Текст книги "Алёнушка"
Автор книги: Александр Вельтман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Елена упала в слезах на грудь отца; Северин приклонился также к старику, но в душу его запала какая-то грусть: ему больно было смотреть на слезы Елены. Отчего, думал он, спокойствие ее возмутилось? может быть, болезнь отца? неожиданная перемена?
Все должно иметь весну; любовь и счастие также должны иметь весну; без весны грустно, без весны чего-то вечно недостает… недостает наслаждения, недостает благоухания, свежести, теплоты, недостает какого-то блаженного чувства, которое не заменишь всеми восторгами будущности, ни пышным цветом лета, ни плодами осени. Этой-то весны недоставало для счастия Северина; он еще не насладился ни одним взаимным взглядом Елены и мог уже назвать ее своею.
– Поцелуй жениха своего, Елена, – сказал отец.
И этот первый поцелуй без стыдливого румянца… без волнения в груди, что в нем! и это вы жениха и невесты, это грустное вы, при котором не смеет вырваться в один голос: я люблю тебя! О, положение Северина было горько! Старик торопился свадьбой; он, как корсар, заботился скорее сковать невольников, чтоб не разбежались.
В тот же еще день ввечеру собрались к старику несколько пожилых его приятелей. Северин был представлен им как будущий его зять. Елена была нездорова, и потому Северин принужден был поневоле разделять пошлую беседу подле глубоких кресел, в которых лежал Ксаверий Астафьевич и охал от боли. А так как всякий об том говорит, что у него болит, то в общий разговор был о разных средствах и способах лечения: один советовал гомеопатию, другой магнетизм, третий электричество, четвертый паровые ванны, пятый советовал полечиться симпатическими лекарствами.
– Попробуйте, Ксаверий Астафьевич, это невинное средство, – сказал один худощавый старец, – за все прочие средства не ручаюсь, а за симпатию поручусь головой. У нас в приходе живет женщина, которая нашептывает в платок; что бы ни болело – все равно: стоит только перевязать этим платком больное место. Да у меня в глазах жена вылечилась. Болели зубы, ни дня, ни ночи покою! Вот и сказали ей про эту женщину. Что же вы думаете, послали к ворожее новый платок, она что-то пошептала в него, завернула и велела бережно нести домой. «Не рассыпь, – говорит, – дорогой или как будешь развертывать». Вот и принесла горничная к жене; только что подвязала она зубы – как рукой сняло!
– Бог знает, верить или не верить этому. В старину много водилось чудес, теперь перевелись, а перевелись от безверия.
– О, вера больше всего помогает. А скажи теперь молодежи про это, поднимет на смех. Да вот я заметил по лицу Северина Петровича, что он не верит в симпатию.
– Признаюсь, я верю в пользу всевозможных средств, но не верю в колдовство и шепот старух.
– Теперь вообще не верят чудесам, Северин Петрович, однако же больше нежели когда-нибудь употребляют чудные и неизъяснимые средства лечения. Например, что такое гомеопатия? Хотят уверить, что в капле можно утонуть точно так же, как и в море.
– Я не буду вам толковать силу дециллионной части, но мне кажется, что зажигательное стекло всю силу целой массы солнца соединяет в одну точку, ибо эта точка может сжечь алмаз.
– Позвольте, позвольте, а магнетизм? этот искусственный сон, делающий человека всеведующим?
– Я не верю в сны, – отвечал Северин.
– О нет, этому верьте, – подхватил тучный сосед его. – В сны верили все греческие мудрецы.
– После этого греческие мудрецы заставят верить и в привидения.
– А как же? Вы не верите явлению духов?
– Ох! мне кажется, что это может быть, – сказал, вздыхая, Ксаверий Астафьевич.
– В истории сохранилась тьма примеров. Младший Плиний рассказывает, что в доме его водился домовой, который каждую ночь приходил брить бороду слуге его.
– А магия, черная магия, вызывающая духов? следственно, она была наукой; и это исторически известно, что магия была в числе таинств египетских. Следственно, я сейчас расскажу вам происшествие, которое случилось с известным философом Греции – Евкратом.
