Текст книги "Рассказы о М. И. Калинине"
Автор книги: Александр Шишов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
В родном краю
На покосе
Как наступит жаркое лето, глядишь, Михаил Иванович Калинин и приедет к себе на родину отдохнуть, побродить по полям и лесам.
Приезжал он до революции семнадцатого года из Питера, когда был рабочим на заводе «Айваз», приезжал и из Москвы после революции, когда был «всероссийским старостой».
Деревня Верхняя Троица, куда приезжал Михаил Иванович, стоит на берегу Медведицы.
За рекой густой лес: сосна, ель и берёза.
Начинается покос. Ранним утром на лугу зазвенят косами косари. И он туда же.
«Вы, Михаил Иванович, гость. Выходили бы из дому попозднее»,– скажут ему сельчане.
«Э, нет! Роса сойдёт – косец домой идёт»,– ответит он.
В белой рубашке, с расстёгнутым воротом, подпоясанный узким ремешком, Михаил Иванович встаёт в ряд с мужиками. На ремешке же прикреплён лопаточник из берёсты, в нём брусок – точить косу.
Один раз вот так косил Михаил Иванович и видит: машет косой невдалеке белобрысый мальчонка – сын вдовы Макахиной. Запарился. Шея вся в поту, и рубашка прилипла к телу.
– Федей тебя звать-то?
– Да. Макахин я. А что?
– Плохо косишь, вот что, Федя. Животом берёшь.
– Коса у меня плохая, Михаил Иванович. Не поспеваю за другими.
– Покажи.
Калинин шаркнул косой по траве раза два и стал разглядывать полотно.
– Коса хорошая, да насажена тебе не по росту. Приходи ко мне сегодня. Наладим.
Парнишка было усомнился: где же городскому жителю знать крестьянские премудрости! Но всё же пришёл.
Первым делом Михаил Иванович смерил ремешком рост Феди от пупка до земли. А затем эту мерку перенёс от пятки косы до курка на черенке. Невелик рост у Феди Макахина – курок осадили пониже. Этим же ремешком Михаил Иванович определил и захват, чтобы коса брала не мало и не много.
Отбивая на стальной бабке свою косу, Калинин хотел подправить и Федину, но тот не дал.
– Что вы? За всех делать – рук не хватит. Только покажите, я дотошный…
Все дни покоса, как высыхает роса и солнце идёт на полдень, мужики, усевшись на валках свежей травы, слушают Михаила Ивановича. А он, перебирая пальцами клинышек бородки, рассказывает, что сделали для народа большевики после смерти Ленина и что должны ещё сделать, чтобы деревня стала прочно на путь социализма.
Через головы мужиков и женщин смотрит на Михаила Ивановича и Федя – сын вдовы Макахиной. Смотрит, слушает и про себя разумеет: «Вот он какой, Калинин! Всё-то знает, всё-то умеет! Поэтому и прозвали его «всероссийским старостой».
Ремешок с набором
Не одна рубашка изношена на тощих плечах и худой спине деревенского парнишки Стёпы Еремеева. Носил он сарпинковые в полоску, носил из синего и чёрного сатина, затягиваясь узким ремешком с набором. Рубашки мать для Степы шила новые, а ремешок оставался всё тот же. Потускнеет на ремешке набор, парнишка возьмёт мел и тряпку, и серебряные уголки с квадратиками вновь заблестят, заиграют.
Ремешок этот подарил Стёпе Михаил Иванович Калинин. Ну как его не беречь, не чистить?! Как не похвастаться им перед сверстниками?!
– Где же это было?
– Да вон там, у ручья.
– Сам, говоришь, отдал?
– Снял с себя и отдал.
Ребята не очень-то верили, а на самом деле так и было.
