Текст книги "Юрбен Грандье"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Я буду делать то, что сочту нужным, а не то, что вы приказываете, – нагло ответил Барре.

– Но ваш долг как честного человека действовать в полном соответствии с законом, – возразил бальи, – поскольку вы лишь оскорбите Господа, если ради вящей славы Его прибегнете ко лжи, и только нанесете вред нашей могущественной католической религии, если станете прославлять ее догматы, прибегая к подлогу и обману.

– Сударь, – отвечал Барре, – как человек порядочный я знаю свой долг и выполню его, а вот вы не должны забывать, что в прошлый раз покинули церковь в волнении и гневе, что является неподобающим состоянием духа для человека, призванного вершить правосудие.

Поскольку все эти препирательства ни к чему не вели, чиновники стали настаивать, чтобы их впустили, а когда в этом им было отказано, официально запретили тем, кто будет изгонять дьявола, задавать одержимым вопросы, которые могли бы задеть чью-либо честь, иначе они будут обвинены в разжигании мятежа и волнений. На эту угрозу Барре ответил, что не признает власти бальи, и захлопнул дверь перед носом у судейских.

Чтобы дать достойный отпор бывшим и будущим злоумышлениям, времени терять было нельзя. По совету бальи и гражданского судьи Грандье написал уже однажды выручившему его архиепископу Бордосскому письмо, в котором поведал о своем положении; судейские приложили к его посланию свои протоколы, составленные на сеансах изгнания дьявола, и гонец отвез все это его высокопреосвященству Эскубло де Сурди. Видя, что дело приняло скверный оборот и малейшая задержка может погубить Грандье, отданного на волю своих недругов, этот достойный священнослужитель вместо ответа немедленно отправился в свое аббатство Жуэн-ле-Марн, где однажды он уже очень помог преследуемому священнику.

Как и следовало ожидать, приезд архиепископа оказался отнюдь не на руку интриганам: едва появившись в аббатстве, его высокопреосвященство послал своего личного врача к одержимым, дабы пронаблюдать за их припадками и установить, истинны они или притворны. Врач явился в монастырь с письмом архиепископа, в котором Миньону предписывалось полностью ввести его в курс дела. Миньон принял доктора с уважением, достойным посланца столь влиятельной особы, однако с сожалением заметил, что тот опоздал на один день; накануне он и Барре изгнали из монахинь всех бесов. Он провел врача к настоятельнице и сестре Кларе, которые выглядели тихими и спокойными, словно их никогда ничто не мучило. Сестры подтвердили слова Миньона, и врач, вернувшись в Сен-Жуэн, мог сообщить лишь, что теперь в монастыре царят мир и спокойствие.

Хотя обман был очевиден, архиепископ решил, что с мерзкими интриганами покончено раз и навсегда, однако Грандье, знавший своих врагов гораздо лучше, явился к нему 27 декабря и бросился в ноги, умоляя принять от него прошение, в котором объяснял, что недруги, однажды уже пытавшиеся оклеветать его, чему помешал справедливый суд архиепископа, три месяца снова твердят повсюду, что он, Грандье, наслал злых духов на луденских урсулинок, хотя он с ними ни разу даже не разговаривал, а уход за ними и изгнание из них бесов поручены его явным врагам Жану Миньону и Пьеру Барре. Кроме того, писал в своей жалобе Грандье, в своих протоколах, которые противоречат документам, составленным бальи и гражданским судьей, они хвалятся тем, что якобы неоднократно изгоняли из монахинь бесов, но те, по словам клеветников, всякий раз возвращались назад с помощью договора, заключенного между ними и им, Грандье. Все заявления и протоколы Барре и Миньона имеют целью нанести урон его чести и вызвать в народе возмущение против своего пастыря. Бесспорно, появление почтенного прелата обратило этих демонов во плоти в бегство, однако не исключено, что, когда он уедет, они снова возьмутся за прежнее, и если архиепископ лишит теперь своего благорасположения того, кто обращается к нему с данной жалобой, он, Грандье, будет опорочен лукавством своих многочисленных и заклятых врагов. Поэтому он просит, чтобы архиепископ, рассмотрев все его доводы, благоволил запретить впредь Барре, Миньону и приспешникам их, как светским, так и духовным, в случае нового вселения бесов в монахинь ухаживать и пользовать лжеодержимых, а также заменить их другими лицами из среды духовенства и мирян по своему усмотрению, дабы те, если возникнет такая необходимость, следили за питанием и лечением одержимых в присутствии судейских чиновников.

