Текст книги "Юрбен Грандье"

Автор книги: Александр Дюма

Тогда писец дрожащим голосом стал зачитывать приговор; Грандье же, напротив, слушал с поразительным спокойствием и твердостью, хотя приговор был необычайно жесток: обвиняемый должен был быть казнен в тот же день после пыток обеих степеней. Когда писец дочитал, Грандье своим обычным тоном проговорил:

– Господа, я призываю в свидетели Бога-Отца, Сына, Святого Духа и Пресвятую Деву, мою последнюю надежду, что никогда не был чародеем, никогда не совершал святотатства и не знаю другого волшебства, кроме волшебства Святого писания, которое я всегда проповедовал; у меня никогда не было иной веры, кроме веры в нашу святую католическую апостольскую римскую церковь; я отрекаюсь от дьявола и от сует его, признаю своего Спасителя и молю, чтобы кровь, пролитая им на кресте, была мне во спасение, а вас, судари, прошу смягчить мои муки и не повергать душу мою в отчаяние!

При этих словах, решив, что осужденный из страха перед пытками сделает какое-то признание, г-н де Лобардемон велел женщинам и любопытствующим покинуть зал и, оставшись с уголовным судьей Орлеана Уменом и монахами-францисканцами, сурово заявил Грандье, что есть лишь одно средство смягчить наказание – выдать сообщников и подписать соответствующий документ, но тот ответил, что преступления не совершал, поэтому и сообщников у него быть не может. Тогда Лобардемон велел отвести его в примыкавшую к зале комнату пыток, что и немедленно сделали.

В те времена в Лудене была в ходу одна из самых мучительных пыток – испанский сапог: ноги истязуемого помещали между двумя парами досок, которые стягивали веревкой, после чего между двумя внутренними доскам вбивали клинья; при обычной пытке клиньев было четыре, при чрезвычайной – восемь, причем последней подвергали обычно лишь осужденных на смерть, так как после нее истязуемый выходил из рук палача с разможженными костями ног и все равно погибал. В виде исключения г-н де Лобардемон собственной властью добавил еще два клина, так что Грандье должен был вынести пытку не восемью, а десятью клиньями.

Более того, роль палачей взяли на себя сам королевский уполномоченный и монахи-францисканцы.

Лобардемон велел привязать Грандье, вставить его ноги между досками и стянуть их веревкой, после чего отослал палача и его помощников. Затем он приказал хранителю пыточных инструментов принести клинья и нашел их слишком тонкими; уполномоченный и монахи принялись угрожать хранителю, но тот ответил, что других клиньев у него нет. Тогда у него спросили, сколько нужно времени, чтобы изготовить новые, и, услышав, что часа два, решили довольствоваться тем, что есть.

И вот началась пытка: отец Лактанс, предварительно изгнав из инструментов дьявола, взял молоток и принялся вбивать первый клин, однако Грандье не проронил ни стона и лишь молился вполголоса. Францисканец стал вбивать второй клин и на сей раз, несмотря на все свое мужество, Грандье издал два стона; слыша их, отец Лактанс всякий раз еще сильнее бил молотком, приговаривая: «Dicas! Dicas!» – «Признайся! Признайся!» Это словечко он повторял на протяжении всей пытки с такой яростью, что оно к нему прилипло, и с тех пор люди стали называть его не иначе, как «отец Dicas».

Когда был вбит второй клин, Лобардемон показал Грандье рукопись трактата против безбрачия священников и спросил, признает ли он, что она написана его рукой? Грандье признал это. На вопрос, зачем он написал этот трактат, кюре ответил, что хотел развлечь девушку, которую любил, свидетельством чему являются две строчки, написанные в самом конце:

 
Когда твой ясный ум вкусит от сей науки,
Тогда душа твоя не будет знать докуки.
 

Тогда г-н де Лобардемон поинтересовался, как зовут эту девушку, но Грандье ответил, что ни за что не произнесет ее имени, которое известно лишь ему да Господу.

Г-н Лобардемон велел отцу Лактансу вбить третий клин.

Сопровождая каждый удар словом «Dicas!», отец Лактанс принялся яростно стучать молотком, и Грандье воскликнул:

– Господи, они убивают меня, хоть я не колдун и не святотатец.

На четвертом клине Грандье потерял сознание, вскричав:

– И это – милосердие, отец Лактанс?

