Текст книги "Не дом, а игрушечка"

Автор книги: Александр Вельтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

IV

На другой день няня, удивляясь, что барышня заспалась, вошла в ее комнату. Сашенька, вместо спокойного сна, лежала в какой-то болезненной забывчивости, лицо ее горит, дыхание тяжко.

Няня перепугалась; не горячка ли, подумала она. Но Сашенька очнулась, и пылкий жар лица заменила вдруг бледность, живой взор стал томен, и все она как будто чего-то ищет и не находит.

Когда в мезонине соседнего дома раздается напев ее песни, Сашеньку бросит в огонь; как испуганная, она вскочит с места и не знает, куда ей идти.

Так прошло несколько времени. А между тем старушка, бабушка Порфирия, отдала богу душу. Она водила его с собою только в храм божий да к своим старым знакомым обвязанного, окутанного. Теперь он свободен, хозяин дома, а располагать собою не умеет, его понятия обо всем – еще детские понятия.

Привычка к безусловной покорности бабушке передала его в распоряжение дядьке Семену и бабушкиной ключнице Дарье. Старая Дарья видела в нем еще ребенка и хотела водить его как ребенка, по обычаю бабушки; но Семен твердил ему по-свойски:

– Что вы, сударь, бабитесь, стыдно! И то бабушка-то вас продержала в пеленках, покуда все невесты ваши замуж повышли!

Слова Семена быстро подействовали на молодого человека, и он приосанился, как будто вдруг подрос. С потерею детских чувств исчезло в нем и страстное желание познакомиться с хорошеньким соседом. Он перестал напевать заунывную песенку Сашеньки.

По завещанию бабушки ему следовало навестить одного из дальних родственников, который обещался определить его на службу.

Вот Порфирий и собрался к нему. Семен, сходив за извозчиком, начал одевать своего молоденького барина и, по обычаю, разговаривать сам с собою:

– Эка, ей-богу, кажется, живые люди, а похлопотать о похоронах некому.

– О каких похоронах? – спросил Порфирий.

– Да вот в соседском доме старик-то умер, а кругом-то его кто?

Молоденькая барышня-внучка, да дура старая баба, да старый хрен слуга; туда же в гроб глядит.

– Где это, где? В каком соседском доме?

– Да вот рядом, через забор. Что за внучка-то, что за девочка, ах ты господи!

– Тут рядом? с мезонином-то? Какая же внучка? У этого старика молоденький внук.

– Вот! Я своими глазами видел барышню. Что это за раскрасавица такая!.. Плачет!..

– Семен, пойдем посмотрим, – прервал Порфирий, – сделай милость, пойдем!

– Да пойдемте, пойдем, отчего ж не сходить. Оно, по соседству, следовало бы и помочь в чем-нибудь. Барышня-то молодая, а крутом-то ее что?

Порфирий схватил шляпу и побежал. Семен за ним, на соседний двор.

Сквозь толпу гробовщиков, стоявших в передней, трудно уже было пробраться. Ни в одном роде торговли нет такого соперничества и перебою. Старый Борис, отирая слезу, бранился с ними.

– Что, брат, что просят? – спросил его Семен.

– Пятьсот рублей за гроб! Мошенники!

– Не за гроб, сударь, а за покрышку, дроги и мало ли что.

– Ты молчи, воронье чутье! Барин только что заболел, а уж эта рыжая борода приходил сюда рекомендоваться! И имя узнал! Прошу, говорит, Борис Гаврилыч, не оставить своими милостями:

барин умрет, так уж мы, говорит, поставим знатный гроб, и покрышку, и все что следует… Ах ты, чертова пасть! Пошел вон!

Между тем как Семен помог старому Борису уладить торг насчет длинного ящика, Порфирий вошел в комнату, где лежал покойник. Он не обратил внимания ни на покойника, ни на толпу любопытных, вымерявших глазами длину умершего; все внимание его вдруг поглотилось наружностию девушки в черном платье, которая стояла подле стола, приклонясь на плечо старой женщины.

Слезы катились из ее глаз.

Сердце Порфирия забилось как будто от испуга. Он не верил глазам своим: лицо так знакомо, это Сашенька… Нет, это, верно, его сестра… Она нежнее, белее его, у ней чернее глазки, думал он.