Архиепископ Бордосский принял жалобу Юрбена Грандье и сделал внизу следующую приписку:

«По рассмотрении настоящего прошения нами и нашим прокурором, отправляем просителя к прокурору в Пуатье для удовлетворения его просьбы, а также приказываем г-ну Барре и отцу иезуиту Эске, живущим в Пуатье, равно как отцу ораторианцу[25]25
  Ораторианцы – учреждение, возникшее в Риме в 1558 г., когда, по инициативе Филиппа Нери, в капелле при устроенном им госпитале стали собираться для совместного чтения и толкования священных книг духовные лица, не приносившие монашеских обетов. Было привнесено во Францию в 1611 г.


[Закрыть] Го, живущему в Туре, в случае необходимости экзорцизма поступать согласно нижеследующему распоряжению:

прочим лицам вмешиваться в упомянутый процесс изгнания бесов запрещаю, под страхом наказания».

Как мы видим, его высокопреосвященство архиепископ Бордосский в своем просвещенном и благородном решении предусмотрел любые случайности, и когда этот приказ был доведен до сведения священников в монастыре, одержимость с монахинь как рукой сняло, а всяческие слухи на сей счет прекратились. Барре вернулся в Шинон, представители епископа Пуатье тоже отправились по домам, а монахини, излеченные на сей раз основательно, утихомирились и замолчали. Архиепископ снова предложил Грандье сменить место службы, но тот ответил, что, даже если ему предложат епископство, он не оставит свою должность простого луденского кюре.

Для монахинь же дело завершилось как нельзя более неудачно: вместо того чтобы стяжать всеобщее уважение и материальную поддержку, как обещал Миньон, они навлекли на себя позор и еще большее безденежье, так как родители стали забирать дочерей из монастыря, а теряя пансионерок, он терял и последние средства к существованию. Такое отношение горожан к урсулинкам повергло их в отчаяние; известно, что у них начались бесчисленные ссоры с исповедником, которого они упрекали в том, что вместо обещанных духовных и материальных благ они за совершенный ими грех получили в награду лишь нищету и бесчестье. Сам же Миньон, несмотря на снедавшую его злобу, не мог ничего предпринять и, отнюдь не отказавшись от планов мести – он был из тех, кто никогда не теряет надежды, – по необходимости держался в тени и делал вид, что смирился, хотя на самом деле постоянно следил за Грандье, чтобы при первом же удобном случае схватить выскользнувшую из когтей добычу; такой случай, к несчастью для Юрбена, не замедлил представиться.

Это произошло в 1633 году, то есть в период наивысшего могущества Ришелье: кардинал-герцог, занимаясь своей разрушительной работой, принялся сносить замки, когда не мог рубить головы. В этом он руководствовался словами Джона Нокса[26]26
  Джон Нокс (1505 или 1513–1572) – шотландский реформатор, основатель пресвитерианской церкви (кальвинистской) в Шотландии.


[Закрыть]: «Разорим гнезда, а вороны сами разлетятся». Одним из таких каменных гнезд оказалась луденская цитадель, и Ришелье дал приказ ее разрушить.

Приехавший в Луден с этой миссией человек был из тех людей, каких за сто пятьдесят лет до этого Людовик XI подбирал для того, чтобы уничтожить феодализм, а через сто пятьдесят лет после этого Робеспьер – чтобы уничтожить аристократию[27]27
  Робеспьер Максимильен Мари Изидор (1758–1794) – французский революционер, один из вождей якобинцев, сторонник террора, прозванный «неподкупным». Казнен по приговору Конвента.


[Закрыть]; каждый дровосек нуждается в топоре, а жнец в серпе, поэтому мозгом дела был Ришелье, а Лобардемон – орудием.