Еще в своей юности, когда он жил в Египте, куда отец послал его для изучения наук, однажды вздумалось ему проехаться по Нилу до города Копта и, следственно, посмотреть там славную статую Мемнона, издающую при восхождении солнца чудные музыкальные звуки. Во время поездки по Нилу случился между сопутниками его гражданин Мемфиса, один из посвященных мудрецов в таинства священных познаний. Об нем рассказывали, что он жил 23 года в подземных святилищах Изиды, и, следственно, Изида и открыла ему чудеса магии. Прозывали его Панкратом. Сначала Евкрат не имел понятия, до какой степени могут простираться силы магии, но когда он увидел, что Панкрат всякий раз в полдень, чтоб прохладить себя от жара, бросался во всем платье в Нил, отдыхал на прохладном дне реки, догонял потом судно верхом на крокодиле и выходил из воды весь сухохонек, следственно…
– Позвольте, позвольте!.. – вскрикнул один внимательный слушатель. – Извините, что перерву рассказ ваш… Мне кажется, что спать в воде можно и без посредства магии, потому что у нас простые колдуны мельники это делают. Вы мне напомнили один случай. Я еще был мальчиком, когда отец мой, отправляясь по должности на Мелекесские винокуренные заводы, взял меня с собою. Как теперь помню посреди страшных лесов большую мельницу и став несколько верст в окружности… ужас! извините… я невольно содрогаюсь, когда вспомню эти места и чувашей, которыми меня пугали… Насмотрелся я на чудеса! Вообразите себе, там был мельник… как вы думаете? бывало, возьмет подушку, да и в омут, и спит себе в воде часа два, три… Выйдет оттуда и как будто ни в чем не бывал…
– Так вот-с… – начал было рассказчик египетской повести…
– Извините-с, сейчас кончу… Этого мало; бывало, пустишь в ход все поставы да велишь глаза закрыть, чтоб не испугаться… Чудеса, да и только!.. Все колесы до одного заскрипят плясовую песню, жернова точно как вприсядку пляшут, а шестерня в лад прищелкивает… Но если б вам порассказать все, что он делает и чему я сам был свидетелем, никто не поверит!..
– Так вот-с… – продолжал первый толстяк, который с сердцем и с нетерпением ждал, когда кончится рассказ, прервавший его повесть…
– Извините меня, еще одно слово… Представьте себе, что в мучные анбары без него никто не смел ходить: крысы заедят… заедят!..
– Так вот-с, – произнес наконец тучный господии решительным тоном. – В Евкрате родилось желание короче познакомиться с этим дивным человеком. Вскоре он в этом успел, сделался его другом, научился у него многим тайнам. В Мемфисе он предложил Евкрату оставить всех своих слуг. "Это излишняя тяжесть, – говорил он, – и мы, следственно, обойдемся и без них". И в самом деле, каждый раз, когда останавливались они в гостинице, Панкрат брал веник или помело, надевал на него платье, произносил какие-то магические слова, и помело начинало прислуживать; никто не сомневался даже, что оно было не человек.
Этот чудный слуга всегда приносил им свежей ключевой воды, готовил кушанье, прибирал в комнате и, следственно, вообще служил с необыкновенной расторопностию и ловкостию. Когда же не было в нем необходимости, то Панкрат посредством таинственных слов снова обращал его в первобытный вид, в веник или помело. Как ни хотелось Евкрату узнать тайну подобного превращения, но никак не мог он успеть в этом. Египтянин скрывал ее. Однажды, засев в темный угол и, следственно, так, что Панкрат этого не заметил, Евкрат подслушал заклинания: это было слово, состоящее из нескольких таинственных букв.
