Текст книги "Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра"
Автор книги: Александр Богданович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Рутовский накануне уже согласовал тему и решения совещания с оставшимися в городе лидерами политических и религиозных объединений, которых, однако, еще сильно одолевали сомнения в легитимности предложенной новым президентом тактики в условиях непривычной для всех оккупации.
Лидер еврейской общины города Якуб Диаманд, в целом согласившись с планом президента, все же заметил, что евреи, как истинные граждане империи, присягнувшие на верность цесарю, оставляют за собой право принимать только те решения, которые, по их разумению, соответствуют гражданскому долгу и не несут признаков пособничества или какого-либо признания законности присутствия в городе оккупационных властей.
Нелегко прошли переговоры с украинской общиной. Прежде чем согласиться с намерениями президента, руководитель Украинского совета Павлик долго сетовал, что в минуту тяжелых испытаний польские и еврейские общины города отдают предпочтение собственным интересам, а не общим целям. По его словам, никто из них не поддержал протесты Украинского совета, когда военные власти проводили массовые депортации и казни земляков-русинов по ложным обвинениям в измене. Он также не забыл напомнить, что руководство магистрата игнорировало нужды украинских стрельцов при распределении средств на формирование военных дружин.
– Город открыт, ему ничего не угрожает, – продолжал свою речь Рутовский. – Но какой-нибудь глупый поступок одного сумасшедшего может стать причиной больших несчастий. Мы должны призвать население поддерживать спокойствие и порядок, не допускать паники и тем более провокаций. Магазины, особенно продовольственные, должны быть открыты…
Совещание закончилось записью добровольцев в городскую стражу, которая, по замыслу отцов города, должна стать действенным органом по поддержанию порядка во время оккупации. Вслед за ректором университета Станинским и бывшими наместниками Галиции Бадени и Пининским поставил свою подпись и Червинский, за что удостоился горячего рукопожатия начальника стражи, судебного советника Адама Шнайдера.
Домой советник возвращался уже на фиакре. Несмотря на стремительное приближение фронта, нанять фиакр или одноконные дрожки за три марки или около того в городе было еще возможно. Трудности возникали при расчетах с извозчиками – в городе исчезала серебряная монета, которую население прятало на черный день.
А черный день, судя по все усиливающейся канонаде на востоке, уже пришел.
Глава 6
Вступление русских войск во Львов
Третьего сентября[19]19
По новому стилю.
[Закрыть] 1914 года войска Третьей армии Юго-Западного фронта вступали в стольный город Львов, названный так по имени сына князя Галицкого.
Темно-зеленый «лесснер» образца 1907 года командующего армией генерала Рузского лавировал между бесконечными колоннами пехотинцев, кавалерийских эскадронов и артиллерии. Шофер не снимал руки с клаксона, нещадно пугая непривычных к автомобилям лошадей.
Навстречу войскам по обочине медленно брели пленные. На подводах везли раненых. В бричках и телегах, доверху загруженных домашней утварью, детьми, клетками с домашней живностью, ехали беженцы.
Пестрая картина военного марша не вызывала эмоций у генерала. С непроницаемым лицом он задумчиво смотрел на места недавних боев: дымящиеся остатки блиндажей, торчащие стволы разбитых пушек, перевернутые лафеты, разбросанные колья с колючей проволокой, окровавленные клочья темно-серых кителей и солдатского белья.
На перекрестке виднелся деревянный крест с висевшим на нем простреленным офицерским кепи, ниже была надпись Albert Kummer, gefallen 29.08.14[20]20
Альберт Кюммер, погиб 29.08.14 (нем.).
[Закрыть].
Ближе к городу показались укрепления австрийцев, не тронутые боями. Очищенные для обстрела огромные территории с проволочными заграждениями до шестнадцати рядов, многочисленные убежища и траверсы.
«Насколько же упал боевой дух австрийцев, – подумал генерал, – если при таких оборонительных сооружениях они не решились оказать нам сопротивление?»
Передача ключей от города уже состоялась накануне на Лычаковской и Жовковской рогатках[21]21
Рогатка – так назывался во Львове въезд в город с таможенной заставой.
[Закрыть]. При этом исполняющий обязанности президента города Рутовский выслушал условия занятия города русской армией от начальника сорок второй пехотной дивизии генерал-лейтенанта фон Роде. Тогда же был оговорен вопрос с шестнадцатью заложниками.