Однако, будучи орудием, наделенным умом, Лобардемон понимал, какие страсти движут его хозяином, и удивительно умел к ним приспосабливаться: какова бы ни была очередная страсть Ришелье – неистовая и пылкая или тайная и глухая, Лобардемон был готов разить железом или травить клеветой в зависимости от того, что следовало принести в жертву – кровь либо честь.

Итак, в августе 1633 года сей господин прибыл в Луден и, выполняя свое поручение, обратился к старому другу кардинала и мэру города г-ну Мемену де Сийи, которого, как мы упоминали, Барре и Миньон уже успели привлечь на свою сторону. В приезде г-на де Лобардемона Мемен увидел руку Провидения, возжелавшего помочь ему одержать победу в деле, которое он считал проигранным, и он тут же представил гостю Миньона и его друзей. Они были приняты весьма любезно, поскольку настоятельница приходилась родственницей грозному советнику кардинала. Мэру удалось вызвать гнев гостя, намекнув на то, что архиепископ Бордосский своим приказом нанес оскорбление ему самому и всему его семейству, и вскоре новоявленные сообщники думали лишь о том, как бы привлечь на свою сторону кардинала-герцога. Вскоре выход был найден.

Среди фрейлин королевы-матери Марии Медичи была некая девица Аммон, которая, однажды случайно заговорив с нею, понравилась и была оставлена при дворе. Родилась же Аммон в Лудене, в простой семье, где и провела большую часть юности. Грандье, являвшийся ее приходским священником, знал ее лично и, так как она была девушкой остроумной, любил проводить время в ее обществе, когда она жила еще в Лудене. В один из периодов опалы кардинала на свет появилась некая сатира, направленная против министров, но в первую очередь против него самого. Это бойко написанное и полное горьких насмешек сочинение приписывалось девице Аммон, которая, естественно, разделяла ненависть Марии Медичи к ее заклятому врагу и, находясь под ее августейшим покровительством, была неуязвима для кардинала, затаившего на нее злобу. И вот заговорщикам пришла мысль приписать эту сатиру перу Грандье, который легко мог узнать от Аммон подробности жизни кардинала, в ней описанные. Если министр поверит этой клевете, можно считать, что Грандье погиб.

Обо всем договорившись, заговорщики отвезли г-на Лобардемона в монастырь, куда демоны поспешили возвратиться, как только узнали, какая важная особа их посетила: монахини вновь забились в судорогах, весьма похожих на настоящие, и окончательно убежденный гость отправился в Париж.

Едва советник упомянул в разговоре с кардиналом имя Грандье, как сразу понял, что вымышленную историю с сатирой можно даже не пускать в ход: услышав имя луденского кюре, министр мгновенно пришел в состояние крайнего раздражения. Дело в том, что, служа когда-то священником в Куссе, Ришелье однажды рассорился с Грандье, который, будучи уже луденским кюре, заступил ему дорогу; кардинал так и не забыл этого оскорбления, и Лобардемон сразу увидел, что тот тоже горит желанием рассчитаться с несговорчивым кюре.

Поэтому советник немедленно получил следующий приказ, датированный 30 ноября:

«Г-н Лобардемон, королевский советник по государственным и частным вопросам, направляется в Луден и, буде возникнет такая необходимость, в другие места для тщательного расследования известных и неизвестных обстоятельств, касающихся Грандье и случаев одержимости монахинь-урсулинок в Лудене, равно как других лиц, коих одолевают и мучают бесы, насланные означенным Грандье, а также для выяснения всего, что произошло с начала изгнания бесов из монахинь, для ознакомления с протоколами и прочими документами, составленными уполномоченными и представителями, для присутствия при имеющих быть изгнаниях бесов и составления протоколов, равно как для прочих действий, имеющих целью проверку и доказательство упомянутых обстоятельств, и в первую очередь для сбора сведений, дознания и ведения дела означенного Грандье и прочих, кто окажется его сообщниками, вплоть до окончательного приговора, причем никакие протесты, обжалования и отводы приниматься в расчет не должны, и дело, учитывая тяжесть преступления, не подлежит отлагательству даже в том случае, если упомянутый Грандье потребует перенести его в другой состав суда. От имени его величества приказываю всем губернаторам и военным губернаторам провинций[28]28
  Губернаторы – в старой Франции представители королевской власти в провинциях. В XVII в. за, этой должностью остались лишь представительские функции и командование войсками в мирное время, а настоящей властью стали обладать интенданты.