На другой день, когда Панкрат пошел на торжище, Евкрат, нарядив помело в свою одежду, произнес магическое слово и приказал помелу принести воды. Помело пошло за водой, принесло воды и снова отправилось за водой. "Постой! – кричал Евкрат. – Довольно уже воды, больше не нужно!" Но помело не внимает ему, знает себе носит да носит воду и, следственно, затопило бы весь дом. Евкрат испугался; не зная, что делать, схватил он топор, перерубил помело надвое; глядь – оба конца берут по ведру и начинают снова носить воду. Евкрат сзывает домашних людей, чтоб уняли водолеев. Все бросились на них, ухватили за платье, за руки, за ноги, а так как водолеи было помело, то, следственно, растянули его на части по пруту; глядь – прутья подхватили клочки одежды, накинули на себя, вбежали к бочарю, жившему по соседству, растащили у него все ведры и коромыслы, пошли за водой на реку, носят воду. Евкрат со страха, убоясь мщения Панкрата, скрылся; народ пал на колени и просил Изиду и Озириса, чтоб они взяли двух водолеев обратно в зодиак небесный и, следственно, спасли бы город от потопления. К счастию, пришел Панкрат, понял, в чем дело, и унял водолеев, обратив их в помело.
– О, это древнее чудо! – вскричал Ксаверий Астафьевич.
– Следственно, видите, господа, о каком происшествии упоминает древность. Это мне рассказывал человек достоверный, читавший древнюю греческую рукопись.
– Напрасно вы так подробно рассказывали эту греческую басню, ее можно короче прочесть у Гете, – сказал Северин.
– Басню, вы полагаете? Следственно, вам покажутся невероятными и чудеса, которые делал Брюс? Однако ж мой дед собственными глазами видел песчаного человека, и, следственно…
– Пожалуйте расскажите, я что-то слыхивал про это, да не верится…
А вот видите… Должно знать, что дед мой был в денщиках у Петра Великого. "Ну, Филат, – сказал он однажды ему, – поедем-ка к колдуну Брюсу". У моего деда так и затряслись поджилки. Как это, думал он, следственно, его величество едет к колдуну? Приехали к Сухаревой башне, вошли под самый шатер; вдруг показался из другого покоя высокий, бледный, тощий человек и поклонился низко государю. Дед мой так и вздрогнул, как увидел сквозь дверь скелета да разные каббалистические инструменты. Только что государь вошел в комнату, двери захлопнулись, заперлись на ключ. Мой дед, как ни боялся колдуна, подкрался, однако же, на цыпочках к двери, прислушивается… говорят что-то непонятное, следственно, на тарабарском языке. Потом государь Петр Великий громко сказал: "Ну, Брюс, вели-ка своему песчаному сварить мне кофию". – «Сейчас, ваше величество!» – отвечал Брюс. Не прошло минуты, вдруг слышит дед мой, что идет песчаный человек, стучит стопами об пол.
– Здорово, песчаный! Что твоя голова? – спросил государь.
– Болит, государь, точно как будто кто булавку воткнул в темя, – отвечал песчаный человек.
– Славный кофий! Ай да песчаный! – сказал государь и с этими словами встал с места, и, следственно, дед мой отскочил от дверей и ничего уже не слыхал, что происходило потом… Однако ж из этого вы можете видеть, что анекдот известный про Брюса, что он делал из песку людей и оживлял их, втыкая в голову булавку, действительно справедлив…
– О, я верю, что у Брюса был денщик Песчаный, которого, однако же, верно, не он сделал, – сказал Северин.
– Как угодно, так и думайте; но я полагаю, что вы также слышали, что в шатре Сухаревой башни есть комната, в которой волшебные книги Брюсовы залиты свинцом. Это так верно, как я сижу на этом месте, и, следственно, удивительно ли, что Брюс, зная черную магию, делал людей из песку и оживлял их, втыкая магическую булавку в голову.
– Достоверность, конечно, и в этом есть. Но я вам и забыл было рассказать чудное событие с моим шурином; уж этому я, живой человек, свидетель. Прежде всего должно сказать вам, что в южных губерниях отдаются деревни на посессию. Вот шурин мой и взял одну деревню на посессию и сверх того купил заочно в этом же имении лес на вырубку, так дешево купил, что и сказать нельзя. Объехав имение, он порадовался покупке: огромный лес над самым Бугом!