Вёз Степа тот раз с поля ржаные снопы на старой Воронухе. После дождя земля раскисла, а через ручей хоть прыгай: плашник тут лежал, да водой его подмыло и унесло. Пришлось лошадь пустить прямиком. Дорога на подъёме шла влево, и лошадь тянула туда, а парнишка растерялся, дёрнул за правую вожжу – и вот на тебе, завязла телега. Передние колеса через ручей прошли, а задние врезались в землю по самые ступицы.
Сгоряча Степа стал хлестать лошадь. Кнута Воронуха боялась: рванула на всю силу – супони на хомуте как не бывало. Супонь оборвалась – гужи разошлись, и дуга завалилась.
Сперва парнишка торопился, хотелось ему вызволить воз, а тут понял: суетой делу не поможешь.
– Что, завяз? – спросил проходивший мимо человек.
– Завяз… – упавшим голосом ответил Степа и при этом даже не взглянул на того, кто спрашивал. Мало ли здесь ходит всякого народу: за его деревней большак в сторону торгового села Горицы.
– Следовало в объезд, а ты поленился. Сиди теперь…
Степа молча, насупившись, развязывал чересседельник.
– Что же отец-то? По такой дороге надо было ему самому ехать.
Степа взглянул на прохожего и подумал: «Что за дядька? С гладкой бородкой, как у нашего учителя. При очках, с палочкой. Шёл бы себе дальше, так нет, остановился, заглядывает под телегу, обо всём спрашивает».
– Отец мой с гражданской без ноги. Ему только скирдовать. Сидит на току, ждёт снопов.
– Воз придётся перекладывать.
– Снопы сухие: жито потечёт.
– Что же делать-то будешь?
– А то, что надо.
Стёпа достал запасную верёвку и зубами принялся развязывать на ней узлы, чтобы продеть в хомут вместо супони. Но верёвка сопрела, обрывалась. Тут прохожий человек и дал ему с себя поясной ремешок.
– Набор-то полетит с него,– сказал Стёпа.
– Ну и что же, пусть летит.
Засупонить таким ремнём хомут ничего не стоило. Гужи и дуга стали на место. Лошадь подняла голову, переступила с ноги на ногу. Стёпа взялся за оглоблю, а прохожий сзади качнул воз плечом, и Воронуха выбралась на дорогу.
На пригорке парнишка перевёл дух, огляделся. Хотел прохожему человеку спасибо сказать, а того и след простыл.
Дома за обедом отец сказал, что в их деревню сегодня приходил Михаил Иванович Калинин. Стёпе сразу стало ясно, кто помог ему воз вытянуть. «Как же это я не узнал? Не раз видал портреты! Надо ремешок вернуть поскорее, да вот соблазн: мать шьёт к празднику рубашку с каймой, ремешок-то к ней как бы подошёл!» – подумал он.
Отгулял Стёпа праздник и пошёл в деревню Верхняя Троица, где Михаил Иванович гостил.
Калинин припомнил парнишку.
– Что ты принёс ремешок – хорошо. За это я тебе дарю его. Носи на здоровье!
Грибы-полковики
Если летом Михаил Иванович не выберет времени от большой работы в Кремле приехать к себе в родные места, то осенью денька на три обязательно наведается.
– Грибы-то уродились? – здороваясь, спросит он соседей.
– Уродились,– отвечают друзья-односельчане.
И Михаил Иванович с корзиной в руке спозаранку спешит в лес.
Осенью погода не устойчива – может внезапно разразиться дождь; домашние беспокоятся, но Михаил Иванович уверяет, что в роще каждое дерево – зонт, а куст – шалаш.
Взрослый народ грибы собирает тихо, разве что хрустнёт под ногой валежник. Зато ребята гомонят: «ау!» да «ау!»
– Показывайте, где грибов столько набрали, а то отниму,– «пугает» их Калинин.
Да ребята-то не из пугливых. Они весело отвечают:
– По всему лесу, Михаил Иванович. Ходите за нами, не прогадаете, да не отставайте, а то заблудитесь.
