постпозитивистских теорий в международных отношениях в теории многополярного мира, как и в других случаях, задействуются.

Здесь мы переходим к другой теме. Эта тема непосредственно сопряжена с социологией международных отношений. Само направление социологии международных отношений родилось из английской школы, но постепенно получило свое название «историческая социология» и стало одним из направлений постпозитивистских парадигм.

Первый манифест этого направления – коллективная монография под редакцией Хобсона и Хобдена. Одним из провозвестником данного подхода в социологии международных отношений был Фредди Холидей (английский специалист в международных отношениях, неомарксист), который создал оригинальную теорию – между веберовской и неомарксистской моделью. Но Хобден и Хобсон впервые опубликовали стратегический программный текст о социологии международных отношений, критикуя хронофетишизм и темпоцентризм.

Это два очень важных понятия: хронофетишизм и темпоцентризм. Хронофетишизм – идея того, что в международных отношениях (как заметили Хобсон и Хобден) статус-кво, по крайней мере, модели общества модерна и особенно того общества, которое находится в основании наблюдений современных исследований, передается статус абсолютного и вечного. То есть, на самом деле, к любым историческим моделям мы относимся в рамках этого хронофетишизма так, как будто бы системы, которые существовали раньше или которые будут существовать позже, по сути дела, являются не чем иным, как различными вариациями той системы международных отношений, которая существует сегодня. Это хронофетишизм, то есть неспособность осознать исторический опыт другого времени и других исторических условий и нежелание его осознавать.

Хронофетишизм – это проекция статус-кво, т. е. того положения, в котором мы живем, на неопределенное расстояние в будущее, прошлое и так далее. То, что мы видим, и есть по-настоящему вечное, постоянное и нормальное. Это первая иллюзия, с точки зрения этих авторов, во всех моделях международных отношений, и представители исторической социологии требуют привнести характер исторического многообразия в международные отношения.

Обстоятельства, как они есть сегодня:

• отношения между государствами,

• базовыми акторами,

• деление на юниты,

• иерархизация,

• вертикальные и горизонтальные связи в системе международных отношений.

Прежде чем они стали такими, они могли быть радикально другими (и были радикально другими), с радикально другим смыслом, – в иные исторические эпохи. Отсюда инициатива Бузана и Литтла относительно различных интернациональных систем, в каждой из которых при переходе от одной интернациональной системы к другой и от одного «номоса» Земли к другому «номосу» Земли (по Карлу Шмитту) происходит фундаментальное семантическое изменение всей этой системы. Вот в чем смысл системного анализа международных отношений. Бузан и Литтл в социологии международных отношений – тоже одно из направлений этой школы.

Так вот, если мы учтем фундаментальное изменение смысла всех акторов, всех отношений при переходе от одной транснациональной модели к другой, мы можем понять, что и в рамках одной и той же модели тоже постоянно идут нескончаемые семантические сдвиги: определенные изменения, трансформации внутри тех процессов, которые происходят в международных отношениях.

Хронофетишизм не позволяет увидеть это многообразие, поэтому часто сплошь и рядом те или иные аналитики международных отношений (специалисты) как бы канонизируют нынешнее положение вещей, полагая, что так было и будет всегда. Когда происходит очередное изменение, все их системы рушатся, и кто-то задает новые хронофетишистские модели.

Например, Кеннет Уолтц – крупнейший специалист по международным отношениям. Он был уверен (даже в 91-м году он был уверен), что биполярная система будет существовать всегда: что всегда будет советский блок, всегда будет капиталистический блок, что это наиболее совершенная модель компенсирующего друг друга «Balance of power» (баланса сил), соответственно, неореалистская парадигма биполярности будет существовать всегда.

Хронофетишизм не позволяет специалисту по международным отношениям понять прошлое, когда было все иначе, и представить себе будущее, которое тоже может быть радикально иным. Когда мы привязаны к тому, что то, что есть, было всегда, – естественно, мы даем неверный анализ, неверно трактуем прошлое, неверно смотрим в будущее.