"Ну, ребята, – сказал он, собрав весь мир сельский, – надо приниматься рубить рощу, чтоб успеть к зиме отправить водою в Одессу". – "Как можно, пане? – отвечают ему староста и старики, – да в этом лесу отцы наши сука не срубили, и мы не срубим". – "Как?" – "Да так, лес заповедный". – "Заповедный или незаповедный, а он мой". – "Какой твой, то панский лес". – "Да я купил его у пана". – Купил у пана грабе,[8]Note8
графа (польск.).
[Закрыть] да не купил у Каменного пана". – «У какого Каменного пана?» – "А что, люди говорят, стоит на высоком холме модла его пиреная[9]Note9
идол каменный красный (прим. автора).
[Закрыть]". – "Что за модла пиреная?" – «Да, примером сказать, чортов болван, красный; отцы наши носили ему десятину волею, а мы неволею носим со скота, с дворовой птицы, с посева, с печеного хлеба, масла, молока, словом единым, со всего; продашь ли что в городе, со всего неси долю десятую, а не понесешь десятую, весь хлеб погорит, весь скот опаршивеет, у всей птицы типун на языке сядет, вместо молока у коров сукровица, куры начнут кричать петухом, а уж то не добро, пане».
Шурин захохотал, услышав про эти чудеса. "Ну, – сказал он, – с этого дня не будем платить болвану десятины". – "Бог ведает, боярин, – отвечает ему, – лучше бы ты оставил добром чортов лес да послал от себя в дар модле пиреной пары две коров из стада; уж были у нас такие два ксендза, что стращали выжить Каменного пана с холма, да не рады были жизни своей". – «А что же сделалось с ними?» – спросил шурин. «И сказать не можно». – «Говорите!» – «Не можно, никак не можно, пане!»
"Плутовство!" – думал шурин мой. И на другой же день приказал он отправиться всей деревне с топорами рубить рощу.
Ввечеру староста со всем сельским миром пришел к нему, все охают.
– Измаялись, боярин, топоры притупились, переломались, а дерева не срубили: железо, да и только! а сами руки не поворошим, словно кто кости перебил…
"Мошенничество!" – думал недоверчивый мой шурин. – Завтра сам я еду, будете при мне рубить!
– Как изволишь, ни сил, ни мочи, ни топоров нет, – отвечают ему.
В самом деле, у всех топоров до одного лезвие, как обух, тупо.
– Коня! – вскричал мой шурин на другой день, но вдруг приходят пастухи, бросаются ему в ноги. – Что такое? – Стадо панское ушло за черный яр, сгинуло, да пропало! – Как пропало? – Пропало; люди говорят, оттуда возврата нет. – Коня! – повторил мой шурин вне себя, – все за мной верхами!
Все бросились в ноги. – Помилуй ты нас, отец родной! Модла всех нас передушит.
Не слушает шурин, велит подавать коня. Конюхи бросились в конюшню… Ни один конь в руки не дается… не подпускает… бьет и задними, и передними. Поднялось страшное ржанье. Все вон из конюшни.
Как шурин мой ни был недоверчив ко всему сверхъестественному, но призадумался: не знает, что делать. Настал вечер, страшно стало ему одному в огромных покоях панского дома, но, преодолев страх, лег он спать… Вдруг, около полночи, слышит… что-то идет по комнате, точно как огромный камень… с места на место переступает, пол так и трещит, на дворе старый пес залаял, потом завыл.
Не успел шурин мой дернуть за колокольчик, чтоб кто-нибудь пришел… вдруг точно гора упала и сдавила его своей тяжестью…
С этой минуты он уже ничего не помнил.
В страшной горячке и в бреду только и слышно было от него: вот, вот он, Красный каменный пан! Ох, да помолитесь ему, чтоб не сжег меня! скажите, что я дам ему десятину со всего!..
Выздоровев, он стал молчалив, ни с кем ни слова, только одно повторял: скорее, скорее собирайтесь в дорогу!
Нечего было делать, собрались, уехали; деньги, отданные за посессию и за лес вперед, пропали.
Долго не говорил он нам причины, по которой оставил посессию. Наконец года через два, поправившись совершенно, с ужасом рассказал он все случившееся с ним в том виде, как имел я честь изложить. Согласитесь же сами, тут есть что-то сверхъестественное?