[Закрыть], всем бальи, сенешалям и прочим должностным лицам города, равно как и всем подданным, содействовать в выполнении его приказа всеми имеющимися у них в наличии средствами».

Вооруженный этим приказом, который был равнозначен готовому приговору, Лобардемон в девять вечера 5 декабря прибыл в Луден, остановился, чтобы его никто не увидел, в предместье и отправился к мэтру Полю Обену, королевскому приставу и зятю Мемена де Сийи. Свой визит ему удалось сохранить в тайне, так что Грандье и его друзья ни о чем не узнали, однако предупрежденные заранее Мемен, Эрве, Менюо и Миньон тотчас же прибыли на его зов. Лобардемон рассказал им, как обстоят дела, и продемонстрировал приказ, однако данные ему обширные полномочия показались заговорщикам недостаточными, потому что в них не содержалось даже упоминания об аресте Грандье, а он в любую минуту мог скрыться. Улыбнувшись тому, что его могли заподозрить в подобной оплошности, Лобардемон извлек из кармана два экземпляра другого приказа (на случай, если один затеряется), датированного также 30 ноября и подписанного Людовиком и ниже – Фелипо. Этот приказ звучал так:

«Людовик… и пр.

Сим приказываем г-ну Лобардемону, личному королевскому советнику, арестовать и поместить в надежное место под стражу упомянутого Грандье и его сообщников; городским прево, а также прочим чиновникам и подданным приказываем содействовать в исполнении данного приказа и повиноваться распоряжением господина Лобардемона, а губернаторам и военным губернаторам повелеваем оказывать ему всю необходимую помощь».

Второй приказ прекрасно дополнял первый, поэтому было решено: дабы продемонстрировать, что распоряжение исходит от короля, и устрашить должностных лиц, которые пожелают принять сторону Грандье, а также свидетелей, которые захотят показывать в его пользу, арестовать кюре заранее, до начала расследования. Заговорщики немедленно послали за владетелем Лагранжа и помощником прево Гийомом Обеном. Лобардемон ознакомил его с приказами кардинала и короля и велел на рассвете арестовать Грандье. Увидев подписи на приказах, г-н де Лагранж поклонился и выразил готовность повиноваться, однако, по всем признакам понимая, что теперь расследование закончится убийством, а не справедливым приговором, он несмотря на свои добрые отношения с Меменом, чей брат был женат на его дочери, тотчас же поставил Грандье в известность относительно полученных приказов, но тот, поблагодарив его за добрые намерения, со своей обычной твердостью заявил, что, чувствуя свою невиновность и рассчитывая на справедливость Господа, скрываться не станет.

Итак, Грандье остался и по свидетельству жившего с ним брата спал так же крепко, как обычно. Утром он, по обыкновению, встал в шесть часов, взял требник и собрался идти к заутрене в церковь Святого Креста. Но едва он вышел за порог, как Лагранж в присутствии Мемена, Миньона и остальных его недругов, собравшихся, дабы насладиться сценой, арестовал кюре именем короля. Королевский гвардеец Жан Пуге вместе со стражниками прево препроводил кюре в цитадель Анже, а все шкафы в его доме и сами помещения были обысканы и опечатаны королевской печатью, но ничего порочащего Грандье при этом не нашли, если не считать трактата против безбрачия священнослужителей да двух листков с написанными на них, правда, не его рукою, эротическими стихотворениями во вкусе тех времен.

В цитадели Грандье пробыл четыре месяца и, по словам ее коменданта Мишлона и духовника последнего каноника Пьера Баше, являл собою образец смирения и непреклонности, проводя время за чтением духовных книг и сочинением молитв и размышлений, рукописи которых фигурировали на процессе. Все это время, несмотря на прошения и протесты его семидесятилетней матери Жанны Эстев, которая в надежде спасти сына вновь обрела юношескую силу и энергию, Лобардемон вел дознание; оно было закончено 9 апреля, и Юрбена немедленно перевели из Анже в Луден.