Францисканец продолжал свое дело, и боль, от которой истязуемый потерял сознание, заставила его вскоре прийти в себя.

Лобардемон воспользовался этим моментом и закричал, чтобы Грандье сознался в совершенных преступлениях, но тот ответил:

– Преступлений я не совершал, сударь, я только делал ошибки. Как мужчина, я поддавался плотским вожделениям, но я покаялся в этом, понес наказание и получил прощение от своих духовников, но даже если они меня и не простили, я надеюсь, что за мои теперешние муки мне простит Господь.

Когда в дело пошел пятый клин, Грандье снова потерял сознание; ему плеснули в лицо воды, он очнулся и обратился к Лобардемону:

– Помилосердствуйте, сударь, убейте меня поскорее. Увы, я всего лишь человек и не уверен, что, если вы продолжите пытку, я не впаду в отчаяние.

– Подпишите это, и все будет кончено, – проговорил уполномоченный, протягивая ему бумагу.

– Отец мой, – устремил Юрбен взгляд на францисканца, – скажите по совести, позволено ли человеку, дабы избавиться от страданий, признаться в преступлении, которого он не совершал?

– Нет, – отвечал монах, – ведь если он умрет солгав, значит, он умрет во грехе.

– Продолжайте, – простонал Грандье. – После стольких телесных мук я хочу спасти душу.

Отец Лактанс вбил шестой клин, и Грандье опять потерял сознание.

Когда он пришел в себя, Лобардемон потребовал, чтобы он признался в плотской связи с Елизаветой Бланшар, в которой она его обвинила, но Грандье ответил, что не только не находился с нею в связи, но увидел ее впервые лишь на очной ставке.

После седьмого клина кожа на ногах Грандье лопнула, и кровь брызнула прямо в лицо отцу Лактансу; он утер ее рукавом рясы, а Грандье вскричал:

– Господи, сжалься надо мною, я умираю!

После этого он потерял сознание в третий раз, чем воспользовался отец Лактанс, чтобы передохнуть.

Придя в себя, Грандье принялся медленно читать молитву, столь трогательную и прекрасную, что превотальный судья стал ее записывать, однако Лобардемон, заметив это, приказал никому ее не показывать.

Когда палач стал вбивать восьмой клин, из ран выступил костный мозг; продолжать пытку было невозможно, так как ноги истязуемого стали плоскими, как доски, между которыми они были зажаты, и к тому же отец Лактанс уже чуть не падал от усталости.

Юрбена Грандье отвязали и положили на пол; сияя полными боли глазами, он начал вторую молитву, подлинную молитву мученика, полную восторга и веры, но едва он ее закончил, как силы оставили его и он в четвертый раз потерял сознание. Превотальный судья влил ему в рот немного вина, и, очнувшись, Грандье стал каяться, еще раз отрекаясь от сатаны, его сует и дел и вручая свою душу Господу.

Тут в пыточную комнату вошли четверо и стали освобождать от досок ноги Грандье, которые были совершенно размозжены и бессильно упали, держась на одних сухожилиях; затем его перенесли в комнату для заседаний и положили у огня на солому.

Там в углу у камина сидел монах-августинец, которого Грандье попросил быть его исповедником, но Лобардемон на это не согласился и предложил ему подписать еще один документ, однако Грандье отказался и добавил:

– Если я ничего не подписал, чтобы избежать пытки, то теперь не подпишу тем более – ведь мне осталось лишь умереть.

– Это так, – ответил Лобардемон, – но смерть твоя будет такой, какою мы ее сделаем – быстрой или медленной, тихой или жестокой, так что лучше подпиши!

Грандье отрицательно покачал головой и оттолкнул бумагу, тогда Лобардемон, впав в ярость, велел позвать выбранных им для Юрбена исповедников – отцов Транкиля и Клода. Они вошли и собрались было начать, но Грандье, узнав в них своих палачей, заявил, что четыре дня назад он исповедался у отца Грийо и с тех пор не совершил ни одного греха, который может сгубить его душу. Монахи стали обзывать его еретиком и нечестивцем, однако ничто не смогло заставить Грандье исповедаться у них.

В четыре часа за ним пришли подручные палача, положили его на носилки и понесли; в дверях им встретился уголовный судья Орлеана, который хотел еще раз попробовать убедить Грандье сознаться в преступлениях, но тот проговорил:

– Увы, сударь, я все сказал, и совесть моя чиста.