– Так много сверхъестественного, что я полагаю большую часть из всего этого бредом горячки! – сказал Северин.
– Вы, я вижу, рождены с тем, чтобы ничему не верить; вы не верите даже в симпатию? – сказал рассказчик.
– Вы ошибаетесь, я верю в симпатию душ.
– А! так вы верите в симпатию любви? верите в то, что испытали сами, верите, что между вами и невестой вашей есть какое-то сродство душ?
Северин вспыхнул, не знал, что отвечать, как будто эти слова показались ему колкой насмешкой.
– Отчего же вы не верите симпатии лекарств, снам и привидениям? Привидения также есть явления симпатии; душа бессмертна, она может и за гробом любить и не любить.
– Ох, это правда! – произнес, вздохнув, будущий тесть Северина. – Прежде я и сам не верил снам и тому, чтобы люди после смерти навещали тех, которых любили в жизни, но теперь верю, верю непреложно. Вот уже две ночи покойная жена моя является мне, и я недаром заболел…
– Каким это образом?.. Полноте, Ксаверий Астафьевич, это воображение, что вы это придумали? Возможная ли это вещь? – вскричали все верователи в привидения по очереди, желая разуверить старика.
– Нет, не придумал… не воображение, – продолжал старик. – Две ночи сряду садовник видел женщину в саване, которая входила в самую полночь в дом, между тем как дверь в сад заперта внутри… Жучка бросалась было на нее с лаем, но только что подбежит… вдруг начнет ластиться и визжать от радости. Покойница любила ее, да и садовник сказал: "Ну вот, словно покойная барыня, сударь…" Я бы и не поверил ему, если б и сам не видел… Только что заснул вчера, вдруг покойная жена подходит к постеле моей… вот как теперь смотрю на нее… в любимом моем капоте с фалбарой да в чепчике с алыми лентами, а в руках ридикюль да носовой платок; подошла да и говорит: "Где, мой друг, моя золотая табакерка? дай понюхать хоть своего табачку". Я было схватился под подушку достать табакерку, глядь, она исчезла; меня так и обдало ужасом, до утра не мог глаза сомкнуть…
– Да это просто сон, Ксаверий Астафьевич.
– Нет, сударь, не сон. Во сне человек не говорит, а я, как теперь, слышу ее слова. Мы дружно жили. Бывало, покойница говорит: "Смотри же, мой друг, как умру, душа моя придет навестить тебя и дочь…" Вот и исполнила слово свое! О, меня никто в этом не разуверит.
– Если привидение являлось две ночи сряду, то должно явиться и в третью ночь, – сказал Северин, – так водится у привидений. Позвольте мне провести эту ночь в вашем саду: если садовник мог видеть привидение, то и я, верно, буду столько же счастлив.
– Пожалуй, мой друг, я не препятствую твоему странному желанию; к чему только это послужит?..
– Полноте, Северин Петрович, оставьте, милый, ваше намерение. Вы знаете, какие несчастные случаи бывали от испуга: покойник не то, что живой.
– Живые страшнее покойников, – отвечал Северин. – Притом же мне хочется посмотреть на ходящих покойников.
– Нам, я вижу, не отговорить вас; но если б знала об этом намерении ваша невеста, достаточно было бы ей нежно взглянуть, чтобы вы поверили всему на слово.
– Я, однако же, прошу, чтоб об этом никто не знал до завтра, – сказал Северин.
Все дали слово хранить молчание.
– Кстати, рассказал бы я вам случай с одним из моих знакомых, но уже поздно, одиннадцать часов, а в полночь вам должно быть на стороже.
И гости Ксаверия Астафьевича пожелали ему покойного сна, а Северину бодрствования, обещая на другой день приехать осведомиться о последствиях его предприятия.
Когда все удалились, кроме Северина, Елена вошла в комнату.
– Прощайте, батюшка, – сказала она тихим голосом, целуя руку отца.
– Покойной ночи, милая Елена! – произнес старик. – Что это? ты как будто не в себе? нездорова, мой друг?
– У меня ужасно голова болит, я хочу раньше лечь, – отвечала Елена. – Прощайте! – прибавила она, обратясь к Северину.
