Текст книги "Три мушкетера(изд.1977)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

И вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь драпировку. Д'Артаньян понял, что то была его награда; он упал на колени, схватил эту руку и почтительно прикоснулся к ней губами. Потом рука исчезла, оставив на его ладони какой-то предмет, в котором он узнал перстень.

Дверь тотчас же закрылась, и д'Артаньян очутился в полнейшем мраке.

Д'Артаньян надел перстень на палец и снова стал ждать; он понимал, что это ещё не конец. После награды за преданность должна была прийти награда за любовь.

К тому же, хоть балет и был закончен, вечер едва начался; ужин был назначен на три часа, а часы на башне святого Иоанна недавно пробили три четверти третьего.

В самом деле, шум голосов в соседней комнате стал постепенно затихать, удаляться, потом дверь кабинета, где находился д'Артаньян, снова открылась, и в неё вбежала г-жа Бонасье.

– Вы! Наконец-то! – вскричал д'Артаньян.

– Молчите! – сказала молодая женщина, зажимая ему рот рукой. – Молчите и уходите той же дорогой, какой пришли.

– Но где и когда я увижу вас? – вскричал д'Артаньян.

– Вы узнаете это из записки, которую найдёте у себя дома. Идите же, идите!

С этими словами она открыла дверь в коридор и выпроводила д'Артаньяна из кабинета.

Д'Артаньян повиновался, как ребёнок, без сопротивления, без единого слова возражения, и это доказывало, что он действительно был влюблён.

XXIII.
Свидание

Д'Артаньян вернулся домой бегом, и, несмотря на то что было больше трёх часов утра – а ему пришлось миновать самые опасные кварталы Парижа, – у него не произошло ни одной неприятной встречи. Всем известно, что у пьяных и у влюблённых есть свой ангел-хранитель.

Входная дверь была полуоткрыта; он поднялся по лестнице и тихонько постучался условным стуком, известным только ему и его слуге. Планше, которого он отослал из ратуши два часа назад, приказав дожидаться дома, отворил ему дверь.

– Приносили мне письмо? – с живостью спросил д'Артаньян.

– Нет, сударь, никто не приносил, – отвечал Планше, – но есть письмо, которое пришло само.

– Что это значит, болван?

– Это значит, что, придя домой, я нашёл на столе у вас в спальне какое-то письмо, хотя ключ от квартиры был у меня в кармане и я ни на минуту с ним не расставался.

– Где же это письмо?

– Я, сударь, оставил его там, где оно было. Виданное ли это дело, чтобы письма попадали к людям таким способом! Если бы ещё окошко было отворено или хотя бы полуоткрыто – ну, тогда я ничего не стал бы говорить, но ведь нет, оно было наглухо закрыто… Берегитесь, сударь, тут наверняка не обошлось дело без нечистой силы!

Не дослушав его, молодой человек устремился в комнату и вскрыл письмо; оно было от г-жи Бонасье и содержало следующие строки:

«Вас хотят горячо поблагодарить от своего имени, а также от имени другого лица. Будьте сегодня в десять часов вечера в Сен-Клу, против павильона, примыкающего к дому г-на д'Эстре.

К. Б.».

Читая это письмо, д'Артаньян чувствовал, что его сердце то расширяется, то сжимается от сладостной дрожи, которая и терзает и нежит сердца влюблённых.

Это была первая записка, которую он получил, это было первое свидание, которое ему назначили. Сердце его, полное радостного опьянения, готово было остановиться на пороге земного рая, называемого любовью.

– Ну что, сударь? – сказал Планше, заметив, что его господин то краснеет, то бледнеет. – Что? Видно, я угадал и это какая-то скверная история?

– Ошибаешься, Планше, – ответил д'Артаньян, – и в доказательство вот тебе экю, чтобы ты мог выпить за моё здоровье.