– Не угодно ли вам, чтобы я помолился за вас? – спросил судья.

– Вы меня весьма этим обяжете, – отозвался Грандье, – я даже прошу вас об этом.

Тогда ему дали в руку факел, который он поцеловал, когда его выносили из ратуши; Грандье смотрел на окружающих скромно и твердо и попросил тех, кто его знает, помолиться за него.

С порога ратуши был зачитан приговор, после чего несчастного положили на тележку и отвезли к церкви святого Петра. Там Лобардемон велел спустить его на землю; кюре столкнули с тележки, и он упал сперва на колени, потом на живот и остался так лежать, терпеливо ожидая, пока его поднимут. Его отнесли на паперть, где приговор был зачитан еще раз. Едва письмоводитель, читавший его, замолчал, как исповедник Грандье, отец Грийо, которого четыре дня не пускали к осужденному, пробился сквозь толпу и, бросившись к кюре, обнял его со слезами на глазах, не в силах вымолвить ни слова. Через несколько секунд он собрался с силами и проговорил:

– Сударь, помните, что Господь наш Иисус Христос вознесся к своему Отцу после мук, принятых на кресте. Вы человек разумный, так что мужайтесь. Я принес вам благословение от вашей матушки, мы с нею молимся, чтобы Господь был к вам милостив и принял вас к себе в рай.

Эти слова придали Грандье силы: обратив к небу искаженное страданиями лицо, он сотворил короткую молитву и, повернувшись к достойному кордельеру[40]40
  Кордельеры – другое название францисканцев.


[Закрыть], проговорил:

– Будьте моей матери сыном, молитесь за меня Богу и поручите душу мою молитвам всех наших добрых монахов. Я ухожу из жизни утешенный, что умираю невинным, и надеюсь, что Господь снизойдет ко мне и примет меня в рай.

– Вы не хотите поручить мне еще что-нибудь? – продолжал отец Грийо.

– Увы, – ответил Грандье, – я обречен на жестокую смерть. Отец мой, прошу вас, умолите палача сделать ее не такой мучительной.

– Попробую, – согласился кордельер.

Отпустив кюре грехи in articulo mortis[41]41
  На смертном одре (латин.).


[Закрыть] он сошел с паперти и, пока Грандье произносил формулу публичного покаяния, отвел палача в сторонку и спросил, нельзя ли избавить казнимого от страшной агонии, надев ему сорочку, пропитанную серой. Палач ответил, что, согласно приговору, Грандье должен быть сожжен заживо, поэтому он не может использовать средство, столь бросающееся в глаза, однако за тридцать экю готов задушить осужденного, когда станет поджигать костер. Отец Грийо тут же отсчитал монеты, и палач приготовил веревку. Подбежав к осужденному, кордельер в последний раз обнял его и шепнул о договоренности с палачом. Грандье повернулся к последнему и полным признательности голосом проговорил:

– Благодарю тебя, брат мой.

Но тут по приказу Лобардемона стражники алебардами прогнали отца Грийо, и процессия двинулась в путь, дабы повторить ту же церемонию перед церковью урсулинок и на площади Святого Креста. По пути Юрбен заметил Муссана с женой и, повернувшись к ним, проговорил:

– Я умираю вашим слугою, и если когда-нибудь у меня вырвалось грубое слово по вашему адресу, простите меня.

Когда процессия прибыла на место казни, превотальный судья подошел к Грандье и попросил у него прощения.

– Вы меня ничем не обидели отозвался тот, – вы просто исполняли свой долг.

Тут подошел палач, выломал задок тележки, а его подручные отнесли Грандье на костер; поскольку сам он стоять не мог, его приковали за пояс к столбу с помощью железного обруча. В этот миг в небе появилась стая голубей; ничуть не пугаясь громадной толпы, в которой стражники безуспешно пытались древками алебард расчистить место для судейских, птицы принялись летать вокруг костра, а один голубь – белоснежный, без единого пятнышка – уселся на верхушку столба, к которому был прикован Грандье. Его противники принялись вопить, что это дьявольское воинство, явившееся за своим властелином, однако многие говорили, что у дьяволов нет обыкновения принимать вид голубей и что птицы прилетели, чтобы свидетельствовать о невиновности осужденного, раз этого не сделали люди. Чтобы как-то сгладить впечатление от происшествия, некий монах заявил на следующий день, что видел, как вокруг головы Грандье кружился огромный шмель, а поскольку по-древнееврейски имя Вельзевул означает «повелитель мух», то совершенно очевидно, что это он сам в обличье своего подданного прилетал за душою колдуна.