Не знают ребята, что Михаил Иванович, будучи вот таким же проворным да быстрым, в посконной рубахе, босиком, исходил все здешние леса и перелески.
Тогда не пестрило у него в глазах, а сейчас пестрит. Хорошо, что подберёзовики растут на прокошенных полянках. Ну, да ведь не в грибах дело!
Бродя по лесу, слушая птиц, не замечает Михаил Иванович, что шумливая детвора хозяйничает в его корзине.
– Белый у вас перестоек, Михаил Иванович.
– Ну что ж, что перестоек? Этот гриб-боровик всем грибам полковик… Вот чего вы не знаете.
– Какой же он полковик: старый да червивый,– смеются ребята.
– Разве червивый? Глядел я на него в четыре глаза, а не признал.
Солнце подсушило на листьях росяные капли. Зашелестел ветер на вершинах белостволых берёз. Заиграли блики на земле. Грибы как будто попрятались: ищи не ищи – нет их. Пора домой.
Мужики собрались за околицей у реки Медведицы, раскуривают цигарки. Ждут. Михаил Иванович угощает их папиросами и сам закуривает, а ребят просит отнести его корзину домой.
– Да скажите, чтобы зажарили грибы. Я тут с полковиками и расправлюсь…
…За разговорами с односельчанами грибы забыты.
И только к полудню Михаил Иванович, потирая от удовольствия руки, садится за стол.
– Прошу прощения! Заговорился со старыми друзьями.
– Прощаем,– отвечают домашние,– прощаем потому, что хороших грибов набрал: белые да все молоденькие.
Михаил Иванович разглядывает грибы на вилке.
– Не мои грибы. Таких с моими глазами не насобирать…
– Корзину твою принесли ребята.
– Ну вот, они мне своих грибов и прибавили. Да так прибавили, что от моих полковиков ничего не осталось.
Гармонь
Долго Алёша колебался, прежде чем решиться поговорить с Председателем ВЦИКа Михаилом Ивановичем Калининым один на один, выложить ему своё горе.
«Все идут к нему с прошениями да жалобами, ну и я пойду,– думал он.– Как приедет погостить в свою деревню и пойду».
Увидели Алёшу в палисаднике, в кустах, босоногим, в длинных заплатанных штанах, без фуражки.
– Ты что тут делаешь?
– Ожидаю.
– Кого ожидаешь?
– Его.
Все поняли, что парнишке нужен Михаил Иванович. Тот только что с дороги умылся, почистился, на открытой террасе с родными чай пил.
– Ну, заходи, мальчик, заходи,– приглашает Михаил Иванович.– Чей же ты, откуда?
– Из Хрипелева. Алёша Сысоев. Я с жалобой на мамку. Она мне гармонь не даёт.
– Вот тебе и на! – Михаил Иванович поставил стакан на блюдце, засмеялся.– Почему же она тебе гармонь не даёт?
– Говорит: «Мал, изломаешь». Только я бы берёг…
– А может, и правда подождать, когда подрастёшь?
– Подождал бы, да не ждётся.– Подойдя поближе к Калинину, Алеша понизил голос: – Играть-то я уже научился.
– Как же?
– Мамка уйдёт в поле или на гумно к риге, я гармонь-то выну из сундука и учусь. А как увижу, она возвращается, опять гармонь спрячу.
– Один в доме-то?
– Нет, у меня сестрёнки – Манька и Дуняшка. Я им по леденцу даю, чтобы молчали.
– Ну и ловок, Алёша! А если мать меня не послушает?
– Послушает. Как бы тятька был жив, дал бы гармонь, а то помер,– голос у Алёши осёкся, задрожал, на глаза навернулись слезы.
Михаил Иванович отечески прижал Алёшу к себе и сказал:
– Придётся за тебя заступиться.
…Вскоре Михаилу Ивановичу потребовалось быть в деревне Хрипелеве. Тамошние крестьяне перемеряли землю и перессорились. Земли мало, а людей много. Поехали за Калининым, просили его рассудить.