– Благодарю вас, сударь, за экю и обещаю в точности выполнить ваше поручение, но всё-таки верно и то, что письма, которые попадают таким способом в запертые дома…

– Падают с неба, друг мой, падают с неба!

– Так, значит, вы, сударь, довольны? – спросил Планше.

– Дорогой Планше, я счастливейший из смертных!

– И я могу воспользоваться вашим счастьем, чтобы лечь спать?

– Да, да, ложись.

– Да снизойдёт на вас, сударь, небесная благодать, но всё-таки верно и то, что это письмо…

И Планше вышел, покачивая головой, с видом, говорящим, что щедрости д'Артаньяна не удалось окончательно рассеять его сомнения.

Оставшись один, д'Артаньян снова прочёл и перечёл записку, потом двадцать раз перецеловал строчки, начертанные рукой его прекрасной возлюбленной. Наконец он лёг, заснул и предался золотым грёзам.

В семь часов утра он встал и позвал Планше, который на второй оклик открыл дверь, причём лицо его ещё хранило следы вчерашних тревог.

– Планше, – сказал ему д'Артаньян, – я ухожу, и, может быть, на весь день. Итак, до семи часов вечера ты свободен, но в семь часов будь наготове с двумя лошадьми.

– Вот оно что! – сказал Планше. – Видно, мы опять отправляемся продырявливать шкуру.

– Захвати мушкет и пистолеты.

– Ну вот, что я говорил? – вскричал Планше. – Так я и знал – проклятое письмо!

– Да успокойся же, болван, речь идёт о простой прогулке.

– Ну да, вроде той увеселительной поездки, когда лил дождь из пуль, а из земли росли капканы.

– Впрочем, господин Планше, – продолжал д'Артаньян, – если вы боитесь, я поеду без вас. Лучше ехать одному, чем со спутником, который трясётся от страха.

– Вы обижаете меня, сударь! – возразил Планше. – Кажется, вы видели меня в деле.

– Да, но мне показалось, что ты израсходовал всю свою храбрость за один раз.

– При случае вы убедитесь, сударь, что кое-что у меня ещё осталось, но если вы хотите, чтобы храбрости хватило надолго, то, прошу вас, расходуйте её не так щедро.

– Ну, а как ты полагаешь, у тебя ещё хватит её на нынешний вечер?

– Надеюсь.

– Отлично! Так я рассчитываю на тебя.

– Я буду готов в назначенный час. Однако я думал, сударь, что в гвардейской конюшне у вас имеется только одна лошадь?

– Возможно, что сейчас только одна, но к вечеру будет четыре.

– Так мы, как видно, ездили покупать лошадей?

– Именно так, – ответил д'Артаньян.

И, на прощание погрозив Планше пальцем, он вышел из дома.

На пороге стоял г-н Бонасье. Д'Артаньян намеревался пройти мимо, не заговорив с достойным галантерейщиком, но последний поклонился так ласково и так благодушно, что постояльцу пришлось не только ответить на поклон, но и вступить в беседу.

Да и как не проявить немного снисходительности к мужу, жена которого назначила вам свидание на этот самый вечер в Сен-Клу, против павильона г-на д'Эстре! Д'Артаньян подошёл к нему с самым приветливым видом, на какой только был способен.

Естественно, что разговор коснулся пребывания бедняги в тюрьме. Г-н Бонасье, не знавший о том, что д'Артаньян слышал его разговор с незнакомцем из Менга, рассказал своему юному постояльцу о жестокости этого чудовища Лафема, которого он на протяжении всего повествования называл не иначе как палачом кардинала, и пространно описал ему Бастилию, засовы, тюремные форточки, отдушины, решётки и орудия пыток.

Д'Артаньян выслушал его с отменным вниманием.

– Скажите, узнали вы, кто похитил тогда госпожу Бонасье? – спросил он наконец, когда тот кончил. – Я ведь не забыл, что именно этому прискорбному обстоятельству я был обязан счастьем познакомиться с вами.