Там, в доме Миньона, для него приготовили тюремную камеру в комнате, где прежде жил некий сержант Бонтан, бывший писарь Тренкана, ранее уже дававший показания против Грандье. Эта комната была расположена на верхнем этаже дома; все окна в ней заложили, оставив лишь небольшое отверстие под самой крышей, которое забрали железными прутьями, а для пущей надежности, дабы дьяволы не освободили чародея, в каминной трубе установили решетку. Кроме того, незаметные отверстия в углах комнаты позволяли жене Бонтана в любое время подглядывать за Грандье – мера, которую надеялись использовать, когда начнется изгнание бесов. В этой почти начисто лишенной света комнате, лежа на соломе. Грандье написал матери такое письмо:

«Матушка, я получил Ваше письмо и все, что Вы мне передали, кроме саржевых чулок. Я переношу свое горе терпеливо, мне больше жаль Вас, нежели себя. Я испытываю большие неудобства, так как у меня нет постели: попробуйте добиться, чтобы мне принесли мою кровать, так как если тело не отдыхает, дух слабеет. Кроме того, пришлите мне часослов, Библию и книгу святого Фомы[29]29
  Вероятно, имеется в виду св. Фома Кемпийский (1379–1471), предполагаемый автор знаменитой нравоучительной книги «Подражание Христу».


[Закрыть], дабы мне было чем утешиться. И не печальтесь, я надеюсь, что Господь прольет свет на мою невиновность. Передайте поклон брату, сестре и всем моим добрым друзьям.

Остаюсь преданный Вам, Ваш сын.

Грандье».

Во время пребывания Грандье в цитадели Анже число бесноватых чудесным образом увеличилось: теперь дьяволы вселились, кроме настоятельницы и сестры Клары, еще в семерых монахинь, которые были разделены на три группы.

Настоятельница, Луиза дез Анж и Анна де Сент-Аньес были помещены в дом г-на Делавиля, адвоката и консультанта монахинь; сестра Клара и Екатерина де ла Презентасьон – в дом каноника Мора, а Елизавета де ла Круа, Моника де Сент-Март, Жанна дю Сент-Эспри и Серафима Арше – в еще один дом.

За ними наблюдала жена Муссана, приходившаяся сестрой Мемену де Сийи, родственница и союзница двух главных недругов обвиняемого, которая узнавала о нем все, что нужно, от жены Бонтана, – такова была «изоляция» одержимых.

Врачи были подобраны не менее пристрастно: вместо того чтобы пригласить самых знающих медиков из Анже, Тура, Пуатье или Сомюра, для наблюдения за бесноватыми созвали невежественных лекарей из маленьких городов; один из них, к примеру, не имел ни степени, ни диплома и был вынужден поэтому покинуть Сомюр, другой проработал десять лет приказчиком в лавочке, после чего выбрал более прибыльную профессию знахаря.

Впрочем, аптекарь и хирург были назначены тоже не из самых знающих: аптекарь по имени Адан приходился двоюродным братом Миньону и на первом процессе давал свидетельские показания против Грандье; за то, что при этом он запятнал честь некой луденской девушки, парламент приговорил его к публичному покаянию. И хотя, а быть может, именно потому, что все в городе знали о его ненависти к Грандье, ему было поручено приготовление лекарств, и никто при этом не проверял, как он соблюдает дозировку и не дает ли бесноватым вместо успокаивающего средства возбуждающие, способные в самом деле вызвать судороги. С хирургом дело обстояло еще хуже: это был Манури, племянник Мемена де Сийи и брат одной из монахинь, тот самый, что все время возражал против изоляции одержимых, которой добивался Грандье. Напрасно мать и брат обвиняемого писали прошения, в которых требовали отвода врачей из-за их некомпетентности, а хирурга и аптекаря – из-за ненависти к Грандье; они не могли даже за собственные деньги получить копии своих жалоб, хотя брались доказать с помощью свидетелей, что однажды Адан по невежеству прописал больному crocus metallorun[30]30
  Оксисульфид сурьмы.


