Текст книги "Предводитель волков. Вампир (сборник)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 9
Вожак волков

Убегая от угроз мельничихи и ее людей, Тибо инстинктивно направился к опушке леса.

Первое, о чем он подумал, – при появлении врага сразу же скрыться в лесу, где в такое время никто не рискнул бы его преследовать из опасения попасть в засаду.

Впрочем, наделенному дьявольской силой Тибо нечего было бояться врагов, какими бы они ни были. Ему стоило всего лишь отправить их туда, куда он спровадил борова красавицы мельничихи.

И он был совершенно уверен, что избавится от них.

Но время от времени при воспоминании о Маркотте сердце башмачника тревожно сжималось, и он говорил себе, что каким бы решительным он ни был, посылать людей к дьяволу, как посылают свиней, не следует.

Думая о своей ужасной власти и постоянно оглядываясь назад, чтобы посмотреть, не следует ли ею воспользоваться, с наступлением темноты Тибо достиг окраин Писселе.

Была та мрачная, грозовая осенняя ночь, когда ветер срывает с деревьев желтеющие листья и, гуляя по лесу, жалобно воет и заунывно стонет. Скорбные возгласы ветра время от времени прерывались криками сов, напоминающими перекличку заблудившихся путников.

Все эти звуки были знакомы Тибо и не тревожили его.

К тому же, добравшись до опушки леса, он вырезал из каштана палку длиной в четыре фута и, поскольку некогда недурно владел искусством обращения с нею, не боялся нападения даже четырех человек.

Итак, он смело вошел в лес, в ту его часть, которую и сегодня называют Волчий вереск.

Несколько минут башмачник шел по узкой и темной просеке, громко проклиная странных женщин, которые без всякой причины предпочитают недалекого, застенчивого паренька крепкому и смелому молодцу, когда услышал шагах в двадцати позади себя хруст листьев под чьими-то ногами.

Он обернулся.

В темноте он вначале увидел только два глаза, горящих как раскаленный уголь. Затем, вглядевшись внимательнее, разглядел в потемках огромного волка, который шел за ним.

Это был не тот волк, которого Тибо принимал у себя в хижине.

Волк из хижины был черным, этот – рыжим.

Их нельзя было спутать ни по цвету шкуры, ни по размеру.

У башмачника не было никаких оснований полагать, что все волки расположены к нему так же доброжелательно, как тот, первый, с которым он имел дело. Поэтому он сжал палку обеими руками и принялся вращать ею, чтобы убедиться, что не разучился этого делать.

К его большому удивлению, животное довольствовалось тем, что трус´ило за ним, не проявляя никаких враждебных намерений, останавливаясь, когда останавливался Тибо, и возобновляя бег, когда человек продолжал путь. Лишь время от времени волк начинал выть, словно зовя на помощь.

Эти завывания несколько встревожили Тибо.

Вдруг ночной путешественник увидел перед собой два других горящих огонька, время от времени вспыхивавших в темноте и становившихся все ярче и ярче.

Подняв палку над головой и приготовившись нанести удар, он пошел на эти два неподвижных огонька и едва не споткнулся обо что-то, лежащее поперек дороги.

Это был второй волк.

Не задумываясь, осмотрительно ли нападать первым, Тибо начал с того, что нанес волку сильнейший удар палкой, который пришелся ему прямо по голове.

Волк жалобно завыл, а потом, отряхиваясь, как побитый хозяином пес, побрел перед башмачником.

Тибо оглянулся, чтобы узнать, где же первый волк. Он по-прежнему шел за ним и на том же расстоянии.

Но когда башмачник перевел взгляд вперед, то заметил третьего волка, бежавшего справа от него.

Он инстинктивно посмотрел влево. Там бежал четвертый волк.

Не прошел Тибо и четверти лье, как около дюжины животных окружили его кольцом.

Положение было критическим, и Тибо почувствовал всю его серьезность.

Сначала он попробовал петь, надеясь, что звук человеческого голоса напугает волков.

Напрасно.

Ни один из них не покинул места, которое занимал в образованном вокруг башмачника круге, словно очерченном циркулем.

Тогда Тибо надумал остановиться у первого же развесистого дерева, взобраться на него и дождаться наступления дня. Но, хорошенько поразмыслив, он решил, что разумнее будет попытаться добраться до своего жилища, к которому он был все ближе и ближе, – хотя волков и стало больше, но они не проявляли враждебности, как не делал этого и первый зверь, когда был еще один.