Пока выносили стол и скамейки, пока народ готовился к сходке, Михаил Иванович вспомнил об Алёше Сысоеве.
Мать Алёши, увидав входящего в дом гостя, переполошилась:
– Ой, Михаил Иванович, как же это вы ко мне зашли? Да куда же мне вас сажать, чем потчевать?
– Потчевать ничем не надо, Ольга Васильевна. Жалоба вот на вас поступила: сыну гармонь не даёте.
Ольга Васильевна всплеснула руками.
– Батюшки мои! Да неужто мой Алёшка был у вас? Я думала, он посмеялся, когда грозил мне. Говорил: «Мамка, пожалоблюсь Калинину». Вот и пожалобился.– Она шумно вздохнула.– Берегу я гармонь. Только что и осталось от мужа. Ну, хоть бы играть-то Алёша умел…
– Как знать, Ольга Васильевна. Может, он и умеет.
– Конечно, умею,– подал голос Алёша из-за ситцевой занавески.
– Помолчи,– остановила его мать.– Когда взрослые говорят, держи язык за зубами…
Михаил Иванович спросил:
– Что с мужем-то?
– Помер.
– Отчего же?
– Простудился. Воспалились лёгкие. Оставил полон дом сирот.
С полатей свесились две золотистые головки девочек. У той и другой ресницы длинные, как у Алёши.
– Землю-то у нас по едокам делят.– сказала Ольга Васильевна.– Нас четверо, а считают трое. Дочки-то у меня близнецы, вот и посчитали двух за одну.
– Как же это?
– А вот так.
– Это домыслы кулаков. Заступлюсь я за вас на основе советского закона,– пообещал Михаил Иванович.
Тем временем Алёша, за занавеской, достал из сундука гармонь и заиграл. Заиграл чётко, уверенно перебирая лады.
Ольга Васильевна насторожилась, замерла. Затем лицо её озарилось радостью.
– Батюшки мои, когда же он научился-то? Играет, как отец. Ну, как отец!
И вдруг по чистому, белому лицу её потекли слёзы.
Михаил Иванович бесшумно встал с лавки и, опираясь на палку, пошёл на деревенскую сходку.
Рюшки
Городки Михаил Иванович Калинин называл по-старинному – «рюшки». Любил в них поиграть. Когда приезжал в субботу или воскресенье на дачу – местечко Узкое – отдохнуть с семьёй, на час, два выйдет проведать рабочих пригородного хозяйства.
А те уже поджидают его.
– Сыграем, что ли, Михаил Иванович?
– Играть не устать, не ушло бы дело!
– Всех дел не переделаете, сегодня воскресенье. К тому же биты хорошие: из берёзы, прямы, гладки, увесисты.
Михаил Иванович вешает пиджак на сучок придорожной липы, закатывает рукава рубашки и встаёт на исходный рубеж, говоря:
– Рюшки я ещё в детстве любил. Бывало, в деревне Верхняя Троица пуще меня никто не играл.
– И здесь отличитесь. Глазомер у вас верный.
Поправив очки, Михаил Иванович запускает одну за другой биты.
Когда ставят без него городошные фигуры, сердится:
– Играю, чур, за себя… Сам соберу рюшки и сам поставлю.
Затерялся городок у забора в крапиве – все ищут, и он ищет.
Став на корточки, Михаил Иванович сооружает фигуры: «пушку», или «колодец», или «ракету». Ровненько ставит «стрелу» или «вилку», а вот «коленчатый вал» и «закрытое письмо», да ещё с «маркой», не любит.
Среди игроков толпятся ребятишки. Взрослые гонят их, а Михаил Иванович за ребят заступается:
– Пусть поучатся…
Случилось, как-то один из сельских парней, Егорка Фомичов, запустил биту и попал Михаилу Ивановичу по ноге.