– Ах, – вздохнул г-н Бонасье, – этого они мне, разумеется, не сказали, и жена моя тоже торжественно поклялась, что не знает… Ну, а вы, – продолжал г-н Бонасье самым простодушным тоном, – где это вы пропадали последние несколько дней? Я не видел ни вас, ни ваших друзей, и надо полагать, что вся та пыль, которую Планше счищал вчера с ваших сапог, собрана не на парижской мостовой.

– Вы правы, милейший господин Бонасье: мы с друзьями совершили небольшое путешествие.

– И далеко?

– О нет, за каких-нибудь сорок лье. Мы проводили господина Атоса на воды в Форж, где друзья мои и остались.

– Ну, а вы, вы-то, разумеется, вернулись, – продолжал г-н Бонасье, придав своей физиономии самое лукавое выражение. – Таким красавцам, как вы, любовницы не дают длительных отпусков, и вас с нетерпением ждали в Париже, не так ли?

– Право, милейший господин Бонасье, – сказал молодой человек со смехом, – должен признаться вам в этом, тем более что от вас, как видно, ничего не скроешь. Да, меня ждали, и, могу вас уверить, с нетерпением.

Лёгкая тень омрачила чело Бонасье, настолько лёгкая, что д'Артаньян ничего не заметил.

– И мы будем вознаграждены за нашу поспешность? – продолжал галантерейщик слегка изменившимся голосом, чего д'Артаньян опять не заметил, как только что не заметил мгновенной тучки, омрачившей лицо достойного человека.

– О, только бы ваше предсказание сбылось! – смеясь, сказал д’Артаньян.

– Я говорю всё это, – отвечал галантерейщик, – единственно для того, чтобы узнать, поздно ли вы придёте.

– Что означает этот вопрос, милейший хозяин? – спросил д’Артаньян. – Уж не собираетесь ли вы дожидаться меня?

– Нет, но со времени моего ареста и случившейся у меня покражи я пугаюсь всякий раз, как открывается дверь, особенно ночью. Что поделаешь, я ведь не солдат.

– Ну так не пугайтесь, если я вернусь в час, в два или в три часа ночи. Не пугайтесь даже в том случае, если я не вернусь вовсе.

На этот раз Бонасье побледнел так сильно, что д'Артаньян не мог этого не заметить и спросил, что с ним.

– Ничего, – ответил Бонасье, – ничего. Со времени моих несчастий я подвержен приступам слабости, которые находят на меня как-то внезапно, и вот только что я почувствовал, как по мне пробежал озноб. Не обращайте на меня внимания, у вас ведь есть другое занятие – предаваться своему счастью.

– В таком случае, я очень занят, так как я действительно счастлив.

– Пока ещё нет, подождите – вы ведь сказали, что это будет вечером.

– Что ж, благодарение богу, этот вечер придёт! И, быть может, вы ждёте его так же нетерпеливо, как я. Быть может, госпожа Бонасье посетит сегодня вечером супружеский кров.

– Сегодня вечером госпожа Бонасье занята! – с важностью возразил муж. – Её обязанности задерживают её в Лувре.

– Тем хуже для вас, любезный хозяин, тем хуже для вас! Когда я счастлив, мне хочется, чтобы были счастливы все кругом, но, по-видимому, это невозможно.

И молодой человек ушёл, хохоча во всё горло над шуткой, которая, как ему казалось, была понятна ему одному.

– Желаю вам повеселиться! – отвечал Бонасье замогильным голосом.

Но д'Артаньян был уже слишком далеко, чтобы услышать эти слова, да если бы он и услыхал, то, верно, не обратил бы на них внимания, находясь в том расположении духа, в каком он был.

Он направился к дому г-на де Тревиля; его вчерашний визит был, как мы помним, чрезвычайно коротким, и он ни о чём не успел рассказать толком.