Когда Грандье приковали к столбу и палач накинул ему на шею веревку, которой намеревался задушить кюре, монахи очистили от дьяволов землю, воздух и дрова костра, после чего спросили у приговоренного, не желает ли он публично покаяться в своих преступлениях, но Юрбен ответил, что ему нечего сказать и что он надеется, претерпев муки, в этот же день предстать перед Господом.

Писец в четвертый раз зачитал приговор и осведомился у Грандье, продолжает ли он стоять на своем.

– Разумеется, – ответил Юрбен, – ибо все, что я сказал, – чистая правда.

Тогда писец удалился, заметив, что если приговоренный желает сказать что-либо народу, то может начинать.

Однако врагам Грандье это было не по нраву: они знали его красноречие и мужество, а твердое отрицание вины в миг смерти могло разрушить все их планы. Поэтому едва Грандье открыл рот, как они щедро плеснули ему в лицо святой водой, так что у бедняги захватило дух, а когда через несколько секунд он отдышался и начал говорить, один из монахов закрыл ему рот поцелуем. Поняв его намерения, Грандье проговорил достаточно громко, чтобы его услышали люди, стоявшие вокруг костра:

– Настоящий поцелуй Иуды.

При этих словах монахи так разозлились, что один из них трижды ударил Грандье распятием по лицу, делая при этом вид, что подносит его для поцелуя, однако после третьего удара из носу и на губах кюре выступила кровь. Он поэтому сумел лишь крикнуть в толпу, что хочет услышать «Salve Regina» и «Ave Maria»[42]42
  Католические молитвы Богородице (латин.).


[Закрыть], и множество голосов запели эти молитвы, а сам он стоял, сложив руки и возведя очи горе, и вручал свою душу Господу и Пресвятой Деве. Экзорцисты снова спросили, не желает ли он признать…

– Я все сказал, отцы мои, все! – воскликнул Грандье. – Я надеюсь лишь на милосердие Господне.

После этого отказа ярость его недругов достигла предела, и отец Лактанс, схватив соломенный жгут, окунул его в ведро со смолой, стоявшее подле костра, зажег факел и, ткнув им в лицо Грандье, осведомился:

– Несчастный, неужто ты так и не хочешь сознаться и отречься от дьявола?

– Не знаю я никакого дьявола, – ответил Грандье, отодвигая руку монаха, держащую факел, – я от него отрекся, отрекаюсь снова от него и его сует и молю Господа о милосердии.

Тогда, не дожидаясь команды от превотального судьи, отец Лактанс опрокинул ведро со смолой на угол костра и поджег. Видя это, Грандье стал звать палача, тот подбежал к осужденному, чтобы его удушить, но у него что-то не получалось, а огонь тем временем разгорался.

– Как же ваше обещание, брат мой? – проговорил Грандье.

– Я не виноват, – отвечал палач, – монахи навязали на веревке узлов, и мне никак ее не затянуть.

– Ах, отец Лактанс! – вскричал Грандье. – Где же твое милосердие?

Когда языки пламени заставили палача спрыгнуть с поленницы, кюре, простирая руки среди огненных языков, продолжал:

– Послушай, отец Лактанс, Господь в небесах нас рассудит – я приказываю тебе предстать перед ним через месяц.

Затем собравшиеся увидели, как, стоя в дыму и пламени, Грандье попытался задушить себя сам, однако, поняв, что это ему не удастся, или же решив, что он не имеет права собственноручно лишать себя жизни, он сложил руки перед собой и громко проговорил:

– Deus meus, ad te vigilo, miserere mei[43]43
  Господи, поручаю себя твоим заботам, помилуй меня (латин.).


[Закрыть].

Тут некий капуцин, боясь, как бы Грандье не сказал еще чего-нибудь, приблизился к костру с другой стороны, которая не была покамест объята пламенем, и выплеснул казнимому в лицо остатки святой воды.