Вторая тема: темпоцентризм. Параллельно с иллюзией хронофетишизма, который блокирует научную релевантность дисциплины международных отношений, существует темпоцентризм (согласно социологам международных отношений). Темпоцентризм, наоборот, полагает, что все последующее полностью снимает предшествующее. То, что происходит после, с точки зрения темпоцентризма, важнее, чем то, что происходило до: следующий момент снимает (по-гегелевски «aufhebt»), вбирает в себя все предыдущее.

Поэтому если сегодня определенным образом обстоит дело, например, в экономике, в войне, в дипломатии, в политической системе, то, значит, то, что предшествовало этому, существует здесь в снятом виде, заведомо было хуже. Если эту логику применить к жизни, получается так, что старик важнее и лучше взрослого человека, взрослый лучше ребенка, а ребенок лучше маленького ребенка. Понятие «лучше» в темпоцентризме с применением к человеческой жизни глупо. Чем же это старик лучше взрослого человека? Кстати, можно сказать: чем взрослый лучше ребенка? Дети бывают гораздо обаятельнее, чем взрослые, и внушают больше надежд. Надежды с возрастом исчезают. Ты смотришь и понимаешь, что от этого человека ждать уже нечего.

Темпоцентризм предполагает, что каждый последующий момент лучше предыдущего. Нынешняя политическая система является оптимальной и несет в себе снятие всех других моделей, которые существовали раньше, что на самом деле разрывает нашу историческую преемственность, не позволяет нам понять, что за общества существовали в истории на других этапах. Кстати, это блокирует и взгляд в будущее, потому что будущее в таком случае является как бы почти невозможным, поскольку все, что могло быть снято, снято, все лучшее есть сейчас. Это почти люциферический (мефистофельский) принцип: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».

Эфемерное ощущение того, что мы живем в лучшем из миров, о чем говорил Лейбниц метафизически и что утверждают в историческом ключе представители практически всей западной цивилизации и обществ, находящихся под влиянием Запада.

Это второй элемент: критика темпоцентризма как дополнения к хронофетишизму и, естественно, предложение преодолеть эти два предела. То есть рассматривать общество как момент исторического развития, в контексте. Для того чтобы знать, какова сейчас система международных отношений, необходимо знать, какая она была вчера, позавчера и так далее. Как данное государство, например, современная Российская Федерация, стала тем, чем она является сегодня? Постепенно развиваясь от предыдущих стадий (от Киевской Руси). Без учета того контекста, в котором происходило становление нашей государственности по сравнению с китайской, турецкой, европейской, американской, вообще нельзя говорить ни о каком договоре, например, России с Китаем или России с Турцией.

Помещение исторического состояния международной системы в хронологический контекст (диахроническую перспективу) – это первое.

А второе – это отказ от идеи того, что мы живем в лучшем обществе, в котором все предыдущее (снятое) было худшим.

Во-первых, что-то мы приобретаем, но что-то и утрачиваем, богатея в одном смысле, мы беднеем и нищаем в другом. Технологически у нас есть теперь айфоны, зато у нас нет совести. Замечательно: что-то приобрели, а что-то утратили. Преодоление темпоцентризма приглашает просто сделать баланс, не то чтобы осудить наше общество, а просто сказать, что что-то где-то «плюс», а где-то «минус». Соответственно, не все лучшее присутствует в нашем обществе: что-то мы упускаем, что-то теряем.

И во-вторых, на самом деле движение может быть более сложным, чем движение только вверх. История может идти более сложными узорами. Она может завиваться в петлю, быть спиралевидной, подниматься вверх, осуществлять рывки и, наоборот, сбиваться в сторону и даже течь вспять. Темпоцентризм отвергнутый (снятый) позволяет нам рассмотреть историческую модель взаимодействия разных акторов международных отношений с разных точек зрения.

Таким образом, критика хронофетишизма и темпоцентризма в социологии международных отношений – очень позитивный момент. Она не просто говорит, что нечто плохо. Она говорит, как хорошо и как важно для науки международных отношений рассмотреть вещи под другим углом зрения, учесть историческое измерение тех процессов, которые происходят в сфере международных отношений.