А если бы волки вдруг начали вести себя иначе, у Тибо хватило бы времени вскарабкаться на дерево.

Следует сказать, что Тибо был настолько взволнован, что чуть ли не уткнулся в собственную дверь, не заметив ее.

Наконец он узнал свой дом.

К великому удивлению башмачника, шедшие впереди волки почтительно расступились, чтобы пропустить его вперед, и уселись в ряд, образовав нечто наподобие живого забора.

Тибо не стал терять времени на то, чтобы поблагодарить их за учтивость. Он поспешил войти внутрь и быстренько заперся. А затем придвинул к двери сундук, чтобы укрепить ее и привести в состояние готовности к обороне.

Потом он рухнул на стул и только тогда вздохнул полной грудью.

Когда он немного оправился от переживаний, то подошел к квадратному окошку, выходившему в лес, и взглянул в него. Линия горящих глаз показала ему, что волки вовсе не собирались уходить и расположились перед хижиной симметричными рядами.

Подобное соседство могло бы напугать кого-то другого, но Тибо, который всего несколько минут назад шел в сопровождении этой ужасной стаи, чувствовал себя увереннее при мысли, что какой бы тонкой ни была стенка, но она отделяет его от неприятных попутчиков.

Тибо зажег лампу и поставил ее на стол. Потом собрал в кучку головешки в очаге, бросил на них стружки и развел огонь, отблеск которого, как он надеялся, заставит волков спасаться бегством.

Но волки Тибо, без сомнения, были волками особенными, привычными к пламени.

Они не сдвинулись с облюбованных ими мест.

При первых проблесках зари Тибо, которому волнение так и не позволило заснуть, смог их увидеть и пересчитать.

Казалось, что они, как и накануне, чего-то ждали: одни сидели, другие лежали, третьи дремали, а некоторые прохаживались как часовые.

Но когда последняя звезда утонула в потоках пурпурного света с востока и растворилась в нем, все волки разом встали и, заунывно взвыв, как это делают ночные звери при наступлении дня, разошлись в разные стороны.

Когда волки исчезли, Тибо принялся размышлять над неудачами вчерашнего дня.

Как случилось, что красавица мельничиха предпочла его двоюродного брата Ландри?

Разве он уже не был прежним красавцем Тибо, или что-то в его внешности изменилось не в его пользу?

У Тибо был только один способ проверить это: взглянуть в зеркало.

Он взял стоявший на камине кусочек зеркала и, лукаво улыбаясь, подошел ближе к свету.

Но, увидев в зеркале свое отражение, башмачник вскрикнул от изумления и оцепенел.

Он-то был прежним красавцем Тибо, но один красный волос из-за опрометчиво высказанных им желаний превратился в целую прядь, блеск которой мог соперничать с ярким огнем очага.

На лбу у Тибо выступил холодный пот.

Зная, что абсолютно бесполезно пытаться вырвать или срезать проклятые волосы, он решил смириться с тем, что произошло, и впредь загадывать как можно меньше желаний.

Речь шла о том, чтобы избавиться от всех честолюбивых мыслей, которые приводили к столь печальному результату, и снова заняться своей работой.

Тибо попробовал так и поступить. Но к прежнему делу сердце уже не лежало.

Он тщетно пытался воскресить в памяти рождественские мелодии, которые напевал в добрые времена, когда бук и береза так легко принимали под его рукой нужную форму. И за целый день едва притронулся к инструментам.

Тибо спрашивал себя: разве не печально, что, работая в поте лица, можно обеспечить лишь нищенское, безрадостное существование, тогда как, правильно управляя своими желаниями, так легко добиться счастья?

Возможность как-то сдобрить скудную еду уже не радовала его, как прежде; почувствовав голод, он с отвращением сжевал кусок черного хлеба, а зависть, которая до сих пор выражалась лишь в смутном стремлении к благополучию, постепенно превращалась в глубине его сердца в глухую и жестокую ярость, заставлявшую ненавидеть ближнего.

Но каким бы длинным ни казался этот день, он завершился, как и все другие.

С наступлением сумерек Тибо оставил верстак, уселся на самодельной деревянной скамье перед дверью и предался мрачным размышлениям.

Как только сумерки стали сгущаться, из леса вышел волк и, как и прежде, улегся на некотором расстоянии от хижины.