Г-на де Тревиля он застал преисполненным радости. Король и королева были с ним на балу необычайно любезны. Зато кардинал был крайне неприветлив.

В час ночи он удалился под предлогом нездоровья. Что же касается их величеств, то они возвратились в Лувр лишь в шесть часов утра.

– А теперь… – сказал г-н де Тревиль, понижая голос и тщательно осматривая все углы комнаты, чтобы убедиться, что они действительно одни, – теперь, мой юный друг, поговорим о вас, ибо совершенно очевидно, что ваше счастливое возвращение имеет какую-то связь с радостью короля, с торжеством королевы и с унижением его высокопреосвященства. Теперь вам надо быть начеку.

– Чего мне опасаться до тех пор, пока я буду иметь счастье пользоваться благосклонностью их величеств? – спросил д'Артаньян.

– Всего, поверьте мне. Кардинал не такой человек, чтобы забыть о злой шутке, не сведя счётов с шутником, а я сильно подозреваю, что шутник этот – некий знакомый мне гасконец.

– Разве вы думаете, что кардинал так же хорошо осведомлён, как вы, и знает, что это именно я ездил в Лондон?

– Чёрт возьми! Так вы были в Лондоне? Уж не из Лондона ли вы привезли прекрасный алмаз, который сверкает у вас на пальце? Берегитесь, любезный д'Артаньян! Подарок врага – нехорошая вещь. На этот счёт есть один латинский стих… Постойте…

– Да-да, конечно, – отвечал д'Артаньян, который никогда не мог вбить себе в голову даже начатков латыни и своим невежеством приводил в отчаяние учителя. – Да-да, конечно, должен быть какой-то стих…

– И разумеется, он существует, – сказал г-н де Тревиль, имевший склонность к литературе. – Недавно господин де Бенсерад читал мне его… Постойте… Ага, вспомнил!

 
Timeo Danaos et dona ferentes. [16]16
  Боюсь данайцев, даже приносящих дары (лат.).


[Закрыть]
 

Это означает: опасайтесь врага, приносящего вам дары.

– Этот алмаз, сударь, подарен мне не врагом, – отвечал д'Артаньян, – он подарен мне королевой.

– Королевой! Ого! – произнёс г-н де Тревиль. – Да это поистине королевский подарок! Этот перстень стоит не менее тысячи пистолей. Через кого же королева передала вам его?

– Она дала мне его сама.

– Где это?

– В кабинете, смежном с комнатой, где она переодевалась.

– Каким образом?

– Протянув мне руку для поцелуя.

– Вы целовали руку королевы! – вскричал г-н де Тревиль, изумлённо глядя на д'Артаньяна.

– Её величество удостоила меня этой чести.

– И это было в присутствии свидетелей? О, неосторожная, трижды неосторожная!

– Нет, сударь, успокойтесь, этого никто не видел, – ответил д'Артаньян.

И он рассказал г-ну де Тревилю, как всё произошло.

– О женщины, женщины! – вскричал старый солдат. – Узнаю их по романтическому воображению. Всё, что окрашено тайной, чарует их… Итак, вы видели руку, и это всё. Вы встретите королеву – и не узнаете её; она встретит вас – и не будет знать, кто вы.

– Да, но по этому алмазу… – возразил молодой человек.

– Послушайте, – сказал г-н де Тревиль, – дать вам совет, добрый совет, совет друга?

– Вы окажете мне этим честь, сударь, – ответил д'Артаньян.

– Так вот, ступайте к первому попавшемуся золотых дел мастеру и продайте этот алмаз за любую цену, которую он вам предложит. Каким бы скрягой он ни оказался, вы всё-таки получите за него не менее восьмисот пистолей. У пистолей, молодой человек, нет имени, а у этого перстня есть имя, страшное имя, которое может погубить того, кто носит его на пальце.

