Текст книги "Штукатурное небо. Роман в клочьях"

Автор книги: Александр Строев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

К утру природа угомонилась. Бог знает, где бродил Владимир, коротая эту страшную ночь. Вид замерзшего на российских просторах негра был бы смешон и трагичен, поэтому он просто шёл, уже не останавливаясь ни на секунду, и к первой электричке оказался на какой-то неведомой станции. Просто шагнул в открытые, будто бы для него двери, и в изнеможении упал на скамейку абсолютно пустого вагона.

V

Владимир с Мариной стояли на дне огромного и глубокого оврага. Было уже темно, лишь фонари, горевшие на проезжей дороге, едва доносили свой мерцающий свет, отражавшийся от соседних сугробов. Вдалеке проезжали запоздалые машины. Город был вымершим после праздника, и только с покатых склонов оврага на детских санках и больших алюминиевых тарелках в низину, поодаль от них, скатывались в меховых шапках и норковых шубах жители соседних домов, наконец-то уложившие спать среди новогодних подарков своих детей и продлевавшие праздник жизни игристым шампанским вином. Восторг их был истинно упоителен, когда из зеленых бутылок с грохотом вырывались массивные пробки и, бросая в воздух всё, что попадалось им под руку, все вместе кричали они: ура! и взрывали петарды.

Владимир хватал Марину за рукав, она вырывалась и успевала отбежать на несколько шагов прежде, чем он не останавливал её снова. От волнения он потерял дар русской речи и уже просто кричал что-то на своем французском. Среди общего гама внятно можно было различить только одно – «МЕТЕЛ» – слово, которое он повторял стократ, и которое хоть как-то связывало его пассажи с событиями минувшей ночи.

Когда Марина поняла, что вырываться и убегать бесполезно, она приложила свою заснеженную варежку к его губам и тихо сказала:

– Прости, ничего больше не будет. Ночью я была с женщиной. Не знаю кто из вас двоих теперь для меня важнее… Если ты меня еще хоть раз тронешь пальцем, я закричу и позову на помощь.

Владимир остановился. Марина подождала с минуту. Потом развернулась и пошла в ту сторону, где вдалеке ровно светилась красная буковка «М».

Друзья Владимира, заподозрив недоброе, все утро стучались в его дверь, двери никто не открывал. Дверь взломали. Владимир лежал совершенно пьяный, накрытый с головой одеялом. Когда одеяло сдернули, пришедшие, взглянув на него, на мгновение отшатнулись. Владимир был бел как они.

В клинике, куда его поместили, врачами был поставлен диагноз – витилиго – болезнь пигментации, которая случается порой и на нервной почве.

Через несколько недель Владимир забрал свои документы из Университета и белым вернулся на родину.

Павел Исаевич.

– Смешно! И трижды наивно, когда человек о себе пишет. Писателем что ли себя воображает. Обороты такие заумные использует. В жизни бы так не стал разговаривать.

Пётр Исаевич.

– А почему Вы решили, что это кто-то о себе пишет? Эфиоп какой-то приехал в Москву учиться, а вместо учёбы его на женский пол потянуло. Мораль – не гонялся б эфиоп за… Ну и так далее по тексту…

Павел Исаевич.

– Тут вообще про эфиопа ни слова не было!

Пётр Исаевич.

– Как не было?! Дайте! Вот же чёрным по белому – из республики такой-то!!!

Павел Исаевич.

– Вот именно – чёрным по Белому! Вы между строк читать не пробовали?! Тот, кто это написал – белый как июньская ночь на Балтийском заливе! А всё остальное наполовину выдумка. Удивительно всё-таки…

Пётр Исаевич.

– Ничего удивительного я здесь не наблюдаю. Все это с таким прицелом пишется, чтобы потом кому-нибудь на глаза попалось, что-де недооценивали мы этого человека, а он вон какой глубокий и складный, оказывается.

Павел Исаевич.

– Ну, что вы, Петр Исаевич, гнусную подоплеку во всём ищете. Может человек только, когда за ручку берется, думать всерьез начинает, осмыслять и по полочкам в своей голове раскладывать, а до этого все наперекосяк и руины вокруг. И ветер.

Пётр Исаевич.