Тем самым мы переходим от тонкого описания к плотному (густому) описанию, как считал Клиффорд Гирц (антрополог), говоря, что «в науке может быть тонкое описание (“жидкое”) и “густое” описание».

• «Жидкое», которое оперирует только несколькими факторами, строит по ним схематическую модель.

• А «плотное» описание учитывает множество факторов, в том числе помимо первостепенных, которыми оперирует «тонкое» (слабое описание), также второстепенные факторы. И объем этих второстепенных, третьестепенных – менее заметных факторов может на самом деле радикально изменить картину того или иного общества, той или иной культуры. Применив это «плотное» описание («густое» описание) к международным отношениям, мы получаем историческое измерение.

Но это еще не все в социологии международных отношений. Совсем недавно вышла книга Хобсона, которая называется «Евроцентризм в международных отношениях». Эта книга посвящена проблематике научного расизма. Про Гитлера там почти ничего не говорится, расизму уделяется совсем небольшая часть. В основном автор описывает все формы международных отношений, всю науку о международных отношениях, всех авторов, которые писали на эту тему, как сознательных или бессознательных представителей научного расизма. С его точки зрения, вся область международных отношений представляет собой зону расизма.

Что значит расизм? Утверждение того, что одни расы выше, чем другие расы. Парадоксальный, скажете вы, подход. Но, если мы вспомним сейчас, что такое в целом теория постпозитивистских парадигм (постпозитивистские парадигмы в международных отношениях), мы увидим, что к этому подводило все предшествующее. Просто это кульминация данного подхода. Все постмодернисты, постпозитивисты видели проблему в доминации, в воле к власти. В том, что дискурс международных отношений есть не что иное, как установление неравновесных взаимодействий между субъектом и объектом и в экономике, и в элитах и массах (об этом мы говорили), и в понятии «князь», и в понятии «СМИ» (открыто и скрыто) – везде мы имеем неравновесную модель.

Вот эту неравновесную модель Хобсон в книге «Евроцентризм» отождествляет с научным расизмом или с таким явлением, как евроцентризм. Это очень интересная идея. Смысл евроцентризма заключается в том, что существует так называемое учение американского антрополога, эволюциониста XIX века Льюиса Моргана о трех стадиях человечества: человечество развивается по трем стадиям (три типа общества).

• Первое – дикость.

• Второе – варварство.

• Третье – цивилизация.

Вот это базовое учение о трех стадиях развития общества является на самом деле отнюдь не только идеей самого Льюиса Моргана, но лежит в основе практически всех социально-гуманитарных, исторических реконструкций западной науки. Это учение о том, что существует три типа общества и существует движение от дикости через варварство к цивилизации – такая же догма, как догма всемирного тяготения (константы всемирного тяготения) в современной физике.

Существует три стадии. Эти стадии располагаются абсолютно строго:

• хуже всего дикость,

• средним является варварство (переходный этап),

• и третьим является цивилизация.

Эта парадигма предопределяет фундаментальное неравенство трех обществ.

• Когда мы видим людей, живущих на уровне родоплеменного строя, мы говорим: «Это дикость».

• Когда мы видим людей, живущих в архаических государствах с тоталитарно-деспотическими системами, мы говорим: «Это варварство».

• Когда мы видим демократические, бурно развивающиеся экономические эффективные общества, мы говорим: «Это цивилизация».

Раньше такой модели не было. Это Новое время суммирует свое представление о логике истории и о типах цивилизации следующим образом.

Во-первых, мы здесь сразу видим неравенство. Что хорошо? Цивилизация – хорошо. Что хуже всего? Дикость. А что между? Варварство. Варварство лучше, чем дикость, но хуже, чем цивилизация. Цивилизация, будучи самым совершенным из обществ, имеет абсолютное моральное право судить и осуждать варварство и тем более дикость. И больше того, цивилизация имеет право цивилизовывать варварство и способствовать варваризации, а потом уже и цивилизации дикости.