Северин поцеловал у нее руку.
– Поцелуй его, мой друг, как должно; что за церемония между женихом и невестою.
Но Елена уже скрылась.
Северин остановил взоры на дверях и вздохнул.
– Она, бедная, что-то очень нездорова вот уже третий день.
– Прощайте, – произнес Северин почти таким же томным голосом, каким сказала это слово Елена.
– Куда? домой?
– Нет, – отвечал Северин, удаляясь.
Добрый молодой человек, – заговорил сам с собою старик, охая от боли. – Елена, однако ж, кажется, не любит его… Оно и не удивительно: армейские мундиры не в силе в столице. Разумеется, что девушке хочется, чтоб муж, кроме молодости и ловкости, имел также и богатство, и вес в свете, ну а Северин хорош, да прост: все состояние его в моих руках, жених, а поневоле пешком ходит и носит старенький мундирчик. Я бы и не выдал за него, да сто тысяч отдать в чужие руки! избави Боже! да это все, что я скопил на приданое дочери. Конечно, если б минул десятилетний срок заемного письма… я бы даже медлил свадьбой… потихоньку дело бы разошлось, срок бы между тем прошел… О, тогда от моей бы воли зависело!., стал бы платить частицами… кто бы меня принудил!., а теперь, избави Боже, отступится сам, да протестует… Ох! Бог знает, что в голову мне идет… Ай! что это? Господи, Иисусе Христе!.. Покойная жена из головы не выходит, так и кажется, что идет за мной…
Свалившийся нагар с ночника вдруг осветил комнату и был причиною испуга старика, но он скоро забылся беспокойным сном.
Между тем Северин, вместо того чтоб идти домой, пробрался тайно в сад и скрылся за кустом синели подле самого крыльца. Ночь была лунная, но темная; густые облака заволокли небо, городской шум утих, не мешал соловью заливаться между столетними деревами старинного сада; только изредка проносился зыблющийся стук дрожек. Это было время кипения страстей в большом свете, время, которое мирит красоту с безобразием.
Северин не сводит глаз с каменной лестницы, боится, чтоб привидение не промелькнуло даже во время мгновения ока. Он уже теряет терпение, внутренно смеется сам над собою, что хочет видеть наяву сны суеверных.
Но вот эмблема Софии Премудрости, превращенная в сову, захлопала крылами на соседнем дереве и уставила горящие очи на Северина; в глуши что-то взвыло, струя холодного ветра зашелестела листьями… что-то щелкнуло, как будто ключ повернулся в замке… Северин вздрогнул… ему показалось, что двери, ведущие в сад, отворяются… Луна выкатилась из-за тучи, из дверей появилось что-то похожее на привидение… на привидение, не отжившее еще на земле.
Это было не покойное существо, ибо оно беспокойно осматривалось во все стороны: нет ли кого живого?., тихими шагами спустилось с крыльца, чуть прикасаясь к земле, понеслось вдоль крытой аллеи. Едва переводя дух, Северин крадется по опушке между деревьями вслед за ним.
В конце аллеи, из густой клумбы появилось другое привидение; но это было мрачно, как дух-соблазнитель, окутанный в ночь.
– Елена! – произнесло оно шепотом. Северин это слышал.
Оба привидения слились в одно, исчезли в глубине дерев и ночи.
Северин это видел.
Глухой стон вырвался из груди Северина. Он сложил руки на груди, прислонился к дереву, стиснул очи, как будто весь мрак и все прошедшее озарились перед ним яркою молниею.
Вот и счастие! Любишь, любишь, любишь… и вдруг – нельзя любить.
В этом положении, опустив голову на грудь, Северин без мыслей, без памяти, простоял до восхода солнца, которого первый луч блеснул на слезе его, скопившейся под зеницею.
Лай собаки вывел его из этого беспамятства; преследованный ею, он шел по аллее к дому.
Может быть, это сон, блеснула мысль в душе его… Он приблизился к крыльцу… Двери отворены.
– Нет, не сон! – произнес он решительно и, переломив грусть свою, вошел в комнату.