За этим волком пришел второй, за вторым – третий, а потом и вся стая, которая заняла свой пост, как и в предыдущую ночь.

Когда появился третий волк, башмачник вернулся в хижину.

Тибо забаррикадировался так же тщательно, как и накануне. Но опечален и обескуражен он был куда больше, чем вчера. К тому же у него уже не осталось сил бодрствовать.

Тибо разжег огонь, набросав достаточно дров, чтобы он горел всю ночь, лег на кровать и заснул.

Когда он проснулся, было совсем светло.

Солнце на две трети поднялось над горизонтом. Его лучи пробегали по трепещущим желтеющим листочкам деревьев и кустарника, окрашивая их в тысячи золотых и багряных оттенков.

Башмачник подбежал к окну.

Волки исчезли. Только по следам на влажной от росы траве можно было увидеть места, которые они занимали ночью.

Вечером волки вновь собрались у жилища Тибо, который мало-помалу стал привыкать к их присутствию.

Ему пришло в голову, что, вероятно, отношения с большим черным волком вызвали к нему некоторую симпатию у этих зверей, и он решил проверить, каковы их намерения.

Засунув за пояс остро наточенный кривой нож, взяв в руки тяжелую рогатину, башмачник открыл дверь и решительно направился к стае.

Но, к великому удивлению Тибо, вместо того чтобы наброситься на него, волки завиляли хвостами, как увидевшие хозяина собаки.

Они столь ярко выражали дружеские чувства, что он подошел и положил руку на спину одному из них, и тот не только позволил это сделать, но и всячески показал, что ему это очень нравится.

– Ох-ох-ох! – пробормотал Тибо, воображение которого не знало пределов. – Если покорность зверушек соответствует их любезности, то я владелец своры, какой никогда не было у сеньора Жана. И отныне, как только мне заблагорассудится, у меня тут же будет любая дичь.

Тибо не успел договорить, как четверо самых сильных и проворных волков отделились от остальных и скрылись в лесу.

Через несколько мгновений вой огласил лесосеку, а не прошло и получаса, как один из волков появился, волоча красавицу косулю, за которой по зеленой траве тянулся кровавый след.

Косуля была положена к ногам башмачника. Он пришел в восторг оттого, что его желания не только исполняются, но и упреждаются, разделал животное и каждому волку дал его долю, оставив себе часть спины и два задних окорока.

Затем королевским жестом, который свидетельствовал о том, что он уже вошел в роль, Тибо отпустил волков до завтра.

На следующий день, едва взошло солнце, он отправился в Виллер-Коттре, где трактирщик избавил его от этих двух окороков за целых два экю. На следующий день башмачник принес тому же трактирщику половину кабана и стал одним из его постоянных поставщиков.

Войдя во вкус этих сделок, Тибо целые дни проводил в городе, часто посещал кабаре и уже не делал сабо.

Некоторые были не прочь подтрунить над прядью его красных волос, которые, хотя и тщательно прикрытые другими волосами, всегда находили возможность выбраться наружу, но Тибо ясно дал понять, что не потерпит насмешек над своим столь незначительным уродством.

Вскоре случаю стало угодно, чтобы герцог Орлеанский и госпожа де Монтессон провели несколько дней в Виллер-Коттре. И это превратилось в новое испытание для непомерного честолюбия Тибо.

Все прекрасные дамы и молодые вельможи из соседних замков – Монбретон, Монтескью, Курваль – собрались в Виллер-Коттре. Дамы в самых богатых нарядах, молодые вельможи в самых элегантных костюмах.

Охотничий рог сеньора Жана звучал в лесах громче обычного.

Словно восхитительное видение, на чудесных английских лошадях проносились стройные амазонки и всадники в изысканных красных охотничьих костюмах, обшитых золотым галуном. Они были подобны вспышкам пламени, летящим сквозь мрачные и густые лесные заросли.

По вечерам все становилось иным.

Все аристократическое общество собиралось на празднества и балы. А в перерывах между празднествами и балами они усаживались в красивые золоченые кареты с разноцветными гербами.

Тибо всегда был в первом ряду зевак. Он пожирал глазами облака атласа и кружев, которые, приподнимаясь, позволяли видеть изящные ножки, обутые в шелковые чулки и красные туфельки на каблучках без задника.