– Продать этот перстень! Перстень, подаренный мне моей государыней! Никогда! – вскричал д'Артаньян.

– Тогда поверните его камнем внутрь, несчастный безумец, потому что все знают, что бедный гасконский дворянин не находит подобных драгоценностей в шкатулке своей матери!

– Так вы думаете, что меня ждёт какая-то опасность? – спросил д'Артаньян.

– Говорю вам, молодой человек, что тот, кто засыпает на мине с зажжённым фитилём, может считать себя в полной безопасности по сравнению с вами.

– Чёрт возьми! – произнёс д'Артаньян, которого начинал беспокоить уверенный тон де Тревиля. – Чёрт возьми, что же мне делать?

– Быть настороже везде и всюду. У кардинала отличная память и длинная рука. Поверьте мне, он ещё сыграет с вами какую-нибудь шутку.

– Но какую же?

– Ба! Разве я знаю это? Разве не все хитрости дьявола находятся в его арсенале? Самое меньшее, что может с вами случиться, – это что вас арестуют.

– Как! Неужели кто-нибудь осмелится арестовать солдата, находящегося на службе у его величества?

– Чёрт возьми! А разве они постеснялись арестовать Атоса? Одним словом, мой юный друг, поверьте человеку, который уже тридцать лет находится при дворе: не будьте чересчур спокойны, не то вы погибли. Напротив – и это говорю вам я, – вы должны повсюду видеть врагов. Если кто-нибудь затеет с вами ссору – постарайтесь уклониться от неё, будь зачинщик хоть десятилетним ребёнком. Если на вас нападут, днём или ночью, – отступайте и не стыдитесь. Если вы будете переходить через мост – хорошенько ощупайте доски, потому что одна из них может провалиться у вас под ногами. Если вам случится проходить мимо строящегося дома – посмотрите наверх, потому что вам на голову может свалиться камень. Если вам придётся поздно возвращаться домой – пусть за вами следует ваш слуга и пусть ваш слуга будет вооружён, конечно, в том случае, если вы вполне уверены в нём. Опасайтесь всех: друга, брата, любовницы… особенно любовницы.

Д'Артаньян покраснел.

– Любовницы?.. – машинально повторил он. – А почему, собственно, я должен опасаться любовницы больше, чем кого-либо другого?

– Потому что любовница – одно из любимейших средств кардинала, наиболее быстро действующее из всех: женщина продаст вас за десять пистолей. Вспомните Далилу… Вы знаете священное писание?

Д'Артаньян вспомнил о свидании, которое ему назначила г-жа Бонасье на этот самый вечер, но, к чести нашего героя, мы должны сказать, что дурное мнение г-на де Тревиля о женщинах вообще не внушило ему ни малейших подозрений по адресу его хорошенькой хозяйки.

– Кстати, – продолжал г-н де Тревиль, – куда девались ваши три спутника?

– Я как раз собирался спросить, не получали ли вы каких-либо сведений о них.

– Никаких.

– Ну, а я оставил их в пути: Портоса – в Шантильи с дуэлью на носу, Арамиса – в Кревкере с пулей в плече и Атоса – в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег.

– Вот что! – произнёс г-н де Тревиль. – Ну, а как же ускользнули вы сами?

– Чудом, сударь! Должен сознаться, что чудом, получив удар шпаги в грудь и пригвоздив графа де Варда к дороге, ведущей в Кале, словно бабочку к обоям.

– Этого ещё не хватало! де Варда, приверженца кардинала, родственника Рошфора!.. Послушайте, милый друг, мне пришла в голову одна мысль.

– Какая, сударь?

– На вашем месте я сделал бы одну вещь.

– А именно?

– Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Париже, я снова отправился бы в Пикардию, потихоньку, без огласки, и разузнал бы, что сталось с моими тремя спутниками. Право, они заслужили этот небольшой знак внимания с вашей стороны.

– Совет хорош, сударь, и завтра я поеду.

– Завтра! А почему не сегодня же вечером?

– Сегодня меня задерживает в Париже неотложное дело.

– Ах, юноша, юноша! Какое-нибудь мимолётное увлечение? Повторяю вам, берегитесь: женщина погубила всех нас в прошлом, погубит и в будущем. Послушайтесь меня, поезжайте сегодня же вечером.

– Сударь, это невозможно.

– Вы, стало быть, дали слово?

– Да, сударь.

– Ну, это другое дело. Но обещайте мне, что если сегодня ночью вас не убьют, то завтра вы уедете.

– Обещаю.

– Не нужно ли вам денег?

– У меня ещё есть пятьдесят пистолей. Полагаю, что этого мне хватит.

– А у ваших спутников?

– Думаю, что у них должны быть деньги. Когда мы выехали из Парижа, у каждого из нас было в кармане по семидесяти пяти пистолей.

– Увижу ли я вас до вашего отъезда?

– Думаю, что нет, сударь, разве только будет что-нибудь новое.

– В таком случае, счастливого пути!

– Благодарю вас, сударь.

И д'Артаньян простился с г-ном де Тревилем, более чем когда-либо растроганный его отеческой заботой о мушкетёрах.

Он по очереди обошёл квартиры Атоса, Портоса и Арамиса. Ни один из них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о других не было никаких известий.

Д'Артаньян осведомился бы о молодых людях у их любовниц, но он не знал ни любовницы Портоса, ни любовницы Арамиса, а что касается Атоса, то у него не было любовницы.

Проходя мимо гвардейских казарм, он заглянул в конюшню: три лошади из четырёх были уже доставлены. Повергнутый в изумление, Планше как раз чистил их скребницей, и две из них были уже готовы.

– Ах, сударь, – сказал Планше, увидев д'Артаньяна, – как я рад, что вас вижу!

– А что такое, Планше? – спросил молодой человек.

– Доверяете вы господину Бонасье, нашему хозяину?

– Я? Ничуть не бывало.

– Вот это хорошо, сударь.

– Но почему ты спрашиваешь об этом?

– Потому что, когда вы разговаривали с ним, я наблюдал за вами, хотя и не слышал ваших слов, и знаете что, сударь: он два или три раза менялся в лице.

– Да ну?

– Вы этого не заметили, сударь, потому что были заняты мыслями о полученном письме. Я же, напротив, был встревожен странным способом, каким это письмо попало к нам в дом, и ни на минуту не спускал глаз с его физиономии.

– И какой же она тебе показалась?

– Физиономией предателя.

– Неужели?

– К тому же, как только вы, сударь, простились с ним и скрылись за углом, Бонасье схватил шляпу, запер дверь и побежал по улице в противоположную сторону.

– В самом деле, Планше, ты прав: всё это кажется мне весьма подозрительным. Но будь спокоен: мы не заплатим ему за квартиру до тех пор, пока всё не объяснится самым решительным образом.

– Вы всё шутите, сударь, но погодите – и увидите сами.

– Что делать, Планше, чему быть, того не миновать!

– Так вы не отменяете своей вечерней прогулки, сударь?

– Напротив, Планше, чем больше я буду сердиться на Бонасье, тем охотнее пойду на свидание, назначенное мне в том письме, которое так тебя беспокоит.

– Ну, сударь, если ваше решение…

– …непоколебимо, друг мой. Итак, в девять часов будь наготове здесь, в казарме. Я зайду за тобой.

Видя, что никакой надежды убедить хозяина отказаться от задуманного предприятия больше нет, Планше глубоко вздохнул и принялся чистить третью лошадь.

Что касается д'Артаньяна – в сущности говоря, весьма осторожного молодого человека, – то он, вместо того чтобы воротиться домой, отправился обедать к тому самому гасконскому священнику, который в трудную для четверых друзей минуту угостил их завтраком с шоколадом.