– Хорошо, что вы уже больше не пишете, а то от вашей фигуральности у меня уже в голове шумит и во лбу тикает. Дальше читайте…

Глава 19
Азбука вкуса

Сегодня ночью мне приснился петух. Он что-то зарывал или разрывал своими лапами в песочнице на детской площадке. Качался на качелях. Взбирался по горбатой лесенке. Деловито и молча ходил туда-сюда по закрепленному в центре бревну, то опуская, то поднимая его с разных сторон. Когда раздалось – «ку-ка-ре-ку!» – я проснулся.

К чему снятся петухи? Я справился у разных людей. Пролистал на лотках у метро всевозможные «Сонники». Ни одна из версий не совпадала друг с другом. Я буду придерживаться своей – это, наверное, к пожару. В доме напротив часа через два, после того как я проснулся, сгорела трехкомнатная квартира. К счастью, никого из жильцов в эту ночь там не оказалось. Когда подъезжала пожарная, я стоял у окна в халате и смотрел, как полыхает крыша – квартира была на последнем этаже. Это продолжалось минут 20–25. За это время я успел вспомнить много всякой ерунды, например, что в детстве я не любил вафли, овсяную кашу, зефир и сыр с крупными дырками. Вспомнил, как в детском саду мой пятилетний «сокашник» давился овсянкой с собственной рвотой, чтобы не отругала какая-то «баба Маня».

Потом до полудня спал.

II

Мы с мамой возвращались из детского сада. Я держал ее за руку и прыгал в своих дурацких сандалиях, минуя желтые круги от вечернего солнца на майском асфальте, пока мое внимание не привлек сосед в ситцевой рубашке с карманами (из дома напротив), который нес в обеих руках два коричневых бумажных пакета, в каких раньше продавали на развес крупу, конфеты и сахар. В пакетах кто-то пищал. Я остановился, а он, как будто хвастая, нагнулся ко мне и, улыбаясь, показал их содержимое. В одном и в другом, взбираясь друг на друга маленькими розовыми лапками, барахтались штук десять пушистых цыплят. От удивления я открыл рот и, забыв, что я со старшими спросил – сколько стоит? Сосед рассмеялся и сказал – по пятачку! До школы мне было еще два года, но каким-то странным образом я подсчитал, что если взять трех, то это будет все равно, что три раза проехать на метро или слопать одно мороженое, а взамен получить что-то нежное, живое, дрожащее. Обо всем этом я думал пока мы не зашли домой, и уже тут я применил всю силу своего убеждения, чтобы осуществить этот внезапно поразивший меня план. Странно, но, сколько я себя помню, так я не выпрашивал даже разборных индейцев в «Детском мире», которые появились в то время, как великий дефицит! Вес был взят! И, приблизительно, через час мама принесла мне в ладошках, сложенных лодочкой, три желтых и глупых шарика. 15 копеек! Все они немедленно, по совету бабушки, были помещены в коробку из-под обуви «ЦЕБО», выстланную какой-то старой бумагой, и поставлены в туалет/ванну – у нас был смежный санузел. Пока меня не загнали спать, я сидел перед этой коробкой на корточках и мешал чистить зубы и справлять перед сном свою нужду всему семейству. Не мог оторвать глаз. Все это было мое!

По-моему, мне ничего не снилось, но когда я проснулся и в одних трусах вышел в коридор, бабушка крикнула мне: – Санька, ну-ка иди-ка сюда!

Возле обувной коробки на обрывке жирной магазинной бумаги лежали мертвыми два цыпленка (как это могло случиться! я же сам кормил их вареными желтками!). Уцелевший цыпленок, как сумасшедший, бегал по коробке из угла в угол. Когда он подрос, и стало понятно, что это мальчик, его назвали Петя.

III

Великое качество человека – оригинальность! (если оно есть), которое делает его объектом всеобщего внимания, обсуждения (восхищения или осуждения – не важно). Особенно оно спасительно для людей, остро ощущающих одиночество, будь то натуры творческие или просто эмоционально неуравновешенные. Все это с избытком я испытал на себе, еще вполне не осознавая его величие. Но всякий раз, выходя с бабушкой гулять во двор, я расстраивался, если там не было «зрителей», то есть соседей.