Когда общество проходило перед изумленным людом, оставляя за собой дымку пудры и самый нежный аромат эфирных масел, Тибо спрашивал себя, отчего он не там, среди молодых вельмож в расшитых костюмах.

Почему у него нет любовницы из числа прекрасных дам в шелестящем атласе?

И Анелетта казалась ему всего лишь бедной крестьянкой, какой она и была на самом деле, а вдова Поле – простой мельничихой, каковой она тоже на самом деле и являлась.

Когда он возвращался ночью через лес (сопровождаемый стаей волков, ни на миг не оставлявших его, как телохранители не оставляют своего короля), ему в голову приходили самые губительные мысли.

Тибо, вступив на путь зла и подвергаясь подобным искушениям, уже не в состоянии был остановиться, чтобы не покончить окончательно с возникающими порой воспоминаниями о честной жизни.

Чего стоили несколько экю, которые давал трактирщик из «Золотого шара» за дичь, добываемую его добрыми друзьями волками!

Их, накопленных за месяцы и даже годы, не хватило бы для удовлетворения самого скромного из переполнявших его сердце желаний.

Я не осмелился бы сказать, что Тибо, для начала пожелавший окорок лани сеньора Жана, потом сердце Анелетты, затем мельницу вдовы Поле, удовлетворился бы теперь замком Уани или Лонпон, настолько эти крохотные ступни, эти тонкие щиколотки и округлые ножки, эти нежные запахи, которыми веяло от бархатных и атласных одеяний, распалили его честолюбивое воображение.

И однажды он сказал себе, что крайне глупо жить в бедности, коль в его распоряжении такая потрясающая сила и власть.

С этого момента он решил пользоваться этой силой для удовлетворения самых невероятных желаний, пусть даже в один прекрасный день его шевелюра превратится в пылающую корону – наподобие той, которая видна по ночам над высокой трубой стекольных мануфактур Сен-Гобена.

Глава 10
Бальи Маглуар

Тибо, увлеченный своими авантюрными планами, но пока не остановившийся ни на чем определенном, проводил последние дни года и вступил в следующий.

Думая о расходах, которые сулил благословенный первый день нового года, он, по мере того как приближался переход одного года в другой, требовал от своих поставщиков двойные порции дичи и, естественно, получал за них двойную плату у трактирщика «Золотого шара».

Так что, если не считать пряди красных волос достаточно внушительного размера, Тибо вступал в новый год с самым солидным достоянием, которым когда-либо обладал.

Заметьте, мы говорим о достоянии материальном, но не духовном, ибо если тело его и выглядело здоровым, то душа была поражена ужасающе. Но тело было хорошо одето, а в карманах куртки лихо позвякивали с десяток экю.

Приодетый и сопровождаемый звоном монет Тибо выглядел уже не ремесленником-башмачником, а зажиточным фермером или даже настоящим буржуа, который, возможно, и занимается чем-то, но только ради собственного удовольствия.

Вот в таком виде Тибо явился как-то на одно из деревенских торжеств, которыми являются праздники в провинции.

Начался отлов рыбы в великолепных прудах Берваля и Пудрона.

Отлов рыбы – целое дело для хозяина или фермера, не считая того, что это огромное удовольствие для зрителей. Об отлове объявляют за месяц, и на него съезжаются за десять лье в округе.

Те из наших читателей, которым неизвестны нравы и обычаи провинции, никогда бы не поверили, что под словом «отлов» подразумевается не ловля удочкой на личинки мух, на красного червя или хлебную приманку, не ловля донной удочкой, накидной сетью или вершей; нет, речь идет об осушении пруда порой на три четверти или даже целое лье в длину и отлове всякой рыбы – от крупной щуки до самой мелкой уклейки.

Вот как все происходит.

По всей вероятности, среди наших читателей нет такого, который не видел бы пруда. У каждого пруда есть два отверстия: через первое вода поступает, а через второе вытекает. То, через которое вода поступает, не имеет названия; то же, через которое она вытекает, называется стоком. Именно у стока и происходит ловля.

Вода, вытекая из стока, попадает в объемный резервуар, откуда просачивается через ячейки густой сети. Вода вытекает, а рыба задерживается.

Известно, сколько дней нужно, чтобы осушить пруд. Поэтому зевак и любителей зовут только на второй, третий или четвертый день – в зависимости от объема воды, которую пруд должен сбросить, пока дело дойдет до развязки.

Развязка – это появление на стоке рыбы.