Решение противника сдать важный военно-административный центр Галиции город Львов для русских было полной неожиданностью. Сам Рузский окончательно поверил в это лишь после донесения надежного агента об эвакуации из города штаба командующего Третьей австрийской армией генерала Брудермана. В глубине души генерал сознавал, что достигнутый успех был бы невозможен без своевременных и решительных действий Брусилова, кавалерийские разъезды которого к тому же первыми вошли в город. Но делить победу на двоих, тем более такую, было не в его правилах.
Новость о взятии столицы Галиции, освобождении «русской земли после 565-летнего гнета доблестными войсками генерала Рузского» моментально распространилась в российской столице, только что переименованной из Санкт-Петербурга в Петроград, и вызвала бурный восторг. Имя генерала было у всех на устах. Из Ставки ему доверительно сообщили, что готовится приказ о его награждении орденом Святого Георгия четвертой и третьей степеней.
Автомобиль въехал на брусчатку узких улиц города. Город сразу напомнил Рузскому Варшаву. Однако дома здесь казались не такими шаблонными, что определенно придавало им некоторый немецкий стиль. Генерала поразило обилие дорогих материалов и утонченность в декоре фасадов зданий. Утопающие в зелени многочисленные скверы и площади еще больше подчеркивали красоту этого города, улицы которого были полны народу. Казалось, все население вышло посмотреть на марш победителей. В воздухе стоял резкий запах человеческого и конского пота, дегтя, кожи и навоза. Под грохот и скрип автомобилей и повозок, цокот конских подков, пение и удалой свист солдат по центральным улицам нескончаемыми колоннами шли бородатые мужики в длинных серых шинелях с подвернутыми подолами, в простых солдатских гимнастерках с многочисленными пуговицами, обмотках вместо сапог, с подвязанными к поясу кружками и чайниками. На плечах они несли винтовки с длинными, как сабля, треугольными штыками. Офицерские кители с обилием кожаных ремней, карманов и всяческих знаков отличия напоминали английские френчи. Странно было видеть в этом армейском потоке домашних животных и огромные возы с сеном и соломой. Кавалерия русских сильно контрастировала с привычными для львовян стройными, щегольски нарядными проходами австрийских полков, но все же смотрелась мощнее и воинственнее венгерских гусаров.
Впервые жители Львова увидели русских солдат более полувека назад, когда российский император Николай Первый направил сюда свою армию, чтобы помочь австрийскому императору подавить венгерское восстание. Тогда местные русины были немало удивлены тем, что легко понимают язык москалей.
Сейчас в любопытных и настороженных лицах львовян можно было прочитать немой вопрос: что несет им это новое азиатское нашествие?!
Сохранив город нетронутым, ратная волна стремительно двинулась дальше раскрепощать родных братьев по крови, уже лемков и гуцулов.
Автомобиль Рузского проехал город и повернул в сторону Каменки-Струмиловской – новому месту дислокации штаба армии, и мысли генерала сразу вернулись к планам предстоящих боев. Львовский гарнизон с прилегающими районами переходил в сферу действий Восьмой армии генерала Брусилова.
Жизнь в галицийских городах и селах стала резко меняться на новый лад. На львовской ратуше развевался трехцветный российский флаг, а орел австрийский был заменен на орла российского. Было введено петроградское время, австрийскую крону приравняли к половине рубля. На улицу вышли городовые, появилась жандармерия, начало действовать охранное отделение. Все прежние объявления на польском языке были сняты или залеплены предписаниями новых властей. Запрещалось появляться в городе после девяти часов вечера и продавать любые алкогольные напитки. Приказывалось сдать все оружие и амуницию. Неисполнение приказов влекло за собой военный суд, а фактически – смертную казнь или длительное заключение.
Население в целом с пониманием отнеслось к мерам военного времени и старалось приспосабливаться к новым условиям. Чиновники, которые не успели или не пожелали эвакуироваться, а также прочий люд, лишенный источников дохода, занялся торговлей. Появились новые магазины, торгующие товарами из России: табаком, икрой, соленой рыбой и мукой.
В первые дни оккупации российские власти действовали весьма мягко и осторожно, и их действия не вызывали у населения особых жалоб и нареканий. Первый царский губернатор генерал фон Роде управлял городом лишь нескольких дней. Во время пребывания в Яворове он был смертельно ранен. Новым губернатором стал бывший волынский правитель полковник Шереметьев. Он слыл среди горожан аристократом с особыми манерами, человеком уравновешенным и вежливым в обхождении. Уже на следующий день своего назначения полковник появился на заседании городского совета в ратуше и произвел обмен речами, полными тепла и учтивости, с временным президентом города Рутовским.