Поднявшиеся от этого в воздух клубы дыма скрыли Грандье от зрителей, а когда дым рассеялся, они увидели, что огонь уже охватил одежду кюре, но тот продолжал громко творить молитвы. Наконец он трижды произнес имя Иисуса, каждый раз все тише, застонал, и голова его свесилась на грудь.

В этот миг голуби, кружившие вокруг костра, взмыли вверх и пропали в облаках.

Юрбен Грандье умер.

Поскольку на сей раз преступление совершил не обвиняемый, а его судьи и палачи, читателю, мы уверены, будет небезынтересно узнать, что с ними стало потом.

Отец Лактанс умер 18 сентября, то есть день в день через месяц после Грандье, причем в таких страшных муках, что некоторые францисканцы посчитали его смерть местью сатаны, тогда как многие другие, припомнив слова Грандье, решили, что это правосудие Божие. Смерти его предшествовали многие странные обстоятельства, способствовавшие возникновению такого мнения. Посмотрим, что по этому поводу пишет автор «Истории луденских дьяволов», заверяющий в правдивости своего рассказа.

Через несколько дней после казни Грандье отец Лактанс заболел смертельной болезнью и, чувствуя, что она вызвана сверхъестественной причиной, решил совершить паломничество в сомюрскую церковь Нотр-Дам-дез-Андийе, славившуюся чудесами и снискавшую большое почтение к ней в тех краях. Он договорился, что для этого ему будет предоставлено место в карете г-на де Кане, который отправлялся развлечься с веселой компанией в свое имение Гран-Фон и, зная, что отец Лактанс немного тронулся из-за последних слов Грандье, решил позабавиться над перепуганным монахом, для чего и предложил тому ехать вместе с ним. Забавники и в самом деле непрерывно подшучивали над почтенным францисканцем, но однажды, проезжая по прекрасной дороге, карета без каких бы то ни было видимых причин перевернулась вверх колесами; при этом, правда, никто не пострадал. Столь необычайное происшествие удивило путников и несколько поумерило их задор. Отец Лактанс выглядел смущенным и опечаленным, а вечером не стал ужинать и лишь повторял: «Зря я не допустил к Грандье исповедника, которого он просил. Господь наказывает меня за это».

На следующий день путешественники продолжили путь, однако, глядя на плачевное состояние отца Лактанса, потеряли всякую охоту смеяться и шутить. Внезапно, проезжая по ровной дороге в предместье Феме, карета снова опрокинулась, и опять никто не пострадал. На этот раз всем стало ясно, что над кем-то из путешественников занесена длань Господня и что этот «кто-то» – отец Лактанс; поэтому пассажиры немедленно разъехались в разные стороны, оставив его в одиночестве и коря себя за несколько дней, проведенных в его обществе.

Францисканец добрался до Нотр-Дам-дез-Андийе, однако несмотря на всю свою чудотворную силу церковь эта не смогла упросить Бога отменить приговор, произнесенный мучеником, и 18 сентября, в шесть с четвертью часов вечера, то есть ровно через месяц – день в день, час в час – после казни Грандье отец Лактанс в невыносимых мучениях испустил дух.

Что же касается отца Транкиля, то его день настал через четыре года. Болезнь, от которой он умер, была столь необычна, что врачи ничего не могли понять, а его собратья из ордена святого Франциска, боясь, что крики и проклятия больного, слышные даже на улице, сослужат его памяти дурную службу, особенно среди тех, кто видел, как Грандье умирал с молитвой на устах, распустили слух, будто дьяволы, изгнанные им из монахинь, вселились в него самого. Так он и умер в возрасте сорока трех лет, не переставая кричать: «Ах, Боже, как мне больно, как больно! Все дьяволы и все грешники в аду вместе взятые не страдают так, как я!»

«На самом деле, – говорится в панегирике, написанном в честь отца Транкиля и выставляющем в благоприятном для религии свете все подробности этой мучительной смерти, – благородная душа, заключенная в терзаемом демонами теле, оказалась для них жарким адом».

Эпитафия, помещенная на его могиле, является свидетельством святости покойного или его греховности – в зависимости от того, верит читающий ее в беснование или нет. Вот она:

«Здесь покоится смиренный отец Транкиль из Сен-Реми, капуцинский проповедник; демоны, будучи не в силах более выносить его могучих заклинаний и подстрекаемые чародеями, довели его до смерти, которая случилась в последний день мая 1638 года».