[Закрыть] вместо crocus martis[31]31
  Раствор кроцетина.


[Закрыть], что явилось причиной его смерти. Короче говоря, гибель Грандье была предрешена; бесстыдство его судей дошло до того, что они и не пытались хоть как-то замаскировать гнусные меры, к которым прибегали.

Дознание продвигалось весьма бойко. Поскольку первой из неизбежных формальностей была очная ставка, Грандье написал прошение, в котором поведал о случае со святым Анастасием. На Тирском соборе[32]32
  Тирский собор – церковный собор, состоявшийся в 335 г., на котором был низложен архиепископ Афанасий Александрийский.


[Закрыть] этому святому было предъявлено обвинение некой распутницы, которую он в глаза не видел, и когда она вошла в зал, чтобы повторить свое обвинение публично, священник по имени Тимофей встал и, представившись Анастасием, заговорил с нею. Она ему ответила, после чего всем стало ясно, что святой невиновен. И вот Грандье потребовал, чтобы несколько мужчин его роста и с таким же, как у него, цветом волос были одеты в точности, как он, и показаны монахиням; кюре был уверен, что поскольку он их никогда не видел и одержимые тоже, скорее всего, его не встречали, то они его не узнают, хотя утверждают, что сносились с ним непосредственно. Просьба его была справедливой и настолько опасной, что на нее даже не ответили.

Между тем епископ Пуатье, одержавший победу над архиепископом Бордосским, который был бессилен перед приказом кардинала-герцога, отозвал назначенных им отца Эске и отца Го и заменил их своим богословом, находившимся в свое время в числе судей, вынесших Грандье первый приговор, и монахом-францисканцем отцом Лактансом. Оба монаха даже не дали себе труда скрыть, на чьей они стороне, и сразу же разместились в доме Никола Муссана, одного из самых заклятых врагов Грандье, а на следующий день отправились к настоятельнице и приступили к изгнанию дьявола. С первых же ее слов отец Лактанс заметил, что она очень плохо знает по-латыни, отчего допрашивать ее весьма небезопасно. Поэтому он велел отвечать ей по-французски, хотя сам продолжал пользоваться латынью. Когда же кто-то из присутствующих имел смелость возразить, что, дескать, дьявол, как сказано в требнике, знает все живые и мертвые языки и должен отвечать на том же наречии, на каком ему задают вопросы, монах заявил, что таково условие договора с нечистым, и добавил, что иногда попадаются дьяволы, которые невежественнее последнего крестьянина.

Вслед за обоими францисканцами и двумя кармелитами – Пьером де Сен-Тома и Пьером де Сен-Матюреном, которые с самого начала принимали участие в изгнании бесов, к этой операции присоединились якобы присланные «серым кардиналом» отцом Жозефом четверо капуцинов[33]33
  Отец Жозеф – Франсуа Леклерк дю Трамбле (1579–1638), по прозвищу «серый кардинал», монах-капуцин, начальник тайной службы кардинала Ришелье. – Капуцины – ветвь ордена францисканцев, основанная в 1525 г. Первоначально насмешливое прозвище, относившееся к остроконечному капюшону плаща членов этого ордена (caputium – латин. – капюшон).


[Закрыть], отцы Люк, Транкиль, Поте и Элисе, так что дело пошло как никогда быстро; сеансы экзорцизма проводились сразу в четырех разных местах: монастыре урсулинок и церквях Святого Креста, Сен-Пьер-дю-Марте и Нотр-Дам-дю-Шато. 15 и 16 апреля ничего особенного не произошло; во всяком случае, в заключении врачей за эти дни нет никаких подробностей и лишь написано без каких бы то ни было пояснений, что виденное ими было сверхъестественно и выходит за границы их знаний и правил медицины.

23 апреля сеанс выдался более любопытным: когда отец Лактанс спросил у настоятельницы, в каком обличье вошел в нее дьявол, она ответила, что в виде кота, собаки, оленя и козла.

– Quoties? – осведомился монах.