Он скок, скок на одной ноге. Сел на скамейку и стал растирать ушибленное место. Рабочие испугались, стали бранить парня.
Егорка Фомичов снял фуражку, говорит:
– Простите, Михаил Иванович!
Калинин вскинул на него близорукие глаза, ответил:
– Если бы ты зазевался, и я бы тебя стукнул!..
Привстал он. Похромал немного и опять взялся за рюшки.
Подарок
Не широка, но местами глубока река Медведица. На пути к Волге вбирает она Ивицу, Городню, Теблешку и много других безыменных речек-леснушек. Берега Медведицы невысокие, с хорошими покосами. Вода чистая, прохладная. Вечерами слышно, как в тиши у берега плещется рыба.
Раз при Михаиле Ивановиче Калинине верхнетроицкие ребята поспорили: какой рыбы в реке больше? Одни говорили – судака, другие – окуня, третьи – налима, а иные утверждали, будто бы видели у мельничной запруды несметные стада серебристых плотвиц.
– Всякая рыба хороша. Да вот как её взять? – подзадорил ребят Михаил Иванович.
– Была бы у нас сеть, взяли бы. А на удочку много ли насидишь? Времени нет.
Верно, летом у ребят свободного времени не так уж много. Помогают родителям: пашут, жнут, молотят хлеб, а у которых нет отца, те поправляют дворы, отвозят на мельницу жито. Понятна жизнь деревенских ребят Калинину – сам её испытал.
И вот однажды привёз Михаил Иванович в подарок ребятам рыболовную сеть, да такую большую – на полреки.
В воскресный день вышли ловить рыбу и взрослые: всем хочется добыть окуньков и плотвиц. Сеть поставили в узком месте, у бывшей переправы – Родомушки. В заводях там и тут постучали, пошумели – вынули много крупной рыбы, а ещё больше мелочи.
– Нет, это не годится,– сказал Михаил Иванович.– Так всю рыбу в реке переведём.– Михаил Иванович вынул из жилетного кармана перочинный ножик и ровненько разрезал сеть пополам. Одну часть отдал ребятам, а другую замотал на колышек и отнёс в сарай.
Гость уехал. А ребята и половиной сети добывали рыбу неплохо. От Родомушек подались к мельничной запруде. В воскресенье, а иногда в субботу вечером приносили они Марии Васильевне пару судачков или язей.
– Чем же вы ловите? – спрашивала она.
– Удочкой.
– Что-то прибыльно.
– Подолгу сидим…
Мария Васильевна заглядывала в сарай и успокаивалась: сеть не тронута, сухая.
Следующим годом, когда Калинин приехал в деревню, мать похвалилась:
– Закормили мальчики рыбой. Спасибо им. Говорят, на удочку попадается, а то и руками берут…
Калинин, увидев ребят на реке у костра, спросил:
– Наверное, сеть-то износилась. Рвётся?
– Рвётся, Михаил Иванович. Щука и лещ уходят. Ловим мы теперь у мельничной запруды, а рыба там жирная.
– Без масла жарится? – засмеялся Калинин.
– Ага. На молоке. Вот сейчас отведаете.
У ребят тут же нашлась сковородка. В костёр на ребро засунули два кирпича и быстро зажарили рыбу. Из берёзового сучка выстругали для гостя и вилку о двух рожках.
Михаил Иванович посидел в кругу «приятелей».
– Рыба вкусна. Спасибо.
– Весной к нам сазан и налим с Волги придут, только нечем взять будет.
Михаил Иванович догадался, на что ребята намекают:
– Что с вами поделаешь. Смотайте эту сеть, поставьте в сарай, а ту половину возьмите,– разрешил он.
Не ждали
Известить Михаила Ивановича, что мать заболела, известили, а приезда его не ждали. Где в такую снежную метель добраться до Верхней Троицы? От Москвы по прямой свыше двухсот километров, да к тому же знали: Председатель ВЦИКа немало занят.