Значит, цивилизация представляет собой субъект (саморефлексию), а варварство – состояние человеческого общества, близкое к объекту. Отсюда представление о том, что условия существования в дикости – это условия, приближенные к животному обществу. Так возникает концепция эволюции человека (отсюда дарвинизм и ламаркианство) от обезьяны (животного) через дикость (это человек, но еще похожий на животное); варвар уже больше похож на человека, но еще не человек; и, наконец, цивилизация, где человек становится полноценным человеком.

«Цивис» – это город (очень интересно). Таким образом, человек, живущий в деревне, – это уже варвар. Человек, живущий в лесу (вне деревни), – дикарь. Дикаря поэтому берут и переводят из джунглей в деревню – делаем из дикаря варвара. Переводим из деревни в город – делаем его человеком.

Такая модель предполагает, что цивилизованный человек есть человек в высшем смысле слова, то есть только цивилизованный человек и есть человек, а варвар – это получеловек, а дикарь – четверть человека. Соответственно, существует ранжирование социальных типов, которое утверждает фундаментальное социальное неравенство между различными типами обществ. Почему это имеет особо важное отношение к сфере международных отношений? Потому что на этом основании, только на этом основании – цивилизованное государство имеет моральное право бороться с государством варварским не только во имя своих национальных интересов, а во имя того, чтобы цивилизовать варвара. Ну, а дикарей вообще рассматривать как нечто существенное нельзя. Поэтому отношения между приезжающими на североамериканский континент представителями европейской цивилизации и варварскими государствами ацтеков, инков, либо дикарями, живущими родоплеменным строем, вообще не рассматриваются как отношения между государством и государством. Это не война государства Испании с государством инков (обратите внимание).

Идут представители цивилизации, навстречу им варвары, а под варварами – дикари. Поэтому и те и другие не являются формально адекватными партнерами в войне. Вот война Англии и Испании – это война. Это война между двумя цивилизованными народами: испанским цивилизованным народом и английским, еще более цивилизованным народом.

А война с государством инков Монтесумы – это просто захват. Мы же не говорим, когда переносим муравейник с места на место, что это война нас с муравьями. Нет, мы просто берем, грузим в тачку муравейник, так сказать, его ликвидируем. Приблизительно такое же отношение к инкам или индейцам в Северной Америке. Есть мухи цеце, есть муравьи тамбоча, способные разъедать бетонные конструкции. А есть еще и индейцы, африканцы, жители каких-то там близлежащих территорий, некое обременение ландшафта. Вот что такое дикость или наглое агрессивное обременение ландшафта со стороны варваров, которые организуются в некие темные, несущие угрозу цивилизации орды.

Таким образом, учение о трех стадиях, которое было номинальным, лежало в основе колониальной империалистической практики начиная с XVI века. В ходе этой практики оно и формировалось. Представление о том, что не то что более сильные захватывают более слабого, а высший захватывает низшее, и лежало в основе феномена рабства.

На каком основании в эпоху развитой цивилизации Европы жителей Западной Африки сотнями тысяч отлавливали, сажали на корабли, лишая каких бы то ни было прав, перевозили на другую сторону Атлантики, продавали в рабство? Почему они должны были работать на этих европейских – португальских, испанских или английских – ловцов живого товара? Это не древнее рабство, когда рабы строили пирамиды. Это Европа просвещенная, это XVI–XVIII века институционализации рабства.

Колонизация, рабство, завоз рабов, уничтожение индейцев – это Новое время. Это просвещение. Это модерн. Идея рабства, с которым мы имеем дело и последствие которого населяет сегодня Америку в лице афроамериканского элемента, – это модерн. Это практика нового интеллектуального, цивилизационного расизма, научного расизма, которая позволяла цивилизованным рассматривать диких как животных.

По сути дела, цивилизованный португальский торговец рабами мог сказать: «Хорошо. Эти рабы поучатся у нас нашему языку, нашим правилам. Лет через двести мы освободим их потомков, которые поработают на нас. Они потом тоже станут участниками нашего полноценного, цивилизованного общества». Так произошло? Именно так произошло. У нас нет уже рабства в Бразилии, в Америке. Африканцы (потомки этих африканцев) имеют некоторые социальные права и возможности тоже стать… Вот Обама никогда, правда, не был потомком рабов, потому что его папа – африканец, а не потомок американского раба, а мама белая. Поэтому он псевдонегр.