– Я не обратила внимания, какой это был день, – отозвалась настоятельница.

Бедная женщина перепутала слова quoties u juando[34]34
  Сколько, когда (латин.).


[Закрыть].

Видимо для того, чтобы искупить эту ошибку, настоятельница в тот же день объявила, что у Грандье на теле есть пять отметин, сделанных дьяволом, и что только в этих местах кюре уязвим. В связи с этим хирургу Манури было поручено проверить сие утверждение; осмотр назначили на 26 апреля.

Во исполнение полученного наказа Манури утром 26 апреля прибыл к Грандье, заставил его раздеться и выбрить все волосы на теле, после чего завязал ему глаза и велел лечь на стол. Но дьявол снова промахнулся: отметин, то бишь родимых пятен, у Грандье оказалось лишь две – на лопатке и на бедре.

И тут началась невероятная по мерзости сцена: Манури, держа в руке зонд, игла которого выдвигалась с помощью пружины, прикасался к телу Грандье, которое по утверждению монахини везде, кроме родимых пятен, было нечувствительно к боли, причем делал вид, что игла выдвинута, хотя на самом деле пружина удерживала ее внутри. Дойдя же до одного из пятен, хирург нажал на пружину, и игла глубоко вонзилась в тело испытуемого, который от боли и неожиданности вскрикнул так громко, что его услышали даже те, кто, не сумев проникнуть в дом, стояли на улице. От пятна на спине Манури перешел к проверке отметины на бедре и воткнул в нее иглу на всю длину, однако к его изумлению Грандье на сей раз не издал ни крика, не стона, ни даже вздоха, а напротив, начал читать молитву, и хотя Манури еще дважды воткнул иглу в бедро и лопатку, его пациент лишь продолжал молиться за своего палача.

При этой сцене присутствовал и г-н де Лобардемон.

На следующий день к дьяволу, сидевшему в настоятельнице, приступились с таким рвением, что он вынужден был признать: на теле у Грандье не пять отметин, а всего две, и к великому удивлению толпы нечистый точно указал, где они расположены.

Однако следующая проделка дьявола сильно снизила ценность этого его заявления. Когда его спросили, почему он отказался говорить в прошлую субботу, незадачливый бес ответил, что его не было в Лудене, так как он утром сопровождал в преисподнюю душу прокурора парижского парламента Ле Пруста. Кое-кто из мирян позволил себе в этом усомниться: проверив список умерших за субботу, они не обнаружили в нем прокурора по имени Ле Пруст, да и вообще в списке не было человека с таким именем. Изобличенный во вранье демон сделался уже менее занятным, а быть может, и менее страшным.

Сеансы изгнания бесов из других одержимых оказались не более удачными: когда отец Пьер де Сен-Тома, действовавший в кармелитской церкви, поинтересовался у одной из бесноватых, где находятся магические книги Грандье, та ответила, что их можно обнаружить в жилище некой девицы, и назвала ту самую особу, из-за которой аптекаря Адана осудили в свое время на публичное покаяние. Лобардемон, Муссан, Эрве и Менюо немедленно отправились туда, однако, обыскав все комнаты, перерыв все шкафы и ящики, добравшись до самых секретных уголков, так и не сумели ничего обнаружить. Вернувшись в церковь, они принялись упрекать демона в том, что он их надул, но тот пояснил, что книги взяла почитать племянница указанной девицы. Сыщики бросились к племяннице, но той не оказалось дома: она все утро находилась в церкви, готовясь к причастию, и священники заявили, что уйти оттуда она никак не может. Так что, несмотря на все свое желание угодить Адану, охотникам за бесами на этом пришлось остановиться.

Описанные нами ошибки увеличили число неверящих в бесов, поэтому на 4 мая объявили более любопытный сеанс, программа которого была столь обширной, что вызвала всеобщий интерес. Демон Асмодей пообещал приподнять настоятельницу на два фута над постелью, а увлеченные примером своего предводителя Эазас и Цербер взялись проделать то же самое с двумя другими монахинями. Четвертый же демон по имени Бегерит зашел еще дальше и решил заняться персоной самого г-на Лобардемона, заявив, что приподнимет шапочку с головы советника и будет держать ее в воздухе, пока читается псалом. Кроме того, священники пообещали, что шестеро самых дюжих мужчин не смогут удержать слабейшую из монахинь, когда та забьется в конвульсиях.