Что является предметом гордости для человека городского? Какая-нибудь необычная и послушная собачка или серебрящаяся на солнце сиамская кошка. Нашим предметом гордости был привязанный веревочкой за одну лапу (чтобы не убежал) петух. Все, кто любил или по каким-либо причинам не любил нас, не могли оставаться равнодушными к такому зрелищу:

– Да это та сумасшедшая старуха со своим внучеком, которые петуха на поводке писать во двор выводят, – говорили между собой хорошо одетые соседи с породистой длинношерстной таксой и «Жигулями».

Но все остальные, стоило нам только выйти, собирались на детской площадке для получения очередной порции бесплатного удовольствия, как будто приехал цирк шапито.

Выходя во двор, Петя сначала очень методично и долго рылся в песочнице, клевал мелкие камушки. Потом деловито обходил и разглядывал всех собравшихся. И только после этого приступал к показу обязательной программы. День ото дня в его репертуаре появлялись все новые и новые трюки. Он вверх-вниз ходил по горбатой металлической лесенке, качался на качелях, взад-вперед вышагивал по закрепленному в центре бревну, то, опуская, то, поднимая его с разных сторон. А потом, взобравшись на последнюю ступеньку странного сооружения с перекладинами и вваренными в них разной величины кольцами, озарял весь городской двор победным – «ку-ка-ре-ку!» Спрыгнув, он убегал к подъезду и ждал пока кто-нибудь из нас откроет его величеству дверь. Все аплодировали ему кроме нас с бабушкой, потому что это был наш собственный «отпрыск», хотя мы и «палец о палец не ударили» в вопросах его воспитания. Кто-то советовал отдать Петю в цирк, но иметь такую диковинку при себе было куда приятнее.

То ли Петя жил какой-то своей особенной внутренней жизнью, то ли зазнался как единственный чересчур успешный артист, но, чем больше я начинал его любить, тем независимей и самостоятельнее он становился. Мне это было очень обидно. Когда его (уже из большой коробки на кухне, где он проводил большую часть своего времени) выпускали поноситься по комнате, я начинал его задирать, топая на него ногами и загоняя в угол. Однажды он меня очень больно клюнул. Я промолчал и стерпел, но с тех пор на прогулку его выводила одна бабушка. Наши отношения охладели. Я увлекся чем-то другим (кажется, мне подарили летающий вертолет со стартером) и Петино присутствие в квартире волновало меня не больше, чем присутствие телевизора, когда по нему не показывали мультфильмы. Такой вот тупой народ эти дети!

IV

В квартире № 22 (что в лото называется «два гуся», а в карточной игре в «Очко», мягко выражаясь, что ты проиграл) по площадке наискосок и напротив нашей квартиры жил заядлый дачник – наш сосед (Царствие ему Небесное) Сергей Федорович. Лето подходило к концу. Кому и как в башку влетела такая мысль, по-моему, ему, но, однажды, когда я проснулся после ненавистного послеобеденного сна, я услышал в коридоре его голос:

– Я отлично рублю головы! – и больше ничего.

Не нужно много фантазии, чтобы догадаться о какой голове шла речь. Я нарочно несколько пространно начал этот рассказ, потому что, как сказал один Художник, если на сцене ружье, то оно обязательно выстрелит, а если в рассказе петух, то его обязательно сожрут – это уже мое личное наблюдение. Но дело не в этом и даже не в том, что несколько дней подряд (четыре десятка с лишним лет тому назад) я, наотрез отказываясь спать после обеда, по два часа стоял в прихожей и дежурил около дерматиновой двери, за всеми подглядывал, подслушивал их разговоры. Произошло, вероятно, то, что должно было произойти. Я никому не сообщил о своем знании, о том, что меня волнует. Мне было стыдно за свое напускное равнодушие. Никому и в голову не пришло о чем-либо меня спросить.

«Товарищ, не в силах я вахту стоять, – сказал кочегар кочегару», – такое недоразумение случилось со мной в один из дней. Я проснулся, вскочил, побежал на кухню и никого на привычном месте там не обнаружил, не было уже даже коробки. На кухне стало светлее и просторнее. Почему-то я не заплакал, а просто-напросто помрачнел и замкнулся. Ничего уже нельзя было сделать. Через несколько лет мне рассказали, как Петя с отрубленной головой минут пять носился по двору, натыкаясь на свои металлические игрушки, а все соседи (не знаю с каким чувством, но также) стояли и смотрели на него.