В указанное для отлова рыбы время близ пруда, в зависимости от его протяженности и размеров, собирается толпа, столь же значительная и почти всегда столь же элегантно одетая, как и на скачках на Марсовом поле или в Шантийи, когда в забеге должны принимать участие известные наездники и кони.

Только на этом спектакле зрители находятся не на трибунах или в каретах. Нет, каждый приезжает, как хочет или как может: в кабриолете, шарабане, фаэтоне, повозке, на лошади, на осле… А по прибытии отбрасывается всякое уважение, которое проявляют по отношению к властям в менее цивилизованных странах, и каждый занимает место в зависимости от времени приезда, силы локтей и более или менее энергичных движений бедрами. И только подобие достаточно прочной загородки препятствует зрителям свалиться в водоем.

По цвету и запаху воды определяют, подошла ли рыба.

Любое зрелище имеет свою отрицательную сторону. В оперном театре – чем наряднее и многочисленнее публика, тем больше дышишь углекислотой. При отлове на пруду – чем ближе самый интересный момент, тем больше дышишь азотом.

В начале, в тот момент, когда открывают сток, идет чистая, слегка окрашенная в зеленый цвет вода, словно это вода из источника. Это верхний слой, под собственной тяжестью он появляется первым.

Затем вода мало-помалу теряет прозрачность и окрашивается в серый цвет. Это сходит второй слой, и время от времени в этом втором слое, по мере того как цвет становится темнее, появляется серебряный отблеск. Это, будто разведчик, плывет самая мелкая рыбешка, не имеющая сил сопротивляться течению. Ее даже не дают себе труда подбирать, просто оставляют на земле, и в поисках хоть какой-то лужицы, оставшейся на дне водоема, она проделывает такие пируэты, которые бродячие акробаты живописно называют прыжками карпа.

Потом идет черная вода. Это следующее действие, его называют неожиданным поворотом.

Инстинктивно рыба по мере сил сопротивляется непривычному течению, которое несет ее, – ничто не говорит о том, что течение таит в себе опасность, но рыба догадывается об этом. И каждая изо всех сил пытается плыть против течения.

Щука плывет бок о бок с карпом, которого накануне преследовала и которому мешала излишне раздобреть; окунь продвигается рядом с линем и даже не помышляет о том, чтобы вцепиться в столь лакомую плоть.

То же происходит и в яме-ловушке для дичи: иногда арабы обнаруживают там одновременно газелей и шакалов, антилоп и гиен, и гиены с шакалами становятся не менее кроткими и дрожат не меньше, чем газели и антилопы.

Но в конце концов силы борцов иссякают.

Мелкая рыбешка, о которой мы недавно упоминали, появляется все чаще; размеры рыбы становятся внушительнее, и подтверждение тому – сборщики, которые начинают уже кое-что выбирать.

Сборщики – это мужчины в простых полотняных штанах и рубахах из хлопка: штаны закатаны выше колен, рукава рубах засучены до плеч.

Они сбрасывают рыбу в корзины.

Ту, которую будут продавать живой или использовать для зарыбления пруда, переносят в емкости с водой. Та, которая обречена на смерть, просто раскладывается на лугу. Она будет продана в тот же день.

По мере того как рыба прибывает, радостные крики зрителей усиливаются. Ибо эти зрители вовсе не те, что зрители в театре. Они собираются здесь совсем не для того, чтобы сдерживать эмоции и, в соответствии с правилами хорошего тона, казаться безразличными.

Нет, они собираются ради забавы и каждому красивому линю, каждому красивому карпу, каждой красивой щуке аплодируют радостно, от всей души.

Виды рыб следуют один за другим, подобно тому как на параде каждое подразделение дефилирует в строго установленном порядке и в зависимости от веса, если можно так выразиться: легкие пехотинцы во главе, респектабельные драгуны в середине, тяжелые кирасиры и артиллерия в хвосте.

Самые маленькие, то есть самые слабые, – первыми. Самые большие, то есть самые сильные, – последними.

В какой-то момент кажется, что вода иссякла. Переход в буквальном смысле загроможден резервом, то есть самыми важными персонами пруда.

Сборщики сражаются с настоящими чудовищами.

Это развязка. Пришел час аплодисментов и криков «Браво!».

Спектакль окончен, наконец-то мы увидим действующих лиц. Действующие лица растянулись на луговой траве. Часть их восстанавливает силы в потоках воды.