– Я прошу принять от имени города доказательства высоких чувств и слова горячей благодарности, – начал свою речь президент на французском, – за то, что пан экселенция губернатор, человек большого сердца и благородных чувств, старается выполнять свои функции военного губернатора в гуманистическом духе…
– Очень приятно с вами познакомиться, – отвечал на русском, а потом также на французском Шереметьев, – я желал бы обсудить с вами не политические вопросы, а условия нашего сотрудничества для нормального существования этого прекрасного города, сохранения той благородной атмосферы, которая поддерживается здесь благодаря вашим усилиям.
Но необычно чуткие и обходительные отношения между чиновниками магистрата и оккупационными властями продолжались недолго. Уже через пару недель военным генерал-губернатором Галиции был назначен граф Бобринский, власть которого распространялась уже на четыре вновь образованные российские губернии: Львовскую, Галицкую, Перемышльскую и Черновицкую. Главным приоритетом нового генерал-губернатора было превращение Львова в истинно русский город, к чему он сразу и приступил. Последовало закрытие общественных и научных учреждений, передача школ под нужды Красного Креста, ограничения в торговле, передвижении и использовании польского языка.
Глава 7
В Бродах
Галицийский город Броды и российский Радзивилов более двух веков были тесно связаны главным источником своего существования – торговлей. Das Zollamt[22]22
Таможня (нем.).
[Закрыть] – с одной стороны и в пятнадцати верстах таможенный пост – с другой разделяла колючая проволока с пограничной охраной.
Галиция была отделена от восточного соседа не только солдатскими кордонами, их разнила цивилизация, образ мыслей и стиль жизни.
Галицийские власти освободили город Броды от пошлин, надеясь сделать его мощным торговым центром на востоке империи. Однако эти планы, как, впрочем, и другие перспективные проекты относительно Галиции, не осуществились. Вена всегда подозрительно относилась к идее экономического развития своей восточной провинции, а в сейме со стороны польских депутатов продолжали слышаться нарекания о том, что Броды ничего не дают галицийскому народу, потому что город полностью находится во власти евреев и их одесских торговых связей.
С началом войны Броды и Радзивилов первыми подверглись бомбардировкам и разрушениям. Однако их железнодорожные станции были быстро восстановлены по причине большой стратегической важности для всего Юго-Западного фронта. Именно здесь осуществлялись перегрузки российских воинских грузов и личного состава с вагонов широкой колеи на узкоколейные европейские, формировались эшелоны для отправки на фронт и составлялись маршевые роты.
Центральная гостиница «Европа» в Бродах в эти дни была до отказа заполнена офицерами. Порядок изо дня в день оставался неизменным: каждое утро постояльцы разъезжались: одни на фронт, другие на родину, а их место занимали вновь прибывшие.
Военный следователь капитан Белинский ожидал рассвета в фойе гостиницы в компании четырех офицеров и одного штатского. На столе перед ними лежали остатки закуски. Рядом на диванах и в креслах дремали офицеры. Группа молодых офицеров, окутанная густым табачным дымом, играла в пул. В промежутках между их азартными возгласами слышалось постукивание мелкого дождя по подоконнику и гудки паровозов со станции.
Утром на военном поезде, курсирующем между Бродами и Львовом, Белинскому предстояло проследовать к месту назначения – в штаб Восьмой армии Юго-Западного фронта.
Приказ отбыть на фронт стал для капитана неожиданностью. Будучи включенным в состав государственной комиссии по расследованию шпионской деятельности иностранных компаний в России, он считал делом бесполезным ходатайствовать о своей отправке на фронт.
С самого начала войны тема шпионажа иностранных фирм в России была у всех на устах, и общественность с нетерпением ждала громких разоблачений. Капитан участвовал в разработке сотрудников немецких филиалов американской компании «Зингер». Уличить их в шпионаже так и не удалось, комиссию сократили, и Белинский в числе других следователей был направлен на укрепление создаваемых контрразведывательных отделений штабов армий.
Особых хлопот со сборами и прощаниями не было. В свои двадцать семь лет капитан был холост. Единственная из родных – мать после гибели мужа на Японской войне проживала в небольшом имении под Вильно. О своем отъезде на фронт он решил сообщить ей позже.