На ужин был суп. Мы все сидели за столом, у всех дымились тарелки. Дымилась и у меня. В моей – был один бульон, в котором плавал отрезанный вареный гребешок – как самый маленький в семье, я, видимо, имел на него право.

Я не сказал еще, что помимо зефира, сыра и разной другой чепухи, я до тошноты не мог терпеть куриного супа. Отказаться от этой тарелки было невозможно. Конечно, у меня был шок, но в то время я никак не мог квалифицировать свое состояние. Я плотоядно и медленно жевал этот скрипящий на зубах гребень, большой ложкой, изредка прихлебывая бульон. Все жаловались на жесткое мясо и сетовали на то, что нужно было варить курицу.

* * *

Я до сих пор не могу понять почему в тот раз мне впервые понравилось это блюдо.

Теперь я совершенно спокойно покупаю в кулинарии кур (петухов, кажется, не продают), спокойно ем зефир, вафли, пастилу, овсянку, ищу сыр с крупными дырками и не люблю что-то совершенно другое.

Стремительно меняются наши вкусы.

P. S. Около семи лет назад Сергей Федорович переехал со своей женой (Царствие уже и ей Небесное) в квартиру поменьше в соседнем доме и вскоре умер. Мои родители ходили проститься с ним. В морг его почему-то сразу не забрали, а сделали укол формалина – наверное, существует такая технология. Он лежал на столе в гостиной. На голове у него был надет прозрачный полиэтиленовый пакет, перехваченный на горле резинкой. Я ничего не хочу этим сказать. Но как-то странно все это. Странно.

Павел Исаевич.

– А у меня, например, не так давно пасхальные яйца на кухне протухли. И выбирал вроде бы лучшие и варил долго, и освятил как положено, в холодильник определил на почётное место. Ан – нет! Но не должно же было по всем законам такое случиться! Ну не бывает такого!

Пётр Исаевич.

– Иногда, знаете, и такое бывает, чего и быть-то не может! Вот только ничего не понял сейчас, ей Богу!

Пётр Исаевич.

– Соплежуйство, опять какое-то! События бессознательного прошлого! И опять – смерть в результате! Хотя бы и петуха третьего. Одного из всех цыплят выжившего!

Павел Исаевич.

– Не соплежуйство, а групповое мясоедение в дни Успенского Поста, скорее! И вполне себе всеми осознанное. А Вы никогда не задумывались, что жизнь в конце концов именно этим и заканчивается?! Каким бы циркачом не был, а сожрут тебя «по-любасу» свои же собственные друзья в результате! С голодухи или так из любопытства праздного просто… Но – «Дело не брюхе, а в духе!»

Пётр Исаевич.

– Да уж и не подавятся! Точно! Жаль только вот мальчонку… Тут ведь как и посмотреть-то, но никогда это Послушание ни к чему хорошему не приводило!

Павел Исаевич.

– А Вы с такими заявлениями всё же поаккуратнее, Пётр Исаевич! «Бог – не Мирошка…»

Глава 7
Теорема

I

Удивительная пора – детство. Иногда, к случаю, вспомнишь, и сердце начинает съеживаться, как и ты сам много лет назад в чистой постели после ванной; сладкое время. Но это только сейчас, когда о нем вспоминаешь. Вообще быть ребенком очень тяжело. Что-то тебе еще недоступно, что-то скрыто, что-то намеренно скрывают, и во все хочется сунуть нос, понюхать, в буквальном смысле этого слова.

Хочется сделать что-нибудь такое, чтобы тебе завидовали, приподняться над собою на носочках, хотя бы в лице друзей-приятелей, взрослым ведь мало в чем можно открыться. Помню, как мы с родителями отдыхали на туристической базе, и я бегал в кабинки для переодевания, якобы отжать трусы (я и купался из-за этого чаще, синел уже, а купался), а на самом деле – подглядывал в дырочку от сучка за переодевающимися там тетками и девчонками. За одной (я имею в виду девочку) так и не смог (три дня пытался) и влюбился в нее по уши. Звали ее Даша. Потом, как на счастье, выяснилось, что наши родители были знакомы, мы разговорились по дороге из столовой, и она тоже влюбилась в меня, не знаю почему, может быть, я как-то особенно смотрел на нее (раздевал глазами). Судя по фотографиям, в том возрасте я был совсем невзрачный. А она была на год старше и очень красивая. Накануне окончания смены мы сидели с ней в темноте на скамейке у берега. Она ко мне и придвигалась, и мы долго молчали, и я чувствовал, как она хочет, чтобы я поцеловал ее (в губы, прямо в губы!), а я так и не смог. Сделал вид, что не понимаю. Мои родители продлили путевки. Она уехала, а я ходил по лесу и плакал. Так и ношу это в себе до сих пор. Уже не ношу. Но это из области детского романтизма. Существовали и куда более изощренные способы потянуть одеяло жизни на себя. Все от желания вершить свою личную, интимную жизнь, которой можно делиться или из хвастовства, или рассказывать в ответ тем, кто только что поведал тебе свою тайну, или не рассказывать вовсе. Соперничество!