Нетрудно догадаться, что на подобный спектакль люди толпами повалили в церковь. Представление началось с настоятельницы: отец Лактанс потребовал, чтобы Асмодей выполнил обещание и поднял одержимую в воздух, после чего настоятельница принялась подпрыгивать на матрасе и на какую-то секунду словно бы повисла над ним, но как раз в этот миг один из зрителей приподнял уголок ее платья, и все увидели, что женщина, весьма, правда, ловко, стоит на цыпочках и никакого чуда тут нет. Раздался такой хохот, что Эазас и Цербер сконфузились и даже не стали отвечать на заклятия, однако Бегерит ответил, что готов приподнять шапочку г-на де Лобардемона в течение ближайшей четверти часа.

Но поскольку на сей раз изгнание бесов проводилось во второй половине дня, а не утром, как обычно, и уже наступал вечер, пора, удобная для всяческих фокусов, кое-кому из неверящих пришло в голову, что Бегерит попросил четверть часа, чтобы иметь время устроить свой фокус при свете факелов, а это было довольно просто. Кроме того, они обратили внимание на то, что г-н де Лобардемон сидит на стуле в известном отдалении от прочих, как раз под сводом потолка, в котором проделано отверстие для привязываемой к языку колокола веревки. Поэтому они вышли из церкви, поднялись на колокольню и спрятались там в углу. Через несколько мгновений на колокольне появился какой-то человек и стал что-то делать у отверстия; его тут же окружили и увидели у него в руках длинную леску с привязанным к ней крючком. Застигнутый врасплох, человек бросил свою удочку и убежал. В результате сколько г-н де Лобардемон, священники и зрители ни ждали, что шапочка вот-вот поднимется с головы советника, ничего подобного не произошло к великому смущению отца Лактанса, который, не зная, что случилось, и полагая, что это лишь небольшая задержка, несколько раз тщетно призывал Бегерита исполнить обещанное.

Короче, сеанс 4 мая оказался неудачным: до сих пор ничего не получилось, никогда еще демоны не были столь неловки, однако священники были уверены в последнем номере, то есть в том, что шестеро крепких молодцов не смогут удержать бьющуюся в корчах монахиню. И вот два кармелита и два капуцина обошли зрителей и привели на хоры шестерых геркулесов из числа городских дрягилей и разносчиков.

На сей раз дьявол доказал свою если не ловкость, то, по крайней мере, силу: как молодцы ни старались, настоятельницу после нескольких заклинаний охватили такие конвульсии, что она вырвалась у них из рук, а один из силачей даже упал навзничь. Опыт повторили трижды и все с тем же результатом, так что собравшиеся снова начали обретать веру в бесов. Но тут некий врач из Сомюра по имени Денкан, заподозрив во всем этом очередное жульничество, прошел на хоры, велел шестерым геркулесам удалиться и заявил, что удержит настоятельницу один, а если она вырвется у него из рук, он готов за неверие принять публичное покаяние. Г-н де Лобардемон попытался было помешать врачу, обозвав его безбожным мирянином, но Денкан пользовался таким уважением за свои знания и честность, что в церкви поднялся невообразимый шум и священники вынуждены были уступить. Когда шестеро дрягилей удалились, причем не к зрителям, а в ризницу, Денкан подошел к постели настоятельницы, крепко взял ее за запястье и дал знак начинать заклинания.

До сих пор борьба между общественным мнением и личными интересами не приобретала столь острый характер, поэтому собравшиеся, затаив дыхание, недвижно следили за происходящим.

Через несколько секунд отец Лактанс произнес священную формулу, и у настоятельницы начались судороги, но на сей раз оказалось, что у Денкана больше силы, чем у шестерых его предшественников: как женщина ни билась, ни извивалась, ни крутилась, ей не удавалось вырвать руку из пальцев Денкана. Наконец, утомившись, она упала на постель и воскликнула: