Текст книги "Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра"
Автор книги: Александр Богданович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 23
Ночной визит незнакомцев
Звонок входной двери застал Белинского врасплох. До сих пор его никто не навещал, и этот звук он слышал впервые. Часы показывали полночь.
«Может быть, вестовой?» – подумал он и подошел к телефону. Однако дежурный по офицерской гостинице доложил, что офицеры уже два часа как прибыли и отдыхают.
Звонок повторился. Капитан включил свет на лестнице и спустился вниз.
– Кто там? – спросил он.
Приглушенный мужской голос ответил по-польски:
– Могу я увидеть пана Лангерта?
Капитан открыл дверь и увидел перед собой мужчину средних лет. На краях шляпы лежал мокрый снег.
Глаза из-под густых, нависших бровей смотрели пронзительно, изучающе.
В тусклом свете фонаря было трудно разглядеть его лицо, однако все-таки оно кого-то напоминало. У Белинского невольно появилось предчувствие, что этот неожиданный визит имеет отношение к проводимой ими операции.
– Могу я войти? – спросил незнакомец.
Белинский шагнул в сторону, сделав рукой приглашающий жест. Оказалось, что поздний гость не один: за ним последовал долговязый молодой человек. Руки он держал в карманах длинного плаща.
– Прошу наверх, – сказал капитан и первым стал подниматься по лестнице.
Уже в гостиной он повернулся к ночным пришельцам и недовольным тоном произнес:
– Что случилось?
Старший из них, в шляпе, иронически ухмыльнулся, и Белинский тут же вспомнил, где он видел это скуластое лицо с большими крепкими зубами, – в кнайпе «Вулий». Нельзя было не обратить внимания на батярскую внешность этого человека, который резко выделялся среди других посетителей.
Его долговязый напарник остановился у порога и, не вынимая рук из карманов, безучастно наблюдал за своим патроном.
Не услышав ответа, Белинский попытался приблизиться к маленькому столику, на котором под кашне лежал его заряженный револьвер. Без него, в случае обострения ситуации, справиться одновременно с двумя было бы непросто.
– Я жду объяснений, – произнес он все тем же раздраженным голосом, но не успел сделать и шага, как в руке батяра оказался направленный на него пистолет.
– Я думаю, это пану придется объяснить нам, что происходит, – процедил тот сквозь зубы со злорадной ухмылкой.
Однако капитан был уже готов к такому развитию событий. Не раздумывая, он резко ударил ногой по локтю здоровяка, и выбитый из руки пистолет, перелетев через всю комнату, угодил в висящий на стене портрет офицера в конфедератке. На пол со звоном посыпалось разбитое стекло рамы.
Белинский вновь попытался схватить свой револьвер, но мощный удар в голову подскочившего к нему долговязого буквально пригвоздил его к стене. В глазах потемнело. Цепляясь за полки книжного стеллажа, он все же смог устоять на ногах. Страшная мысль, что вот сейчас, здесь, не на фронте и не в бою, а в доме какой-то чужой старухи так глупо и бесславно может закончиться его жизнь, поразила его, придала сил и вызвала неистовое желание бороться до конца. Капитан схватил тяжелый канделябр и со всей силы швырнул его в скуластую физиономию батяра, который в это время остервенело продевал свои толстые пальцы в массивный кастет. Бандит резко отпрянул назад, поскользнулся на битом стекле, потерял равновесие и, смахнув на пол каминные аксессуары, рухнул навзничь – при этом весьма неудачно, затылком он угодил в каменную приступку печи.
В тот же момент его напарник бросился на капитана и схватил за горло. Но Белинский уже вошел в раж. Удар головой в переносицу – и противник ослабил хватку. Капитан обхватил его за пояс и, прогнувшись, отработанным приемом бросил через спину. Борьба продолжилась уже на полу, где Белинскому удалось изловчиться и оглушить долговязого ударом кулака.
Через пару минут незваные гости лежали рядышком у камина, связанные толстым шнуром от гардин. Здоровяк открыл глаза. Его подельник тоже пришел в себя и испуганно косился на капитана.
Белинский смыл кровь с лица, подошел к телефону и вновь набрал номер дежурного.
Ширмо-Щербинский приехал вместе с Новосадом на санитарной машине.
Ночных пришельцев быстро загрузили в автомобиль и повезли в тюрьму на Донского. Белинский отправился с ними, чтобы присутствовать на первых допросах. Первым допросили батяра, который назвался Юзефом Оршулем. Он уже полностью пришел в себя и внешне выглядел довольно уверенным. Заявил, что является дезертиром австрийской армии, а в прошлом был школьным инспектором. От своего полка отстал, притворившись больным. Скрывался у монашек на улице Сакраменток[78]78
Теперь улица Туган-Барановского.
[Закрыть]. В дом явился якобы для того, чтобы разобраться с неожиданным самозванцем, так как сам является родственником умершей старухи и считает себя ее законным наследником. На уточняющие вопросы отвечать категорически отказался, как и не дал пояснения в отношении найденных у него в кармане двух ключей.
Долговязый назвался Томашем Словинским, дезертиром одиннадцатого армейского корпуса. С «инспектором» якобы встретился в шинке на Краковской и за двадцать крон согласился помочь проучить какого-то подлеца. Ему был задан вопрос в отношении единственной обнаруженной при нем вещи – скомканного обрывка пропуска из Сколе во Львов. На что он ответил, что этот клочок бумаги, возможно, остался от прежнего владельца плаща, который он приобрел на рынке.
Работу с дезертирами закончили только к утру. Когда возвращались и подвозили поближе к дому Белинского, Новосад спросил капитана:
– Павел Андреевич, поделитесь секретом, как вам удалось одному одолеть двух здоровых мужиков?
Белинский, у которого висок был заклеен трофейным пластырем фирмы «Байерсдорф», с улыбкой ответил:
– Да нет никаких секретов, дорогой Стасик. Просто это толпа случайностей, которая окружает нас: осколки стекла, на которых поскользнулся один из моих гостей, слишком длинный плащ, в котором запутался мой противник, когда мы схватились на полу. Ну, безусловно, пригодилось и мое былое увлечение французской борьбой.
– Этому вас тоже обучали в академии? – удивлялся Новосад. – Вы не рассказывали.
– Нет, конечно, борьбой я увлекся намного раньше – еще во время моей службы в пехотном полку в Вильно. Однажды в город приехал немецкий борец, чемпион Тевтонии Ганс Каван и поразил всех своими приемами, с помощью которых он ловко разделался с нашими цирковыми силачами. После этого французская борьба превратилась в одно из главных увлечений в нашем полку.
– Каван? – переспросил Ширмо-Щербинский. – Я помню эту странную фамилию. Газеты писали, что этот Каван вместе с двумя другими немецкими чемпионами не успел вернуться в Германию до начала войны, и их прямо из цирка какого-то провинциального городка забрали в тюрьму.
– Вполне справедливо, – отреагировал Новосад, – я бы еще заставил их трудиться на общественных работах, а не кормил даром казенным пайком.
В квартире на Черешневой все выглядело как после погрома. Белинский взялся было за уборку, но потом устало опустился в кресло. Долго ли ему оставаться здесь и есть ли резон это делать вообще после минувшей ночи? Возможно, он узнает об этом уже в ближайшее время на явочной квартире на встрече с Ширмо-Щербинским, встреча с которым была назначена на следующий день.
Глава 24
Пост наружного наблюдения
Стационарное наблюдение за объектом разработки Резидентом велось из квартиры одного из руководителей Комитета помощи семьям немецких солдат из Галиции и Буковины Людвига Фаца. Немец вместе с сотнями своих соплеменников был интернирован в Поволжскую губернию.
На посту в эту ночь дежурил наблюдательный агент Козик. Вместе с тремя другими филерами киевской жандармерии – Пипским, Рябовым и Остренским – он был командирован во Львов сразу после занятия города российскими войсками.
Работа на новом месте в основном мало чем отличалась от прежней, правда, теперь приходилось выслеживать шпионов и всякого рода неблагонадежных элементов уже из числа австрийских подданных. Нередко делалось это под видом извозчиков, лоточников, уличных рабочих или попрошаек. Как и в Киеве, практиковалось и комбинированное наблюдение, для чего использовался небольшой извозчичий двор и два выделенных для этой цели автомобиля из гарнизонной автороты. Филеры без труда освоились на новом месте, изучили улицы, проезды и проходные дворы, быстро поднаторели в местных диалектах. Особых тягот военного времени они здесь не испытывали. Помимо исправно выплачиваемого жалованья в сто двадцать рублей, нередко случались щедрые вознаграждения за выполнение деликатных поручений начальства, а отсутствие рядом жены позволяло насладиться возможностями этого богатого на человеческие утехи города. Помимо прочего, вести слежку и передвигаться в этом компактном европейском городе было намного легче, чем в Киеве, что для уже немолодого Козика значило немало.
Правда, случались и напряженные дни. Например, когда во Львов для встречи со своей супругой наведывался командующий Дикой дивизией великий князь Михаил Александрович. Тогда уж приходилось работать без отдыха, ведь наблюдение велось за опальным братом самого царя и его не признанной двором женой, графиней Натальей Вульферт. Супружеская пара игнорировала предложение губернатора останавливаться в его апартаментах, предпочитая гостиницы или съемные частные квартиры. Это значительно осложняло контроль за их пребыванием. Бобринский же требовал не оставлять супружескую чету без внимания ни на минуту. Он хорошо помнил, какой скандал вызвал тайный брак этой пары два года назад в сербской церкви в Вене. Тогда секретная русская агентура упустила из поля зрения и позорно провалила задание предотвратить женитьбу потенциального наследника престола с особой нецарской крови.
* * *
Козик допил остатки анисовки и отправил в рот последний кусок сала.
Харчи филеры покупали за полцены в столовой на Краковской площади[79]79
Теперь площадь Князя Ярослава Осмомысла.
[Закрыть], двадцать шесть, где обычно пили чай солдаты и крестьяне с соседнего рынка. Хозяин столовой Хаим Фрастнант был завербован русскими сразу после заявления владельца соседней гостиницы Алойзи Урбанского о том, что тот скупает краденое из брошенных хозяевами квартир. Донос был сделал из мести любовнику своей жены, однако при этом и сам Урбанский был завербован русскими.
Подкрепившись, Козик положил ноги на подоконник и удобно откинулся в кресле – единственном предмете гарнитура в комнате. Вся обстановка депортированного немца – мебель из красного дерева, мраморные столешницы, картины, ковры и шкуры зверей – перекочевали в подвалы градоначальства на улицу Третьего Мая, девятнадцать.
Приятное тепло от печки, анисовка и сытная закуска разморили филера. Шум ветра за окном не дал потревожить его сладкую дремоту санитарной машине, которая подъехала к дому Матаховской.
Глава 25
Выезд на стрельбище
Прекрасно оборудованный австрийцами полигон для стрельбы на окраине Львова стал ценным приобретением для российской армии. С утра до вечера здесь гремели выстрелы карабинов и револьверов, слышались пулеметные очереди. На прилегающей территории проводились занятия по полевому уставу, топографии, преодолению минных полей и заграждений. Согласно распоряжению коменданта, первыми на рассвете занятия начинали офицеры.
Автомобиль с контрразведчиками Восьмой армии ехал по безлюдным улицам ночного города на очередные стрельбы из личного оружия.
Не снижая скорости, мотор лихо свернул с Казимировской[80]80
Часть улицы Городоцкой от проспекта Свободы до начала улицы Шевченко.
[Закрыть] на Клепаровскую и покатил по гладкой брусчатке мимо старинного еврейского кладбища. Пассажиры – Ширмо-Щербинский, Корецкий и Чухно – с напряжением следили за лихими маневрами своего водителя, прапорщика Новосада, которому сегодня представилась прекрасная возможность продемонстрировать старшим товарищам свои шоферские навыки.
Неожиданно перед автомобилем появилась стоящая у обочины повозка. Новосад резко нажал на тормоза и закрутил баранку влево. От резкого маневра их занесло и стало разворачивать поперек дороги.
– Черт подери, он нас угробит! – воскликнул Ширмо-Щербинский, хватаясь за край двери.
Но они все-таки благополучно миновали препятствие, и автомобиль, пройдя в миллиметре от повозки, уткнулся колесами в бордюр. Мотор напряженно чихнул и заглох.
– Слава богу, – перекрестился Корецкий, покосившись на кладбищенскую ограду. – Стасик, мы уже убедились, что ты классный шофер, – хлопнул он его по плечу, – но для гонщика тебе еще надо тренироваться.
Что-то ворча о старой резине и мокрой брусчатке, прапорщик стал вытаскивать из-под сиденья заводную ручку магнето.
Уже намного спокойнее они поехали дальше, миновали Дом инвалидов и подъехали к воротам стрельбища. Оставив автомобиль, пошли пешком на огневые позиции.
Кругом уже вовсю шли занятия.
Перед строем ратников усатый унтер-офицер командовал зычным голосом:
– Взять веревку правой рукой, раскачать пару раз и выпустить гранату, как камень, при наклоне на сорок пять градусов по направлению к противнику.
Поодаль другой инструктор показывал дружинникам, как пользоваться уже австрийской гранатой:
– Правой рукой охватить нижнюю часть предохранительной шляпки. Граната взрывается через четыре секунды, и противник не имеет времени бросить ее обратно.
– Что думают в штабе о ночном визите к Белинскому? – спросил Дашевский начальника отделения. Они обходили охотников[81]81
Охотники – добровольцы, имевшие отсрочку или освобождение от службы и находящиеся на казенном содержании на общих основаниях.
[Закрыть], которые в нагрудниках, масках и рукавицах разыгрывали штыковые бои на деревянных ружьях.
Ширмо-Щербинский ответил не сразу и без особого воодушевления:
– Как ни странно, там не исключают, что этот «инспектор» и в самом деле родственник покойной старухи.
Дашевский с недоумением взглянул на него. Показания батяра представлялись ему совершенно глупой легендой.
– Мне кажется, что вести слежку и выяснять отношения с претендентом на наследство ночью с пистолетом и кастетом – не совсем характерно для школьного инспектора, – скептически заметил он.
– Возможно, – нехотя согласился Ширмо-Щербинский. – Установить его нам скорее, всего, не удастся – все руководство школьного совета с документацией сбежало в Сан[82]82
Сан – город на реке Сан на юго-востоке Польши.
[Закрыть]. Да и показания этих монашек, которые подтвердили, что помогли сменить ему одежду, когда он к ним явился, а затем оставили у себя в качестве чернорабочего… Но с другой стороны, какого рожна шпиону так рисковать: являться ночью в дом, где его может ожидать засада. Ведь расправиться с нашим капитаном можно было и в более подходящем месте.
– А что со вторым? – спросил Корецкий.
– Этот и в самом деле значится в списках австрийских дезертиров. Он составлялся нами еще в первый месяц оккупации Львова. Комендатура тогда не справлялась с количеством дезертиров в городе, и в качестве временной меры было принято решение брать с них присягу не воевать против России и не убегать из Львова. Католики присягали в костеле Святого Антония, а униаты – в Волошской[83]83
Успенская церковь на улице Подвальной.
[Закрыть] церкви. А что касается найденного у него обрывка пропуска из Сколе – пока не ясно, но мы направим запрос с их фотографическими карточками в штаб Одиннадцатой армии. Местечко Сколе сейчас находится в их расположении.
– А я бы все же этапировал во Львов Лангерта, – предложил Дашевский, – это дало бы нам возможность основательно разобраться с ним.
– Пожалуй, – согласился Ширмо-Щербинский, – я поговорю с генералом Никитиным.
Внимание офицеров привлекли австрийские пулеметы, с которыми занималась пулеметная команда. Корецкий поинтересовался, нельзя ли им сфотографироваться возле трофеев?
– Никак нет, ваше благородие, – ответил унтер-офицер, – комендант категорически запретил. На прошлой неделе один из пулеметов неожиданно выстрелил, когда пулеметная команда маршевого запасного батальона выстроилась рядом с ними, чтобы сфотографироваться. Пуля прошла навылет через животы трех солдат, и двое из коих скончались.
– Да, – заметил Корецкий, – и даже оружие может хранить верность присяге.
– В нашем штабе, – продолжил начатый разговор Ширмо-Щербинский, – сейчас больше озабочены другим обстоятельством – приездом из Киева офицера по особым поручениям полковника Алексеева. Не тот ли это гусь, которого мы так долго поджидаем, особенно в свете неожиданных интересных сведений от нашего агента Кельнера? Согласно его донесению, полковник имел конфиденциальную встречу с известным нам Грудским. При этом агент уверяет, что тот пытался скрытно передать полковнику какой-то сверток.
Упоминание свертка, несомненно с деньгами, сразу оживило Чухно.
– Грудский? – переспросил он. – Это бывший директор филиала австрийского банка по торговле?
– Ты путаешь с Згурским, которого мы взяли за спекуляцию с американской валютой, – поправил его Ширмо-Щербинский, – а этот из Петрограда. Под видом раздачи денег пострадавшим евреям он занимается шпионажем. Он уже доставил нам массу хлопот своими разъездами по прифронтовым зонам Галиции. Хитрая бестия.
Чтобы уличить его в сборе сведений о дислокации войск, мы подставили ему нашего офицера в качестве шофера во время поездки в район Тарново, где шли сильные бои. Так вот, в корчме, где Грудский собирался встретиться с местными евреями, нашему шоферу добавили в вино какую-то дрянь, после чего он сутки приходил в себя.
– А есть ли у нас санкции что-либо предпринимать в отношении Алексеева? – засомневался Дашевский.
– По этому поводу из штаба уже ушла телеграмма в Барановичи. Будем ждать разрешения Ставки.
Контрразведчики расположились за стойками – местом интимного общения со своими маленькими любимцами и надежными защитниками: маузерами, браунингами, кольтами и люгерами. Благо в российской армии офицеры имели право по своему усмотрению и на собственные деньги приобретать личное оружие и каждый мог блеснуть перед товарищами уникальным приобретением.
Тир располагал прекрасными условиями для стрельбы. Кроме обычной стрельбы по мишеням, которыми был забит склад, здесь можно было поупражняться и в дуэльной стрельбе[84]84
Поочередная стрельба до первого промаха по чугунным мишеням-силуэтам, которые опускаются и поднимаются после каждого попадания под ускоряющийся метроном.
[Закрыть].
Во время очередной замены мишеней к стрелкам подошел начальник временного окружного склада штабс-капитан Лях-Невинский, большой знаток и почитатель стрелкового дела.
– Господа офицеры, позвольте сделать некоторые замечания по поводу вашей техники стрельбы, – с благодушным выражением обратился он к контрразведчикам. – Я обратил внимание, что угол поворота корпуса на цель у вас не полностью согласуется с согнутой рукой, а у молодого человека, – указал он на Новосада, – рука почему-то вообще не согнута.
На лице Корецкого отразилось недоумение. Для него, жандармского офицера, еженедельно упражняющегося в тирах, советы армейского служаки представлялись почти унизительными.
– Вы заблуждаетесь, любезный, – не совсем приветливо ответил Корецкий, – стойка зависит от индивидуального телосложения человека и проверяется поворотом тела во время прицеливания. Достаточно закрыть глаза, и можно понять, куда уклоняется мушка и куда следует отставить левую ногу.
– И насчет согнутой руки вы не правы, господин штабс-капитан, – задиристо отозвался Новосад. – Нынешняя практика международных соревнований склоняется именно к стрельбе с прямой руки.
– Это не совсем так, молодой человек, – несколько обескураженный реакцией офицеров на свои бескорыстные советы, ответил штабс-капитан, – наименьшее мышечное напряжение возможно только при согнутой руке. Это повышает равновесие и устойчивость тела.
– Я готов доказать вам обратное, – загорелся Новосад, – предлагаю решить наш спор соревнованием. Я буду стрелять с прямой руки, а вы с согнутой.
Вызов какого-то юнца в форме прапорщика с глупыми представлениями о стрелковом искусстве серьезно задел самолюбие обладателя многих призов и кубков.
– Я думаю, разница в уровне нашей подготовки не позволит определить истину, но если мой результат вас в чем-то убедит, то пожалуйте. Какое упражнение вы предпочитаете?
– Все равно, на ваше усмотрение, – лихо бросил прапорщик, – если желаете, можно и по-македонски[85]85
Дуэльная стрельба – в стрельбе участвуют двое стрелков.
[Закрыть].
– Ну что ж, давайте выберем классический вариант – семь выстрелов по австрийской мишени с белым кругом диаметром в сантиметр. Это мишени международного образца. Вам приходилось стрелять по ним? – оценивающе взглянул на Новосада штабс-капитан.
– Для меня это не имеет никакого значения, – самоуверенно бросил прапорщик, загоняя патроны в обойму своего браунинга образца 1900 года.
Штабс-капитан достал из кобуры начищенный до блеска австрийский револьвер «раст-и-гассер» и подошел к соседней стойке. Присутствующие на стенде офицеры прекратили стрельбу и с любопытством наблюдали за единоборством. Ширмо-Щербинский и Дашевский приготовились к позорному проигрышу своего младшего товарища и в душе осуждали его за чрезмерную самонадеянность, хоть и вызванную благородным стремлением защитить честь отделения.
На серию в семь выстрелов стрелкам было выделено тридцать секунд. Команду на изготовку взялся отдавать еще один завсегдатай тира, начальник Школы военных, сторожевых и санитарных собак во Львове статский советник Лебедев.
Интенсивные упражнения по стрельбе в военном училище не пропали даром для Новосада: он первым закончил стрелять, довольно кучно уложив все семь пуль в середине мишени. Штабс-капитан распределил отведенное время на выстрелы более равномерно. Хладнокровно и без напряжения он посылал одну за другой пули в центральный круг с семеркой. Чтобы победить, перед последним выстрелом ему достаточно было просто попасть в мишень. Но когда он плавно дожимал спусковой крючок, рядом с тиром вдруг громко бухнул миномет. Рука опытного стрелка дрогнула, и пуля прошла мимо мишени.
С растерянным видом штабс-капитан еще некоторое время стоял, не опуская руки, не в силах осознать, что допустил такой досадный промах.
Не скрывая удовлетворения от исхода спора, Ширмо-Щербинский предложил «в силу непредвиденного обстоятельства» оставить соревнование без победителя.
Но это предложение сделало Лях-Невинского еще более бледным. Аккуратно уложив револьвер в кобуру и сухо процедив сквозь зубы «Честь имею», он спешно покинул стенд.
По дороге со стрельбища Корецкий поздравил Новосада за благополучный выход из двух конфузных ситуаций.
– И в обоих случаях Стасик проявил мужество и самообладание, – подчеркнул Дашевский.
Ширмо-Щербинский же про себя пожелал поменьше подобных волнений от ухарских инициатив своих подчиненных.