Вы ищете угрей, вы спрашиваете, где же угри. И вам показывают трех-четырех несчастных угрей толщиной с большой палец и длиной в пол-руки. Это означает, что угри, благодаря своему строению, по крайней мере на время избежали всеобщего истребления: они проткнули головой тину и исчезли.

Вот почему вы видите людей с ружьями, которые прогуливаются по берегу пруда, и время от времени слышите выстрелы.

Если вы спросите:

– Что это за выстрелы?

Вам ответят:

– Это чтобы угри показались.

Почему же угри выползают из ила на ружейные выстрелы? Почему они стремятся в ручейки, которые бороздят дно пруда? Почему, наконец, будучи в безопасности в глубине ила, – как столько знакомых нам людей, которым хватает благоразумия так на дне и оставаться, – почему они не прячутся там, а стремятся попасть в ручеек, который своим течением подхватит их и обязательно снесет в водоем, то есть в общую могилу? Нет ничего проще, чем ответить на этот вопрос умным головам в Коллеж де Франс, тем более что теперь он связан с рыбами. Итак, я задаю этот вопрос ученым. Ружейные выстрелы – всего лишь предрассудок, а происходит попросту вот что: грязь, в которой прячутся угри, поначалу жидкая, постепенно высыхает – подобно губке, которую отжимают, – мало-помалу становится непригодной для жизни, и в конце концов угри оказываются вынужденными искать свою естественную среду – воду. Лишь только вода найдена – они погибли. Вот почему до угрей руки доходят только на пятый или шестой день после осушения пруда.

Именно на такой праздник было созвано все общество из Виллер-Коттре, Креспи, Мон-Гобера и окрестных деревень. Тибо отправился туда, как и все.

Башмачник больше не работал: он счел, что проще заставить работать на себя волков.

Из рабочего Тибо превратился в мещанина. И ему не оставалось ничего другого, как из мещанина превратиться в дворянина. Он на это очень рассчитывал.

Тибо был не из тех, кто пропускает других вперед. Чтобы занять место в первом ряду, он принялся работать локтями и коленями. Выполняя этот маневр, он задел платье знатной и красивой женщины, возле которой надеялся пристроиться.

Дама дорожила своим нарядом, к тому же она привыкла командовать, что, вероятно, было заложено в ней от природы, ибо, обернувшись и увидев, кто ее задел, процедила: «Мужлан!»

Но, несмотря на грубость, это слово было произнесено такими прекрасными устами, дама была так привлекательна и внезапный гнев настолько противоречил очаровательным чертам ее лица, что Тибо, вместо того чтобы ответить подобным определением – а может, и похуже, – ограничился тем, что отступил, бормоча нечто вроде извинения.

Что и говорить, в ряду достоинств, присущих аристократии, красота занимала первое место.

Представьте старую и уродливую женщину. Будь она даже маркизой, Тибо обозвал бы ее по крайней мере мерзавкой.

Возможно, еще и внимание его было отвлечено: он разглядывал странного мужчину, сопровождавшего даму.

Это был толстый человечек лет шестидесяти, одетый во все черное и ослепительно чистое; но он был так мал ростом, так мал, что голова его едва доставала до локтя дамы, а поскольку она не могла взять его под руку, не согнувшись пополам, то довольствовалась тем, что величественно опиралась ему на плечо.

Увидев такое, только и было, что сказать: античная Кибела, опирающаяся на современного ваньку-встаньку.

Но каким же очаровательным был этот ванька-встанька с короткими ножками, животом, свисающим до колен и заставлявшим трещать штаны, с толстыми округлыми ручками, белыми кистями, выглядывающими из-под кружев, с красным пухленьким лицом, с тщательно причесанной, напудренной, завитой головкой с маленькой косичкой, которая при каждом его движении поигрывала на воротнике!

Он напоминал одного из черных жуков, чей панцирь так мало гармонировал с ножками, что они, казалось, не шагали, а скорее катились.

Вместе с тем лицо его было таким жизнерадостным, глаза навыкате излучали такую доброту, что каждый невольно чувствовал расположение к нему, ибо тут же угадывал, что этот милый человечек занят тем, чтобы проводить время как можно лучше, и прибегает ко всем возможным способам, лишь бы не повздорить с ничтожным и неопределенным существом, которое называется ближним.

Услышав, как надменно его спутница ответила Тибо, толстый человечек, похоже, пришел в отчаяние.

– Тише, госпожа Маглуар! Тише, госпожа бальи! – сказал он, находя способ в скупых словах сообщить окружающим свое имя и положение. – Тише! Ибо вы только что очень грубо обозвали бедного парня, который и без того сожалеет о случившемся.

– Хорошо. Но, господин Маглуар, – ответила дама, – не следует ли мне поблагодарить его за то, что он так измял мой роскошный наряд из голубого дамаста, что тот теперь никуда не годится. Не считая того, что он наступил мне на мизинец.

– Прошу простить мою неловкость, благородная дама, – сказал Тибо. – Когда вы повернулись, ваше очаровательное лицо ослепило меня, словно солнечный луч в мае, и я уже не видел, куда ставлю ногу.

Для человека, в течение трех месяцев водившего дружбу только с волками, это был достаточно искусный и витиеватый комплимент. Однако он не произвел нужного впечатления на прекрасную даму, и она ответила на него презрительной гримаской.

Дело в том, что, невзирая на костюм Тибо, она определила его положение тем удивительным внутренним чутьем, которым обладают в этих краях женщины всех сословий.

Толстый человечек был более снисходителен и громко захлопал в пухлые ладошки, которые поза его жены оставляла свободными.

– Ах! Браво! – воскликнул он. – Браво! Вот кто попал в самую точку! Господин, вы остроумный человек и, как мне кажется, обучены вести разговор с женщинами. Душечка, я надеюсь, вы тоже оценили комплимент, и, чтобы доказать господину, что мы не держим на него зла, пусть он – если он местный и дорога не слишком его затруднит – проводит нас домой, где мы разопьем бутылочку старого доброго вина, которую нам выберет Перрина.

– О! Я прекрасно знаю вас, мэтр Непомюсен: все средства хороши, лишь бы опрокинуть стаканчик, а когда нет достойного повода, вы с завидной ловкостью изыщете его. Однако не забывайте, господин Маглуар, что доктор решительно запретил вам вино между трапезами.

– Это правда, госпожа бальи, – ответил мэтр Непомюсен, – но он не запрещал мне оказать любезность очаровательному парню, каковым мне видится этот господин. Будьте же великодушны, Сюзанна, оставьте это угрюмое выражение, которое вам так не идет. Клянусь кровью дьявола! Тот, кто вас не знает, подумал бы, что у вас всего один наряд. Так вот, чтобы доказать господину противное – если вы позволите, чтобы он сопроводил нас домой, – по возвращении я вручу вам кое-что, и вы купите тот нелепый наряд из шелковой камчатой ткани, о котором так давно мечтаете.

Обещание произвело волшебный эффект. Оно тут же смягчило гнев госпожи Маглуар, а поскольку отлов подходил к концу, она уже с менее несговорчивым видом оперлась на руку, которую Тибо подал ей, следует сказать, довольно неловко.

Что до башмачника, то, совершенно очарованный красотой дамы и по некоторым словам, которыми она обменялась с мужем, догадавшийся, что она жена бальи, он гордо пробирался через толпу, шагая с высоко поднятой головой и таким решительным видом, словно направлялся на поиски золотого руна.

На самом деле жених бедной Анелетты и отверженный воздыхатель красавицы мельничихи мечтал не только об удовольствии, но и об ублажении собственной гордости, если его полюбит жена бальи, и о выгоде, которую можно извлечь из столь желанного и неожиданного счастливого случая.

Поскольку госпожа Маглуар была не только очень мечтательна, но и весьма рассеянна и поглядывала направо-налево, всматривалась перед собой и оборачивалась назад, словно кого-то искала, то всю дорогу разговор продолжался бы довольно вяло, если бы замечательный толстячок, семенивший то рядом с Тибо, то рядом с Сюзанной и переваливающийся как утка, которая с полным желудком возвращается с поля, не взял все на себя.

Тибо что-то высчитывал, госпожа бальи о чем-то мечтала, бальи говорил и вытирал лоб тонким батистовым платочком. Так они и прибыли в деревушку Эрневиль, расположенную на расстоянии чуть более полулье от прудов Пудрон.

Именно в этой очаровательной деревушке, находящейся между Арамоном и Воннейем, на расстоянии всего лишь четырех-пяти ружейных выстрелов от замка Вез, жилища сеньора Жана, находилась резиденция господина Маглуара.