– Мы были обречены, нас просто бросили на произвол судьбы, – уже порядком охмелев, картавил молодой прапорщик с перевязанной головой, – ни врачей, ни сестер, ни кухни, ни чистого белья, ничего. Мне повезло больше других – я был в сознании, пуля попала в щеку и вышла возле шеи под подбородком, не задев ни костей, ни зубов, ни языка. Вокруг просили пить, глухо стонали, как из подземелья. Многие не подавали признаков жизни, от них шел такой тяжелый дух, что от одного этого можно было помереть… Утром нас, офицеров, кто был еще в сознании, успели вывезти на подводе, остальных оставили австрийцам.
– Что тут говорить, – после небольшой паузы заговорил ротмистр в потертом, выцветшем полевом кителе без верхней пуговицы, – отсутствие санитарных частей – не единственная беда. У нас не хватает снарядов, продовольствия, транспорта. Я не раз видел, как гибнут от голода лошади, – сена и овса тоже нет.
Ротмистр глубоко вздохнул и с горечью добавил:
– Надо признать, господа, войска у нас в хаотическом состоянии, мы не готовы к энергичным действиям.
– Я думаю, ротмистр, вы немного преувеличиваете, – возразил ему господин средних лет в очках и новой форме со знаками вольноопределяющегося[23]23
Вольноопределяющийся – нижний чин российской императорской армии, поступивший на воинскую службу добровольно и пользовавшийся определенными льготами.
[Закрыть]. – Все это обычные, неизбежные издержки любого массированного наступления. Главным же является то, что боевой дух наших войск сейчас как никогда на высоте, и следствие этого – наше уверенное продвижение к Карпатам.
– Вы, господин вольноопределяющийся, называете это обычными издержками наступления? – блеснул глазами ротмистр. – А я называю это… – Он закашлялся и хрипло закончил: – По меньшей мере безалаберностью тыловой службы и нераспорядительностью нашего Генерального штаба.
Снова наступила пауза.
Белинский с любопытством смотрел в небритое, осунувшееся лицо ротмистра и думал о том, насколько все услышанное им в эту ночь расходится с официальными сообщениями о событиях на фронтах.
Пожилой подполковник со следами оспы на лице нервно постукивал пальцами по столу и рассматривал висевшие над роялем портреты декольтированных дам. Было заметно, что спор между офицерами был ему не по душе.
– Голубчик, не сочтите за труд, велите принести нам еще чаю, – обратился он к проходящему мимо вахмистру.
– К сожалению, господин подполковник, кухню уже закрыли, – развел тот руками.
Единственный за столом штатский – господин лет сорока пяти в аккуратном коричневом костюме – задумчиво приглаживал свои кудрявые, зачесанные назад волосы. Он сидел молча, не вмешиваясь в разговор, но ироническая улыбка на его лице свидетельствовала, что он имеет собственное мнение о предмете спора.
– Армия для нашего государя, – вновь заговорил вольноопределяющийся, – всегда являлась делом первостепенной важности. И я думаю, нет оснований полагать, что сейчас, в момент тяжелых испытаний для отечества, он сделал ошибку в выборе и подборе кадров Генерального штаба и других служб…
– Милостивый государь, скажите тогда, – перебил его ротмистр со все возрастающим раздражением, – а кто же подбирал этих генералов и корпусных интендантов, которые при нехватке вагонов для перевозки снарядов, фуража, хлеба и раненых переправляют в свои имения в России хороших лошадей – по две в теплушке?
– Ну, воровство – это у немцев преступление, а у нас, к сожалению, народная традиция… – с кривой улыбкой начал было вольноопределяющийся, но ротмистр не дал ему закончить:
– Да бросьте вы, «народная традиция»… Народная традиция – это наша беспросветная коррупция и неумение организовать дело.
Вы обратили внимание, как здесь на станции меняют колесные пары австрийских вагонов на наши, российские? С такими домкратами можно «переобувать» сто вагонов в сутки, а мы, при хронической нехватке вагонов, обслуживаем от силы десяток…
– Господа, господа, – не выдержал подполковник, – мне кажется, у нас нет достаточно сведений, чтобы допускать какие-либо крайние суждения и тем более давать оценку всей нашей военной кампании. Время все поставит на свои места. Главное, что мы пока не отдаем австрийцам инициативу и имеем все шансы покончить с ними уже в этом году. Кстати, у них тоже не все гладко, даже на уровне азбучных основ военного дела. Я могу привести пример, как под Городком нас атаковала их конница в боевом порядке столетней давности, они были разодеты, как на параде. Тогда мы здорово покрошили их из пулеметов, а их начальник дивизии застрелился там же, на поле. Кстати, Михаил Аронович, – повернулся он к своему соседу в штатском с явным намерением не возвращаться к неприятной теме, – а что означают эти слова? – И он указал на тарелку с гравировкой mazelyov.
– А это переводится как «приветствую» или, если хотите, «приятного аппетита», – ответил тот с улыбкой и добавил: – Иван Валерьянович, а ведь уже светает. Не пора ли нам собираться? Я предлагаю не ждать автомобиля, а размяться – пройтись пешком на станцию, тем более это не больше версты отсюда, к тому же дождь вроде уже закончился.
– Неплохая идея, я не против, – согласился подполковник и стал собираться. – Желаю здравствовать, – протянул он руку вольноопределяющемуся. – А вам, господа, – обращаясь к ротмистру и прапорщику, – скорейшего и полного выздоровления. Капитан, – повернулся он к Белинскому, – у нас имеется свободное место в экипаже, если желаете, можете ехать с нами до Золочева, оттуда до Львова уже рукой подать.
Капитан сразу принял предложение. Он был наслышан о нерегулярности прифронтовых поездов.
– Прошу извинить, – обратился подполковник к Белинскому, когда они втроем шагали по мокрой мостовой к вокзалу, – я не запомнил вашу фамилию. Раненые офицеры со своими рассказами не позволили нам ближе познакомиться.
– Белинский Павел Андреевич, командирован в штаб Восьмой армии, – представился тот.
– Очень приятно. А моя фамилия Ширшов. Ширшов Иван Валерьянович, офицер для поручений штаба Девятой армии.
– Грудский Михаил Аронович, – в свою очередь любезно назвался штатский, – уполномоченный думского комитета.
– Мне тоже приятно, господа, – сказал капитан. – Наши раненые офицеры и в самом деле поведали сегодня ночью много удивительных историй, в которые, однако, очень не хотелось бы верить.
– Ерунда, – махнул рукой подполковник, – об этом даже не стоит говорить. Все они получили тяжелые ранения да еще наслушались всякой чепухи в госпиталях.
– Я думаю, вы не совсем справедливы, Иван Валерьянович, – неожиданно возразил ему Грудский, – кризис в довольствии войск на самом деле существует. И проблема в основном в подвозе, в нехватке вагонов, а последние, помимо прочего, отсутствуют действительно по вине военного ведомства. Поезда с артиллерийскими парками стоят на фронтах подолгу неразгруженными. В Москве, например, вот уже около полугода стоят в тупике тысячи вагонов с фабричными станками, которые крайне необходимы промышленности. К тому же ни для кого не секрет, что расчет боеприпасов накануне войны был произведен только на шесть месяцев.
Подполковник не ответил. Выражение его лица красноречиво свидетельствовало о том, что продолжать разговор на эту тему он не намерен.
– А мне ведь приходилось бывать тут лет десять назад, – заметил Грудский, когда они проходили мимо полуразрушенного здания с уцелевшей вывеской «Банк Пражский». – Сейчас город не узнать, всюду следы войны. Я был тут в составе этнографической экспедиции. Помню, тогда на этой центральной улице, если не ошибаюсь, Золотой, вечерами было весьма людно и довольно интересно. Тут проходили так называемые променады – прогулки представительной публики города с показами нарядов и других достоинств. И надо признать, у здешних дам достоинств было немало.
– Ну, известное дело, – заметил подполковник, – в командировках мы всех встреченных нами дам щедро наделяем достоинствами.
Замечание подполковника вызвало у всех троих смех.
* * *
Ближе к вокзалу разрушений становилось больше. Кругом виднелись обгоревшие стены с остатками печных труб. Возле обломков одного из домов стоял старый сгорбленный еврей и что-то крошил голубям. Увидев военных, он снял шапку и низко поклонился.
Белинский и Грудский ответили ему кивком, а подполковник, безразлично взглянув на старика, проговорил:
– Я слышал, наши казаки здесь здорово поработали после того, как дочь владельца гостиницы – еврея застрелила нашего солдата.
– Это, Иван Валерьянович, называется погромом, – серьезным тоном ответил Грудский, – и в солдата, кстати, стреляла не еврейка, а полячка, когда он приставал к ее подруге русинке. Хотя, что забавно, согласно нашим сводкам, при взятии города у нас не было ни убитых, ни раненых.
Подполковник не стал спорить. Его взгляд был прикован к станции. В предрассветной мгле она представляла собой впечатляющее зрелище. Сотни солдат копошились, как в муравейнике, на огромной территории, суетясь между составами и множеством недавно уложенных путей. Под брезентами громоздились многочисленные бунты и клади, рядами стояли повозки и лафеты. Отовсюду слышались гудки российских и австрийских паровозов.
Военный комендант станции выполнил свое обещание, и пара серых рысаков уже были выгружены из вагона, запряжены в массивную коляску и стояли на выезде. Рядом, раздувая ноздри, нетерпеливо перебирала ногами золотистая верховая кобыла. Денщик подполковника, коренастый татарин, уже успел уложить вещи в коляску, заправиться в буфете полуразрушенного вокзала борщом и теперь гордо восседал на козлах.
Вскоре рысаки широким, размашистым бегом понесли коляску по дороге на запад. Подполковник, вальяжно развалившись на сиденье и подняв воротник шинели, собрался вздремнуть. Грудский же, обнаружив внимательного слушателя в лице своего нового попутчика, решил продолжить воспоминания о здешних местах, и после очередной встряски на выбоине вымолвил:
– Вы знаете, капитан, дороги в Галиции всегда были ужасными, во всяком случае, не лучше наших, российских. Во время Речи Посполитой их просто не строили и не ремонтировали. При австрийцах из Вены во Львов быстрее всего можно было добраться на дилижансе Eilwagen за четыре-пять дней. Это стоило целых два крейцера, не считая чаевых. А вот почтовый дилижанс шел уже семь дней. Самым неприятным в этих поездках, как и у нас в России, были ночные постои в корчмах, где обычно было полно пьяных холопов. Кражи, убийства… Именно из-за этого у немцев сложилось ужасное представление о здешних краях, так что их не особенно влекло сюда.
– А что, интересно, влечет сюда уважаемых господ из Думы? – поинтересовался Белинский.
– А вы полагаете, что война – это дело только военных? Ошибаетесь, на фронте происходят слишком серьезные вещи, чтобы оставлять их военным, которые в конечном счете лишь исполнители воли политиков. А если по существу, у меня чисто гуманитарная миссия. Меня интересуют факты, мягко говоря, неправомерного обращения российских войск с местным еврейским населением.
– Неужели это настолько серьезно? – удивился капитан.
– Да, к сожалению, – уверенно подтвердил Грудский. – По крайней мере, это тема предстоящих серьезных обсуждений в Думе. Ну а попутно я выполняю еще одно важное поручение Всероссийского земского комитета. Мне доверено передать два вагона с медикаментами представителю Девятой армии в лице Ивана Валерьяновича, который, к нашему обоюдному удобству, сегодня принял лошадей для конюшни штаба.
Он с улыбкой взглянул на спящего подполковника и тихо добавил:
– Скажите, мой друг, зачем армейским и фронтовым штабам конюшни, когда они прекрасно оснащены автомобилями?
– Наверное, это сила привычки или смешной предрассудок, – предположил Белинский. – Штабные офицеры не мыслят себя в действующей армии без своих лошадей и парного экипажа.
– Так ведь надо еще ухитриться выписать самых лучших лошадей из России, – продолжал изумляться Грудский. – Хотя, вы знаете, в большой конюшне фронта – на львовском ипподроме я видел прекрасные экземпляры.
– Так вы уже не первый раз на фронте? – удивился капитан.
– Нет, конечно. Я уже успел побывать в Галиции и на Западном фронте.
– И все с той же целью? Вы, кажется, назвали предметом своей заинтересованности неправомерное обращение войск с еврейским населением?
– Да, именно так.
– Неужели в Думе сейчас нет более серьезных вопросов для рассмотрения? Хотя бы, например, все то, о чем нам поведали ночью раненые офицеры.
– Видите ли, милостивый государь, – не сразу ответил Грудский, – я вам скажу откровенно… и не потому, что я еврей. Изобличать бездарность нашей власти и пытаться избавить ее от коррупции – этой неизлечимой российской болезни – бесполезно. Она, как раковая опухоль, давно уже разъела весь наш государственный механизм, сделав его непригодным к любым начинаниям, а уж к войне – так тем более. Я считаю, что для России воевать – это, простите за неуклюжее сравнение, что чахоточному купаться в проруби или горбатому прыгать с печи. А вот спасти сотни тысяч людей гражданского населения от смерти и издевательств военных имеет прямой смысл.
– Но насколько мне известно, – вставил капитан, – сейчас наблюдается полное единодушие относительно того, что евреи-шпионы в немалой степени являются причиной наших неудач.
Грудский бросил взгляд на спящего подполковника и, понизив голос, пустился в объяснения:
– А вот теперь о еврейских шпионах. Вы, наверное, слышали: еврейский мельник установил связь с австрийцами с помощью телефона, спрятанного в подвале; евреи подсоединили российский телефонный кабель к австрийскому коммутатору; использовали костры и световые сигналы для передачи информации противнику; спасли от плена германского кайзера Вильгельма и тысячи подобных глупых и нелепых измышлений, циркулирующих в русской армии. И как следствие, я могу привести вам письмо одного солдата с фронта домой, с которым нас ознакомили в комитете. Он пишет: евреи нас предали… они спрятали в трупе своего товарища девять миллионов рублей золотом и перевезли врагам. Когда война закончится – мы разберемся с ними. И я не сомневаюсь, что разберутся. А наш кабинет министров и окружение императора этому поспособствуют. При их молчаливом согласии русская армия уже совершила самые позорные преступления в Восточной Пруссии и Галиции. Сотни тысяч евреев депортированы, невинные повешены и расстреляны, дома ограблены и разрушены.
Грудский говорил все громче и возбужденнее, чем в конце концов разбудил подполковника. Тот открыл глаза и молча слушал его эмоциональную речь.
– Вы посмотрите, где бы ни проходили наши войска – местное христианское население сразу вывешивает в окнах иконы. Если нет икон – значит, дом еврейский и его можно грабить. Не успели занять Львов, как в городе начался еврейский погром с десятками убитых и раненых. Это, конечно, поражает весь цивилизованный мир, включая наших союзников, особенно Америку, и вызывает презрение к России.
– Я думаю, не все так однозначно, Михаил Аронович, – неожиданно заговорил подполковник. – И могу привести вам только один пример из моей военной практики. В начале сентября к нам в полк прибыла большая партия пополнения, в которой было много евреев. В некоторых ротах их число доходило до двадцати человек. После первого же боя в полку не осталось ни одного еврея, и среди раненых в перевязочном пункте никого из них не было.
– Ну, Иван Валерьянович, евреи в русской армии – это уже другая тема, – недовольно заметил Грудский. – Кстати, после русских и украинцев их больше всего в войсках. И это не только сейчас. В Русско-турецкую войну непобедимые Владимирский и Суздальский полки генерала Скобелева почти наполовину состояли из евреев. Они верой и правдой служат нашему государю и отечеству, и немало из них уже получили награды за свои подвиги.
– Не буду спорить, – согласился подполковник, – солдаты-евреи сметливы и добросовестны и за свою храбрость получают награды, но некоторые особенные черты еврейского характера все же играют свою негативную роль.
– А вы не задумывались, подполковник, каково евреям служить в российской армии? Ведь основная масса – это горожане из бедных семей, и, в отличие от крестьянских парней, им намного тяжелее осваивать военное ремесло. К тому же не все хорошо знают русский язык.
– Поразительно! Взгляните, какой большой и полный колос. – Белинский указал на широкие поля зрелой пшеницы вдоль дороги.
– Да, урожай зерновых в этом году в этих краях необычайный, – признал подполковник, – вот только кто его будет убирать? С началом войны австрийцы депортировали отсюда массу крестьян-русинов, подозревая их в нелояльности к императору. Я сам видел их военные карты, где красным карандашом были подчеркнуты села, которые на выборах в парламент голосовали за пророссийских кандидатов, так называемых русофилов. Жители этих сел и пострадали больше всего.
Коляска продолжала свой путь, минуя серые грязные хатки, в беспорядке разбросанные на холмах. Странным было отсутствие возле них обычных хозяйственных построек и конюшен, фруктовых садов и огородов. Ближе к городу появились сожженные села с почерневшими печными трубами и обгоревшими деревьями. На обочине валялись остатки повозок и разбитой военной техники.