Речь идет о том, что это – новая практика, которая вытекает из учения о трех стадиях, о трех типах обществ. Новая практика колониализма, новая практика работорговли, и связана она как раз с Эпохой модерна и современными теориями.

Ну и последнее, что интересно у Хобсона, который показывает, что вся структура международных отношений выстроена таким образом. До сих пор у современных представителей международных отношений, у всех без исключения есть деление на три категории общества.

1. Есть цивилизованные страны – современные США, Англия, Европа. Это цивилизация.

2. Есть варвары. Это мы, китайцы, индусы, латиноамериканцы, мусульмане, которые подтягиваются к цивилизации, но еще нуждаются в дальнейшей работе. То есть работа проведена, там живут уже не на помойке, не в лесах, уже чему-то научились, умеют торговать, передвигаться свободно. Но тем не менее в отношениях с ними еще требуется большая осторожность, поскольку процесс перехода от варварства в цивилизационное пространство непростой.

3. И третье: на планете еще очень много дикарей, которым надо помогать: посылать гуманитарную помощь. А также учить их базовым основам обращения с телефонами, с «Макдональдсами», как стать в очередь, как пробивать чек.

Эта модель отражает абсолютный, безусловный, всепроникающий расизм, который лежит в основе того, что между цивилизацией, варварством и дикостью как тремя социальными стадиями существования человека имеется абсолютно однозначная иерархия.

Давайте рассмотрим реалистскую модель международных отношений. Здесь очевидно, что на основании того, что цивилизованное государство более эффективно технологически, в своих интересах, которые реалисты и не скрывают, с опорой на эти новые технологии государство развитое, цивилизованное, имеет все основания захватить, разрушить и победить варварское и присоединить под свой контроль территории, населенные дикарями.

Колонизация и империализм в сочетании с научным расизмом вполне вписываются в модель реалистской теории международных отношений. Это просто откровенный империалистический наступательный колониальный расизм. Но здесь даже и доказывать особенно не надо, потому что корни этого явления достаточно очевидны. Теоретики реализма так приблизительно и говорят.

Вторая парадигма – либерализм. Здесь сложнее. Либерализм отличается антиимпериализмом, стремлением сократить значение государства в международных отношениях (это мы видели). Но Хобсон (это наиболее интересные, проникновенные страницы его произведения «Евроцентризм…») говорит: «Давайте посмотрим, как милые такие пацифисты, пташки типа Локка или Канта, которые говорили о гражданском обществе, правах человека и дружбе всех со всеми, открытом обществе, – насколько они пользуются теми же расистскими аргументами применительно к обществу варварскому и дикому. Только они говорят не о завоевании, а о просвещении. Но, по сути, речь идет о том, что все остальные общества, непохожие на западные европейские, – варварские. Либо, если совсем дело плохо, они дикарские».

Либералы и «божьи одуванчики» пацифисты, представители неправительственных организаций, которые следят за правами человека и сдувают пылинки с любого пострадавшего от милицейского произвола, на самом деле являются иной версией жесткого, радикального западноцентричного расизма. Которая исходит из предпосылки, что:

• есть совершенные общества, это либерально-демократические западные общества,

• есть менее совершенные (развивающиеся страны),

• и есть недообщества, Untermenschen, чистые «недолюди», которые живут в джунглях.

Другое дело, что вместо того чтобы их колонизировать (подавлять), их надо цивилизовать, то есть переводить (не спрашивая, хотят они или нет) в состояние западно-европейской цивилизации. Это тоже типичный, только антиколониальный антиимпериалистический расизм. Расизм в чистом виде, который исходит из универсальности представления о том, что западное общество является совершенным, что это и есть цивилизация в единственном числе, что цивилизация может быть только западной и то, что не является западной цивилизацией, является недоцивилизацией.