Но вот хирург Манури, мучивший Грандье, умер смертью, причины которой ни у кого сомнений не вызвали. Возвращаясь однажды в одиннадцатом часу вечера с городской окраины от больного, он в сопровождении одного из своих коллег и подлекаря, несшего фонарь, уже добрался до центра города и шел по улице Гран-Паве между стеной сада кордельерского монастыря и цитаделью, как вдруг подскочил, остановился словно вкопанный и, устремив взор в некий невидимый для остальных предмет, воскликнул:

– Это Грандье!

На вопрос, где он его видит, Манури ткнул куда-то пальцем и, задрожав с головы до ног, спросил:

– Что тебе надо от меня, Грандье? Что ты хочешь?.. Да… Да… Иду.

Видение тут же исчезло, но удар был уже нанесен. Хирург и подлекарь отвели Манури домой, но ни лампы, ни свет дня не смогли рассеять его ужас: у изножия своей постели он все время видел Грандье. Неделю длилась его агония на глазах у всего города; на девятый день умирающему показалось, что призрак сдвинулся с места и начал заметно приближаться к нему. Непрерывно крича: «Он подходит! Подходит!», Манури принялся размахивать руками, словно желая отогнать видение, а вечером, не сводя с него глаз, испустил дух, примерно в тот же час, что и Грандье.

Остается сказать несколько слов о Лобардемоне. Вот что мы обнаружили на его счет в письмах г-на Патена.

«9 числа сего месяца, в девять вечера, на какую-то карету напали грабители; произведенный ими шум заставил горожан выйти из домов – не столько из сострадания, сколько из любопытства. Раздалось несколько ружейных выстрелов, один из грабителей упал. Был задержан слуга грабителей, остальные скрылись. Раненый умер на следующее утро, молча, не издав ни сгона, не сказав, кто он такой, однако в конце концов это удалось выяснить. Оказалось, что убитый – сын судебного докладчика по имени Лобардемон, который в 1634 году приговорил к смерти несчастного луденского кюре Юрбена Грандье и заживо сжег его по подозрению, что тот вселил дьяволов в монахинь, коих заставляли плясать, чтобы убедить глупцов в их одержимости. Вот уж поистине Божья кара для семейства этого злополучного судьи за то, что тот безжалостно предал жестокой смерти несчастного священника, чья кровь вопиет об отмщении!»

Нетрудно догадаться, что от публицистов не отставали и поэты; перед вами одно из стихотворений, сочиненных в те времена, оно написано довольно сильно и широко. Итак, говорит Юрбен Грандье:

 
Сам дьявол объявил, что, с адом в договоре,
Монахинь порчу я и приношу им горе,
Но на моей душе нет злого ничего —
Все мерзости сии содеял сам лукавый,
И смертный приговор, жестокий и неправый,
Мне слепо вынес суд, наветам вняв его.
От злобы англичан в огне сгорела Дева[44]44
  Жанна д'Арк (Орлеанская дева) (ок. 1412–1431) – народная героиня Франции, обвиненная в ереси, была сожжена по приговору английского суда.


[Закрыть],
Так без вины и я сожжен был, жертва гнева,
Мы не избегли с ней одних и тех же ков.
В Париже Деву чтут, а в Лондоне поносят,
Меня ж клянут одни, другие превозносят,
А третьим невдомек, кто есть я и каков.
Как некогда Геракл, безумием отмечен,
Я в пламени костра смерть принял из-за женщин,
Но смертию своей богам он равным стал;
В процессе же моем так воду замутили,
Что не поймешь никак: сгорел в аду я или,
Очищенный огнем, на небеса попал.
Напрасно я был тверд в минуты испытанья —
Для многих грешник я, погиб без покаянья,
Не переспорить мне стоустую молву:
Что-де, целуя крест, в лицо плюю я Богу,
Вперяя в небо взор, кощунствую убого,
И, Господу молясь, сонм дьяволов зову.
Другие ж говорят, кто вольно, кто невольно,
Что умер славно я и этого довольно,
Что людям праведным – пример судьба моя,
Что тот, кто всех простил и казнь стерпел без слова,
Душою вечно чист и любит Всеблагого,
Коль, скверно жизнь прожив, смерть принял так, как я.