Вообразите, себе год примерно 1982, Брежнев, галстуки и все такое, но от этого меньше не стоит. Это сейчас мы многое могли бы сделать просто за деньги, а во втором, пятом классе, как ни крути, в голове то Таня, то Марина, то Наташа и все ждешь седьмого, восьмого, девятого, чтобы взять ее за руку или потрогать за попу, боишься, что не разрешит. Но это ты, а некоторые не дожидались. Вот и ходишь оплеванный, как дурак, после школы табуном к кому-нибудь в гости (пока нет родителей), смотришь, как какой-то Карен из параллельного класса твою Мечту прямо в форме на кровать в родительской спальне заваливает, между ног щупает, а она ему! улыбается. И родинка по лицу её, как бескрылая муха мечется! Экстремально! Но совершенно об этом не жалею.

Была еще одна забава задолго до того, как все друг друга по очереди лишали невинности. На другой стороне Москва-реки, где сейчас находится Сити, раньше были колхозные поля, и все от мала до велика, переплывали на другой берег (пока не было видно спасательных катеров), взбирались по обрыву и таким же манером возвращались обратно с полными трусами редиски. Все тебя на берегу ждут, вид у тебя ниже пояса геройский и сам ты герой, особенно, если удалось прийти в будние дни поближе к вечеру и втроем: ты, Катя и какая-нибудь Оксана. Дальше начиналась мистерия. Они сначала хихикают, сами уже как эти редиски румяные, на горизонте закат, все вокруг красно-желтое, сидят на старом домашнем покрывале, что-то еще пытаются обсуждать от смущения, а потом замолкают и одну за другой жуют эту редиску, глядя тебе прямо в глаза, с трудом глотая, потому что все во рту склеилось (это ты завтра на перемене краем уха услышишь). А тебе еще за этой редиской не раз в трусы лазить! И хоть опасное это дело – красть что-нибудь, а ничего не поделаешь. Многие подвергают себя опасности ради ощущения жизни. А где жизнь? Да вот она!

II

Попробуем решить такую задачу. Из пункта А в пункт В со скоростью 5 км в час «из дома вышел человек». Для ясности пунктом В назовем спортивный магазин (например «Турист», что находился в Москве недалеко от станции метро «Пионерская»), человека назовем «отец» и обозначим его буковкой Х (икс). Как у многих отцов у него есть сын, назовем его буковкой Y (пускай – Игорек). Как нередко это случается, отец живет с другой семьей отдельно от сына, где детей нет. С прошлой семьей, несмотря на детей, отношения не сложились: Он (икс) любит Высоцкого, вся Ее (его жены) родня – «АББУ», на том и не сошлись. Он (икс) имеет право видеть своего сына раз в две недели по выходным, когда Она (пора уже назвать ее Z – зэт) куда-то уходит, и поздравлять (уже в Ее присутствии) его с днем рождения и со всеми другими мужскими праздниками – уже на Его (икса) усмотрение. Итак, Он идет в магазин «Турист», чтобы приобрести на сумму денег N, укрытую от своей нынешней супруги, подарок для сына ко дню рождения. Долго толкается возле витрин, и уже перед самым закрытием магазина, наконец, выбирает подарок. Так нередко делаем и мы: желая осчастливить кого-то из близких, выбираем то, что когда-то не хватало или не хватает нам. Он безмерно счастлив от своего выбора и, пробивая в кассе чек, уже заранее улыбается, представляя, как обрадуется Игорек. Это ласты, маска и трубка. Более того, Он представляет, как Игорьку будут завидовать его друзья, немного меньше, чем лет двадцать пять назад завидовали бы Ему, но все-таки! Он вспоминает как несколько лет назад Игорек был счастлив подаренным ему отцовским часам на широком кожаном «ремешке с Гагариным». По Его подсчетам, дома Ему нужно появиться только через 1 час и 20 минут так, как если бы Он возвращался с работы, которую прогулял, взяв после обеда «за свой счет», а в журнале на проходной, отметив – «местная командировка» и Он опрометью несется на речку, как будто проверить качество купленного им подарка (вдруг придется менять!). На самом же деле, сгорая от желания примерить на себя то, чего у него не было никогда в жизни и после завтра уже никогда не будет. День будний и время уже позднее. Он, не стесняясь, раздевается и в семейных трусах с узором типа «огурцы» залезает в воду. Плюет на стекло маски, чтобы не запотело, полощет в воде, водружает ее на себя и дальше, чувствует, как прохладная вечерняя вода омывает его благодарное тело. Смутно видит дно, отчетливо свои руки, выставленные клином вперед и еще, зубами, закусившими резинку, чувствует, как под воздействием скорости, которую придают ему ласты, дыхательная трубка над головой рассекает в тихой и пресной воде буравчик, подобно плавнику акулы. Затылком Он натыкается на объект С, плывет к берегу. Вылезает из воды. Одевается. С той же скоростью – 5 км в час идет обратно. И после этого в течение 24 часов не появляется ни дома, ни на работе.