Вот уже который раз больную пришёл проведать сосед Моронов.
– Может, ещё послать телеграмму, Мария Васильевна? – спросил он.
– Посылай не посылай, вряд ли приедет. Пешком не сунешься, и на лошадях по такому снегу не проехать.
Мело четвёртые сутки. По краю деревни, у прясел и огородов, косогоры стали, что башни. А ветер, гуляя по полям и гумнам, всё усиливался. Но как ни лютовал ветер, как ни слепила глаза метель, Михаил Иванович приехал.
Приехал на аэросанях.
Машина эта, окутанная облаком снежной пыли, появилась на улице, как упавшая с неба огромная птица. В башлыках, в валенках с чужой ноги, в материных полушалках, обминая сугробы, не замедлили нагрянуть к дому Калинина ребята.
Михаил Иванович в шубе и ушанке пожимал руку соседу.
– Спасибо, мать мою не оставляете.
– Как можно больную оставлять? – ответил Моронов.– Погода-то задурила, чистый ад.
– Да уж задурила. Кабы только мело, а то жжёт и колет…
– Машина эта не уместится на вашем дворе, Михаил Иванович, ставьте на мой,– предложил Моронов.
– Спасибо.
Коренастый неторопливый дядька – водитель аэросаней, в меховой тужурке, кожаном шлеме, в унтах,– закурил с подошедшими крестьянами, поделившись лёгким табачком.
– Ну и сани, как в сказке! – оглядывая широкие лыжи аэросаней, восхищались мужики.
– Сто километров в час покрывают,– похвалил водитель.
Передав матери лекарство и гостинцы, посидев у её постели, Калинин пригласил в дом односельчан. А где взрослые, там и дети. Ребятам Михаил Иванович роздал конфеты, печенье.
Самовар вновь доливали и доливали, подкладывали горячих углей.
Ночью пурга унялась. Небо посветлело, проступили звезды. Перед восходом солнца снег окрасился багрянцем.
Михаил Иванович встал рано, чтобы побродить, полюбоваться зимней красой. Хозяйки, шедшие за водой, видели его на крутом заснеженном берегу Медведицы, на перекрёстке дорог в Тетьково и Посады. Шёл он с палочкой в руке, постоял, высоко подняв голову, на опушке соснового бора, искрившегося блёстками инея.
Возвратился Михаил Иванович порозовевший, довольный.
Водитель спросил:
– Что на улице делается, Михаил Иванович?
– Что делается: мороз невелик, а стоять не велит. Так-то вот… Готовьте машину.
Водитель пошёл выводить аэросани. Скоро он вернулся за рукавицами и сказал:
– Ничего не могу поделать с детворой, Михаил Иванович. Одолели. Двоих из кузова высажу – трое влезут. Какая-то саранча!
– Ну что же, голубчик, сельские ребята машину такую видят впервые, вот и дивятся. Так вам от них не отделаться.
– А как же?
– Известно как.
– Времени-то у нас в обрез.– Водитель взглянул на ручные часы.
– На перепутье в Кимрах убавим стоянку, а уважить их нужно. Развернитесь, сделайте в поле колечко…
Водитель, не садясь за стол, выпил стакан горячего чая и пошёл запускать мотор. Слышно было, как взревел пропеллер. Сани вздрогнули и затряслись. Думал водитель, ребята испугаются, повыскакивают, а они оказались не из робкого десятка: сжались, дрожат, а из саней не вылезают. У кого шея закутана, а у кого и голая. Водитель укрыл ребят пологом по самые красные носы.
За околицей, на просторе сделали не одно, а два колечка. У ребят дух захватило. Затем водитель провёл аэросани вдоль всей деревни и подрулил к крыльцу дома.
Михаил Иванович стоял уже наготове. Протирая стекла очков, любовался детворой, посмеивался.
Ещё раз попрощавшись с матерью и пообещав односельчанам приехать летом, он запахнул шубу и сел в сани. Машина, как живая, встрепенулась, вмиг набрала бешеную скорость и унеслась в снежном вихре. На чистом снегу остался только след лыж.
В грозу
Дело было близко к осени, но стояло ещё хорошее тепло, и грозы не унимались. Что ни день, то к вечеру соберутся невесть откуда дождевые тучи, засверкает молния и разразится гром. Вот в такой грозовой вечер однажды и пришлось Михаилу Ивановичу Калинину из Верхней Троицы отправляться в Кашино, к поезду.
Ехал он на лошадях Тетьковского дома отдыха. Отвозил его на станцию быстрый, расторопный конюх Егор Кузьмич. Калинин любил с ним ездить: в дороге можно поговорить о том, о сём, и ездовой он надёжный. Тридцать километров по плохой дороге проехать – дело не шуточное. А тут ещё и гроза.
Покачиваясь, сидели они плечом к плечу, покрытые одним рядном.
– Придётся, Михаил Иванович, свернуть в Почапки, а не то в Мерлине переждать.
Калинин, выставив бородку вперёд, осмотрелся.
– А что это даст? Всё равно намокли. Лучше уж быстрее ехать…
– По такой дороге быстрее нельзя. Не ровен час, угодим в канаву.
– Встанем, отряхнёмся да вновь прибавим прыти.
– Как придётся встать-то… А то и без руки останетесь. За вас перед Москвой наотвечаешься.
Егор Кузьмич искоса посмотрел на Калинина, хотел перекреститься. Но тут так грянуло, что лошади рванули в сторону и понесли ни путём, ни дорогой.
Но Егор Кузьмич им воли не дал.
Въехали в большое село Почапки, а там несчастье: молнией оглушило девочку. Лежала она у дороги навзничь, почерневшая. Рядом с ней – опалённое огнём дерево. Набежал народ. У ног девочки ползала мать. Обезумевшая, она не знала, что делать. Люди побежали за лопатами, чтобы зарыть девочку по пояс в землю, отчего будто бы «молния отделится».
– Не надо этого,– подоспев, сказал Калинин.
Увидев Михаила Ивановича (во всей здешней округе его знали в лицо), люди расступились. А он сбросил с плеч намокший плащ, быстро переложил девочку на ровное место вверх лицом и стал делать ей искусственное дыхание.
– Вы, мамаша, не плачьте, не убивайтесь. Девочка ваша будет жить, будет,– утешал он мать.
– Она уже мёртвая, мёртвая! – причитала женщина.
Девочка долго лежала пластом, а потом тяжело вздохнула раз, другой, простонала и открыла глаза.
Михаил Иванович велел матери поскорее собираться с девочкой в Кашинскую больницу.
Егор Кузьмич перепоясал кушак на себе, перепряг лошадей покороче, развернулся. И они по зыбкой дороге поехали дальше. Теперь конюх правил лошадьми с облучка, а рядом с Михаилом Ивановичем сидела женщина с девочкой на руках.
– Дай вам бог здоровья…– шептала она.– Откуда вы только взялись?.. Кто послал? До нас ли вам дело!..
Калинина такие разговоры обычно обижали.
– Зачем вы так говорите… Погоняй-ка, Егор Кузьмич!
А конюх и без того прилежно размахивал кнутом. От лошадей шёл лёгкий пар. На колеях тарантас бросало из стороны в сторону. Лошади перешли было на обочину, но сразу сбавили ходу: колёса врезались в луговину.
– Вот спеши, а время само набегает,– оправдывался Егор Кузьмич.
На краю города Михаил Иванович слез с тарантаса.
– Поезжайте в больницу. А я доберусь до станции пешком.
Взял чемодан и пропал в темноте.
На другой день из Кремля по телефону спрашивали кашинских врачей о здоровье девочки. Врачи ответили, что девочка чувствует себя хорошо.