И взор его оцепенел на ней.

– Барышне-то дурно, водицы надо… постой, я принесу, – сказал какой-то неизвестный человек с растрепанными волосами, в стареньком сюртучишке, пробираясь в другую комнату.

– Куда! – крикнула няня. – О господи, и присмотреть-то некому!.. Постойте, барышня…

И она бросилась за заботливым незнакомцем.

Сашенька пошатнулась от порыва няни. Порфирий успел ее поддержать. Она взглянула на него, и все чувства ее как будто замерли, голова приклонилась к плечу молодого человека.

– Не троньте! Извольте идти отсюда! А не то здкричу! – раздался голос няни из другой комнаты.

– Что ж… я ничего…. я прислужиться хотел… водицы подать… – говорил, пошатываясь, неизвестный, выходя из дверей.

– Вишь, нашел водицу на гвозде! Пошли-те вон отсюда!

– Что ж… пойду… Я вашему же покойнику, поклониться хотел… последний долг отдать…

– Да, да, знаем мы вас! – продолжала няня. – Спасибо, батюшка, что поддержал барышню мою, – сказала она Порфирию.

– Позвольте мне принять участие в вашем горе и помочь вам распорядиться, – сказал Порфирий Сашеньке, когда она очнулась и стыдливо отклонилась от него к няне.

– А вы кто такой, батюшка? – спросила няня.

– Я сосед ваш. Если угодно, я и мой человек к вашим услугам…

Вы можете положиться.

– Да вот бы надо было послать кого-нибудь на кладбище, заказать могилу.

– Я сам съезжу, – вызвался Порфирий и, поручив Семена в распоряжение Сашеньки, отправился на кладбище. Приехав на ниву божью, он долго ходил между могил, не встречая. никого, покуда не увидел выходящего из ворот дома старика священника.

– Где мне, батюшка, отыскать тут могильщиков? – спросил его Порфирий.

– Что вам, могилку, что ли? – сказал священник.

– Да, батюшка, не знаю, к кому обратиться.

– Могилку? хорошо, хорошо, доброе дело, мы очень рады, пойдемте… Чай, выберете место, а то у нас и готовые есть.

– Это все. равно, я думаю.

– Все равно: здесь славные места, славные места! Сухие, грунт песчаный… Эй! Ферапонт!.. Где ты?

– Здесь, – отозвался могильщик из глубины могилы, которую он рыл.

– Что, это заказная или так, на случай? – спросил священник.

– Заказная.

– Так вот и господину-то выройте могилку.

– Ладно. Младенцу, верно?

– Нет, старику, – отвечал Порфирий.

– Так бы уж и говорили. Ладно.

Заказав могилку, Порфирий отправился назад. Истомленная бессонными ночами во время болезни дедушки, Сашенька заснула.

Но за нее было уже кому хлопотать. Порфирий обо всем озаботился и, провожая покойника, шел рядом с его внучкой, Когда опустили гроб в-могилу, Сашенька, почти без чувств, упала к нему на руки.

– Это, верно, жених ее, – говорили в толпе народа, собравшегося около могилы, – вот парочка.

И Порфирдй и Сашенька это слышали.

Порфирий проводил ее до дому и хотел проститься.

– Куда ж вы? – сказала она ему.

Порфирий вошел в дом.

Сели и молчат, бояться даже смотреть друг на друга…

Посидев немного, Порфирий встал.

– Куда же вы? – повторила Сашенька.

– Вы утомились, вам надо отдохнуть.

– Когда же вы к нам будете?

– Если только позволите… – проговорил несвязно смущенный Порфирий.

На следующий же день он явился к соседке узнать об ее здоровье.

На этот раз она была разговорчивее, Порфирий смелее.

Слово «здравствуйте» напомнило и ему и ей первое сладостное ощущение сердца. Они произнесли его, и оба вспыхнули.

Няне ужасно как понравился скромный молодой человек.

"Вот бы парочек барышне", – думала и она.

– Уж если б вы видели, Порфирий Александрович, как покойник наряжал барышню – смех, да и только! Совсем не подевичьему! мальчик, да и только.