Спрашивается: где и с кем Он провел это время.

III

Знаете, чем отличается плохое кино от хорошего? Все описанное здесь почти что кино. Вы и сами, должно быть, уже догадались. Ни одна деталь, упомянутая выше, не является случайной. Во всем есть свой строгий математический расчёт. Мой ли, Чей ли – не важно.

Хорошее кино (точнее драматургия) определяется по монтажу. Берётся ряд планов, которые по отдельности выглядят вполне себе самодостаточно и волей художника соединяются в единственном ведомом ему одному и его идее порядке. На стыке возникает некий новый, третий смысл, который и называется – кино.

Всякое случается в жизни. У меня, например, не так давно на кухне лопнул стакан, хотя его никто не трогал, лопнул ровно, по кругу, так, что получился стеклянный хула-хуп и этакая «стопка» с острыми, как лезвие, краями. Но чаще всего случается, что приходит вечер, за вечером наступает ночь, за ночью – день, а перед ним – утро.

В одно из таких утр следственная группа Районного Управления Внутренних Дел была нимало озадачена, обнаружив на берегу реки, труп утонувшего мальчика, около которого лежали ласты, маска и трубка для подводного плавания. На правой руке у него были водонепроницаемые часы на широком кожаном «ремешке с Гагариным».

Из одежды – синие синтетические плавки до отказа набитые редиской.

Когда я составлял план этого рассказа, последние слова в предыдущем абзаце по порядку были далеко не последние, но у меня вдруг перестала писать ручка, хотя в ней еще было полно чернил, и я продолжал писать карандашом. Чтобы не грешить против «пера», после этих «последних слов» все выделено курсивом.

Оперативно-розыскные мероприятия привели к тому, что мать и «отчим» утонувшего мальчика в это время находились на даче и занимались прополкой огорода. Сообщить им о происшедшем удалось только через три дня. А человек, оставивший на берегу ласты сошел с ума.

Здесь по идее нужно было бы поставить точку, но мы поставим такой вот значок:

•, что в математике означает – «что и требовалось доказать»[1]1
  Quod erat demonstrandum (лат.) – прим. автора.


[Закрыть].

Пётр Исаевич.

– Вот ничего не понял сейчас, ей Богу!

Павел Исаевич.

– А помните, когда мы с Вами грешили явлениями народу, на лекцию одну забрели, под видом инспекции за содержанием публичных выступлений. Там ещё в финале такой занятный диалог лектора со студентом одним состоялся. Тот ему:

– Мераб Такой-тович! (сам уже сейчас отчества не вспомню, как полбашки с памятью отхватило) Сидел вот я, полтора часа Вас слушал, а так ничего и не понял…

На что лектор ему:

– Вы знаете, молодой человек, а пред нами не стояло такой задачи, чтобы именно Вы что-то поняли!

Ну, не молодец ли!? Под орех младенца того разделал!!! Полтора часа он слушал! Смех, да и только! Дальше двигаемся. Неисповедимы пути…