Ксаверий Астафьевич уже проснулся. Человек, посланный от него, встретил Северина и просил в спальню к барину. Бледный вошел к нему Северин.
– Что с тобою сделалось… Северин Петрович? – произнес старик. – Ты видел!..
– Видел, видел! – отвечал Северин глухо, задыхаясь от прилившей к сердцу крови, и как изнеможенный бросился на стул, закрыв лицо руками.
– Полно, мой друг, да не-уже-ли покойница?.. Полно, мой друг, мы шутили… Возможное ли дело, чтоб покойницы являлись…. тебе показалось со страха… послышалось.
– Нет, не показалось, не послышалось! Прощайте! – вскричал Северин, вскочив с места. Он сжал старику руку и вышел скорыми шагами вон.
Старик остался в недоумении и ужасе: он как будто видел уже перед собою и смерть, и все разрушенные планы свои.
В этом положении застали его все приятели, приехавшие узнать о последствиях предприятия Северина, – Ну что? Ксаверий Астафьевич, каково провел ночь? Где же храбрец Северин? А? что с тобой?
Старик не отвечает, мутными очами смотрел он на всех; наконец, как будто получив слабое употребление языка, промолвил:
– Дочь мою позовите ко мне!
Слуга бросился в комнату Елены. Девушки забегали. В доме поднялась суматоха.
– Где барышня? – спрашивают все друг у друга.
– Елена! – повторил старик.
– Пойдемте, господа, – прошептали друг другу приятели Ксаверия Астафьевича. – Пойдемте! здесь не будет добра. – И все, один за одним, на цыпочках выкрались из спальни… Они поступили по турецкой пословице: "Во время беды ищи двери".
Прошло около двух лет, во время которых вспыхнувшая новая война открыла Северину путь к почестям. Но Северин не искал почестей; он был мрачен, равнодушно смотрел на жизнь. В битвах шел он на видимую смерть как в объятия друга, но и смерть, как привидение сада, бежала от него.
После кампании полк его расположился на временные квартиры в одном из местечек Каменец-Подольской губернии.
Однажды грустный, полный воспоминаний, ходил он по местечку. Столпившиеся близ корчмы уланы и народ обратили его внимание.
– Что такое?
– Да вот, ваше высокоблагородие, дурочка; а как важно поет да пляшет.
– Ну-ко, спой еще, Аленушка!
Дурочка запела:
Зовут меня Аленушка,
И сиротинка я;
И далека сторонушка
Родимая моя.
Как птенчик, сер воробушко,
Упала я с гнезда,
Скатилась, словно с небушка
Падучая звезда.
Ужас пробежал по членам Северина, когда он взглянул на Аленушку. Это была девушка лет осьмнадцати, бледная, со впалыми очами, в рубище, длинные волосы висели почти до колен, на руках держала она как будто младенца, завернутого в платок.
"– Боже мой! Не она ли это? – произнес Северин почти вслух, пристально всматриваясь в Аленушку.
– На кусочек хлебца, Аленушка, – сказал один из толпы, подавая ломоть..
– Не надо, – отвечала она, – дай молочка ребеночку, мне нечем его покормить: вот посмотрите сами, все высохло в груди…
Вся толпа захохотала, а в сердце Северина копились слезы.
– Попляши, так дам молочка, – кто-то сказал. Аленушка заплясала, припевая:
Во сыром ли во бору,
Ранымь рано поутру,
Я сбирала мухоморы
Про милова моево!
Каково!
Во зеленом во саду
Я плясала под дуду,
Я ногой плела узоры,
Становилась на дыбы,
Ай грибы!
– Нет, не она! не она! – произнес Северин, тяжко вздохнув и медленно удаляясь от толпы.
Из ближнего дома вынесли молока в чашке и подали Аленушке.
Она присела на землю, откинула платок, у нее на руках был тощий котик, она посадила его к чашке молока и запела!
Котенька, котенька,
Серенькой, серенькой,
Изогнулся кот кольцом,
Лапу поднял костылем.
Моется котенька,
Ластится серенькой,
Кот мурлычет, кот поет,
Кот гостей нежданых ждет.