"Да, не видал!" – подумали в одно время и Порфирий и Сашенька, взглянув друг на друга и невольно улыбнувшись.

– Это амазонское платье я носила, нянюшка, – сказала Сашенька, – ко-мне оно лучше шло. В чепчике хуже.

Порфирий вспыхнул. Она заметила это, поняла, что некстати

упомянула о чепчике, и, также покраснев, опустила глаза и замолчала.

– Я вас и принял за мужчину, – сказал Порфирий, оставшись – наедине с Сашенькой.

– А я думала, что вы девушка.

Порфирий рассказал ей, как бабушка берегла его от простуды и рядила в чепчик, платок.

– Я хоть бы опять надеть чепчик, – прибавил он.

– Ах боже мой, для чего это?

– Так… вам нравилось.

– Ах, нисколько, так гораздо лучше, – опрометчиво вскрикнула Сашенька.

– Тогда вы мне сказали… – начал было Порфирий с простодушною откровенностию сердца, но вспомнил испуг Сашеньки

и замолчал.

Сашенька, казалось, также все припомнила, покраснела и потупила глаза.

Но, верно, в самой природе женщины есть хитрость.

– Что ж я вам сказала? – спросила она, не поднимая взоров.

– Вы сказали… "Если б мы были всегда вместе", – произнес тихо Порфирий.

Сашенька снова вспыхнула и, стыдясь своего смущения, закрыла лицо руками.

V

Первая любовь пуглива, как вольная птичка; много, много проходит времени, покуда она сделается «ручною». Природа ведет себя необыкновенно как умно, стройно и отчетливо. Порфирий был свободен, Сашенька также; за ними ничей глаз не присматривал, ничье ухо их не подслушивало, чувства так и влекли их друг к другу; а между тем самый строгий, ревнивый к благочестию присмотр не упрекнул бы их ни в чем. Казалось бы, им опасно сидеть вместе на дерновой скамье, под липой; сладкое воспоминание первого поцелуя должно бы было взволновать их чувства, давало право на полную откровенность; напротив: тут-то чувства их и становились боязливее. И это продолжалось до тех пор, покуда любовь взросла, созрела на сердце и вдруг в одно утро расцвела, как махровая роза. И в глазах, и в выражении голоса явилась какая-то особенная нежность. Все в них стало ясно друг для друга, они взглянули один на другого и обнялись.

– Помните, я сказал: как я вас люблю! – прошептал Порфирий.

– Помню!

– А вы сказали: ах, как и я вас лцоблю; если б мы были всегда вместе! Помните?

– Помню, помню!

Казалось бы, это блаженное мгновение надо было продлить, скрыть от всех свое счастье, но Сашенька вскрикнула опять:

пустите! И, вырвавшись из объятий Порфирия, побежала вон из комнаты.

– Куда вы? Чего вы испугались? – и Порфирий вообразил, что Сашенька опять так же испугалась чего-то, как в первый раз в садике.

Но Сашенька побежала поделиться своим счастьем с няней.

Порфирий задумался, сердце его сжалось, вдруг слышит голос Сашеньки: "Пойдем, пойдем скорее".

И, притащив няню за руку, она вскричала:

– Смотри, нянюшка!

И бросилась на шею к Порфирию.

– Ах вы, баловники, греховодники! – вскричала няня, всплеснув руками и качая головою.

Вырвавшись снова из объятий Порфирия, Сашенька бросилась на шею к няне и задушила ее поцелуями.

– Ну, ну, ну, пошла от меня, бесстыдница! Пошла к своему любезному на шею! Вот погоди, поп-то вас обвенчает, а посаженыйто отец плетку даст на тебя.

Начались сборы к свадьбе.

Природа очень умно взлелеяла любовь в юноше и в девушке, решила взаимное желание их быть и жить вместе; но не дело природы было решать, где им жить.

Кажется, все равно, где бы им жить, лишь бы жить вместе.

Но, верно, не все равно: покуда длились сборы к свадьбе, между женихом и невестой зашел спор: в котором доме им жить? Сашеньке хотелось непременно жить в доме Порфирия, потому что это был дом Порфирия; а Порфирию – в доме Сашеньки, потому что это был дом Сашеньки.

– Я продам свой дом, – сказал Порфирий, – мы будем жить в твоем доме.

– Ах нет, ни за что! – вскричала Сашенька. – Мы будем жить в твоем доме; лучше мой продать.

– Ах нет, ни за что! – сказал в свою очередь Порфирий.

Мне твой лучше нравится.

– А мне твой.

И вышел спор из самого чистого доказательства взаимной нежности. Ни Сашенька, ни Порфирий не хотят уступить один другому в том чувстве.

– Тебе хочется все по-своему делать, – проговорила Сашенька, надувшись,

– если ты свой дом продашь, то я продам свой!..

– Посмотрим! – подумал Порфирий, вспыхнув. Его затронул упрек.

Взволнованное сердце Сашеньки скоро улеглось. Она подошла к Порфирию, но он отвернулся от нее.

Новая искра огорчения. Сашенька отошла от Порфирия, села в угол, закрыла лицо руками и задумалась сквозь слезы: он не любит меня!..

– Сашенька, – сказал Порфирий, взглянув на нее. И он бросился к ней.

– Подите прочь от меня! – проговорила Сашенька.

Обиженное чувство снова возмутилось. Порфирий не перенес его, взял шляпу; мысли его были в каком-то тумане. Он пришел домой.

Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.

– Вот, сударь, извольте получить деньги, – сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином, – я решил дело.

Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.

– Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая, – сказал Семен.

– Как раз тысяча двести серебром, так-с?

– Так, – отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.

На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.

– Я, сударыня, – сказал он ей, – купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.

– Он продал дом свой! – вскричала Сашенька.

– Что ж, он хорошо сделал, барышня, – сказала няня. – Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем…

– Он продал, – повторила Сашенька.

– Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.

– Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда,

– сказала няня торопливо, вызывая Сашеньку в другую комнату, – продавайте, барышня!

– Да, я продам, непременно продам! – проговорила Сашенька с обиженным чувством.

– Продавайте! Дедушка-то заплатил всего две тысячи за него, за новый!.. Пять тысяч дает! Да уж вы не мешайтесь, оставайтесь здесь: шесть возьму!..

– Продавай! Я не хочу в нем жить, – проговорила со слезами на глазах Сашенька.

– Пять тысяч капитал, а мы квартерку найдем рубликов за двести, так без хлопот будет.

И няня вышла к покупщику.

– Пять тысяч не деньги, любезный, – сказала она ему, – барышня и не подумает отдать за эту цену… Шесть, если хочешь.

– Как можно! Да уже так, дом-то мне понадобился: двести набавлю.

– И не говори!

– Пять тысяч пятьсот угодно? А нет, так просим прощенья, – сказал мещанин, обращаясь к двери.

– Ну, погоди, спрошу барышню.

Дело уже было решено, дом продан, задаток взят, пришел Порфирий.

– Здравствуйте, – проговорил он тихо, как виноватый, подходя к Сашеньке.

– Здравствуйте, – отвечала она ему, не поднимая глаз.

– Ты на меня сердишься, Сашенька, – сказал Порфирий после долгого молчания.

– Сержусь, – отвечала Сашенька.

– За что ж?

– Я вас просила, вы не послушались, вы продали свой дом.

– Он очень стар: на него на починку надо было издержать, Семен говорит, тысячу рублей… – начал Порфирий в оправдание себя. – Я и нянюшке говорил, и она советовала мне продать, а жить в вашем…

– А я по совету нянюшки продала свой, – сказала Сашенька.

– Продали!

– Продала.

– Ну, если так… – проговорил Порфирий.

– Куда вы?

– Мне надо идти нанимать квартиру, – отвечал он и бросился вон.

– Порфирий! – хотела вскрикнуть Сашенька, но голос ее замер.

VI

Покупщик двух домов распорядился умнее Порфирия и Сашеньки: соединил оба дома пристройкой, подвел под одну крышу, и вот, не прошло месяца, из двух старых домиков вышел один новый, превеселенький дом: обшит тесом, выкрашен серенькой краской, ставни зеленые, на воротах: «дом мещанки такой-то», «свободен от постоя» и в дополнение: «продается и внаймы отдается».

Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.

Но в доме нет житья.

Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.

Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.

Молодые с испугу перебудили людей.

– Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего, – сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.

Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!

– Ах ты старая баба! – сказала кухарка.

– Я ни. за что не останусь здесь жить! – вскричала перепуганная молодая хозяйка. – Ни за что!

И на другой же день муж ее выставил на воротах: "отдается внаем" – и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.

Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: "продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника", осмотрел дом и решил нанять.

– Так ты сХоди же к хозяину, узнай о последней цене, – сказал он, давая дворнику на водку. – Ввечеру я заеду.

– Слушаю, слушаю, – отвечал дворник.

Ввечеру он опять приехал.

Это был Павел Воинович.

– Ну что?

– Да что, – отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе. – Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать… славный дом…

– Да что?

– А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.

– Отчего?

– Отчего? а вот отчего: я по совести скажу… тут водятся домовые.

– Э?

– Право, ей-богу! по ночам покою нет.

– А днем? – спросил Павел Воинович.

– Днем что: днем ничего, только по ночам.

– Так это и прекрасно, – сказал барин, – я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.

– Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так… Ну, если так, так что ж, с богом… другой похулки на дом нельзя дать…

хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.

Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.

Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:

 
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает кряки песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
 

– Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, – сказал хозяин, – невозможно!

– Это отчего? Это почему?

– А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.

Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.

Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: "Эй! одеваться скорее!"

На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской – ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.

– Ну, нечего делать, оденусь сам, – сказал Павел Воинович, – но на кого же оставить дом?

– А домовой-то, – крикнул Пушкин.

 
Эй, дедушко! ты не засни!
По-своему распорядися с вором,
Ходи вокруг двора дозором
И все, как следует, храни!
 

– Ха, ха, ха, ха!

– Ага! – раздалось с обеих сторон дома.

– Слышишь? отозвался, – сказал поэт, – теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?

– Слышали, слышали!

– Если слышали, так можно отправляться, – сказал хозяин.

И все отправились.

Только что господа со двора, а люди на двор пришли, смиренно присели в передней, как будто нигде не бывали, моргают глазами, думают, господа забавляются себе.

– Чай, до утра просидят? а?

– Фу, как спать хочется!..

– Ну, здоров пить!..

– Вот это что, так ли пьют… да я…

– Тс! черт ты! ревет!

– Что, ничего.

Только что эту беседу в передней заменило всхрапыванье и свист носом, вдруг в комнатах поднялись стук, треск, возня.

– Вася! слышишь?

– А?

– Что это, брат, господа-то передрались, что ли? а?

– Что?

– Господа-то… слышишь, как возятся?..

– А бог с ними!

– Ну, и то.

И Вася и Петр задремали.

А между тем в дому как будто ломка идет.

Верь не верь, а вот произошла какая история. Мы уже сказали, что в обоих старых домиках было по домовому. Они преспокойно жили себе за печками и, видя, что все в порядке, хозяева благочестивы, лежали себе, перевертываясь с боку на бок. Когда Порфирий и Сашенька продали домики, пристройка и соединение их под одну крышу потревожили домовых, но они еще довольны были, воображая, что идет починка накатов и крыши.

Только что постройка кончилась и чиновник, купив новенький дом с иголочки, переехал на новоселье, домовой Сащенькина домика, с левой стороны, приподнялся в полночь осмотреть, попрежнему ли все в порядке.

"Хм, чем-то пахнет", – подумал он, выходя в пристроенную между домиками залу.

Домовой с правой стороны точно таким же образом отправился по дому дозором.

"Э-э-э! вот тебе раз! – подумал он, прислушиваясь. – Это что?.."

Только что он вышел в залу, вдруг что-то стукнуло его в лоб.

– Кто тут? – гукнул он.

– Кто тут? – отозвалось над его ухом.

– А?

– А?

– Кто тут?

– Хозяин.

– А-а-а! как хозяин? Я хозяин.

– Нет, я хозяин.

– Как – ты хозяин?

– Так, я хозяин.

– Нет, я хозяин! Вон!

– Вон? Сам вон!

Слово за слово, схватились, подняли такую возню, такой стук, грохот, что никак невозможно было чиновнику, и особенно жене его, не испугаться до смерти и не выбраться поскорей из дому.